«И вы, моря…». Amers
Эта книга Сен-Жон Перса (Amers, в русском переводе «Створы») получила Нобелевскую премию в 1960 г. «за возвышенность и образность, которые средствами поэзии отражают обстоятельства нашего времени». В данной работе предпринята попытка обосновать новую концепцию художественного перевода, основанную на широком применении архаики. Книга рассчитана на широкий круг любителей словесности, переводчиков, историков, культурологов.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «И вы, моря…». Amers предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Строфа
I. Города, ввысь устремленные и обращенные лицом к морю, повсюду освещались солнечным светом…
1
Города, ввысь устремлённые и обращённые лицом к морю, повсюду освещались солнечным светом, и каменные творения рук человеческих величаво купались в золотистых солёных брызгах.
Офицеры в порту день-деньской занимались рутинными делами пограничников: пополнением запасов пресной воды, взиманием дорожной пошлины; работами по установке пограничных столбов и урегулированием вопросов, связанных с перегоном скота на горные пастбища.
Ждали Пленипотенциаров, посланных морем открытым, О! Хоть бы альянс, наконец, предложили!.. И толпа к эскарпам неслась, выступающим в бурные воды ─ к основаниям рамп, по которым различные грузы вниз и вверх обычно таскают, и даже ─ к заострённым скалистым вершинам (торчащим из моря), этим мечу и шпоре, к которым на эпюре привязаны громады задуманных сооружений из камня.
Какая плутня-звезда ещё и нарушила тайный код и вывалила из своего заостренного рога костяшки примет и знаков на гладкую поверхность недвижных вод?
В снабжённых шлюзами водоёмах, присягнувших Коммерции Жрецов, словно в пробитых чанах алхимика и валяльщика войлока, бледное небо разводило пожиже забвение предначертаний земли… Белые птицы покрывали своим помётом гребень стен превеликих.
2
Пограничная архитектура. Мешанина дел и забот портовых… Молим вас, Море срединное, и вас, Земля Авеля!
Оброк благосклонно принят, сервитуты разменены. Барщина земли ─ по судебному решению, вынесенному камнем!
Море хвальное хвалилось яшмы своей зелёными глыбами. И без остановки вода омывала изножья безмолвные скал.
«Сыщи своё золото, Поэт, для кольца обручального и сплавы для колоколов ─ на путях опасного плаванья. « Это ─ бриз морской во все порты, и море ─ там, где кончаются все улицы, это ─ море и бриз в наших реченьях, законов наших рожденье.
«Женское тело ─ образец высочайшей роскоши ─ золотое сечение! ─ а для Града, в котором нет ни вещицы из слоновой кости, ─ имя твоё, Патрицианка!»
Ибо весьма привержены мы лести и хватит уже ловить сейчас в жёлтые сети тех гаваней, которые скрыты внутри нас…
Море, в спазмах медузьих, ─ светоносными певучими фразами и муками зелёного огня превеликими, ─ вело, вело золотые свои антифоны.
И щит герба, с сохранившимися на нём древними надписями, на волноломе аванпорта ─ те, кто навсегда остался в памяти, отдавали свои голоса в пользу некоего крылатого чудовища;
А змий, ─ пасть свою свесивший там, где сходятся стрелки мола, увенчанный добытым в бою белым пером, ─ грезил, грезил среди пены
О более отдалённых забегах, где дымятся крупы иных лошадей…
3
В иных краях всё было не столь ясно. В низинах Города процветали, ─ удобно устроившись между пятью своими холмами и в окружении ланей железных, ─ пребывая в неведеньи относительно моря;
Или, пастушеским шагом неспешным поднимаясь в гору по травостою с навьюченными мулами и упряжками мытарей, уходили наверх, чтобы обживать плодородные земли по всему склону, разбитому на десятины.
А другие, обессилев, искали опору возле водных пространств, наваливаясь на них могучими стенами богаделен и тюрем, стенами цвета аниса, укропа и сенеции, любимицы бедняков.
Были ещё и такие, кто, надрываясь словно матери-одиночки, слабели день ото дня и спускались к вязким болотам осторожным шагом женщин, промышляющих чисткой отхожих мест, ─ с лишаями на лбу и прилипшей к босым ногам чешуёй.
Порт, где судà костылями килей вязнут в иле придонном, напоминая могилы по краям лагун, покоящиеся на антаблементах из окаменевших красных водорослей и черного мела.
Знавали мы эти пределы, к которым, в конце концов, выводили улочки и тропки, эти насыпные дороги, по которым волоком волокли судà, и для чего-то вырытые ямы, куда осыпается каменный алфавит битой лестницы. Видали мы и рампы железные поручни, и эту розовую полоску винного камня на мелководье отступившего моря.
Там, где дочери пустырей и свалок на глазах у младших сбрасывают ввечеру перепачканное месячными бельё.
Здесь альков для всех и каждого с чёрной подстилкой запекшейся крови.
Море, тлёю не тлимое и ржавчиной не снедаемое, смывает тут свою грязь.
Лакание собаки из кавернозных пустот, заполненных водою.
Линии, где соприкасаются камни, покрыты мельчайшими фиолетовыми водорослями, мягкими, словно мех выдры…
Повыше ─ площадь ─ колодцем без закраины, вымощёная потускневшим золотом и зелёными плитами ночи ─ великолепна, словно самка колхидского павлина ─ огромная роза из чёрного камня наступившего завтра народной смуты и фонтан с медным изливом, с фигурой человека, истекающего словно резаный петух.
4
Тебя было слышно, смех вод, даже в стороне от моря, на этих приходских кладбищах.
Вдалеке ливень, ливмя льющийся, словно переливчатый покров Ирис, там и сям пронзаемый серпами молнийных вспышек, распахнувшись, открывал благодать омытых равнин; дикие свиньи перепахивали своими рылами землю, хранившую золотые маски; старики, вооружившись палками, атаковали фруктовые сады, а над синими раздолами, обиталищами лая, отрывистые звуки рожка обходчика сливались ввечеру с гулом большой раковины торговца морскими дарами… У людей была желтая овсянка ─ в клетке из зеленых ивовых лоз.
