Бастионы русской славы

Владимир Шигин, 2021

Сегодняшний Севастополь не возник на пустом месте, а стал достойным преемником древнего Херсонеса. Совершенно не случайно именно ему было уготовано судьбой стать главным форпостом России на Черном море и трижды за последние века, олицетворять собой русское мужество, доблесть и славу. О тайнах и загадках севастопольской истории рассказывает в своей книге известный российский писатель-историк Владимир Шигин. Среди героев его книги знаменитые адмиралы и неизвестные матросы, Пушкин и Лермонтов. Автор совершенно по-новому описывает историю знаменитого города, открывая немало дотоле неизвестных страниц его прошлого. Захватывающее повествование, хороший литературный язык, интересная фактура не оставят равнодушным никого, кто остановит свой выбор на этой книге. Севастополь совершенно не случайно несколько раз решал судьбу своего Отечества. Это было на бастионах обороны в 1854–1855 годах, в окопах морских бригад в 1941–1942 годах. Прочитайте книгу Владимира Шигина! Прикоснитесь к сокровенной и сакральной истории священного города Севастополя! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

© Владимир Шигин, 2021

Глава первая

Возрождение святыни

Триста лет за плечами,

Тыща лет впереди!

И.Тучков

Кто теперь помнит штурмана прапорщичьего ранга Ивана Батурина? Да, наверное, почти никто? Неизвестно где и когда родился, неизвестно где и когда почил. Кому он был нужен, этот безвестный штурман? Мало ли таких было до и после него! Всех ведь и не упомнить. Да и сделал ли он в своей жизни он что-нибудь такое, чтобы его помнить потомкам? Но в том то и дело, что сделал! В нелегкой и серой жизни штурмана был все же звездный час, озаривший его имя. В жизни Ивана Батурина был Севастополь!

Скорее всего, для самого Батурина его звездный час прошел столь обыденно, что он и значения-то ему особого не придал. Вклад безвестного прапорщика в возрождение севастопольской земли станет понятен многим позднее, когда и самого Батурина уже давно не будет в живых.

В анналы отечественной истории штурман Батурин войдет, как первый из российских моряков, кто вступил на севастопольскую землю. Именно с этого момента Священный город и российский флот станут единым и неразрывным понятием. Согласитесь, что этого уже вполне достаточно, чтобы помянуть безвестного штурмана добрым словом!

Осенью 1783 года штурман прапорщичьего ранга Иван Батурин был назначен руководить «описной партией», посланной с дозорного корабля Азовской флотилии «Модон» в Ахтиарскую бухту. Батурин и его люди должны были положить на карту берег от Херсонесского мыса до Бельбека. Батурин избрал для съемок высотные холмы, с которых открывалась широкая перспектива рейда, с большим заливом, тянущемся до подножия Инкермана. От северных холмов Батурин двигался к югу, и его взгляду предстала неповторимая панорама берега.

Десять бухт причудливым узором очертили побережье. На берегу Большого залива сиротливо белела деревенька Ахтиар: десяток убогих домишек. За ними в глубине — поросшая дубняком и можжевельником долина.

С юго-запада береговую линию замыкал прямоугольный кряж, с трех сторон омываемый морем. На Севере — изгибы реки Бельбек. В ее излучине — селение, еще одно — у подножия Инкермана, на реке Черной (Чурук-Су или Инкерманке). Каждое селение в несколько домов.

Штурман Батурин произвел съемки и обмеры тщательно и подробно; на его пожелтевшей от времени карте изображены холмы и пещеры, развалины каменной кладки и крепостные стены древнего Херсонеса. За стеной и валом на карте Батурин тщательно выписал пять византийских церквей, которых нет ни на каких других планах, ни в других описаниях. Изобразил Иван Батурин на своей карте и остатки некогда великолепного моста в четыре арки через речку Инкерманку. Отметил он и остатки рва у стены, указывающие границы херсонесских владений. Батурин подробнейше запечатлел остатки города на своей карте, которая послужила документальной основой для возрождения Севастополя. Так был сделан поклон минувшему и сделан задел на будущее. Однако главной задачей команды был все же промер глубин Большого залива. Добросовестный Батурин исходил его на своей шхуне вдоль и поперек, почему-то записывая промеры в футах, а не в саженях, как это делали обычно в то время. Вывод был таков — флот базироваться в бухтах может. Вот оценка батуринского труда в изложении выдающегося историка российского флота В. Головачева: «…в Батурине вы находите первого европейского топографа, который занимался съемкой этих мест, и на его карте открываются такие археологические достопримечательности, которых мы не видим ни у Палласа, ни у Дюбуа-де-Монпере, наиболее тщательных исследователей херсонесских древностей.

Карта Ахтиарской бухты

Очень может быть, что если бы тот или другой из них видел карту Батурина, то пришел бы ко многим иным заключениям относительно пребывания здесь прежних обитателей этих мест, нежели какие у них были составлены уже в позднейшее время. Так, например, на этой карте очень отчетливо обозначены не только стены и башни Инкерманской крепости, но и строения, которые в ней находились, и место, которое занимал целый город около крепости, и его предместья — для которых, очевидно, самая крепость служила цитаделью. Затем — отчетливо нанесены на ней греческие церкви, как-то: собор Святого Георгия Победоносца, церкви Святого Дмитрия, Святого Сергия, Вознесения Господня, Святого Евстафия; потом две мечети, деревня. Кроме того, нанесены все пещеры и горы. Откуда удалось Батурину почерпнуть все сведения относительно названия церквей? Это покуда остается в неизвестности, подобно тому, как оставалась до этого времени втайне и самая карта Батурина, о которой умалчивается даже во всех наших известных архивных документах. Но обстоятельство это еще не дает нам права опровергать утверждения Батурина, только на том основании, что ни Палас, ни Дюбуа-де-Монпере, ни другие исследователи и путешественники по Крыму, обо всем этом не имели тех же самых сведений.

Карта Ахтиарской бухты, которую составил штурман Иван Батурин

Глядя на карту Батурина, нашим историкам и археологам можно будет предложить, по меньшей мере, вопрос: почему именно они решились утверждать, что наш великий князь Владимир 1-й принял крещение именно в том греческом или таврическом Херрописе (Херсонесе — В.Ш), который занимал пространство от греческого Партенона (мыс Фиолент. — В.Ш.) и Ктенуса (так римский историк Страбон именовал Севастопольскую бухту — В.Ш.) до южного берега этого полуострова, то есть до берега, на котором находится монастырь Святого Георгия, или даже — в цитадели этого Херрописа, развалины которой и теперь еще видны по западную сторону Карантинной бухты; а почему не в Инкермане — настоящее имя которого до сих пор еще никем у нас не открыто?

