«И вы, моря…». Amers

Сен-Жон Перс

Эта книга Сен-Жон Перса (Amers, в русском переводе «Створы») получила Нобелевскую премию в 1960 г. «за возвышенность и образность, которые средствами поэзии отражают обстоятельства нашего времени». В данной работе предпринята попытка обосновать новую концепцию художественного перевода, основанную на широком применении архаики. Книга рассчитана на широкий круг любителей словесности, переводчиков, историков, культурологов.

Возглашение

И вы, Моря…

1

И вы, Моря, читавшие видений письмена, которым нет конца ни края, оставите ли нас однажды вечером у ростр умолкших Града, ─ среди твоих, народ, камней и бронзовых ветвистых лоз?

Тем, кто внимает нам на этом склоне века, не знающего упадка, тесно в твоих, толпа, пределах: Море, бескрайнее и зелёное, словно полоска зари там, где восходят люди,

Море в праздничном, одой из камня ты сходишь по мрамору лестниц: канун праздника и сам он ─ к нашим пределам ─ и рокот немолчный, и праздник в рост человеческий ─ Море само есть вигилия наша, божественного оглашение…

Розы траурный аромат в осаду уже не возьмёт прутья ограды могильной; час ходячий всем здесь чужую душу свою в пальмовых листьях не спрячет… Горечь, была ли когда-нибудь ты на губах у нас, ныне живущих?

Видел улыбку в блеске огней во всю ширь отдыхающей этой громады: Море в праздничном видений наших ─ словно Пасха трав зеленеющих, словно праздник, который мы празднуем,

Море в пределах своих всё в праздничном, а над ним ─ сокольничанье белым-белых облаков, словно франшиза гнезда родового, или под «право мёртвой руки» подпавшие земли, или провинция, в буйстве трав утопавшая и проигранная в кости…

О, бриз, рожденье моё собою наполни! И милость моя канет, кружась, под сводами

зрачка широчайшими!.. Дротики Полдня трепещут во вратах радости. Барабаны небытия уступают свирелям света. И Океан, тушей своей обминая умершие розы, над белым известняком наших террас поднимает голову Тетрарха!

2

«… Я б вас заставил плакать: от благодати чересчур меж нами.

«От благодати плакать, не от горя, ─ так говорит Певец прекраснейшей из песен;

«И от того незамутнённого сердечного волненья, которого источник мне неведом,

«Как от того мгновенья чистого у моря, когда вот-вот возникнет бриз вечерний…»

Так говорил человек моря, взяв слово человека моря,

Так славословил, славословя свою любовь и вожделенье к морю

И со всех концов лиющийся поток ─ по направленью к морю ─ из ручейков незримых наслажденья…

«Это ─ история, которую я расскажу, и это ─ история, которую будут слушать;

«Это ─ история, которую я расскажу так, как и подобает ей быть рассказанной,

«И от такой благодати будет она рассказана, что все непременно возрадуются:

«Да, история, которую хотят услышать, ещё не думая о смерти,

«И, в раскрывшейся свежести своей, пусть такой-то и войдёт она в сердце человека без памяти, ─

«Нежданной милостью, ─ словно вечерний бриз, возникший там, где река сливается с морем, и где дрожат в сумерках береговые огоньки.

«Из тех же, кто её услышит, под необъятным сидя деревом печали,

«Немного будет таковых, кто с мест своих не встанет и вместе с нами, улыбаясь,

не отправится в густые папоротники детства, раздвигая смело молодые листья смерти.»

3

Поэзия, чтобы идти рука об руку с речитативом во славу Моря,

Поэзия, чтобы песне протягивать руку в её величавом движенье по амфитеатру Моря.

Словно шествие вкруг алтаря и притяжение хора к строфы повторениям мерным.

И это есть песнь моря, ─ им доныне не певшаяся, ─ и это Море в нас самих её пропоёт:

Море, в нас самих несомое, будет петь пока хватит дыханья и до завершающего вздоха.

Море, в нас, разносит по миру свои шелковистые рокоты и всю свою безграничную

свежесть, нежданно раскрывшуюся.

Поэзия, чтобы сбить жар стражи бессонной [нашего] морского перипла.

Поэзия, чтобы охотнее стражилось нам в услаждении морем.