О! пусть движенье вещей к своему берегу, ─ вширь увеличившись и словно переходя в руки нового хозяина, ─ всех движенье вещей к своему берегу ─ нас, наконец, отдалит от Волшебницы древней: от Земли с её желудями цвета ржавчины, от тяжелой косы влас цирцеиных и от веснушек заката, по небу плывущих и отражающихся в зрачках домочадцев!
Час алчбы заалел в заросших лавандой приморских пустошах. На небе цвета пустынной мяты пробуждались звёзды. И заходящее Солнце пастушье, гонимо жужжанием пчёл, прекрасным ревнителем веры, в развалинах храма застывшим, спускалось к докам, к бассейнам стоячей воды, где чистят днища судов.
Там, среди землепашцев и морских кузнецов, заливали вином глаза чужеземцы, разгадавшие загадки пути. Там, нагреваясь до наступления ночи, становился невыносимым запах вульвы, идущий от низин, оставленных морем во время отлива. В железных своих корзинах мерцали, словно угли, красные огоньки богадельни. Слепой пытался застать врасплох краба-могильщика. И луна над кварталом чернокожих гадалок
Хмелела от пронзительных взвизгов флейт, сопровождаемых возгласами олова:
«Мученье сынов человеческих, огонь вечерний! Сотни немых божеств на своих каменных алтарях! Но позади ваших семейных столов во веки веков пребудут море и весь этот женский запах от водорослей, ─ не такой пресный как облатка священника… Сердце твоё, [сердце] мужа, о, прохожий, этим вечером найдёт свой приют среди портового люда, словно светник, пламенеющий на носу чужеземного судна.»
Сообщение Мэтру звёзд и навигации.
Примечания
К 1-й части:
…Ждали Пленипотенциаров ─ Пленипотенциар, зд. полномочный представитель;
…И толпа к эскарпам неслась: <…> Et la foule se portait aux avancées d’escarpes <…> Эскарп (нем. Eskarpe) ─ фортификационный термин, обозначающий укрепление (заграждение), создаваемое на скатах местности, обращенных к противнику, с целью искусственно увеличить крутизну склона (см. Эскарп в ИСГ);
…К основаниям рамп: <…> Au bas des rampes coutumières <…> Рампа (от фр. ramper, «быть покатым») ─ зд. устройство для подъема-спуска грузов в порту;
…этим мечу и шпоре, к которым на эпюре привязаны громады задуманных сооружений из камня ─ у Сен-Жон Перса: <…> qui sont le glaive et l’éperon des grands concepts de pierre de l’épure <…> Эпюра (фр. épure) = чертёж, схематическое изображение;
К 2-й части:
…Оброк благосклонно принят, сервитуты разменены: <…> Les prestations sont agréées, les servitudes échangées <…> Сервитут (от лат. servitutis) ─ зд. повинность, обязанность, обязательство;
…Море, в спазмах медузьих,─ светоносными певучими фразами и муками зелёного огня превеликими,─ вело, вело золотые свои антифоны: <…> La mer aux spasmes de méduse menait, menait ses répons d’or, par grandes phrases lumineuses et grandes affres de feu vert <…> Антифон (от греч. άντί и φονέω, «звучащий в ответ», «вторящий») ─ песнопение, исполняемое поочередно двумя хорами или солистом и хором, рефрен (до и после псалма или евангельских песней);
…на волноломе аванпорта ─ Аванпорт (фр. avant-port), защищённая от волн внешняя часть водного пространства порта;
К 3-й части:
…[стенами] цвета аниса, укропа и сенеции, любимицы бедняков ─ у Сен-Жон Перса: <…> couleur d’anis et de fenouil, couleur du séneçon des pauvres <…> Сенеция (лат. Senecio), или крестовник ─ суккулентное (лиана) растение со стелющимися листьями;
…покоящиеся на антаблементах из окаменевших красных водорослей и черного мела: <…> sur les entablement de maërl et de craie noire <…> Антаблемент (арх.) ─ фр. entablement (от table = стол) в архитектуре означает систему перекрытия кровли, лежащую на колоннах, здесь верхняя часть могилы. Сущ. м. maërl (согласно Larousse) бретонского происхождения и означает песчаные кальценосные отложения эстуариев (устьев рек), которые образовались из красных водорослей (лат. Lithothamnium). Эти отложения, похожие на красноватый ил, используют в Бретани в качестве удобрения, а само слово maërl этимологически восходит к старофранцузскому marle, означавшему «вид жирной известковой почвы, которую используют вместо навоза»24.
…огромная роза из чёрного камня наступившего завтра народной смуты: <…> la grande rose de pierre noire des lendemains d’émeute <…> Здесь завтра (des lendemains) во мн. числе, а мятеж (émeute) ─ в единственном, т.е. букв.: «огромная роза тех дней, которые следуют за восстанием (мятежом)» или «завтрашних дней мятежа».
К 4-й части:
…Вдалеке ливень, ливмя льющийся, словно переливчатый покров Ирис, там и сям пронзаемый серпами молнийных вспышек, распахнувшись, открывал благодать омытых равнин: <…> Au loin l’averse traversée d’iris et de faucilles lumineuses s’ouvrait la charité des plaines <…>, т.е. букв.: «Вдали ливень, радугой пронизанный и серпами светозарными…» Сущ. м. iris означает здесь, конечно, собственно радугу, в переводе допущена вольность: радуга заменена на «покров Ирис» ─ богини радуги (др.-греч. η̉ Ίρις), дочери океаниды Электры25 от Фавманта («Чудесный», Θαύμας, божество морских чудес), сестры Гарпий, посланницы богов и посредницы в отношениях между Олимпом и людьми, о которой Гомер говорит ветроногая, вихреноногая, златокрылая26. Она (а не Афродита), согласно некоторым авторам, является матерью Эроса. Сцены с её участием можно встретить в античной вазописи (скульптурных изображений не найдено). Чаще всего это ─ лёгкая крылатая фигура с кадуцеем или кувшином (чашей) в руке. Важно также было учесть и звукопись l’averse traversée d’iris, которую автор перевода решил подчеркнуть, прибегнув к аллитерации: вдалеке ─ ливень ─ ливмя льющийся ─ переливчатый.