Карта полуострова Крым с пограничными землями

Здесь можно было бы напомнить, что древний Херропис, о котором говорит Страбон, существовал более чем за 200 лет до Рождества Христова, тогда как великий князь Владимир принимал крещение в конце десятого века нашей христианской эры, т. е. близко 1200 лет спустя после того и в такое уже время, когда по естественному порядку вещей и теперешним остаткам древнего Херрописа, последний мог находиться не в лучшем виде, в каком застал теперь Батурин укрепления и церкви Инкермана. По меньшей мере, Батурин в последнем нашел еще греческие церкви: тогда почтительно языческие храмы. Неизвестность же именно того позднейшего города, который носит татарское название «Инкермен» и который весьма неправильно назван Палласом именем Теодорти (то есть Феодосии. — В.Ш.) или Ктенуса наводит на мысль, что это мог быть именно тот Корсунь, в котором принимал крещение Св. Владимир.

Во всяком случае, так как татарское и турецкое владычество в Крыму, то есть владычество таких племен, которые не только стерли с лица этой страны некогда цветущие города и селения, и заменили их мечетями и мазанками, но даже истребили и самое воспоминание об их названиях, не налагает вовсе на нас обязательства удерживать за ними их татарские имена. А потому, оставляя в стороне сомнительный Инкерман, справедливо будет здесь напомнить, что, по Страбону, залив Херронийский, нынешний севастопольский рейд, назывался у древних греков «Ктенусом»; нынешний мыс Херсонес — «Партепоном», а залив Балаклавский — «Севазомосом» (Сузкоустый). Это нам дает некоторый способ ориентироваться. Все это, однако, вызвано из забытья уже в новейшее время, и не было еще известно Батурину; а потому он назвал греческий Ктенус «Ахтьярской бухтой», по имени найденной им деревушки, а под этим названием осталась эта бухта в наших описях, даже и после учреждения на ней Севастопольского порта.

У истоков российской славы будущего Севастополя стоит и имя гения мирового военного искусства А.В. Суворова. Именно ему удалось одержать на берегах Ахтиарской бухты чрезвычайно важную победу над турецким флотом, причем победу бескровную, и оттого еще более значимую.

Александр Васильевич Суворов

Случилось это в 1778 году, когда турецкие корабли с десантом на борту вошли в Ахтиарскую бухту для поддержки татарской смуты. Подтянув войска и воздвигнув на берегах бухты батареи, Суворов фактически блокировал турок в бухте. Видя, что идея десанта полностью провалилась, а дальнейшее нахождение в Ахтиаре грозит голодом и истреблением, турки, не теряя времени, бежали в Константинополь. Бескровная и важная победа, закрепившая российское господство в Крыму, не осталась незамеченной в Петербурге. Наградой за нее Суворову от Екатерины Второй была украшенная бриллиантами золотая табакерка с портретом императрицы и надписью:"За вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани и от крымских берегов". То была самая первая награда россиян за Севастополь…

С ощутимой российской помощью налаженное трехлетие мирной жизни Крымского ханства нарушилось самым непостижимым образом — весной 1782 года вспыхнула распря в ханском роду. Обнадеженный посулами турецких эмиссаров о помощи при захвате власти, старший брат хана Батыр-Гирей-султан подбил младшего брата Арслан-Гирея-султана поднять очередной мятеж. Рассчитывая на удачу, первый мечтал занять престол, второй — стать его помошником — калгой. За вооруженную помощь туркам был обещан Таманский полуостров, на который они претендовали давно.

В начале мятежа изгнал из Тамани ханского наместника — каймакана, разоружив пять сотен воинов, распустил их по домам. Убедившись в нежелании обер-коменданта Керчи принять заверения в нерушимости дружбы с Россией и внять просьбе не вмешиваться в происходящие события, султан переправился через Керченский пролив, высадился в Камыш-Буруне и двинулся внутрь ханства.

Непосредственным исполнителем намерения клятвоотступных братьев захватить и уничтожить находившегося в Кафе (ныне Феодосия) Шагин-Гирей-хана стал проживавший неподалеку ярый его ненавистник Халим-Гирей-султан из чорбанского рода. Вооружив деревенских татар, он вместе с подоспевшими сюда абазинцами и черкесами напал на город, но овладел им только через трое суток.

Шагин-Герей последний крымский хан

Не надеясь защитить Кафу малым количеством верных ему вельмож — сейменов, Шагин-Герей с приближенными старшинами, гаремом и охраной покинул город на своей бригантине и купеческом судне, доставивших их к Керчи, где стоял российский гарнизон. Туда же отправился действительный статский советник Петр Веселицкий, посланник при ханском дворе.

Крепостные и гарнизонные части, подчиненные коменданту керченского гарнизона генерал-майору Федору Фелисову и базирующиеся там суда Азовской флотилии во главе с временно командующим капитаном бригадирского ранга Тимофеем Козляниновым, были надежным гарантом безопасности крымского хана. Однако он оказался в изоляции от своих сторонников, не мог влиять на положение дел в стране.

Обосновавшегося в Карасубазаре (ныне Белогорск) Батыр-Гирея мятежники вскоре избрали новым ханом. Посланные им в Константинополь знатные депутаты добивались его благословения турецким султаном на Бахчисарайский престол. Но фирман, шубу и саблю тот давать претенденту не спешил. В это время Арслан-Гирей укреплял Перекоп, чтобы закрыть русским путь в Крым, если они позволят себе вмешаться во внутриханские дела.

Не будем утомлять читателей изложением событий в Крыму и вокруг него, подробностями дипломатической борьбы между Константинополем и Петербургом, мотивами переписки крымского хана с российским вицеканцлером, президентом малороссийской коллегии, новороссийским генерал-губернатором об оказании помощи в подавлении мятежа. Скажем только, что напряженная обстановка разрядилась лишь полгода спустя.

Сейчас же сосредоточим внимание на крайне интересном фрагменте истории, относящемся к возникновению идеи перевода в пустынную Ахтиарскую бухту части сил Азовской флотилии, а после использования ее для базирования Черноморского флота. Как ни удивительно, но достоверный факт таков: первым об этом заговорил крымский хан.

