Наэтэ. Роман на грани реальности

Сергей Аданин

Герои романа бегут из мира, где «банк, скоринг, троллинг, цифровизация… ё-цивилизация». Андрей мечтает жить в Атлантиде, а не в «большом и безобразном» городе, где работает «на благо бизнесменов» в пиар-агентстве и глушит депрессию вином. Его судьбу меняет встреча с Наэтэ – девушкой словно из «иного» мира. Они творят собственную реальность, в которой «любовь не охладела». Но ему нечего ей дать в «этом» мире, у него нет «плана». Он следует за Наэтэ в её «Страну Любви». Только где эта страна?..

Глава 3. Девушка-кит

Минут пятнадцать до визита к Шипу ещё есть, можно покурить. И Андрей с лёгким сердцем вышел из кабинета и пошёл по коридору в сторону курилки, возвращаясь мыслями к «Атлантиде» и к Илори. И та, и другая — континент и девушка — соединились в его фантазиях, заняли воображение целиком, отвлекая от уродливых экспозиций на ярмарке действительности, —

так что зайдя в курилку, он не сразу понял: это явь?..

Скудное ноябрьское предвечернее солнце густо позолотило свет, льющийся через мутное, немытое с прошлой осени окно. Пока он возился с Шипом и «Атлантидой», улицы и крыши накрыло ярчайшим белым снегом, и свет, отражённый им, продавил оконную муть, словно выставил стекло, и резко очертил враз омертвевшее пространство курительного закута, — всю грязь задымленных стен и потолка, потоптанного на полу пепла. Как фотовспышка, выхватившая на мгновение из «тьмы внешней» замусоренный и загаженный человечеством, ушедшим в небытиё, пятачок. Ничто не могло умалить белый свет, его ласковое весёлое буйство, заплетённое в косы насыщенных тёплым матовым золотом солнечных лучей. И всё это служило лишь ореолом. Для фантастической девичьей фигуры.

Она показалась Андрею совершенно нереальной и нереально совершенной. Как будто её инкорпорировали сюда из другого — блистательного — мира, в котором его «Илори» сразу же померкла, стала «штамповкой». Девушка, стоявшая к нему спиной, и не замечавшая его, была высокой — не ниже, а, скорее, выше него ростом — конечно, из-за каблуков. Но она не была долговязой… Как будто художник нарисовал её, строго следуя пропорциям золотого сечения. Или — натуре. Ударил кнутом красоты по глазам — своим и Андрея. Его тело стало ватно-невесомым, и только тяжёлый камень сердца бултыхнулся в этой ватной пустоте так, что его повело, он едва устоял. Такова, наверное, Ярославна из былинных времён, которая «на Путивле плачет»… Русые, густые, волнистые волосы её свободно падали на спину, сужаясь к лопаткам, на плечи, а сверху и по бокам они насквозь просвечивались солнцем — настоящий нимб! Светло-зелёное платье — короткое, чуть длиннее, чем «мини» — облегало талию мягко, легко лежало на бёдрах, не стесняя их. Это было настолько вызывающе, и настолько достойно… Ноги… — он уже упал в них, целуя скаты высоких каблуков её белых, «принцессиных», чайкокрылых туфель. Все эти ощущения были мгновенны, но как в замедленной съёмке.

«Господи! — взмолился Андрей, — я увижу её лицо?». Он заволновался так, что чуть не крикнул это. Он вобрал её в себя всю — одним долгим, поражённым взглядом.

