Захват Евпатории
— Прапорщик Кречен прибыл! — влетел Павел в кабинет главнокомандующего.
— Плотнее дверь прикройте, — попросил Меньшиков. — Как освоились на новом месте службы? Жалобы есть? Квартиру хорошую дали?
Главнокомандующий встал из-за стола и подошёл к Павлу вплотную.
— Всем доволен, ваша светлость. Жалоб нет.
Меньшиков пристально посмотрел ему в глаза.
— Что это за мадмуазель, с которой вы вчера гуляли по бульвару?
— Екатерина Давыденко, — запинаясь и краснея, ответил Павел.
— Смотрите, сея девица многим голову вскружила. До дуэли недалеко. И отец у неё строгий — кавторанг Довыденко. Знает такого?
— Дуэлей не боюсь! — тут же нашёлся Павел. — С отцом знаком. В хороших отношениях.
— Ох! — покачал головой Меньшиков. — Какое вино предпочитаете: сухое или креплённое? Может вам больше нравится коньяк?
— Никак нет. Брат не разрешает пить.
— А в карты много проиграли?
— Простите, я не играл, — не понял, к чему клонит главнокомандующий.
— Какой вы правильный, — добродушно усмехнулся Меньшиков и дружески похлопал Павла по плечу.
— Поведайте, что за беда с вами приключилась в училище? В ваше дежурство кто-то ушёл самовольно ночью из казармы, да ещё подрался?
— Ах, вы об этом. — Павел опустил глаза.
— Так, это вы были виноваты?
— Отчасти — я, — признался Павел. — Недоглядел.
— Вы знали, что они ушли, или без вашего ведома все произошло? — попросил уточнить Меньшиков.
— Так точно, не знал.
— Зачем взяли вину на себя? Стоило ли выгораживать тех, кто вас же и подставил?
— Но, они — мои товарищи. Тем более, это я недоглядел, — повторил Павел.
— А может, вы не боялись наказания, зная, что отец за вас вступится? — хитро прищурив правый глаз, спросил Меньшиков.
— Что вы такое говорите, ваша светлость? — возмутился Павел. — Папенька узнал позже всех.
— А если бы вас решили отчислить?
— Меня и хотели отчислить. Я уже готовился идти в солдаты. Но нарушители сами во всем сознались.
— И что, пошли бы в рядовые? Никого не сдали бы? Разрушили свою карьеру? Годы обучения — коту под хвост, и все из-за каких-то шалопаев? Сдали бы негодяев — и дело с концом!
— Да как можно товарищей сдать? — с негодованием воскликнул Павел. — Мне бы честь не позволила. Лучше — в солдаты. Отслужил бы честно и добился офицерского чина. Но к чему этот допрос, ваша светлость?
— Простите, — смягчил тон Меньшиков. Задумчиво прошёлся по кабинету. Новые сапоги нежно поскрипывали. Вновь остановился возле Павла. Очень тихо сказал:
— Хочу вам дать важное задание, прапорщик Кречен.
— Я готов! — ожил Павел.
— Слышал, вы хорошо говорите на местном языке, даже лучше чем я, — спросил Меньшиков по-турецки.
— Выговор немного другой, но могу общаться, — согласился Павел.
— Видите ли, прапорщик Кречен, мне нужны надёжные люди, которым я могу доверять, как самому себе. От этого очень, очень многое зависит. Я хорошо знаю вашего отца. Вы — мой крестник. Я хочу полностью положиться на вас. Вы неглупый, смелый и честный. А главное — здесь вас мало кто знает.
— Я в вашем распоряжении. — Павел вытянулся, при этом щёлкнув каблуками.
— Только тихо! — Меньшиков прижал указательный палец к губам. — Никто не должен вас видеть, никто не должен знать, куда вы направились. Запоминайте хорошенько, что я вам прикажу, и ничего не перепутайте.
— Готов, ваша светлость.
— Скачите в Евпаторию. Разыщите коменданта, майора Броницкого. Передайте приказ: гарнизон и карантинная стража немедленно должна покинуть город. Никаких перестрелок, никаких поджогов. Пусть направляются к Симферополю. Затем — живо в таможню, передайте, чтобы уничтожили таможенные журналы. Проверьте! Чиновники на таможне трусливые: все бросят и сбегут.