Перед тем имело место любопытное проявление на высшем уровне русско-татарской дружбы. Оказывая в столь трудный для ханства момент покровительство законному монарху, Екатерина Вторая удостоила Шагин-Гирея чина капитан-поручика бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка, затем наградила высшим российским орденом, чем оказала большую честь. По династической традиции шефом полка являлась императрица, а командовал им генерал-поручик, имевший чин подполковника лейб-гвардии.

Свое желание доказать верность и преданность Екатерине, оказать услугу империи Шагин-Гирей выразил не через своего посланника в Петербурге мурзу Темир-агу, а через находившегося рядом полномочного министра Веселицкого. Указывая на явные неудобства для базирования флота строшегося в низовьях Днепра Херсона, хан обратил внимание на превосходные условия имеющейся в его владениях «Ахтиарской древнего Херсонеса гавани, где черви морские не водятся, которая не замерзает и закрыта от ветров".

«Ежели ее императорскому величеству благоугодно будет оную занять флотом своим, — сообщал посол императрице 14 июня 1782 года, — то хан охотно уступает ее, считая «принятие оной за высочайшую себе милость, ибо подобной гавани не только в здешнем полуострове, но и на всем Черном море другой не найдется…». Хан даже обещал снабжать при зимовке суда дровами, поскольку жилья там пока вовсе нет.

В конце всеподданейшего донесения говорилось о великой надежде хана, что всемилостивейшая государыня не откажет в финансовой поддержке «при нынешнем, весьма скудном, возмутителями причиненном ему состоянии» — отпустит 300 тысяч рублей на крайние нужды и простит накопившийся долг. Как видно, «прорусски настроенный» хан бескорыстием не отличался и скромностью не страдал.

Воспользоваться его предложением в ту пору императрица не могла, сознавая, что тяжкие переговоры с турками сразу зайдут в тупик. Лишь когда стала очевидной безысходность взаимоприемлемого решения «крымского вопроса», Екатерина Вторая повелела восстановить Шагин-Гирея на престоле военной силой, по возможности без пролития крови.

Из состава дислоцированного в Новороссии корпуса генерал-поручика Антона де Бальмена выделили дивизию генерал-майора Петра Самойлова, три полка которой сбили заслон мятежников на Турецком валу, взяли крепость Ок, и устремились в глубь полуострова, не встречая сопротивления. К исходу ноября обстановка в Крымском ханстве более или менее нормализовалась. Взбунтовавшихся братьев хан простил, но выпроводил за пределы отечества. Именно тогда Адмиралтейств-коллегия получила распоряжение отправить в Ахтиарскую бухту для контрольного присутствия в зимнее время пару новых фрегатов. Они находились в Днепровском лимане, где с осени 1779 года в Глубокой пристани базировался отряд судов Азовской флотилии. Кстати, так называемая в ряде изданий Днепровская флотилия тогда не существовала, а Лиманская была сформирована позднее.

Той же осенью 1782 года, а именно 17 (28) ноября, в Большой залив вошли фрегаты «Осторожный» и «Храбрый». Ими командовали бывалые капитан-лейтенанты Иван Берсенев и Степан Юрасов, участники знаменитой Средиземноморской экспедиции, герои Чесмы. Так определилась судьба Ахтиара. Сколь символичны были названия первых российских судов, пришедших в будущий Севастополь. Над древними херсонесскими бухтами затрепетал на ветру Андреевский флаг…

Рейд был признан лучшим на всем Черном море. Потемкин просил президента адмиралтейской коллегии графа Ивана Чернышева поторопиться с подробным изучением места для постройки нового города и гавани. Капитан 1 — го ранга Иван Максимович Одинцов, фрегаты которого стали на якорь в Ахтиаре, получил распоряжение проделать подробнейшие съемки и промеры на предмет устройства портовых сооружений. Это была первая зимовка, подробных сведений о ней ждали в адмиралтействе.

Команды фрегатов Одинцова разместилась на зиму в опустевшем селении Ахтиар. Кругом не было ни души, и моряки оказались в положении своеобразных «робинзонов» на тихих херсонесских берегах. Они ладили сети, ружья для охоты на диких коз, а главное, отстраивались и чинили жилье. Начальник эскадры Одинцов вместе с капитан-лейтенантом Юрасовым подготовили карту и донесение в Петербург. Одинцов писал в коллегию: «С начала пребывания моего в Ахтиарской бухте прошлого 1782 года с 17-го ноября по 7 марта 1783 года, порученной мне эскадры фрегаты стоят на одних якорях посредине самой бухты; при перемене якорей канаты всегда бывают целы, потому что грунт — ил мягкий; при всех бываемых крепких ветрах волнения никакого не бывает, кроме вестового, от которого при ветре не малое волнение; а по утешении — зыбь, но безвредная. В разных местах опущены с грузом доски, также и фрегаты осматриваемым при кренговании, однако червь нигде не присмотрен: сему причина — часто бываемая при остовом ветре, по поверхности губы из речки Аккерманки, пресная вода, в губе превеликое множество дельфинов, или касаток; но они безвредны».

Ныне почти забытый поэт Семен Бобров пришел на севастопольскую землю вместе с полками екатерининских гренадер. Именно он первым воспел ее возрождение:

Я в Херсониде многохолмной

Под благодатным небосклоном

•••••••••••••••••••••••

Найду Гельвецию с хребтами,

Найду Сатурнову страну…

Сатурнова страна… Каждый ищет ее для себя, и каждый находит что-то свое. Россия нашла ее в пределах древнего Херсонеса. Священный город возвращался к своей прародине, как высший дар, как чудо, дарованное Господом, как награда за подвиги русских воителей.

Фрагмент полотна"Русская эскадра на Севастопольском рейде"И.К. Айвазовский

Вступил лишь в Херсонес, пошел лишь Долгоруков,

Единой славою его гремящих звуков.

Отверзся Перекоп, пришел в подданство Крым,

И веки что творят, то летом он одним…

Так откликнулся на обретение Тавриды еще молодой Гавриил Державин.

По желанию Потемкина, начальником всего южного флота был послан герой Чесмы вице-адмирал Федот Алексеевич Клокачев, дотоле командовавший Азовской флотилией. Готовясь к отъезду из столицы, он получил ордер главноначальствующего в Новороссийском крае генерал-аншефа Григория Потемкина о перебазировании морских сил в Ахтиарскую бухту.