…И не сразу понял, что она и вправду плачет. Плачет! Плечи её подплясывали в рыдательных судорогах, руками она закрывала лицо… Никого не было в курилке, и она давала волю слезам… Она что-то говорила — через рыдания, всхлипы — нечленораздельно, он не понимал слов. Но смысл их был ясен: она жаловалась без надежды на сочувствие, звала на помощь, хотя помощи ждать было неоткуда. Богу в жилетку плакала — горько, горько… И — странно! — её голос ласкал. Его слух. Он не выдержал. Он едва поборол желание подойти к ней, взять её, повернуть к себе лицом и гладить, гладить её волосы — успокаивая и шепча ей такие слова, которые… вернули бы её губам смех… Он подошёл к ней сбоку. И заглянул в глаза, чуть нагнув голову. Она тёрла их и лоб и всё лицо руками — по мокрому, и ладони у неё были мокрые, и даже платье, наглухо закрывающее её «полновесную», грудь, было в мокрых пятнах, которые темнели на светло-зелёном, и, кажется, делали тонкую материю прозрачной. Андрей почувствовал на губах — словно бы он прикоснулся ими к этим мокрым пятнам на её груди — сладкий и солёный вкус её слёз… И невозможность, неслыханность такого прикосновения — губами к её груди — чуть не убили его отчаянием: не про тебя сделано! — чуть не заставили его бежать! Но что-то уже словно двигало им — независимо от его воли. Он стал пристально смотреть ей в лицо — слёзы текли по нему потоком, сквозь её пальцы, по щекам, которые она вытирала тыльной стороной ладоней, — ничего не помогало! Они не переставали течь, туманили её светло-карие глаза, она часто моргала и говорила что-то непонятное! Но ему было понятно! «Я больше не могу, — пожалуйста, пожалуйста, заберите меня отсюда», — всё это прерывисто, через судороги плача…

Наконец, он тронул её за локоть:

— Что с вами? — произнёс он как можно более мягко.

Но она словно не ощущала его присутствия.., сейчас его постигнет невыносимый ступор беспомощности, невозможности помочь ей, — и он, опережая своё отчаяние, вдруг спросил:

— Миленькая, что с тобой?

И она, по-прежнему не поворачивая в его сторону головы, опустила руки. Затем опустила и голову, как виноватая в чём-то. Губы не слушались её, она кусала и кусала их. Плечи била судорога, как накрытые стужей. Платье, как тонкая мокрая промокашка, липло к её груди, и он, казалось, видит её кожу.

— Пожалуйста, не плачьте.., что случилось? — повторил Андрей… И тут стало ясно, что она услышала его, потому что ещё ниже опустила голову, — так что волосы полностью закрыли её лицо, и заплакала с новой силой… Он понял, что её сильно обидел кто-то, ударил в самое незащищённое место, и она не ждала этого… И… вздохнул с некоторым облегчением. Никто не умер. Но ей, возможно, нужна помощь, она боится, не знает, куда бежать, что делать… Он читал это в её позе, в её жестах, её судорожном плаче, в её ломающихся от горькой безысходности губах… Она была невозможно красива, ему показалось…

— Миленькая, я помогу тебе… Что, что случилось? Скажи… пожалуйста! — снова миленькая» и «ты».., как будто бы это его девушка.

И она ещё ниже опустила голову, её руки безвольно «висели», как ненужные… Наконец, её плач стал более ровным, уступая место прерывистым вздохам и всхлипываниям. И она — сначала повернулась к нему, а затем посмотрела ему прямо в глаза, всё ещё плача, покусывая дрожащие губы… Это было так близко, что он чуть не ослеп. Он увидел, как у её переносья выступают слёзы — от мощных «толчков» из глубины глазниц… И у него у самого задрожали губы, и он заплакал, как она!

— Не плачь, пожалуйста, — говорил он сам плача. — Я прошу тебя, пожалуйста! — он разговаривал с глазами.., он видел только тонкое, мокрое переносье, и прядь её солнечно-русых волос, упавшую на лоб… И какое-то время они плакали вместе, не отрывая друг от друга глаз. Его рука инстинктивно потянулась к её руке. И её рука — тоже, и он взял её за руку, и так держал, унимая мелкую-мелкую дрожь её пальцев… Она склонила свою золото-русую голову к его плечу… У него у самого задрожали руки, стали подрагивать все мышцы… Он осторожно-осторожно положил свободную руку на её плечо, а потом стал гладить её волосы — почти не касаясь их… И почувствовал, что она начала успокаиваться. А его сердце усилило свой набат.