И это грёза от моря ─ доныне им не грезившаяся, и это Море в нас самих будет ею грезить:

Море, выткано в нас до самых непролазных своих зарослей бездн кромешных, Море в нас самих ткёт равновеликие свои часы света и пути мрака ─

Море ─ сама вольность, само рожденье и само исцеленье! Море! В своих приливах, В изливах своих пузырей и млека своего настоявшейся мудрости, о! в священном кипенье своих гласных ─ святые девы! святые девы! ─

Море, вскипая, само всё испенит, словно Сибилла, расцветшая на седале своём железном.

4

Тако хвалимы, да пребудете Вы, о, Море, хвалением увенчаны без хулы.

Тако званы, да пребудете Вы и гостителем, о заслугах коего должно молчать.

И не о Море, собственно, пойдёт речь, но о царенье его в сердце человеческом:

Поелику добро есть, ходатайствуя ко Владыке, слоновую кость иль нефрит положить меж ликом сюзерена и славословьем слуги.

А я, склоняясь в Вашу честь в нижайшем, но без низости, поклоне, изойду, балансируя, реверансом;

И снова дымка наслажденья окутает разум преданного слуги,

И снова радость словообретенья вызовет к жизни грацию улыбки…

И таковым привечанием будете Вы привечаемы, о, Море, каковое надолго останется в памяти, словно отдохновение сердца.

5

А ведь я давненько приохотился к этой поэме, каждый день подмешивая к своей болтовне всю эту далёкую и необъятную слиянность слепящего блеска морского ─ так на кромке леса меж листьев, словно чёрным покрытых лаком, вдруг сверкнёт драгоценная жила небесной лазури: серебро чешуи в сетях трепещущей рыбины, которую взяли за жабры.

И кто бы меня, ─ кому улыбка и врождённая учтивость служат защитой, ─ застиг, таким образом, врасплох, раскрыв тайну моего замысла? ─ хоть я и говорю там и сям на этом неожиданно обретённом языке среди людей близких мне по крови ─ возможно (это было) на углу городского сада, или же вблизи решётчатых оград, ─ тонкой работы, с позолотою, ─ какой-нибудь канцелярии, ─ стóя, быть может, вполоборота и взгляд устремив вдаль ─ туда, где между моих фраз поёт, ─ над Управлением капитана порта, ─ свою песенку некая птичка.

Ибо давненько приохотился я к этой поэме, и словно бы улыбка во мне, ─ хранящая моё к ней неистощимое предугожденье, ─ растекалась млеком мадрепоровым; в своих приливах, мирно, словно по следам полуночи, вздымая медлительно высокие воды грёзы, в то время как пульсации распахнутого настежь простора легонько дрожать заставляют канаты и тросы.

И как это пришло нам в голову: начать сию поэму ─ вот о чём следовало бы сказать. Но разве (для нас) недостаточно (просто) находить в этом удовольствие? И всё же, о, боги! следовало мне взяться за неё со всею серьёзностью, покуда она сама не взялась за меня… Смотри-ка, дитя, ─ там, где улица делает поворот, ─ как Дщери Галлея готовы вернуться на круги своя (прелестные девы небесные в одеяньях Весталок, почтившие нас своим визитом) влекомые в ночи на стеклянном крючке ─ там, где кривая эллипса делает поворот.

Далёкая морганатическая Супруга и слиянность тайнобрачная!

…Свадебная песнь, о, Море, для Вас прозвучит так: « Моя последняя песня! Та, что будет спета человеком моря…». И если не эта песня, я вас спрашиваю, то что (тогда) послужит свидетельством в пользу Моря ─ Моря без стел и без портиков, без Аликампа и без Пропилей; Моря без изваянных в камне консулов на своих циркулярных террасах и без (диковинных) зверей, застывших возле насыпных дорог с навьюченными для равновесия крыльями?

Итак, поскольку я взял на себя ответственность за написанное, буду относиться к нему с уважением, подобно тому, кто, оказавшись там, где кладётся основание некоего совершаемого по обету великого дела, взялся изложить на бумаге и снабдить комментарием всё происходящее, о чём его и просила Ассамблея Донаторов, так как лишь ему сие предначертано свыше, и никому неведомо, где и каким образом он принялся за работу: вам, пожалуй, скажут, что это было в квартале неподалёку от бойни, или же там, где живут литейщики, ─ в часы между звонами колоколов, призывающих гасить свет и армейской барабанной дробью на заре, ─ во времена смуты народной…