«Собрав повсюду теперь находящиеся корабли и прочие суда, идти в море могущие, кроме тех, кои нужны для примечания в Керченском проливе, — призывал наместник, — войтить со всеми в гавань Ахтиарскую, где командующий войсками в Крыму генерал-поручик граф де Бальмен учинил отряд, как ради сражения, так и для работ в тамошних укреплениях». Этот документ свидетельствует о том, что вопрос о перебазировании был решен задолго до присоединения ханства.

Ранней весной Клокачев был уже на юге. Вступив в командование Черноморским флотом, Клокачев еще в Таганроге подписал распоряжение о формировании двух отрядов судов. Сперва под вице-адмиральским флагом переход морем предстояло совершить двум фрегатам, бомбарде и двум шхунам. После под контр-адмиральским флагом надлежало плыть фрегату, кораблю, шхуне и боту. Судя по всему, наличные морские силы были малы. К концу апреля удалось ввести в строй еще пару фрегатов, исключить из списка суда, служившие для грузовых перевозок. Эскадра под его флагом вошла в Большой залив и приняла салют фрегатов Одинцова. Переход из Керчи в Ахтиарскую бухту совершила легкая эскадра в составе 44-пушечных фрегатов «Крым», «Поспешный», «Стрела», «Победа», «Перун», старых 16-пушечных кораблей «Хотин» и «Азов» (переоборудованного в бомбардирское судно), слабо вооруженных шхун «Победитель», «Измаил» и «Вячеслав», палубного бота «Битюг». Общая численность судовых команд достигла 1300 человек.

Федот Алексеевич Клокачёв

Солнечным утром 2 (13) мая 1783 года колонна судов эскадры торжественно миновала устье бухты под грохот артиллерийских орудий и повернула в Южную гавань, где бросила якоря у будущей Корабельной стороны. На салют фрегатов отвечали полевые батареи. Расставленные по реям и вантам матросы «Осторожного» и «Храброго», перемещенные из глубины бухты к устью, построенные на берегах солдаты Капорского и Днепровского полков многократно кричали азовцам раскатистое «Ур-р-ра!».

Долго пустовавшая, грустившая в ожидании прибытия рачительных хозяев Ахтиарская бухта наполнилась и повеселела. Эскадра военных судов, на которых периодически раздавались звон склянок и трели дудок, приводивших в движение людей, деловито сновавшие между судами и берегом шлюпки убедительно говорили о том, что российские морские служители пришли сюда надолго, точнее сказать, навсегда. А Клокачев уже требовал к себе составленные планы и осмотрел берега до самого Херсонеса. Он нашел маленькую Ахтиарскую бухту неудобной для своих одиннадцати кораблей. Становиться на якорь в Большом заливе, открытом западным ветрам, было небезопасно. Кроме того, следовало подумать об укреплениях, начало которым положил Суворов. Клокачев избрал самую обширную из бухт, впадающих в заливе с юга. Отныне она называлась Южной, или Гаванью, и была облюбована для стоянки эскадры. Строения, к устройству которых предполагал приступить немедленно Клокачев, должны были расположиться не к востоку, а к западу — на пространстве между двумя бухтами. Здесь и быть порту.

«Без собственного обозрения нельзя поверить, чтоб так сия гавань была хороша!» — восклицал Клокачев, утверждая, что в Европе ничего подобного этому не видывал. Он писал в адмиралтейство, исчисляя все выгоды и достоинства учреждаемого порта: «Здесь сама природа такие устроила лиманы, что сами по себе отделены на разные гавани, то есть военную и купеческую».

Как интересно искать почти невидимые связи самого великого поэта России с Севастополем. Вспомним для этого еще раз первого севастопольского флагмана вице-адмирала Федота Клокачева. Тогда в 1783 году во время первого захода в Ахтиарскую бухту нашей эскадры, на палубе флагманского фрегата рядом с Клокачевым стоял и его сын Алексей, бывший при отце адъютантом. Как и для старшего, так и для младшего Клокачева освоение Севастополя стало одной из важных вех жизни.

Минуло время, и Алексей Федотович сам уже стал вице-адмиралом и кавалером многих орденов. Являясь одно время Архангелогородским генерал-губернатором, он, несмотря на это, подолгу жил в своем петербургском доме на Фонтанке. Именно тогда у Клокачевых часто останавливались их близкие и хорошие друзья — семья Пушкиных и их юный сын Саша, затаив дыхание, слушал длинными вечерами рассказы старого адмирала об огромной Ахтиарской бухте, о первой зимовке на необжитом берегу, об основании города и порта на месте легендарного Херсонеса…

Алексей Федотович Клокачев

Федот Алексеевич Клокачев успел, между тем, подробно осмотреть всю Ахтьярскую бухту и поручил капитан-лейтенанту Берсеневу выверить уже сделанный ей промер и с возможной точностью нанести на карту ситуацию окружных берегов. Такая карта 13-го июля 1783 года представлена была им в адмиралтейств-коллегию, где она и послужила руководством ко всем последующим соображениям по устройству в Ахтиарской бухте нашего военного порта. Все бухты, вдающиеся в южный берег Инкерманского залива, к тому времени еще не получили определенных названий, а потому на карте Клокачева все они еще безымянные. Чтобы хоть как-то отличать их между собой их стали именовать в соответствии с производимыми там работами. Таким образом, бухта, где килевались одинцовские фрегаты, названа была «Киленбалкой», следующая, не глубоко вдавшаяся впадина в берег, где самые большие суда могли плотно подходить к земле, получила название «Корабельной» бухты; следующая, большая, названа была «Южной» бухтой или, собственно, «Гаванью»; затем малая, где складывались порох и снаряды — «Артиллерийской»; та, где был устроен карантин, «Карантинной бухтой» и так далее.

Молодой инженерный полковник Корсаков, приглашенный Потемкиным для устройства южных крепостей, предложил проект дока для Севастополя. Остроумие этого проекта заключалось в том, что вода должна была собираться в бассейн для шлюза из горных источников и могла служить водным запасом при осаде города.

Проект Корсакова рассматривался Екатериной, был одобрен и передан в адмиралтейскую коллегию. Потемкин считал необходимым осуществить его в ближайшее время.