Пока никто их не тревожил, не заходил в курилку, или они не заметили… Сколько времени они так простояли? — её лоб на его плече, он гладит её волосы…

— Как тебя зовут?

Она подняла голову, — губы её уже почти не прыгали, только носом шмыгала, — и отчётливо-нежно прозвучало из её уст:

— Наэтэ…

У него закружилась голова от этих звуков, от её голоса… Он узнал «Илори» — это была она, девушка его мимолётной мечты из телефонной трубки!

Потом она опять сказала что-то непонятное, а у него в голове прозвучало:

— Спаси меня, уведи меня!

Или ему показалось?

— А меня — Андрей, — тихо представился он её лицу.

— Анрэи, — почему-то сказала она. И повторила:

— Анрэи…

И это лёгкое, почти не угадывающееся «р». И мягкое — почти как «е» — «э». Её голос и правда звучал, как флейта — лёгкий и чистый звук, обращённый в мелодии слов. Каждое слово — мелодия…

— Наэтэ, — с чувством, похожим на то, которое возникает от неожиданного прозрения, произнёс он.

— Анрэи, — снова повторила она, — и дыхание её стало почти ровным, а нос стал реже шмыгать, но был мокрый ещё, — на кончике его повисла слёзная капелька, и он тихонечко «снял» её невесомым поцелуем. И вдруг она снова закусила губу, шмыгнув носом, и на лице её вымученном — будто зарница дальняя полыхнула — слабо высветилась улыбка…

— Наэтэ.., — произнёс он опять.

— Анрэи…

Что-то произошло в курилке чудовищное… В ней вдруг стало много народу… И что-то жуткое меж ним. Они оба разом обернулись, — по-прежнему держась за руки…

— Я ж говорил, — почему-то громко орал Торец, — она пошла погулять! Но не знал, что в прямом смысле этого слова!!

Торец туеросился вокруг какой-то гробины… О, Боже! В двух метрах от них стояла в своём чёрном костюме, чёрном галстуке и белой рубашке гробина Шипа — ну то есть он сам! И лицо его было не бурым, как всегда, а мертвенно-бледным — в свете белого дня и солнца! И солнце в этот момент вдруг погасло, ушло дальше по горизонту, и уже не светило в окно. И свет опять стал тусклым, и всё стало как обычно — грязно и серо. С той лишь разницей, что тут стоял Большой Брат. Шип. Взгляд которого был настолько ужасен, что Наэтэ вскрикнула, как будто её ударили молотком по пальцам.

«Анрэи», то есть Андрей, похолодел от ужаса. Перед ними стоял Шип-покойник. Ну вот так одевают покойников, как он одет. Андрей даже метнул взгляд на его обувь. На нём были белые офисные туфли!!

Он отпустил руку Наэтэ, и смотрел — нет, не в страхе, а в ожидании, что тот скажет, — с ощущением враз замороженного позвоночника. Что он так тырсится на Наэтэ? Откуда взялся Торец и другие, которые на неё уставились?

Наконец, квадратная голова Шипа, подстриженная под ноль почти, с намечающейся пролысиной, произнесла:

— Наталья Викторовна! Вы сейчас же спуститесь в офис… Так… Там и поговорим.

Андрею, то есть Анрэи, показалось, что Шип немедленно бы ударил Наэтэ кулачиной в грудь, раздавив её, если бы не он, Анрэи, то есть Андрей, и народ. И не этот болтливый гиперактивный Торец. Свидетели тут не нужны. А вот без свидетелей…

У Анрэи-Андрея зашипела кровь в голове: он умрёт здесь, но ни в какой офис к Шипу Наэтэ не пойдёт! Какая «Наталья Викторовна»!? И тут его шибануло вторично: Наэтэ и Наталья Викторовна, о которой грязно живописал Торец — это одно и то же?!!?.. «Ну, Торец, ты и кузнечик вшивый, лягушка, клоп! „Мамонтиха“, говоришь? — ну, для клопа и божья коровка — мамонт. Клоп ты вонючий!». У Анрэи, то есть Андрея, презрительно покосились губы. А Шип голосом зомби произнёс:

— Жду тебя в офисе.