…Сердце твоё, [сердце] мужа, о, прохожий, этим вечером найдёт свой приют среди портового люда, словно светник, пламенеющий на носу чужеземного судна: <…> Ton cœur d’homme, ô passant, campera ce soir avec les gens du port, comme un chaudron de flammes rouges sur la proue étrangère <…> Свѣтникъ (см. свѣтъ в СД1) = плошка, латка, жирник, лампадка. Сущ. м. chaudron означает небольшую посудину, плошку с ручкой, в основном применяющуюся на кухне27.
II. От Мэтра звезд и навигации…
От Мэтра звёзд и навигации:
«Они назвали меня Тёмным, и моя речь была о море.
«Год, о котором говорю я, есть величайший Год; Море, к которому я обращаюсь с вопросом, есть величайшее из морей.
«Кланяемся берегам твоим, безрассудство, О, всевышнее Море желания…
«Хотя на суше состоянье моё достойно сожаления, однако на морях владенья мои огромны, а профит, по сводкам заморским, не поддаётся исчислению.
«Вечер, словно пашня, покрытая севами света
«Нас тянет к берегам великих Вод, словно Пожирательницу просвирников ─ к входу в свою пещеру,
Она, кого древние Мореплаватели в робах из белой кожи вместе с могучими баловнями судьбы, оруженосцами и свитконосцами, приближаясь к чёрной скале, известной своими ротондами, имели обыкновение приветствовать исполненной благоговения овацией.
«Я за вами пойду, Счислители! И за вами, Мэтры чисел!
«Божества, под покровом ночи козни свои украдкой творящие, ─ почище тех, кто промышляет морским разбоем?
«Биржи морской игроки, разжигающие ажиотаж выгоды своей ради, счастливо пускаются в дальние спекуляции: без числа открываются всё новые пункты торговли ─ там, где с успехом налажено и активно поддерживается линейное судоходство…
«Год, названный гелиакальным и раскрывшийся в своих тысячах тысяч тысячелетий, не сравнить с тотальной всеобъемлемостью Моря, которое меня окружает. Бездна восхищает меня и погружение ─ божественное откровение.
«И не знающая родины звезда восходит к вершинам зелёного Века,
«А моя прерогатива в отношении моря ─ грезить для вас этою грёзой реальности… Они назвали меня Тёмным, а жил я в блеске лучей.»
***
«Тайна мира, не отставать! Ведь близок час, когда, наконец, штурвал из наших рук возьмут другие!… И увидел я, как в небесном часовом механизме скользят в священном елее огромных размеров сверкающие оболы,
«А чьи-то большие руки, словно лучащиеся добротой, открывают передо мной ненасытной мечты моей призрачные стези,
«И я не испугался виденья моего, но, доверчиво открываясь охватившему меня трепету, без страха и стеснения, с приличествующей раболепностью, предстал перед безграничной милостью.
«Преддверие веданья! Порог, за которым ─ сияние!… Ароматы вина, рожденье моё видевшего, ─ из того винограда, который давлен был совсем не здесь.
«Море само, словно нежданная овация! О, Море, пучина-согласница и заступница единственная наша!… Птичий крик над рифами, бриз, к престолу своему спешащий,
«И тень паруса скользит к пределам мечты…
«Я говорю, что некая звезда рвёт держащую её цепь в Небесных стойлах.
И не знающая родины звезда восходит к вершинам зелёного Века… Они назвали меня Тёмным, и моя речь была о море.»
***
«Кланяемся сказанному тобой, Кормчий. Это не для плотского ока, не для белого глаза, обрамлённого красными ресницами, который рисуют на планширах судов. Ищу удачу в предугожденьи вечернем и в голубой дымке, укрывшей хмельной разум аргуса там, где, среди рифообразующей флоры, словно пламя зелёного огня пробежит дыхание пророка.
«Боги! Нет нужды в благовониях и ароматных эссенциях, сжигаемых на железных жертвенниках на краю уходящих в море скалистых уступов,
«Чтобы увидеть как, ещё до света, проходит по водам, ─ под развёрнутыми парусами ущельем женственности своей, ─ великая делийская заря…
«─ Всё сказанное вечером и в предугождении вечернем.
«И ты, Сон несотворенный, который знает всё, и я, который был сотворен, не знающий ничего, что делаем мы вдвоём на этих берегах ─ разве не ловушки свои расставляем, надеясь, что ночь в них попадется?
«А Девы те, что урны преобъёмистые моют, их обнаженною рукою обымая, в ночи спустившись к берегам белеющих ротондами [священных] островов, что делают они, богоревнивые, разве не то же, что и мы?… Они назвали меня Тёмным, а жил я в блеске лучей.»
Примечания
…Они назвали меня Тёмным, и моя речь была о море ─ у Сен-Жон Перса: <…> Ils m’ont appelé l’Obscur, et mon propos était de mer <…>
«Тёмным» (др.-греч. ὁ Σκοτεινός) назвал Гераклита Эфесского Аристотель;
…Вечер, словно пашня, покрытая севами света: <…> Un soir ensemencé d’espèces lumineuses <…> Сев, севы (см. Семя в СД1) = посевы (говорят только о посеве семян), а также и «засеянные поля»;
…Нас тянет к берегам великих Вод, словно Пожирательницу просвирников ─ к входу в свою пещеру: <…> Nous tient au bord des grandes Eaux comme au bord de son antre la Mangeuse de mauves <…> Просвирни (я) к, (лат. Malva) ─ русское название типового рода семейства мальвовых (фр. mauve), произрастает в умеренном субтропическом и тропическом климате Европы, Азии, в Сев. Африке и в обеих Америках. Растёт как сорняк, культивируется как декоративное растение. Обладает освежающим, смягчающим, болеутоляющим воздействием; интересна и т.н. еврейская мальва (фр. mauve des Juifs), съедобное растение родом из Египта, которое культивируется также в Азии и Америке: в пищу идут листья, которые, по-видимому, имеют приторный вкус, т.к. по-французски эта мальва иначе называется guimauve potagère, «пастила (маршмэллоу) огородная» (см. также алтей лекарственный), это растение можно найти в словарях и под названием Corette potagère (лат. corchorus olitorius) или Джут длинноплодный, в пищу применяют листья и молодые побеги джута, которые похожи на шпинат, плоды применяют в медицине для лечения заболеваний сердца.