— Слушаюсь!
— И самое основное! — Меньшиков понизил голос почти до шёпота. — Вот здесь, — он взял со стола серый конверт, — приказ городничему Костюкову. Письмо не должно попасть в чужие руки. Проследите, чтобы Костюков тотчас уничтожил его по прочтению.
— Есть!
— Я не зря вас спросил о местном языке. Среди татар Евпатории бродят бунтарские настроения. Вас могут схватить. Сможете вывернуться? Прикинуться шпионом Омер-паши или ещё что-нибудь придумать? Лицо у вас смуглое, и черты острые — в бабушку пошли.
— Смогу, — без тени сомнения ответил Павел.
— Мне нравится ваша уверенность. И простите меня за этот нелепый допрос с училищем….
— Так вы меня проверяли?
— С Богом, крестник, — сказал Меньшиков, ничего более не объясняя.
***
Павел влетел в Евпаторию сквозь арку ворот в высокой квадратной башне. На дровяном рынке пусто и тихо. Торжище будто вымерло. Все двери в домах наглухо закрыты. Извилистой улочкой он спустился к величественной мечети Джума-Джами. За мечетью шли каменные дома европейского вида, все одноэтажные с высокими окнами. Единственное двухэтажное строение — портовая управа. На песчаной набережной только чайки, да несколько перевёрнутых вверх килем рыбацких баркасов. На море у горизонта темным роем виднелся вражеский флот. От него отделился пароход и держал курс в порт Евпатории, извергая из труб черные клубы дыма. Возле портовой управы стояли две телеги, на которые спешно грузили ящики и мешки.
Павел соскочил с коня, взбежал по лестнице к парадным дверям. В холле столкнулся с комендантом, майором Броницким. Передал ему приказ покинуть город. Здесь же нашёл городничего Костюкова. Он выслушал Павла. Вскрыл конверт с посланием главнокомандующего и прочитал приказ. Глаза его округлились от удивления:
— Вы в своём уме, молодой человек? Вы знаете, что здесь написано?
— Не могу знать. Я только выполняю поручение.
— Князь приказывает отдать врагу хлеб.
— Приказ, — твёрдо напомнил Павел.
— Нет, я так не могу, — отрицательно покачал головой Костюков. — Да вы знаете, сколько хлеба на складе? И все это отдать?
— Прошу вас, сделайте, как приказывает главнокомандующий, — настаивал Павел.
— Хотя бы объясните толком!
— Не могу!
— Уж не знаю, что задумал светлейший, — зло произнёс городничий. — Хорошо. Будет исполнено.
— Письмо сожгите немедленно, — напомнил Павел.
— Нет, постойте, а если меня потом обвинят в предательстве? — испугался Костюков. — Чем мне оправдываться? Тем, что поступил приказ сдать хлеб врагу?
— Я ручаюсь, — заверил его Павел. — Никто не посмеет вас обвинить в предательстве! Вы же не будете бросать тень на князя? Кто вам поверит?
— А чего стоит ваше поручительство? Извините, но я вас не знаю, — упрямился городничий.
— Хорошо, сделайте вид, что хотите уничтожить хлеб. Испортите какую-то часть, устройте небольшой пожар, облейте мешки морской водой…..
— Исполню, — с тяжёлым сердцем согласился городничий и сжёг письмо главнокомандующего, подпалив его от свечи.
— Подскажите, где таможня? — попросил Павел.
— Таможня там, дальше. Журналы должны были вывести ещё вчера, но вы проверьте. Инспектор Яшников один остался, остальные все уехали. Он, вообще, любитель поддать хорошенько. Вы поспешите, пока инспектор в зюзю не накушался. Обычно Яшников на службе как стёклышко, но тут всё начальство уже в Симферополе, — ему раздолье….
Павел прошёлся по кабинетам таможенной управы. Везде царила пустота. Все шкафы, тумбы столов и сейфы стояли с распахнутыми дверцами. Чувствовалась: чиновники в спешке, покидали свои рабочие места. Но ни одной бумажки нигде не валялось. Только ломаные карандаши, использованные перья, забытые чернильницы, мятая бюварная бумага в кляксах.