Это прозвучало зловеще, а не то, что он давал ей время закончить «свидание». Он отрезал Наэтэ все другие пути. Она сама должна — и поскорее — прийти на жуткую казнь, на обед к вампиру, лечь вместе с ним в гроб, иначе будет ещё хуже!

Поворачиваясь, чтобы уйти из курилки, Шип бросил на Анрэи взгляд убийцы. На Андрея, в смысле.

«Статью-то хоть прочитал?» — в глазах Андрея, то бишь Анрэи, вспыхнул дикий огонёк куража, — такой же, наверное, какой вспыхивает в глазах бойца, который сейчас бросится под танк со связкой гранат: «а видал я вас!».

Шип исчез. А Наэтэ вдруг прижалась к «Анрэи» всем телом, обхватив его спину руками, и снова горько заплакала… Все «свидетели» решили, почему-то, ретироваться, и даже Торец, желавший, видимо, поострить, замешкался и вышел из курилки.

— Спаси меня, уведи меня, — плакала Наэтэ ему в ухо, — и он дрожал — от волнения и куража.

«Серьёзный переплёт», — это он осознал. Но страха не было. Он уже смелее обнял её за талию, хотя и бережно-бережно, и сказал, гладя второй рукой её лоб, висок, волосы:

— Не бойся.

И она вновь заплакала, но уже — благодарно, хоть и горько..

Андрей, то есть Анрэи, для начала решил увести её из курилки, хотя бы в свой офис с «девками». А там… Там сообразим. Нужно, чтобы она перестала плакать.

— Не бойся, Наэтэ, не бойся, миленькая, — я не отдам тебя этому вурдалаку…

Она стала сдерживать слёзы… А потом он её взял за руку, и она послушно пошла за ним, всё ещё всхлипывая и покусывая свои ломкие дрожащие губы.

Так они и зашли, держась за руки, в офис, где восемь девок-процентщиц, Эмиль, и он — Андрей. Он уже не Андрей. Он — Анрэи. А почему — он даже думать не хотел. Отныне так.

Все подняли на них изумлённые глаза. Боковым зрением Анрэи увидел лишь голубые глаза Оксанки. Сначала в них было изумление, потом тут же: это ещё что? Словно бы она тут хозяйка, и без её разрешения никто не может зайти в офис. И это возмущение росло в геометрической прогрессии. Но Анрэи заметил: она очень маленькая, Оксанка, и неказистая. Как карлик. С ножками на раскоряку. По сравнению с Наэтэ. Ему показалось, что и по сравнению с ним все они такие вот — маленькие. Гномы. Даже Эмиль, то есть Граф, который относился к нему хорошо, и Анрэи — к нему. Они с Наэтэ — как атланты, семиметровые гиганты. Или киты. А вокруг — треска. Зрение становится другим, когда вдохновенное нечто берёт тебя на крыло. У Анрэи мощно билось сердце — будто он ощутил присутствие чуда.