А поутру уже Море само ему улыбнётся, сверкая церемониально и по-новому над карнизами. И вот в странице (им написанной), словно в зеркале, смутно забрезжит Чужестранка… Ибо давненько приохотился он к этой поэме, будучи призван свыше…

И столько было (неистощимой) сладости в проявленном им, как-то вечером, предугожденьи; и столько нетерпенья в том, как он отдался этому. И улыбка также была таковой, что он сам растворился в (необъятной этой) слиянности… « Моя последняя песнь! Моя последняя песнь!.. Та, что будет спета человеком моря…»

6

И это Море само пришло к нам по каменным ступеням драмы:

С Принцами, Регентами, Вестниками, разодетыми с подобающей им пышностью и блеском, с великими своими Актёрами, у которых впавшие глаза, и Пророками на цепи, с Волшебницами, ─ чьи деревянные сандалии так громко стучат, а из ртов видны чёрные сгустки, ─ и взятыми в виде дани Девственницами, идущими по вспаханным гимном полям.

С Пастухами и Пиратами, Кормилицами детей королевских и состарившимися Кочевниками в изгнании, с элегическими Принцессами и великими Вдовами, в безмолвии покрывшимися пеплом прославленных мужей, со своими Узурпаторами тронов и Основателями дальних колоний, с Пребендариями и Купцами, с великими Концессионерами провинций, богатых оловом, и великими же Мудрецами, которые путешествуют на спинах буйволов рисовых полей,

Со всем стадищем своим, в котором монстры смешались с людьми, о! со всею своей верою в бессмертные сказки ─ завязывая в узел интриги стремительный поток невольников, илотов и великих Бастардов, сошедших с небес, и не менее великих Кобылиц, ведущих свои родословные от Эталонов ─ охваченная спешкой толпа, стремящаяся к верхним ярусам Истории и, всею своею массою, несущаяся к месту ристалищ, когда первая пробегает вечерняя дрожь, смешиваясь с ароматом фукуса,

Речитатив, марширующий по направлению к Автору и к намалёванным устам его маски.

***

Итак, Море само пришло к нам, явив свой возраст в герцинских складках своих покровов ─ всё море, одним махом, со всею своей разрушительной силою встаёт перед нами, ─ как тот, кто был оскорблён!

И словно неведомый нам народ, язык которого слышим впервые, и словно неведомый нам язык, слова которого для нас новы, море выводит свои диктуемые свыше заповеди на бронзовых своих скрижалях,

То взволнованно и с размахом коверкая язык, то являя рельефные образы гигантов и готовые низринуться в бездну могучие тени, словно сотканные из света, то мимоходом касаясь массивных своих сокровищ, разбросанных с известной периодичностью великолепного стиля, то, в ярких вспышках молний и блеске чешуи, представая в самой гуще героических повстанцев,

Море взволнованное, в постоянном движении, в скольжении гигантских своих мускулов, в скольжении плевры ─ неотвязное Море, и всё,─ в своих приливах, ─ оно пришло к нам на кольцах чёрных питона,

Что-то очень большое в своём движении по направлению к вечеру, в божественной своей трансгрессии…

***

И было это на закате, когда, словно по вывернутым наружу внутренностям, переполнившим пространство, пробегает первая вечерняя дрожь, в то время как над позолотой храмов и в Колизеях с оградами старинного литья (в которых солнечные лучи пробили бреши), в невидимых гнёздах сипух пробуждается предвечный дух таинств ─ среди внезапно возникшего оживления широко представленной париетальной флоры.

И когда мы бежали к тому, что было обещано нашими снами по красной земле ввысь уходящего склона, под завязку набитого костями и головами принесённого в жертву скота, и когда мы топтали своими ногами красную землю жертвоприношений, убранную словно для празднества лозами и пряными травами, ─ так голова овна под золотой лежит бахромой и шнуровкой, ─ мы увидели как вдалеке к небу взмывает ещё один лик из наших сновидений: святыня в своём величии, Море, чужое, часами стражи своей мерящее своё одиночество, ─ словно та неуступчивая и несравненная Чужестранка, обречёная до скончания века ждать того, кто будет ей под стать, ─ Море блуждающее, попавшее в ловушку своего заблуждения.