Павел заглянул в последний кабинет, где наткнулся на живого таможенного инспектора. За небольшим конторским столом сидел круглый румяный усач с блестящей лысиной. Густые начинающие седеть усы переходили в рыжие баки. Ворот сюртука инспектора таможенной службы не застёгивался на розовой пухлой шее, а сам сюртук не мог сдержать выпирающего живота. Глазки осоловелые, но блестели не хуже алмазов. Его слегка покачивало, — да это и понятно: на столе среди бумаг, словно сторожевая башня, возвышалась бутыль, наполовину опорожненная. Тут же стакан и тарелочка с фруктами. Запах в кабинете стоял, будто в винном погребе.
— А что, собственно происходит? — спросил он сильным трубным голосом. — Журналы? Наверное, вывезли.
— Наверное? — в отчаянии воскликнул Павел.
— А что, собственно происходит?
Это его излюбленная фраза, понял Павел.
— Да, как, что происходи? Вы в окно посмотрите! Сюда идёт вражеский пароход.
Таможенник надел криво фуражку, тяжело поднялся и, шатаясь, направился к двери. Увидев пароход, вставший на якорь почти у самого берега, грозно закричал:
— А что, собственно происходит! Катер! Быстро!
Он зашагал к пристани, где ему готовили шлюпку с четырьмя гребцами. Павел догнал его:
— Вы по-английски говорите?
— Да. А, собственно, зачем? — обернулся он, непонимающе уставившись стеклянными глазками на Павла.
— Так, на пароходе английский флаг.
— Нет, не совсем, чтобы хорошо, но понятие имею. Я — таможенный инспектор, — с гордостью сказал он, вздёрнув пухлый подбородок. — По-гречески, по-татарски, по-французски хорошо. Ещё немецкий знаю. Айнен кляйнен поросёнок дринькнул водки два ведра, — продекламировал он и чуть не свалился в шлюпку.
— Позвольте, я с вами, — попросил Павел.
Вдруг возникло дерзкое желание побывать на вражеском боевом корабле. Дурацкое, мальчишеское любопытство: что там? Как все устроено? Даже если возьмут в плен, задание своё он выполнил.
— Прошу, — широким жестом указал таможенник на свободную скамью в шлюпке. — Только не вздумайте мне мешать выполнить свой служебный долг.
— Что вы! Буду сидеть тихо, как мышь, — пообещал Павел.
Высокие борта парохода содрогались от клокота машины. Грозные пушечные порты открыты, и из них грозно глядели черные жерла орудий. Огромные гребные колеса замерли. Паруса спущены. Когда таможенный инспектор и Павел поднялись на борт, их встретили три флотских офицера. Мундиры с иголочки. Пуговицы начищены. Белые перчатки. Подбородки чисто выбриты, усы напомажены.
— Младший инспектор таможенной службы Яшников! — громко представился чиновник.
Английские офицеры слегка смутились, учуяв крепкий винный дух, исходящий от таможенника. Один из них вежливо представился:
— Первый помощник капитана, лейтенант флота Виго. Добро пожаловать на бот фрегата Её Величества.
— Ваш корабль зашёл во вверенную мне акваторию незаконно и является контрабандой. Посему надлежит задержанию.
Англичане дружно рассмеялись. Их поддержали матросы, с любопытством наблюдавшие за нелепой сценой.
— А что, собственно, происходит? — сердито рыкнул таможенник. — Я что, плохо говорю по-английски?
— Если честно — не очень, — подтвердил Павел. — Но смеются они по другому поводу.
— Вы находитесь на борту военного корабля Её Величества и являетесь военнопленными, — холодно, с достоинством объяснил помощник капитана, особо подчёркивая «Её Величества».
— А что, собственно….
Но инспектора матросы уже подхватили под локти и затолкали в тёмное помещение кают-компании. Павла — следом.
— Располагайтесь, — вежливо улыбнулся лейтенант Виго. Капитан Самюэль Хоскинс Дерриман сейчас занят. Как только освободится, мы вас допросим. Не скучайте.
Дверь закрылась. Снаружи раздался дружный хохот.
— Ерунда какая-то, — пробурчал инспектор. — Как они смеют?
Павел оглядел кают-компанию. Низкий потолок и небольшие окошки. Длинный узкий стол. Несколько лёгких стульев. Во главе стола кресло, наверное — капитана.