Он провёл её к своему столу — ближе к дальней стене, где выгородка-складик. Провёл через весь офис, мимо всех столов и не стеснявшихся изумляться открыто — глаз. Она прошла, как яхта миллионера, не обращая ни на кого внимания, глядя только Анрэи в затылок, — скользнула мощным, по сравнению с Машкиными, бортом-бедром по её столу. Та аж отпрыгнула, не в силах поднять глаза выше этого «борта», а грудь её — шестого размера — показалась ничтожной, — по сравнению… Нет, определённо, — это было явление из другого мира — Наэтэ. По реакции «кол-лектива» было понятно, что он это «спинным христяком» почувствовал. В мире Наэтэ — все такие высокие и красивые, у себя дома — она обычная девушка. Просто её мир прекрасней и совершенней на три порядка сам по себе. Чем мир «Олек», «Манек» и «Оксанок». Шипов и Тварцов-Торцов. Отсюда и разница — в «физической оболочке». Вот с таким примерно достоинством прошла мимо них Наэтэ, ведомая тем, кого они за мужика-то не держали.

Анрэи усадил её за свой стол, ближе к окну, на своё вертящееся кресло. Её ноги не входили под столешню, и она развернулась к нему лицом, «угрожая» коленями. А он сел рядом на более низкий стул, и тоже развернулся к ней лицом. Она получилась перед ним, словно на пьедестале. И у него захватило дух. Хотя там уже и захватывать, кажется, было нечего. Всё захватила она. Всё, и даже больше. Он «вошёл» в её глаза своими, и не мог «выйти». И она — смотрела в него, как завороженная… Так они сидели, не шелохнувшись, и смотрели в глаза друг друга, не замечая и не слыша никого и ничего вокруг. Они настолько глубоко погрузились во взаимное созерцание, что потеряли счёт времени.

…До слуха Анрэи начали доноситься какие-то звуки, — в висок ему стрельнуло: надо уходить отсюда. На улицу, на дорогу, ловить такси, бежать… Но он впал в какой-то столбняк.

Наконец, он расслышал металлический — очень злобный и официальный — голос Оксанки. Лидерский голос, да — громкий такой:

— Андрей Валентинович! — впервые в жизни его здесь назвали по имени-отчеству! — А что с нашей зарплатой?

Если бы к нему обратились на китайском языке, он бы и то лучше понял, что ему говорят. Приоткрыв рот, он продолжал тонуть в световом океане глаз Наэтэ. Её рот тоже приоткрылся… Как с ней рядом мог находиться этот валенкообразный ублюдок, — Шип? Как она не умерла от отврата?…

…Он очнулся, когда понял: ему что-то кричат, чуть ли не все. Он с трудом сглотнул слюну, которая стала вязкой и сладкой. И дико глянул на Эмиля. Граф его звал:

— Эй!

И показывал пальцами — типа, очнись!

Наконец, Анрэи слабо и бессмысленно ответил:

— Да!

Тут же Оксанка злобно вцепилась в него опять:

— Андрей Валентинович! Что с нашей зарплатой?

Граф, сидевший во главе офиса, ткнул эту стерву в затылок словами:

— Зарплата — это не его вопрос. И не твой. И вообще — клиент Машин… Маш, может спустишься к Шипу? Андрей всё ему выслал…

Маша заканючила и завзъерепенилась — пусть идёт он, раз вы ему поручили.

От этой мелкой грызни Анрэи передёрнуло. Он перепугался, что от возвращения в этот мир он снова станет «Андреем», а Наэтэ исчезнет, как видение. И он испуганно «схватил» её глазами. Чтобы не убежала… И не стал участвовать в этой грызне… Услышал только Оксанкин грыз:

— Почему здесь посторонние? У нас работы невпроворот, рабочий день заканчивается, у нас дети, мужья…

Торцу расскажи.

— Маша, — не обращая на Оксанку внимания, сказал Граф, — иди! Уже пятый час, — он обещал денег! — если не успеем его поймать — всё, плакали ваши денежки, дети и мужья.

Всё-таки, Эмиль — интеллигентный торговец…

Анрэи сбросил с себя этот морок и снова стал смотреть в Наэтэ. Не веря, что она так близко, и касается его коленями. Как само собой разумеется!

Машка преднамеренно потянула время и, наконец, пошла, недовольно куксясь. А Анрэи как громом поразило: она донесёт Шипу про Наэтэ!! И только Машка вышла, Анрэи вскочил, мгновенно встревожив Наэтэ, которая забылась. Забылась!