Следует также заметить, что у пифагорейцев мальва считалась, наряду с асфоделем, олицетворением идеальной пищи, которая была привилегией высших существ, таких как Пифагор или Эпименид Кносский28. В Китае мальва культивируется уже два с половиной тысячелетия и считается символом солнца. В Японии цветкам мальвы придавалось магическое значение: считалось, что они обладали чудесной силой предотвращать землетрясения и наводнения.
…Я за вами пойду, Счислители! И за вами, Мэтры чисел ─ у Сен-Жон Перса: <…> Vous suivrai-je, Comptables! Et vous Maîtres du nombre! <…> Эта фраза подтверждает наше предположение относительно пифагорейских аллюзий (см. прим. выше);
…который рисуют на планширах судов: <…> que l’on peint au plat-bord des vaisseaux <…> Планшир (англ. gunwale, фр. plat-bord) ─ самый верхний брус (или стальной профиль) на фальшборте палубных судов (фальшборт = продолжение борта выше открытой верхней палубы).
…Ищу удачу в предугожденьи вечернем и в голубой дымке, укрывшей хмельной разум аргуса: <…> Ma chance est dans l’adulation du soir et dans l’ivresse bleu d’argus <…> Здесь Сен-Жон Перс, вероятно, обращается к мифу об Ио (Ίώ означает «странница» от инф. Ἰέναι = «идти») и стерегущем её Аргусе Панопте (πανόπτης, т.е. «всевидящий» ─ см. Ио в словаре Ф. Любкера).
…великая делийская заря ─ у Сен-Жон Перса: <…> la grande aube délienne <…> Делийский означает «относящийся к о. Делос». Делос ─ священный остров, входящий в группу Кикладских о-вов, место рождения Аполлона и Артемиды. Δῆλος, т.е. «видимый», назван так потому, что, по преданию, был создан (стал видимым), благодаря сотрясению посейдонова трезубца. Долгое время здесь находилась сокровищница греков, а сам остров являлся общим для всей Эллады торговым центром и рынком рабов. Был известен и храм Аполлону близ гавани, при котором каждые пять лет проходили торжественные игры. Для участия в этих играх все греческие государства того времени присылали свои «теории» или посольства (θεωρίαι от θεωρίς = корабль). На острове запрещались погребения, и трупы перевозились на соседний остров Ренея. Веками сокровища Делоса охранялись только святостью места, так как город не имел стен, и в I в до н.э. был разграблен Менофаном (см. Делос в словаре Ф. Любкера)
III. Трагики (в женском) явились…
Трагики (в женском) явились, по каменным спускаясь ступеням. И в честь моря к небу подняли руки свои: «О! Ведь мы слишком ценили человека под маской! Мы, изображающие человека под перчёные шутки толпы, разве не способны мы были сохранить в памяти нашей тот язык, что над дюнами когда-то звучал возвышенней [чем теперь]?
«Наши тексты втоптаны в грязь у Града древнего врат, которые на своём веку столько вина и зерна повидали ─ Дщери улиц, напялив на себя наши огромные парики из конской гривы, чёрные как смоль, тащат к сточной канаве побитые перья наши, такие тяжёлые, а лошади, словно в путах, вязнут своими копытами в славных масках театра, брошенных на мостовую.
О, Призраки! морды свои обезьяньи и игуаньи попробуйте втиснуть в наши шлемы, ─ словно скорлупа огромных яиц забытые в песке, ─ подобно какому-нибудь животному-паразиту, стремящемуся извлечь из раковины затаившегося в её глубине моллюска… Выложенные камнем края этой напоминающей колодец сцены, кажется, вот-вот рухнут под тяжестью одряхлевших львиц пустыни. И золотая сандалия великих Трагиков сияет в сточной яме, наполненной уриной, которой стала арена ─
«Рядом со звездой-патрицианкой и зелёными ключами Заката.»
***
«Но мы в честь Моря всё ещё поднимаем наши руки, и от подмышек исходит аромат шафрана, всевозможных специй и соли земли! ─ плоти горельеф, ─ точный слепок женской промежности, ─ вкупе с ещё одним приношением нашим ─ той глиной, из которой вылеплено всё человеческое и из вязкого плена которой стремится вырваться к нам незавершённый лик бога.
«В полукружьи Града, которому море служит сценой, натянутый лук набежавшей толпы ещё держит нас на тетиве своей. И ты, к небу обращённое слово отцов наших, танец свой танцуй среди этой толпы, о, Море племён и родов многих, на ландах своих почивающее, станешь ли ты для нас морем, безответно хранящим свою тайну и грёзою грезимой, ещё более далёкой, чем грёза Сармата?
«Колесо драмы вращается вместе с жерновом Вод, в пыль превращая соцветия чёрной фиалки и пахучего морозника в бороздах кровоточащих вечера… И каждая новая волна, к нам приближаясь, приподнимает маску аколута. А мы, к небу вознося достославные руки, мы, к Морю лицом поворачиваясь, подмышкой своей питая окровавленные морды хищных тварей уходящего вечера,
«Окруженные толпой, к морю движемся мы в толпе, с тем движеньем привольнейшим, которое заимствуют у зыблемых волн наши чресла крестьянок широкие ─ О, мы твои, твои, земля, ещё более твои, чем плебс и хлеб Королей!
«И лодыжки наши тоже шафраном крашены, а длани ─ пурпурным мурексом в честь Моря!»
***
Трагики (в женском) явились, спускаясь по узким улочкам, выходящим к морю. Смешались ─ в своих одеяньях для сцены ─ с портовым людом. Локтями дорогу себе проложили, чтобы встать там, где море тихо плещет на скалы. И в толпе их широкие чресла крестьянок нашли своё место.
«Вот наши руки, вот пясти наши! Длани крашены также как губы, и намалёваны раны тою же фальшей, чтобы разыгрывать драму правдиво!»
Они добавляли к тому, что безвозвратно уносил поток дня, свои огромные, широко раскрытые зрачки и ресницы, похожие на лодочки из сказок. В образующих вилку пальцах застыла пустая глазница весьма большой маски, продырявленной тьмой, словно решётка криптографа. «О! Мы слишком высоко ценили маску и то, что было (для неё) написано!»