Глаза таможенника вдруг засияли, разглядев за креслом капитана шкафчик со стеклянным дверцами. А в шкафчике весело поблескивали бутылки.
— Ого! — что-то сообразил инспектор. Подошёл к шкафчику и распахнул дверцы. — Вот, так, так! — довольно произнёс он, любовно оглядывая содержимое.
— Не очень-то прилично хозяйничать в чужом доме, — попробовал усовестить его Павел.
— Корабль вошёл в порт незаконно? Не-за-кон-но! — назидательно произнёс инспектор. — А значит, все, что он везёт, является контрабандой и подлежит конфискации.
— Не городите чушь, — разозлился Павел. — Лучше подумайте, как нам отсюда выбраться.
Он подошёл к входной двери и попробовал открыть. Заперто. Вдруг услышал, как за спиной хлопнула пробка, покидающая горлышко бутылки, а затем весёлое бульканье.
— Что ж вы делаете! Это же чужое! — возмутился Павел.
— Это кофис…, конфисс…, конфискат. А конфиссскат подлежит уничтожению, — невозмутимо ответил таможенник, при этом выудив из недр шкафа жестяную коробку с шоколадными конфетами. — А вот и закусочка. Присоединяйтесь, юноша. Вот вам второй бокал. Акт об уничтожении контрабанды я составлю завтра.
— Мне брат не разрешает пить вино, — сказал Павел, поняв, что спорить с этим невежей бесполезно.
— А это не вино, — невозмутимо ответил инспектор. — Чистейший ром. Я, как старый таможенник, чего только не уничтожал за свою долгую, честную службу, — вздохнул он печально. На последних словах чуть не пустил слезу.
Гадость ещё та! Горло обожгло огнём. Вонь, как с мыловарни. Чуть обратно не вышло. Конфета успокоило пламя во рту. После второго стакана Павел плохо понимал, что творится вокруг. Кают-компания превратилась в карусель, а качка так усилилась, что на ногах устоять было невозможно. Море шумело уже не за стенами каюты, а прямо в голове. Павел решил лучше присесть на пол, чтобы не упасть совсем.
Дверь распахнулась, и вошёл сердитый старик в сюртуке, с огромными эполетами. Увидев гостей, глаза его чуть не выскочили из орбит. Лицо, и без того безобразное, все перекосило от злости. Старикашка закричал на английском:
— Что это? Вы в своём уме, лейтенант Виго? Вы зачем их оставили в кают-компании? Боже! Они выжрали весь мой запас рома!
Где-то сбоку не очень отчётливо промычало:
— А что, собственно происходит?
— В трюм их? — виновато спросил лейтенант Виго.
— На кой черт они здесь нужны? За борт!
— Но как же… Утонут.
— Пусть тонут! — злой старик порывисто двинулся к столу, схватил опустевшую бутылку. — Надо же! Лучший ром с Барбадоса. Вы хоть знаете, сколько стоит такая бутылка? Вон их! С глаз моих долой, пока мной не обуяла ярость! Разорву их на куски и кину в топку!
Павел почувствовал, как его оторвали от пола, куда-то поволокли.
— А что, собственно, происходит? — недовольно пыхтел таможенник.
Свежий воздух, яркое солнце, синее небо. Их сложили на дно шлюпки, и весла ударили по воде. На берегу стало чуть легче. Уже ноги обретали привычную твёрдость. Павел вошёл в море, прямо в сапогах, в одежде и окунул голову в прохладную воду. Вот, так-то лучше. Нашёл свою лошадь все там же, на привязи. Она недовольно фыркнула.
— Что, пахну плохо? Ну, извини, — непреодолимые обстоятельства, — пожаловался ей Павел.
Кое-как взобрался в седло. Младший инспектор Яшников провожал его, стоя на крыльце таможенного управления, гордо выпятив живот и широко расставив ноги.
— Уходите из города. Скоро здесь высадится десант, — крикнул ему Павел.
— Нет, — грустно покачал головой таможенник. — Я на службе. Бросить не могу. Я один остался.
— Так — война же, — пытался образумить его Павел.
— Ну и что? Я присягу давал. Не могу бросить вверенный мне пост. — Он поправил фуражку и принялся приводить форму в порядок.
— Странный вы человек. Прощайте! — бросил напоследок Павел и ускакал.