Начальником эскадры, стоящей в Большом заливе, по отбытии вице-адмирала Клокачева оставался контр-адмирал Томас Макензи. Ему были поручены портовые сооружения.

Меж тем наступила глубокая осень и даже в тихой бухте шла зыбь от неспокойного моря, а две тысячи человек команды качались в своих парусиновых ложах или мерзли в береговых землянках. Больные лежали вповалку в дощатом сарае, и «гнилая горячка» начала косить людей. Нужен был карантин. Нужен был и водопровод для свежей воды, потому что команда, как правило, пила воду из мелких колодцев, вырытых близ гавани, и вода эта была очень плохая. Провиант и снаряжение, выгруженные с транспортов, мокли под дождем и разметывались ветрами. Весной ожидали прихода второй большой эскадры, об устройстве которой, казалось, не стоило, и помышлять: не было ни лесу, ни кирпича, ни цемента. Мекензи докладывал в адмиралтейство, что «лесов и материал весьма задумывали» и «юная колония без повеления, без денег, без плану, и без материалов составила из себя городок…»

Не только мастеровитые матросы, отобранные плотники, столяры, каменщики, штукатуры, охотно и сами от себя делали свое дело, но и остальные, все, кого не точила болезнь, и кто не был на вахте, стремились на береговые работы. Корабли «Азов» и «Хотин», фрегаты «Храбрый», «Перун», «Поспешный», «Скорый», «Стрела», «Вестник», «Легкий», «Крым» и «Победа» с рассвета высылали на берег свои команды. Явились сюда и беглые помещичьи люди, и отпущенные солдаты. Среди них были и олонецкие каменотесы, и белорусские землекопы, и галичские плотники со своим нехитрым снаряжением: пилами, топорами, шпунтами и молотками. Все эти пришлые составили с матросами единую семью севастопольцев, да так и остались в созидаемом городе.

Веками безмолвные берега и прилежащие долины теперь гомонили до поздних сумерек, и этой воли к созиданию не могло остановить ни петербургское, ни местное начальство. На рейде стоял тот особый гул портовой стройки, в котором соединились грохот дробимых камней, визг пил, удары топора и над всем этим — все заполняющий, хотя и негромкий, мерный рокот моря. Матросы ворочали глыбы, мерзли в студеной воде и взрыхляли землю, которая еще не ведала лопаты. Они были изыскателями, грузчиками, ломовой силой, строителями и художниками. Не зная этой земли, они находили все, что им было нужно: известь, песок, глину, камень и лес. Поднимаясь вверх по незнакомым, путаным тропкам, они попадали в дикую чащу. Исцарапанные, изодранные шипами, колючками, крючковатыми сучьями, они достигали высот, где росли изрядные деревья, годные для плотников и столяров. Ровный лес был драгоценностью. Целыми днями люди бродили по берегам бухт в поисках полезных предметов, которые иногда дарило им море. Обрывок веревки, старый крюк, корабельные доски — все было нужно.

Снова обратимся к работе В. Головачева «История Севастополя как русского порта": «…Так как все новые дома возводились для общего удобства всех наших новых поселенцев-моряков, то все они, с первого до последнего, с превеликим усердием занимались этой работой — с таким усердием, какого нельзя конечно было встретить у рабочих и распорядителей ни в каком другом случае. По свидетельству современников, добродушие первого начальника ахтьярского порта много оживляло ход работ по сооружению последнего.

Офицеры и матросы, расходившиеся каждый день по окрестным местам для отыскания деревьев на постройку, камня и всего для себя пригодного — по образу поселенцев на полудиком месте — нашли невдалеке от Херсонеса, на берегу нынешней «Казачьей» бухты, четыре грузовые лодки, испорченные во время возмущения ханскими поверенными у здешних обывателей, и покинутые там своими владельцами. Находка эта была очень хорошая, потому что каждая из лодок могла поднимать, по словам Мекензи, по 15 бочек с водою, или же изрядный груз камня. Все наши моряки бросились переводить их водой в южную бухту, ближе к мастерским, и выполнили эту операцию при помощи пустых закупоренных бочек: а притом положили сделать сюрприз своему начальнику, и также освятить приличным торжеством счастливую находку. Описание всего этого церемониала приводим здесь со слов весьма почтенного очевидца и действующего лица, впоследствии знаменитого нашего адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина, который в это время состоял флаг-офицером у Мекензи. Напомним, что эскадра расположена была в южной бухте и адмирал Мекензи находился на своем фрегате и что, для выполнения сюрприза татарские лодки приведены были к месту, избранному под адмиралтейство ночью".

Дмитрий Николаевич Сенявин

«Это было уже на рассвете, — говорит Сенявин. — Я послал баркасы, каждый на свое судно, с приказанием, чтобы немедленно присланы были на берег все плотники, со всеми наличными досками и гвоздями, кузнецы с кузницами и с инструментами, а баркасы с фальконетами, и при них по тридцати холостых зарядов; а капитаны смотрели бы, когда адмирал поедет на берег, тогда и они ехали бы за ним. Устроив все, таким образом, я приехал на фрегат в то время, как адмирал только что проснулся; я доложил ему, что Бог послал нам добычу, четыре лодки, и что уже они на берегу. Адмирал весьма этому обрадовался, поцеловал меня и сказал: «Сегодня обедают у меня все капитаны; а с тобою, Сенявин, выпьем мы особо по бутылке шампанского». В десять часов мы позавтракали и поехали на берег, чтобы осмотреть лодки. Священник был уже в облачении и отслужил молебен, после чего мы все пропели: «Тебя, Бога, хвалим», подняли на лодках флаги, баркасы произвели пальбу 101 выстрелом, потом со всего флота салютовано по тридцати одному выстрелу. В самое это время вошли в гавань для галиота и три казацкие лодки из Таганрога, нагруженные разными вещами для исправления судов наших и первоначального берегового обзаведения. Контр-адмирал Мекензи был вне себя от радости, и когда все выпили по рюмке шампанского, он, приказав наливать по другой, сказал: «Сенявин, надобно теперь, чтобы из этих орудий палили в одно время»; он особенно любил пушечную пальбу, и в тот же момент, по сигналу, началась пальба со всех судов и баркасов; мы все подняли рюмки, поздравляли его, он благодарил и сказал: «Бай гот (Мекензи плохо говорил по-русски — В. Ш.) как это все хорошо устроил Сенявин. Спасибо тебе. Дайте нам вина — выпьем еще по рюмке, за здоровье всех нас. Прикажи налить еще столько же».