Они спускались, унося с собой свои голоса, голоса мужчин, по гулким лестницам порта. Провожая туда, где море тихо плещет на скалы, хранимый ими отсвет превеликих стен и белизну белил своих свинцовых. Чтобы по камню, усеянному звёздами, из которого сложены рампы и молы, ступать величаво, обретая мало-помалу эту поступь одряхлевших и седлистых львиц, идущих к своему логову…
О! Когда-то лучше (чем теперь) получалось у нас провозвещать мужа, грядущего на камне. И вот: шествуем, наконец-то, к тебе, ставшее легендою Море праотцев наших! Вот наши тела, вот уста наши! Наши широкие двудольные лбы юниц и, словно лепные, круглые колени, формой напоминающие медали очень большого размера.
Примешь ли благосклонно, Море, служащее нам примером, наши исполосованные прутьями бока, чтобы драма созревала, становясь выдержанной, подобно хорошему вину? Вот наши [перерезанные] горла Горгон, вот, под накидкой монашеской, сердца волчиц, а для толпы ─ чёрные сосцы наши, вскормившие целый народец детей королевских. Следует ли нам, приподнимая тяжёлый покров театральной ткани, представить собравшейся публике косматую маску причинного места на священном щите живота, ─
«Так в кулаке героя висит, крепко схвачена за пучок жестких чёрных волос, отрезанная, ─ не знающим жалости мечом варвара, ─ голова Чужестранки или Волшебницы?».
***
«Да, то была долгая пора ожидания и засухи, когда смерть стерегла нас у каждого провала, к которым приводило написанное. И такая великая была скука среди расписанных красками кусков грубой ткани, служивших нам декорациями, такое великое в нас росло отвращение, под нашими масками, к любому прославляемому нами творению!..
«Выложенные камнем в форме цирков арены, служившие нам сценой, видели как мельчает шаг человеческий. И, разумеется, наши деревянные, с позолотой, резные столики были украшены всевозможными фруктами той эпохи, а располагавшиеся перед сценой подставки для сосудов ─ всевозможными винами, поступавшими от мецената. Но божественные уста кубков иных касались уже, и Море большими глотками уходило из грёз Поэта.
«Море, в блестках фиолетовой соли, ворчливо бранить станет ли нас, дщерей славы кичливых? К нашему тексту придираясь, к установленному нами порядку?… И ко дворам каких Деспòтов, Сотрапезников наших, прибегнуть нам надлежит, дабы, заручившись поддержкой, и дальше нести бремя, возложенное на нас сценой?
«И неизменно, за толпой побережных жителей, тянулась эта светлая печаль по иной грёзе ─ эта превеликая грёза об ином искусстве, об ином творенье, и всегда в сопровождении встающей над горизонтом людей превеликой маски, о, Море живое превеликого текста!… Ты говорило нам об ином вине человеческом, и по нашим втоптанным в грязь текстам внезапно пробегала тень от досадливо сжатых губ, за которой обычно следует пресыщение,
«И мы знаем теперь ─ что мешало нам жить среди строф наших отзвуков гулких.»
***
«Тебя призываем, отлив! Будем тайно следить, волн заморских чреда, за ходом блужданий твоих по миру. И если, став свободней, и обновиться мы будем должны, чтобы встретить тебя как подобает, тогда сложим мы, на виду у моря, всё облачение наше и всю нашу память.
«О, море, превеликого искусства кормилица, приносим Вам наши тела, омытые в крепких винах драмы и толпы. Снимаем с себя, на виду у моря, словно на ступенях разрушенных храмов, бутафорские наши доспехи и нелепые одеянья, в которых обычно выходили мы на арену.
И, подобно тому, как во время празднеств, проводимых раз в три года, молодые девушки, работницы сукновальных заведений, или же те, которые в железных баках палкой мешают чистейшую краску, или те, кто, раздевшись донага и до самого паха в красном соке от виноградных гроздьев, давимых ими в громадных чанах, выставляют на всеобщее обозрение деревянные орудия своего труда, также и мы, в Вашу честь, несём [к морю] столь долго служившие нам предметы.
«Мы сложим на виду у моря наши маски и тирсы, тиары и жезлы, флейты черного дерева, длинные, словно ферулы чародеек, а также ─ доспехи и колчаны, кольчуги, туники и рунья превеличайших ролей; розовые перья, украшавшие наши шлемы и двурогие каски, добытые нами на захваченных стоянках варваров, массивные щиты, на коих видны перси богинь, ─ мы сложим, наконец-то мы сложим [на виду у моря]!…
Для Вас, Море-чужестранка, [приносим мы] громаднейшие, словно орудья ткачих, тупейные гребни и ручные зеркала из кованого серебра, похожие на трещётки танцующей Жрицы Кибелы; гигантские жемчужины в форме люкарн, украшавшие крутобокие наши суда, богатырские узорчатые пряжки и фибулы наших свадебных платьев.
«Мы сложим и служившие нам декорациями куски полотна, наши монашеские одеянья, кровью убиенных обагрённые, шелка наши в пятнах дворцовых вин; а также и нищенок костыли, и сердобольных ходатаиц посохи ─ с вдовьими прялкой и ночником, стражей наших клепсидру и рожковый фонарь часового; в лютню превращённый череп орикса и ширококрылых орлов наших, покрытых золотом тончайшей работы, а также другие трофеи трона и алькова ─ с кубком победителя и урной, предназначавшейся для особых церемоний, кувшин для воды, медный таз для омовений хозяина и, ─ чтобы иноземному Гостю можно было освежиться, ─ кувшины для вина и склянки с ядом, чаровницею изукрашенные ларцы и Посольств дары, золочёные гильзы для любовных записок и высочайшие грамоты [с печатью] Принца-травести ─ вместе с веслом, уцелевшим при кораблекрушении; чёрную вуаль, как некий знак свыше и факелы жертвоприношения; вместе с королевской инсигнией и опахалами триумфа, а также и красномедные трубы Провозвестниц… весь этот ветхий механизм драмы и фабулы ─ мы сложим, наконец-то мы сложим [с себя]!…
«Но мы сохраним, о, Море обетованное! [Всё] то, что, ─ вместе с нашими деревянными жёсткими сандалиями и золотыми кольцами любовниц, которые, на всякий случай, носим мы в связке на запястьях, ─ будет громогласно звучать в творениях будущего, в тех величайших творениях, которым только ещё предстоит явить себя миру, по-новому пульсируя и возбуждая нездешними звуками.»