Приподнимая сложенные в петлю руки, словно в подтверждение вырвавшегося из нашей груди « Аах…», мы услышали этот крик человека, находящегося на грани человеческого, мы почувствовали, на челе своём, эту королевскую печать готовой к приношению жертвы, дымящееся Море наших обетований, всё оно, целиком ─ словно кювета наполненная чёрной желчью, словно огромный бак с внутренностями, с потрохами, с кровавыми кусками на вымощенной площадке перед жертвенным храмом!

Услышали… почувствовали… О! Ещё повторите! А было ли это именно так?

Нам стало… ─ и такое великолепие чёрной желчи и чёрных вин! Море, поднимавшееся выше нашего лица, было как раз вровень с нашей душой; и в своей не названной по имени жестокости ─ вровень с нашей душой, со всею своей содранной заживо кожей, натянутой на барабан небес, ─ словно на высокие стены из потемневшей глины, раскалённые солнцем пустыни, ─

На четырёх деревянных кольях ─ шкура буйвола, распятая для просушки!

***

…И, поднимаясь всё выше и выше, разве не увидели мы, вполне отдавая себе в этом отчёт, ещё более высокое море, ─

Омытый лик, всплывающий в памяти когда начинают, мало-помалу, таять, стираясь, отметины канувших в забвение лет, или это шлифуемый волнами камень, уже освободившийся от всех своих неровностей и шероховатостей?─ и чем выше мы поднимались, и чем дальше мы уходили, Море становилось всё выше и дальше от нас… свободное от аллюзий и тайнописи, дышащая нежностью светлая страница, ─ в противовес ночи, стирающей амальгаму со всех видимых вещей?..

О! Великое древо света, под которым бьёт невидимый ключ животворного млека!.. Мы не были вскормлены им! Нас не выкликнули из строя, чтобы удостоить ранга сего! И дщери смертных были нашими жёнами ─ эфемерные ─ облечённые в плоть, погибель сулящую… Грезь, о, грезь грёзою смертных и бессмертных в выси своей!…

«О! Скриптор пускай подойдёт, и я ему продиктую…»

Сыщется ли Азиарх, обременённый устроением священных игр и празднеств, который когда-либо грезил сравнимою с этой грёзою бескрайнего простора и ничем не стеснённого времяпровождения? А была бы в нас такая жажда жить, имея доступ к этому, ─ не здесь ли, о, боги! следует искать то, что определяло наш жребий?… Ресницы, не смыкайтесь, пока не поймаете миг такой неземной справедливости! «О! Пусть другой кто-нибудь подойдёт, и я ему продиктую…»

Небо, делаясь мало-помалу голубым до той степени, когда в нём начинают появляться чайки, возвращает нас на землю, а над заливами, которые ярыми атакованы волнами, вспыхивают огоньки миллионов светильников наших жертвоприношений, разбегаясь в разные стороны ─ как будто в огонь бросили киноварь, чтобы вызвать видение прошлого.

***

Ибо ты к нам вернёшься, явленность здесь и сейчас! При первых дуновениях ветра вечернего,

[Вернёшься] в своей в себе и для себя овеществлённости, во плоти, во всей твоей морской весомости, о, глина! Твой цвет ─ цвет камня и хлева и дольмена, о, Море! ─ среди людей, рождённых тобою, и стран их, каменным дубом покрытых, ты, Море силы и вспаханной нивы, Море, которое пахнет чревами самок и фосфором, когда вокруг превеликие щёлкают бичи похищения! Море, которое можно взять с поличным в свете прекраснейших деяний духа!… (Когда Варвары находятся при Дворе в течение весьма короткого периода времени, их союз с дочерями крепостных не повышает ли столь резким тоном шум кровотока?..)

«Веди меня, наслажденье, дорогами цельного моря ─ туда, где мгновение вспархивает подобно птице в облачении крыльев, в нерастраченной дрожи бриза вечернего… Я иду, иду дорогой крыльев ─ там, где и печаль ─ лишь крыло… Прекрасный отчий край предстоит отвоевать ─ прекрасная родина Короля, которую он не видел с детства, и её детинец ─ в песне моей. О, флейта! Командуй: к бою! И пусть новой любви благодать вложит в наши руки лишь мечи радости!..»

А вы, о, Мудрецы, кем, наконец, являетесь вы, чтобы нас отчитывать, о, Мудрецы? Если слепая фортуна морская питает ещё, в свой черёд, великую поэму, вопреки здравому смыслу, вам ли отказывать мне в доступе к ней? Ведь это земля моей сеньории, и я вступлю в неё, я сам! Совершенно не стыдясь к своему удовольствию… « О, Скриптор пускай подойдёт, и я ему продиктую…». И кто, наконец, сей рождённый от смертного, кого не оскорбила бы радость моя?