Строительство города и порта продолжалось, когда все общие постройки шли уже довольно успешно, то с разрешения и одобрения князя Потемкина, и также на случай приезда гостей, Макензи заложил и строил дом для начальника эскадры, у входа в бухту, на ее западном мысе. Сверх того, Потемкин, зная, что Мекензи был большим садоводом, отвел ему под хутор хорошее место, в глубине Инкерманского залива, на возвышениях за старой крепостью.

Григорий Александрович Потёмкин-Таврический

Инструменты и металлические предметы для всех строительных и портовых надобностей были потребованы в Севастополь из Таганрога, откуда портовое хозяйство уже начинало постепенно переводиться к Херсону. Но все предпринятые работы в архтиарском порту встречали еще и затем много препятствий.

В те дни Мекензи писал в адмиралтейство коллегию: «… Строение для житья штаба и обер-офицеров светлиц, а нижним чинам казарм и к поклаже материалов, припасов и провианту, магазины, некоторые приходят к окончанию, а другие начинаются, для которых лесов и материалов совсем мало, а других совсем нет — и одним словом, во всем при здешнем порте крайний недостаток. Плавание же транспортными судами по нынешнему глубочайшему осеннему времени прекратилось. По каковым обстоятельствам принужденным себя нашел, для исправления фрегатов, ровно и поврежденных гребных судов, просить через посланного от меня офицера, татарских начальников, для отыскания в их дачах годных деревьев, а напоследок вырубку и вывозку ихним коштом за сходную казне цену, позволения; который возвратясь объявил, что на все сие те начальники согласны. Но без позволения сей коллегии сам собою приступить не осмеливаюсь. При всем же оном, при вверенной мне эскадре, денежной казны наличия почти ничего нет». В городе и в порту, по-прежнему, чувствовался еще большой недостаток в пресной воде, для получения которой приходилось заботиться об устройстве водопроводов.

В течение первого года пребывания нашей военной эскадры в Инкерманском заливе, некоторые наши суда продолжали крейсерство на определенных дистанциях около крымских берегов; а один небольшой сторожевой отряд, под начальством капитана Козлянинова, оставался при входе в Керченский пролив у мыса Таклы.

В октябре месяце Мекензи получил от Клокачева приказ: Всю эскадру ввести в новую гавань, впрочем, окончательно не разоружая; а в полной готовности к выступлению в море иметь одних крейсеров. И потому в начале ноября все наши наличные черноморские военные суда располагались в Ахтьяре на первую зимовку; все они были теперь в сборе и в первый год приобретения нами Крыма именно они и составляли наш военный действующий флот на Черном море».

Решение о постройке города и порта на берегу лучшей из черноморских бухт было принято, как известно, Екатериной Второй в Санкт-Петербурге. Было ли это случайностью? На первый взгляд, вопрос весьма неуместный, где, как не в российской столице, мог родиться столь великий замысел.

Но не будем торопиться, ведь город святого Петра, прежде всего, восстановил историческую справедливость по отношению к земле, ставшей у истоков его собственного рождения…

Вспомним знаменитый посох Андрея Первозванного, водруженный апостолом на берегах Невы. Вспомним, что и само название города — Санкт-Петербург дано в честь младшего брата Андрея С святого Петра, апостола, так же в свое время пребывавшего в Херсонесе. Отметим и провидческий шаг царя Петра (чьим хранителем был святой Петр), ознаменовавшим основание своей будущей северной столицы тем, что вместе с закладной доской опустил на месте будущей Александро-Невской лавры в болотистую приневскую землю шкатулку с мощами Андрея Первозванного.

Может именно поэтому провидению было угодно, чтобы самодержец, основавший город, благословленный посланцем херсонесской земли обрел у потомков титул «Великий». Ибо, как сказано в писании: «да воздастся каждому по заслугам его».

Рождение Севастополя неотделимо от рождения российского Крыма. 2 февраля 1784 года было окончательно ратифицировано присоединение Крыма к России и учреждении Таврической губерни. А уже 10 февраля был издан высочайший указ об устройстве «крепости большой Севастополь, где ныне Ахтияр и где должны быть Адмиралтейство, верфь для первого ранга кораблей, порт и военное селение.

А еще через двенадцать дней Севастополь был открыт «для всех народов, в дружбе с Империею НАШЕЮ пребывающих, в пользу торговли их с верными НАШИМИ подданными».

Князь Г.А. Потемкин-Таврический. Памятная медаль. Конец XVIII в.

Именно с этого момента Севастополь становится основным местом базирования, строящегося Черноморского корабельного флота, хотя юридически чисто военно-морской базой Севастополь станет только через 20 лет, когда Александр Первый подпишет указ:

«Начав в Севастополе быть главному военному порту, повелением находящуюся там таможню снять, которой действие иметь кончится в течение шести месяцев, считая с сего дня. По прошествии того срока купеческим кораблям вход туда не будет дозволен, разве, когда от шторма или других внезапных случаев какой корабль зайдет в порт для починки или для спасения, а не для торга; и коль скоро минет опасность или починка, иной не должен оставаться».

Екатерина Вторая подписала указ о присвоении новостроящемуся городу имени Севастополь 10 февраля 1784 года.

Совсем недавно из небытия бездонных хранилищ Российского государственного архива древних актов морским историком капитаном 1 ранга Владимиром Овчинниковым был извлечен чрезвычайно интересный документ. Озаглавлен он следующим образом: «Краткая идея об укреплении Севастопольского пристанища (НAVRE)». Ранее в научном обороте этот документ еще не был. Не совсем понятна датировка его. И хотя подпись гласит «1796 год», судя по содержанию, она ошибочка и более уместно говорить о 1786 году. Не совсем понятно и окончание в названии — НAVRE. Но при чем здесь французский Гавр? Быть может автор «идеи об укреплении севастопольского пристанища» просто-напросто взял за основу этой идеи устройство Гаврского порта.

В 1787 году состоялась знаменитая поездка императрицы Екатерины Второй в южные пределы Российской империи. Конечной точкой этой поездки стал только что основанный Севастополь.