***
«Развязка! Развязка!… Взываем и молим, на виду у моря, о том, чтобы были обещаны нам творения новые: живые и прекрасные, в которых ─ лишь живое и ничего кроме прекрасного ─ великие творения, дышащие мятежом и вольницей, всем алчбам открытые, возвращаюшие нам вкус жизни и эту утраченную поступь человека, идущего по камню [усеянному звёздами].
«Величайшие творения и вдобавок такие, которые, будучи представляемы собравшейся на арене публике, ничем и ни в чём не походили бы на известные ей… О! Пусть явится новый и великий стиль и удивит нас, взятых измором годами жизни нашей, пусть придёт к нам от моря, из дальнего далёка, о! пусть раздольнейший новых стихов размер цепью своей нас прикуёт к этому величайшему речитативу, блуждающему по миру и таящемуся за всеми явленьями этого мира, и пусть ничем не скованное вдохновенье поднимется в нас, словно вольное дуновенье от моря, словно море само, глубоко дышащее, чужое!
«Неведомый здесь раздольнейший метр, ─ к нашим пределам. Научи нас, Могучая Сила! Высочайшего строя выспренний стих, о, Море, примером служа величайшего текста, нам сообщи ты и лад искусства, которому равных не будет!
Высочайшему ладу нас научи, и пусть, наконец, на залитых красным гранитах драмы вручен нам будет и ключ, открывающий двери в тот миг, за которым, вспыхнув, загораются любовью сердца!… В движеньи царственных вод кто вновь заставит звучать великое слово, пустившее корни в народе?
«Чресла наши, у волн перенимая всю зыблемость их, от смутного движенья отдалённой толпы уже охвачены волненьем и стремятся к слиянию с нею. Да призовут нас вновь, и мы пройдём по древнему камню шагом неспешным облачённых в женское Трагиков! Да поставят нас вновь лицом к морю на огромном каменном полукружьи, хордой которого является сцена, и вложат нам в руки те величайшие тексты, которые мы произносим, чтобы величием облечь человека на сцене: усеянные молниями и ворчанием гроз исполненные, словно обожженные жгучими медузами и актиниями, ─ там, где, вместе с огоньками раскинувшейся во всю ширь громады, убегают вдаль и превеликие клятвы подневольной грёзы и тёмные владенья узурпаторши-душù. Там шумно дышит гигантский осьминог оргазма; там вспыхивает, ─ подобно фиолетовым крупицам морской соли рядом с догорающими обломками разбившегося о скалы корабля, ─ та самая искра, из которой мгновенно разгорается зелёное пламя беды… Дайте же нам прочесть вас, обетования! ─ на порогах вольницы, ─ и тогда нас, облачённых в священное золото вечера, Трагедии новой превеликие фразы вновь застигнут врасплох над толпою собравшихся,
«Подобно тому как поверх Стены из камня, на высокой пагине моря и небес, эти длинные вереницы поднявших свои паруса кораблей внезапно обходят оконечность Мыса, в то время как на сцене стремится к развязке действие драмы…»
***
«О! Наш плач был плачем Любовниц! Но мы-то ─ Блюстительницы, так кто же почтит нас визитом в наших каменных покоях ─ между лампадой-наёмницей, [только за плату лиющей свет свой неяркий], и железным треножником орнатрисы? [Чтобы придираться] к нашему тексту? К установленному нами порядку?… А Мэтр, кто же он, который нас, павших [духом], подымет? Где, наконец, тот ─ о, как же он медлит! ─ кто сумел бы нами заняться и вознести нас, ─ ещё шепчущих что-то невнятное, ─ туда, где сходятся дороги драмы ─ словно огромную вязанку хвороста к вратам жертвенника?
«О, пусть же явится он, Тот, кто под ферулою своей нас удержит! От моря или с Островов к нам он явится? Пусть займётся нами, живущими, или мы сами им займёмся!… Человек новый ─ по тому, как он держит себя, равнодушный ко всему, что ему дано и так же мало заботящийся о своём могуществе: в глазах ещё тлеют угольками червлёные мушки породившей его ночи… Пусть обуздает он, взяв бразды правления, бурный поток века сего, уносящий разбросанные в беспорядке беспокойные лики явленного!
«О его приближеньи, исполненном самовластия, мы узнаем по тому невидимому, таинственному сведéнию мышц, в чреслах наших внезапно возникшему, словно орёл вцепился когтями в свою жертву, словно потемневшие воды рябью покрылись ─ скрываемое недовольство гения, учуявшего издалека следы своих богов… Взято из Текста, Наёмница
«Открывается по-новому на каменных своих страницах. И мы не слишком преувеличивали шансы того, что было написано!… Слышишь, богобоязненный муж, поступь Века сего, шагающего к арене. ─ Мы, дщери кичливые, пахнущие шафраном на обагрённых кровью плитах вечерних консилиумов, огнём закатным до самых фибр ногтей наших залитые, поднимем ещё выше достославные руки наши, [обращаясь] к Морю!…
«Новой потребуем милости, чтобы обновить драматическое искусство и величием облечь человека на камне стоящего.»
Примечания
…приподнимает маску аколута: <…> lève son masque d’acolyte <…> Аколуты, аколиты (греч. ἀκόλουθος = помощник, «следующий за кем-либо») ─ так называли и церковных служителей (в подчинении иподиаконов), которые зажигали и носили свечи во время крестных ходов, а также подавали за обедней воду и вино (см. Аколуты в ЭСБЭ).