─Те, кто с рожденья знанье своё ставят учёности превыше.

Примечания

К 1-й части:

…у ростр умолкших Града ─ у Сен-Жон Перса: <…> aux rostres de la Ville <…> Ростры (от лат. rostrum = клюв) ─ носовые части античных кораблей, которые использовались в качестве тарана (= греч. έμβολος). Римский консул Гай Мений, одержав морскую победу над вольсками при Анциуме в 338 г. до н.э., украсил рострами захваченных в бою кораблей противника ораторскую трибуну римского форума²³. С тех пор ростры стали означать также кафедру или площадку для публичных выступлений.

…Море само есть вигилия наша, божественного оглашение: <…> la Mer elle-même notre veille, comme une promulgation divine <…> Вигилия (лат. Vigilia) ─ у римлян так назывались ночные караулы: вся ночь с 6 часов вечера до 6 часов утра делилась на 4 вигилии или стражи (см. Вигилии в ЭСБЭ). Сущ. ж. veille соответствует лат. vigilia.

…франшиза гнезда родового: <…> comme domaine de franchise <…> Здесь сущ. ж. franchise в своём древнейшем значении: «приют», «убежище» (asyle), но в этом слове скрыто и «освобождение», «вольность» (liberté), т.е. приют и убежище надо понимать как некую вольность для тех, кто оказался не в ладах с законом или не желает принимать правила игры, диктуемые обществом. Именно поэтому не следует искать в данном случае равнозначного слова на русском, так как его попросту не существует.

…или под «право мёртвой руки» подпавшие земли: <…> comme terre de mainmorte <…> «право мёртвой руки» (от лат. manus mortua) ─ согласно этому праву, феодал (в странах Западной и Центральной Европы в Средние Века) имел право на часть имущества умершего крестьянина или её стоимость в денежном эквиваленте. Это право распространялось на всех лично зависимых от феодала крестьян и привело, в конечном счёте, к массовым восстаниям, хотя и сохранилось, как пережиток крепостничества (или серважа), вплоть до XVIII века (напр. в Бургундии и Оверне);

…над белым известняком наших террас поднимает голову Тетрарха ─ у Сен-Жон Перса: <…> Sur nos terrasses de calcium lève sa tête de Tétrarque <…> Тетрархией (др.-греч. τετραρχία) в античном мире называли четвертую часть области (провинции), которая управлялась тетрархом. Во время римской империи тетрархами стали называть вообще правителей Востока (см. Тетрархия в ЭСБЭ).

К 3-й части:

…Поэзия, чтобы сбить жар стражи бессонной [нашего] морского перипла: <…> Poésie pour apaiser la fièvre d’une veille au périple de mer <…> Перипл (от др.-греч. περιπλέω, «плыть вокруг», «огибать») ─ вид древнегреческой литературы, своего рода лоция с описанием плавания вдоль берегов;

…Море ─ сама вольность, само рожденье и само исцеленье ─ у Сен-Жон Перса: <…> Toute licence, toute naissance et toute résipiscence, la Mer! <…> Сущ. ж. résipiscence = раскаяние, покаяние. Однако этимология этого слова (от лат. resipisco = приходить в себя, оправляться (после болезни)) допускает и иную трактовку, а именно: исцеленье;

…словно Сибилла, расцветшая на седале своём железном ─ у Сен-Жон Перса: <…> comme Sibylle en fleurs sur sa chaise de fer… <…> Сибилла (др.-греч. σίβυλλα, лат. sibylla) ─ странствующая пророчица» (ЭСБЭ), «боговдохновенные женщины» (Любкер), число, имена и места обитания которых у античных авторов сильно варьируются. Так Платон называет только одну С., тогда как во времена Варрона их уже 10. Само слово происходит, вероятно, от слияния дорических σιός = ϑεός = Бог и βουλά = βουλή = воля;

К 5-й части:

…растекалась млеком мадрепоровым: <…> comme d’un lait de madrépores <…> Мадрепоровые (каменистые) кораллы (зоол.) ─ самая обширная группа коралловых полипов, насчитывающая свыше 2500 видов, близкородственны актиниям;

…Моря без стел и без портиков: <…> la Mer sans stèles ni portiques <…> Стела (ист.) ─ греч. Στήλη, плита или столб из камня, дерева, мрамора или гранита с высеченными на ней текстами или изображениями. Служит как погребальный или памятный знак.