За городом дорога терялась среди небольших холмов. Павла растрясло. Он вынужден был остановить коня, слез. Его вывернуло. Казалось, все внутренности просятся наружу. Когда позывы стихли, он отдышался. Вспомнил, что в седельной сумке припас флягу с водой. Приложился, жадно глотая тёплую воду. Омыл лицо. В душе пообещал себе больше не пить эту гадость. Брат же приказал не прикасаться к спиртному. Вот, почему Сашка такой умный? Надо во всем его слушать. Павел вновь влез в седло и тронул коня.
Проскочив по перешейку между морем и солёными озёрами, он вдруг столкнулся нос к носу с отрядом всадников. Человек двадцать. Все в круглых барашковых папахах, холщовые рубахи с косым воротом. При оружии: у кого охотничьи ружья на ремне за спиной; у кого старые кавалерийские карабины в чехле у седла; кто-то с пикой или с саблей. Татары, — сообразил Павел. Судя по их внимательным злобным взглядам, встреча ничего хорошего не обещала. Павел придержал коня, так, как всадники запрудили узкую дорогу. Татары тоже остановились. Оглядывали Павла с презрением и нескрываемой ненавистью. Стало как-то не по себе. Что они задумали? Сообразил: ни в коем случае нельзя подавать виду, что ты опасаешься их. Надо попробовать спастись наглостью.
— Ас-саламу алейкум, — ровным голосом поприветствовал он всадников.
Невысокий, коренастый татарин со скуластым лицом и тонкими усиками, по виду — главарь, усмехнулся, ответил не сразу:
— И вам, здравствовать, господин офицер. Куда так торопитесь? Может, с нами поедите?
Он резко вынул из седельного чехла карабин и поднял его дулом к небу. Надеялся, что Павел испугается. Но Павел даже не дрогнул. Старался быстро сообразить, как поступить дальше. Уйти от них он не сможет. Догонят и убьют. Мысли бешено кипели в голове.
— Ну, что, господин офицер? — насмешливо продолжал татарин. — Сами поедите или вас связать?
— Надо связать, — закивали его товарищи. — За каждого русского офицера обещали сто курушей.
— Послушай, уважаемый, — грозно сказал Павел на татарском, — смело глядя главарю прямо в глаза. — У тебя свои дела, у меня — свои. Дай дорогу.
Главарь немного растерялся, услышав знакомую речь.
— Ты кто, господин офицер?
— Тебе этого знать не надо, — голова целее будет. Пропусти! — Павел смело направил коня на всадников.
Главарь пришёл в нерешительность. Обернулся к товарищам. Те пожали плечами.
— А если не пропущу? — нагло спросил он.
— Тогда Омер-паша тебя повесит.
— Э, да это разведчик Омер-паши, — испуганно шепнул ему кто-то. — Помнишь, к Муссе-бею приезжали двое. Они тоже в русской форме были.
Главарь поразмыслил, затем понудил своего коня сойти с дороги.
— Проезжай, эфенди, — разрешил он. — Аллах Акбар.
— Аллах Керим, — ответил Павел и, как можно спокойнее, проследовал сквозь кавалькаду.
***
— Ваш приказ выполнен, — доложил Павел.
— Спасибо, прапорщик, — поблагодарил его Меньшиков. — Костюков при вас письмо сжёг?
— Так точно!
— Вот и хорошо.
— Позвольте спросить?
— Что ещё?
— Зачем вы приказали отдать хлеб врагу? Магазин можно было легко уничтожить.
— Не ваше дело, прапорщик, — грозно ответил Меньшиков. — Помалкивайте об этом, а лучше — забудьте. Уж не думаете вы, что я предатель?
— Я не посмею.
— Вот и не смейте. Кстати, к вам никто не навязывался с расспросами о работах на Северной стороне?
— Нет, — уверенно ответил Павел, но вдруг вспомнил: — Погодите! Подпоручик какой-то в ресторане подсел. Все в друзья набивался. Потом, как бы невзначай стал выведывать: что мы строим, да как….
— Что за подпоручик? — насторожился Меньшиков.
— Высокий, худой. Из пехоты.
— Как представился?
— Фамилия у него какая-то польская… Петриковский, — припомнил Павел.
— Петриковский, — задумчиво повторил Меньшиков. — Что ж, разберёмся.