Согласно плану Потемкина, во время путешествия Екатерины состоялась официальная закладка города славы Екатерины — Екатеринослава. Среди участников путешествия русской императрицы получила известность злобная острота (в кругу иностранцев) австрийского императора Иосифа Второй, которому Екатерина предоставила почетное право вслед за ней возложить камень, символизирующий начало нового города: «Я кончил в один день великое дело вместе с императрицей России: она положила первый камень города, а я — последний».

Памятная медаль на дозволение свободной торговли городам Севастополю, Херсону и Феодосии. 1784 г.

История посмеялась над этим незадачливым предсказанием — бурное развитие Екатеринослава в последующие годы стало еще одним подтверждением жизненности политики Екатерины Вторая и Потемкина по освоению Северного Причерноморья.

Херсон, также, как и Севастополь, детище и гордость Потемкина, заложенный в Днепровском устье девятью годами раньше, уже превращался в крупный торговый порт. Город был полон разноязычной публикой, изобилием товаров и продуктов. Особенно внушительным был вид крепости, корабельных верфей и арсенала с пушками — он убеждал каждого лучше любых слов. Все это доставляло большое удовольствие Екатерине, а австрийскому императору стало не по себе от триумфальной арки, установленной при въезде в город, — на ней на греческом языке было написано: «Дорога в Византию».

15 мая состоялись спуск на воду готовых кораблей и закладка новых. Для императрицы был подготовлен специальный паром с алыми парусами, покрытый богатым персидским ковром. Трон государыни, установленный в центре парома, удивил ее своим великолепием, хотя она давно уже привыкла к роскоши. По шипевшему и дымившему салу на воду благополучно сошли сначала линейный корабль «Владимир», а потом еще два фрегата — «Иосиф II» и «Александр». Екатерина поднесла мастерам-корабелам серебряные подносы, на которых горками лежали деньги.

После Херсона Екатерина побывала в Бахчисарае, где пожелала на ночь остановиться во дворце крымского хана. А на другой день перед путешественниками, как в сказке, возник ослепительный Севастополь.

«Все придавало Севастополю вид довольно значительного города. Нам казалось непостижимым, каким образом в 2000 верстах от столицы, в недавно приобретенном крае, Потемкин нашел возможность воздвигнуть такие здания, соорудить город, создать флот, утвердить порт и поселить столько жителей; это действительно был подвиг необыкновенной деятельности», — писал граф Сегюр.

В Севастополе гостям устроили демонстрацию флота с выходом кораблей в море. Иностранные наблюдатели передавали свои впечатления следующим образом: «Между тем как их величества сидели за столом, при звуках прекрасной музыки внезапно отворились двери балкона, и взорам нашим представилось величественное зрелище: между двумя рядами татарских всадников мы увидели залив верст на 12 вдаль и на 4 в ширину; посреди этого залива, в виду царской столовой, выстроился в боевом порядке грозный флот, построенный, вооруженный и совершенно снаряженный в два года. Государыню приветствовали залпом из пушек…

Линейные корабли, фрегаты и бомбардирские суда не только салютовали императрице, но и вели затем прицельную стрельбу по специально подготовленным целям, разрушая макеты крепостей меткими попаданиями ядер и поджигая их брандскугелями. Екатерина побывала на флагманском корабле, ради чего для нее была сшита адмиральская форма. В кают-компании государыня провозгласила тост за господ офицеров и за русский народ, способный на все, даже «выплескать моря и сдвинуть горы».

Каждый день приносил что-то новое: росли стены зданий, стропила покрывались крышей, из печных труб валил первый дымок. Уже явственны были очертания города. Величину его можно было видеть по охвату земли, от Южной бухты до той, которая ныне именовалась Карантинной. По всему этому пространству уже намечался рисунок будущих улиц, берущих начало от площади у самой гавани. Уже набережная кое-где одевалась камнем, и радовала глаз свежеструганным деревом маленькая пристань на западном мысу…

Это был Севастополь, и пусть у него еще не было официального названия, но в душах и сердцах своих первых новых обитателей он уже обретал свое извечное сокровенное имя, то, что когда-то было дадено ему свыше…

Севастопольская бухта

Каждый день приносил что-то новое: росли стены зданий, стропила покрывались крышей, из печных труб валил первый дымок. Уже явственны были очертания города. Величину его можно было видеть по охвату земли, от Южной бухты до той, которая ныне именовалась Карантинной. По всему этому пространству уже намечался рисунок будущих улиц, берущих начало от площади у самой гавани. Уже набережная кое-где одевалась камнем, и радовала глаз свежеструганным деревом маленькая пристань на западном мысу…

Это был Севастополь, и пусть у него еще не было официального названия, но в душах и сердцах своих первых новых обитателей он уже обретал свое извечное сокровенное имя, то, что когда-то было дадено ему свыше…

* * *

Знаменитый херсонесский колокол. Сколько помню себя, столько помню и его. Перед ним бьет в камни пена прибоя, за ним раскоп древнего городища. Покрытый вековой патиной, покоится над обрывом на мощных каменных пилонах, как старый воин на своем боевом посту.

История колокола — это история возникновения Севастополя. Еще не было и в помине самого города, а ветер еще не развеял дым Чесменской победы, когда в 1776 году в Таганроге его отлили из меди захваченных турецких орудий. До сих пор, если внимательно присмотреться, можно различить полустертую надпись: «Сей колокол… вылит… святого Николая Чудотворца в Таганроге из турецкой артиллерии весом… пуд 1776 года месяца августа… числа». Испещренный трещинами еще виден лик Николая Чудотворца с сияющим нимбом над головой. На противоположной же стороне колокола другой святой попирает ногами турецкий полумесяц.

В 1783 году колокол возвестил о рождении нового города.

По ком звонишь ты,

колокол бессонный,

Кого зовешь

чугунными стихами…

Ныне колокол молчит. Лишь мальчишки да вездесущие туристы иногда бросают в него камни в надежде услышать его голос. И тогда колокол глухо, по-старчески, стонет. И щемит сердце, ибо, кажется, что это доносится до нас голос былых эпох, стонет сама севастопольская земля.