…а длани ─ пурпурным мурексом в честь Моря: <…> nos paumes peintes de murex en l’honneur de la Mer! <…> Мурекс (лат. Murex) ─ средиземноморская раковина, «иглянка», обитает на мелководье на скалах, источник красной (пурпурной) краски, или тирского пурпура. Здесь, возможно, Сен-Жон Перс имеет ввиду финикийцев, которым античная традиция приписывает открытие пурпура (около 1600 лет до н. э.). Для того, чтобы получить 1 грамм пурпура тирянам-багряничникам требовалось около 10000 раковин, поэтому окрашенная пурпуром ткань стоила очень дорого (примерно 2000 римских денариев за 1 кг ткани). Например, заработок римского легионера времен Августа, когда монета чеканилась из 98% серебра и весила 4.5 грамма составлял 225 денариев в год (см. Денарий в ЭСБЭ). Таким образом, 1 кг окрашенной пурпуром ткани стоил примерно столько же сколько 9 кг чистого серебра. Пурпур с древнейших времен был знаком государей: о «тиране в порфире» говорит Гораций в Одах (I. 35, 12). Аттические архонты носили плащи из пурпурной ткани. Полководцы, празднуя победу, надевали пурпурные тоги (toga picta purpurea).
***
…Наши широкие двудольные лбы юниц ─ у Сен-Жон Перса: <…> Nos larges fronts au double lobe de génisses <…> Юница (греч. Δάμαλις) ─ трилетняя рыжая или красно-багровая телица, или тёлка для жертвоприношений (Числ.19:2 и далее). Телица, не носившая ярма и без порока, должна была быть рыжего цвета, так как рыжий (красный) цвет считался символом греха (Ис. 1:18). Затем её должно было заколоть вне стана, на чистом месте, сжечь, а пепел, смешанный с водой, хранил в особом месте чистый (неоскверненный) человек для последующих обрядов очищения, которые проводились на 3-й и на 7-ой день после осквернения. Под осквернением могло пониматься, например, и простое прикосновение к трупу (см. СД 2, стр. 843).
***
…словно ферулы чародеек: <…> comme des férules de magiciennes <…> Ферула (лат. ferula, «розга», греч. νάρθηξ) ─ растение из семейства зонтичных (Ferula communis L.), ферула или нартекс, представляет собой кустарник с длинным и плотным стеблем, который в древности использовали для изготовления розог. Например, у Горация: nam ut ferula caedas…29. Прометей принес людям похищенный у Зевса огонь в стебле нартекса. Жезлы вакхантов, «кои таинства бога вина праздновали», изготавливались из нартекса.
…туники и рунья превеличайших ролей: <…> nos tuniques, et nos toisons des très grands rôles <…> Рунья ─ мн. ч. сущ. руно = шерсть овечья (см. СД1)
…гигантские жемчужины в форме люкарн: <…> nos grands joyaux d’épaules en forme de lucarnes <…> Люкарна (арх.) ─ от лат. lux, «свет», а также lucerna, «светильник» = круглое оконце, декоративный элемент купола в храмовой архитектуре (в данном случае ─ круглое окно каюты или иного корабельного помещения).
…богатырские узорчатые пряжки и фибулы наших свадебных платьев ─ у Сен-Жон Перса: <…> nos grandes agrafes ajourées et nos fibules nuptiales <…> Фибула (лат. fibula = застёжка, заколка, пряжка). Конструкции античных фибул являются прообразами современных застёжек (например, английских булавок). Греческие фибулы представляли собой, в основном, два или четыре спиральных кружка, соединенных вместе. Соединительная игла выходила из одной спиральки и безопасно укреплялась на другой. Древнейшие италийские ф. сходны с греческими (так как были завезены в Италию эллинами). Их характерной особенностью также является спиральный иглодержатель, который в дальнейшем заменяется плоской круглой пластиной. Для состоятельных граждан ф. изготавливались искусными мастерами из золота и украшались драгоценными камнями. На ф. могли наноситься надписи, указывающие имя автора и владельца вещи.
…стражей наших клепсидру: <…> et la clepsydre de nos gardes <…> Клепсидра (греч. κλεψύδρα = κλέπτω+ὕδωρ, букв. «крадущий воду») или водяные часы, составными частями которых являлись: 1) стеклянный резервуар (называемый κωδία, что также означает и «головка мака»); 2) боковые отверстия, сквозь которые просачивалась вода и 3) пробка. Такие часы на судебных заседаниях отмеряли время, предоставляемое каждому участнику процесса для выступления.
…в лютню превращённый череп орикса: <…> le crâne d’oryx gréé en luth <…> Орикс (лат. Oryx) ─ упоминаемое в Ветхом Завете (см. Втор. 14:5) животное ─ лошадиная антилопа или сернобык, научное название Oryx gazella. В древнейшие времена О. населяли пустыни и полупустыни Сирии, Аравии, Африки. Ориксов можно было встретить и за р. Иордан. У евреев это животное считалось чистым и могло употребляться в пищу. С «ориксом в тенетах» (sicut oryx illaqueatus) сравнивает Исайя сынов Иерусалима (Ис. 51:20, см. также и Толкование на Книгу пророка Исайи проф. А. П. Лопухина).
…вместе с королевской инсигнией ─ у Сен-Жон Перса: <…> avec aussi l’insigne royal <…> Инсигнии (лат. Insignia) ─ внешние знаки могущества, власти или сана.
***
…словно обожжённые жгучими медузами и актиниями: <…> comme brûlés d’orties de mer et de méduses irritantes <…> Актинии (лат. Actiniaria) или морские анемоны (также и морские лилии) ─ обитатели моря яркой окраски, принадлежащие к кишечнополостным бесскелетным коралловым полипам. Букв. перевод фр. ortie de mer = «морская крапива».
…на высокой пагине моря и небес: <…> sur la haute page tendue du ciel et de la mer <…> Пагина (лат. pagina = страница) ─ латинское слово полисемично и означает, помимо собственно страницы или листа (книги, документа и пр.), также и сочинение или рукопись, перечень или список (paginae consulares) и даже плиту (из камня, мрамора и т.д.), что в отношении «моря и небес» выглядит более оправданным.