— Наэтэ! Пойдём, я тебя провожу! — это громко было произнесено для посторонних ушей. А ей — наклонившись к её уху, потеряв пульс от аромата её кожи — он прошептал, заикаясь:

— Б-бежим!

Странно, почему Шип до сих пор не ворвался в их офис и не перестрелял всех из рогатки. Наэтэ всё поняла и, вцепившись в его руку, встала, и они опять пошли гуськом через весь офис — к выходу. И Наэтэ двинула бедром Оксанкин стол, — так что на нём всё упало, что стояло. Как кит, бортанула утлую лодчонку рыбаря. Рядом с выходом была круглая вешалка, завешанная куртками, полушубками — ноябрь уже почти не баловал оттепелями. Выкорчевав свою куртку, Анрэи накинул её на плечи Наэтэ. Чтобы вернуться ей к Шипу, в приёмную — одеться, сапоги надеть, — об этом, ясно, они и не помышляли. У него были какие-то деньги — на такси хватит, чтобы до его съёмной квартирки доехать. Снял он её месяц назад, и хорошо, что не успел ещё позвать коллег и друзей на новоселье, — никто не знает, где он сейчас живёт. Раньше, где жил — знают. А сейчас — нет. Он уже запутывал следы.

Лишь бы успеть. Успеть схватить такси.

Из-под его тяжёлой кожаной тёмно-коричневой куртки её невесомое платьице выглядывало лишь чуть. Куртка — и дальше ноги, ноги, ноги. В «принцессиных» белых туфельках… Пока они ехали в «пьяном» лифте — так его шарахало в шахте, — он думал о её ногах и ёжился от того, как они могут застыть, пока они будут переходить широченную улицу с десятирядным движением, и до светофора ещё идти метров двести… «Я отогрею, отогрею твои коленки, твои пальчики — своим дыханием! Лишь бы нам уйти!» — его начинало панически лихорадить. — Увести, увезти Наэтэ, — спрятать, спрятать… Скорее, скорее!. Он уже клял себя, что не сделал этого ещё пятнадцать минут назад!..

Он не вёл — тащил её за руку, по снегу, который ещё сохранял свою яркую белизну, и даже стал ярче, так как небо уже начинало темнеть… Наэтэ, чуть не выворачивала лодыжки, неловко пытаясь поспеть за ним, на своих высоких каблуках, утопая всей туфлёй, по самую щиколотку, в снегу, который на газонах уже был глубокий — дворники нагребли. Анрэи тащил её, не разбирая дороги, она только всхлипывала и взахивала… На улице похолодало градусов на семь…

У него бешено билось и ныло, ныло сердце. Сейчас им перегородят дорогу охранники-бандюки этого Шипа, её схватят, заволокут в машину, а его положат «мордой в асфальт» и запинают…

Он уже не верил, что им повезёт. Остановился, наконец, перед странной парочкой — он чуть не в рубашке, она в его куртке, немного издалека такое впечатление, что на голое тело — какой-то частник, на потюрханной отечественной машинёшке. Такая же у отца Анрэи. Он благодарил Бога и водилу, и эту машинёшку, и своего отца, почему-то…

Они сидели вдвоём, на заднем сиденье — почти слиплись. Её ноги никуда не вмещались… Она вынуждена была слегка задрать коленки, оголив бёдра, — тоненькие колготки, как кожа… От её ног шёл холод, как от остывшего на морозе металла, она вся подрагивала. Он хотел упасть в средокрестье ног её, и дышать, дышать в неё — словно раздувая почти потухший огонь её интимных глубин, чтобы оттуда разошлось тепло по всему её телу… Он не мог дождаться, пока они доедут, по городу уже кругом пробки… Свой сотовый телефон он забыл в офисе, на столе. И хорошо!

«Бежим, бежим!»