Голос былых эпох… Было время, когда херсонесскому звону внимали многие поколения черноморцев и горожан. В дни первой обороны он также был в общем строю, и англо-французы часто слышали его призывный набат, оглашавший улицы и слободки, балки и бастионы. Может, именно поэтому, сразу же после отхода наших войск на Северную сторону, колокол был немедленно захвачен французами, как самый настоящий пленник. Опутанный веревками, его засунули в темный трюм и повезли через четыре моря в далекий Париж как самый ценный трофей Севастопольской битвы. Распятый на колокольне знаменитого Нотр-дам-де-Пари, он, по мнению экзекуторов, должен был веселить победителей своим звоном. Увы, этого не случилось. Низкий бас пленника столь сильно дессонировал с хрупкими колокольцами собора и заглушал их, что ему велено было молчать. Лишь иногда к колоколу поднимались любопытствующие парижане, чтоб своими руками потрогать заморскую диковинку. Побывал у херсонесского колокола и работавший тогда над романом «Собор Парижской Богоматери» Виктор Гюго.

Знаменитый колокол Херсонеса

Более полувека длится плен. Однако настали иные времена, и уже Париж стал искать расположения Петербурга — для совместной борьбы с Берлином и Веной. Так рождалась Антанта. «Верительной грамотой» этого союза предстояло стать молчаливому нотрдамскому пленнику. Решением французского правительства колокол был торжественно возвращен в Севастополь. Всех участников этого действа щедро вознаградили как российскими, так и французскими наградами, а севастопольцы вновь услышали медный бас своего патриарха.

Затем колокол стал свидетелем новых войн и новых испытаний. Мимо него пытался, крадучись, пробраться к спящему Севастополю вероломный «Гебен», чтобы своими пушками разбудить мировую войну на Черном море. Мимо него скорбно уходил в неведомую Бизерту российский флот в двадцатом году. А затем был ад второй осады, и у подножья старого колокола приняла последний бой горстка прижатых к морю моряков. К нему же спустя два года вновь пришли черноморцы, чтобы снова водрузить русский флаг над своей героической землей. И по сей день тело колокола-ветерана хранит на себе шрамы снарядных осколков.

Ныне колокол давно уже стал олицетворением единства древнего Херсонеса и славы нового Севастополя, местом паломничества и местом памяти.

Относительно обретения городом своего нынешнего названия существует легенда. Суть ее такова. Изначально императрица Екатерина Вторая, якобы, хотела назвать будущий Севастополь Херсоном (в честь средневекового Херсонеса), а будущий Херсон — Севастополем (как тогдашнюю главную базу Черноморского флота). Какая-то логика в этом была, но только внешняя и сиюминутная.

И вот курьеры получили засургученные пакеты с высочайшими указами о присвоении названий строящимся городам. Но пути господни неисповедимы! Отъехав от петербургских застав, курьеры завернули в один из придорожных кабаков и выпили лишку, а, выпив, попросту перепутали свои засургученные пакеты. Так Севастополь стал Севастополем, а Херсон — Херсоном. Когда об ошибке донесли императрице, мудрая Екатерина менять уже ничего не стала. — Как случилось, так, значит и должно быть! — якобы сказала она.

Однако это, скорее всего лишь красивая легенда. Как обычно бывает, в жизни все произошло куда более обыденно и прозаично. Вот точка зрения на этот счет историка Х1Х века В. Головачева: «…Порт носил все еще имя последней необитаемой татарской деревушки, забытой на северном берегу залива, — и потому Потемкин избрал для него, по выражению Дюбуа де-Монпере, фантастическое имя в греческом стиле — «Севастополь», что значит приблизительно — «почтенный город»; и имя это было утверждено за ним нашей императрицей в начале 1784 года.

Это новое название много упростило всю номенклатуру местности. Греческие ее имена, в описываемое нами время, никому у нас не были известны. Их восстановили только позднейшие археологи и нумизматы. Главный залив называли у нас тогда кто просто Ахтиаром, кто Ахтиарской гаванью. А южным его впадинам и вовсе не было никакого названия. С наименованием же адмиралтейской местности, то есть — местности, лежащей между нынешними Южной и Артиллерийской бухтами, «Севастополем» — дело несколько выяснилось. Многие уже стали называть главный залив, то есть самый Ктенус, рейдом, а большую его бухту Карабельной гаванью; и потом уже ориентировались от Севастополя, называя: «Первая бухта к востоку», «вторая бухта к востоку от гавани», «первая к западу от Севастополя», и так далее. Но так как первое впечатление бывает почти всегда прочнее, и притом запрета от Потемкина не было называть новое место, как кому угодно, то на всех картах и во многих официальных бумагах имя Ахтиара долго еще оставалось первенствующим, и было даже, на некоторое время при императоре Павле Петровиче, восстановлено за Севастополем официально».

С присоединением Крыма и основанием Севастополя существенно изменился и титул российской императрицы. Отныне она именовалась следующим образом:"Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская,

Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Польская, царица Сибирская, царица Херсонеса Таврического…"Много ли городов в императорском титуле, владение которыми было приравнено к целому царству? Всего лишь семь! Но если Москва, Киев, Владимир — былые великокняжеские престолы, Новгород — былое государство-республика, а Казань с Астраханью отвоеванные татарские ханства, то Херсонес Таврический явно выпадает из общего перечня. Он стоит особняком и по времени и по своему значению. Почему в титуле значится именно Херсонес, когда, казалось бы, правильнее сказать"царство Таврическое"или"царство Крымское", даже"земли Новороссийские", казалось бы, были здесь куда логичней. В этом, на первый взгляд, малообъяснимом факте видится сразу несколько возможных побудительных мотивов.

Императрица Екатерина II

Первый из них, состоит, видимо, в том, что именно этот титул носил особый сакральный смысл, как символ легендарной столицы древних русов Орса-Корсуни. С этой точки зрения, титул царицы Херсонеса весьма логичен.

Во-вторых, этот титул показывал всем на никогда не прекращавшееся духовное единство Херсонеса с Русью и Россией.

В-третьих, принятие такого титула подчеркивало закрепление господства России над Черным морем, ибо именно Херсонес-Севастополь и являлся ключом к этому господству.

Наконец, в-пятых, принятие этого титула было весьма дальновидным, обращенным в будущее, шагом. Нет, совсем не глупа была матушка Екатерина! Далеко глядела, многое предвосхищала! А потому и титул ее, как царицы Херсонеса Таврического, наглядно демонстрировал всем, что владение Киевом и Севастополем были для нее с самого начала понятиями одного порядка, что было официально закреплено в императорском титуле. Согласно решению Екатерины Второй, Севастополь подчинялся только и не имел ни малейшего отношения к равному ему по значению Киеву.

Конец ознакомительного фрагмента.