Портик (арх.) ─ лат. porticus, крытая галерея, полуоткрытое помещение, перекрытие которого опирается на колонны. В античных постройках портик служил местом, где можно было прогуливаться или отдыхать, не опасаясь палящих лучей солнца или дождя.

…без Аликампа и без Пропилей: <…> sans Alyscamps ni Propylées <…> Аликамп (фр. Les Alyscamps), римский некрополь в Провансе неподалеку от Арля. Пропилеи (арх.) ─ греч. Προπύλαια, преддверие, вход вообще галерея или колоннада перед храмом (напр. Пропилеи афинского Акрополя).

К 6-й части:

…и взятыми в виде дани Девственницами, идущими по вспаханным гимном полям: <…> et ses tributs de Vierges cheminant dans les labours de l’hymne <…> Возможно здесь обыгрываются близкие по звучанию лат. сущ. hymen, или «гимéн» (= девственная плева) и др.-греч. ὕμνος = гимн или хвалебная песнь, первоначально обращенная к богам;

Пребендарий (религ.) ─ духовное лицо, управляющее церковным округом и получающее с него доход или пребенду;

…завязывая в узел интриги стремительный поток невольников, илотов и великих Бастардов: <…> nouant à ses ruées d’esclaves et d’ilotes ses grands Bâtards divins <…> Илоты (ист.) ─ др.-греч. Έίλωτες, после завоевания дорийцами Пелопоннеса (к VIII в. до н. э) так стали называть населявших южную часть Лаконии (Спарта) военнопленных, или государственных крепостных (Любкер), которые жили в имениях спартиатов и занимались обработкой земли. Хозяева не могли ни убить принадлежащих им илотов, ни отпустить их на волю. Обращение с илотами было отмечено крайней жестокостью, что не раз приводило к вспышкам восстаний, как, например, в V в до н.э., когда после землетрясения в Спарте (ок. 465 г. до н. э) началась 3-я Мессенская война. Известна и т.н. криптия (Κρυπτεία), или жестокая охота спартанских юношей на илотов (от имени государства) 26. Бастард = рождённый вне законного брака. Также может означать и «смешанных кровей».

…Кобылиц, ведущих свои родословные от Эталонов ─ эталоны, зд. жеребцы с эталонным для породы экстерьером и происхождением;

…смешиваясь с ароматом фукуса ─ фукус, («морской дуб», «царь-водоросль», «морской виноград») ─ род бурых водорослей, определяющих облик литорали северных морей;

…явив свой возраст в герцинских складках своих покровов ─ Герцинская складчатость ─ совокупность процессов тектогенеза, проявившаяся в среднем и позднем палеозое как эпоха интенсивного горообразования и магматизма и приведшая к возникновению складчатых горных систем (герциниды).

…широко представленной париетальной флоры ─ в оригинале: <…> de l’ample flore pariétale <…> Париетальный (от лат. parietalis) = пристеночный, зд. растения вдоль стен и на стенах.

…«О! Скриптор пускай подойдёт, и я ему продиктую…»: <…> «Ah! Qu’un Scribe s’approche et je lui dicterai…» <…> Скриптор (лат. scriptor, букв. «пишущий») = переписчик, писатель, автор, повествователь, (напр. Rerum S., historiarum s.) ─ одно из ключевых понятий в философии постмодернизма, заменяющее понятие Автор и фиксирующее отказ философии от т.н. «субъекта письма», тогда как Скриптор, по словам Р. Барта, «рождается одновременно с текстом и у него нет никакого бытия до и вне письма». Таким образом, письмо являет собой «единственно возможное пространство, где может находиться субъект письма» (Р. Барт). Фигура Автора, напротив, деперсонифицируется, «становится кодом, неличностью, анонимом» (Ю. Кристева).

…Сыщется ли Азиарх ─ азиарх = верховный жрец, наблюдавший за священными играми, праздновавшимися в Малой Азии;

…и её детинец: <…> et sa défense <…> Детинец (уст.) ─ от дитя = укрепление, оплот, внутренний двор крепости, потому что в детинце укрывались несовершеннолетние дети (Фасмер);

Примечания

23

Плиний Старший, Естественная история, XXXIV, 11