***
…между лампадой-наёмницей… и железным треножником орнатрисы ─ у Сен-Жон Перса: <…> entre la lampe mercenaire et le trépied de fer de l’épileuse <…> Орнатриса (лат. Ornatrix) ─ рабыня, занятая туалетом своей госпожи (см. Лат.-Рус Словарь И. Х. Дворецкого). Épileuse = букв. «та, которая удаляет волосы». Если обратиться к Реальному словарю классических древностей Ф. Любкера, то отдельной статьи, посвящённой античным парикмахерам (напр. cinerarius) или мастерам маникюра и эпиляции мы там не найдём. Нет такой статьи и у Брокгауза. Однако, в статье Сервы (Servi) в словаре Любкера всё же перечислены основные виды деятельности рабов знатного римлянина, в числе которых (в подклассе vulgaris) находим ornatrices, которые вполне органично сочетаются с «железным треножником» (предмет античного быта), чего нельзя сказать о «той, которая делает эпиляцию» (букв. перевод фр. épileuse).
…О, пусть же явится он, Тот, кто под ферулою: <…> Ah! Qu’il vienne, Celui […] qui nous tiendra sous sa férule <…> Здесь ферула в своем основном значении, т.е. розга или палка (см. выше).
…Взято из Текста, Наёмница: <…> Textuelle, la Mercenaire <…> Эта строка напоминает заметку на полях.
IV. Патрицианки также появились на террасах…
Патрицианки также появились на террасах, тяжелые вязанки камыша чернеют в их руках:
«…Прочитаны наши книги, растаяли грёзы наши, лишь это и было? В чём, наконец, наш жребий и где выход? Где то, чего нам не хватает, и тот порог, который мы ещё не преступили?
«Вы лжёте, знатность; происхождение, вы предаёте нас! О, смех, над нашими сгоревшими садами ты кречетом взмываешь золотым!… И ветер вдаль загонными Лесами уносит мёртвое перо, овеянное славой.
«Однажды вечером и роза потеряла аромат, а в трещинах камней холодных угадывался почерк колеса недавно здесь проехавшей повозки, и в сумерках печаль уста свои открыла, дохнув на глыбы мрамора зияющего грота. (Последней пела Тьма, ─ Та, что кропит решётки золотые кровью наших львят и милых сердцу птенчиков азийских уже на волю выпустить готова.)
«Но Море, которому для нас никто не дал имени, было там же. И столько зыблемых волн, одна за другой, ─ словно те, кому предписан постельный режим, ─ ложились на каменные площадки набережных под присмотром наших кедров! Возможно ли, возможно ли ─ ведь в наших глазах, в глазах томящихся в ожидании женщин, застыло море со своим возрастом, с вечерней своей звездой, дрожащей на шелках зыблемых волн
«И со своим обетованием, данным всему, что ни есть интимного в наших телах ─ возможно ли, о благоразумие! чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно нашего столь длительного пребывания в сумраке тисовых аллей, озаряемых светом дворцовых факелов, или же там, где догорающие письма вызывают к жизни пляску теней на резных панелях из кедра или туи?
«Как-то вечером ветер принёс странный гул в наши готовые к празднику земли; в тот час, когда слава покидала завоеванные ею челà достоименитейших, только мы одни вышли оттуда, где, ─ на озаряемых последними лучами террасах, ─ было слышно, как прибывает море к нашим каменным рубежам. «Следуя к тому обширнейшему кварталу, где поселилось забвение, словно спускаясь к низинным участкам наших парков ─ к огромным каменным лоханям, когда-то служившим поильнями для лошадей, к убранным в гранит берегам прудов (вотчина Шталмейстера!), мы искали ворота и выход.
«И вот, нежданно-негаданно, мы [вышли] оттуда, где, ─ на озаряемом последними лучами участке суши, ─ было слышно, как прибывает море к нашим морским рубежам…»
***
«[Мы вышли] унося с собой сверкающие драгоценные камни и вечерние украшения, только мы одни, ─ в легких праздничных нарядах, наполовину скрывавших нашу наготу, ─ приблизились к выходящим на море белоснежным карнизам.
«Там, гроздь виноградную из наших грёз сорвать пытаясь, облокотились мы, ─ плоть от плоти твои, земля, ─ на тёмный мрамор моря, словно на древнюю плиту из чёрной лавы в оправе медной: на ней небес таинственные знаки [словно брошенные невидимой рукой игральные кости] располагаются по сторонам света.
«Готовясь вступить в величайший Орден, в котором [рок] священнодействует Слепой, мы прикрыли наши лица вуалью, сотканной из грёз праотцов. И, как если бы можно было вызвать в памяти образ местности, которую предстоит посетить,
«нам вспомнились родные места, хотя мы и не обязаны им своим рождением, нам вспомнилась тронная зала, в которой восседаем не мы,
«но с той поры, вступая в поток празднеств, мы словно бы увенчаны венком из смолистых шишек чёрных пиний.»
***
«О, заботливая Мать примéт и знаков, содрогнись! Да так, чтоб все смогли увидеть: белы ли первобрачные простыни наши!? Неумолимо грозное море под фатою невесты, о, море, чреватое всеми заботливыми матерями, отстирывающими простыни своих дочерей, сорванные с высоких кроватей, на которых и сами они стали женами или любовницами!… Та вечная вражда, [словно надзиратель со своею ферулою] стоящая за нашими отношениями, любить нас не отучит. Как разбегаются ребяческие стада разнообразных монстров, едва завидев маску твою! Мы принадлежим к иной касте: к тем, которые говорят с камнем, поднятым с места действия драмы: мы способны созерцать [всё] то, что совершается жестокостью и силой, чрева принадлежащих нам дурнушек не орошая семенем своим.
«В тревоге и смущении нам по-душе видеть тебя сим Королевским Станом, по которому несутся на выгул покрытые золотом белые гончии несчастья. В пылу вожделения мы желаем видеть тебя полем чёрных маков, в которое молния вонзает свои вилы. И нас влечёт к тебе не знающая стыда страсть, и от творений твоих, грезя, зачнём.
«И вот ты перестало быть для нас настенным изображением [действующих лиц драмы], или шитьем, украшающим одеяния жрецов, но, ─ от стайки рождённых тобою мальков до собравшейся на берегах твоих толпы рождённого тобою народа, ─ [стало] величайшею розой альянса и величайшим иерархическим древом, подобным тому древу искупления, которое чернеет на скрещении [заросших] дорог былых нашествий:
«В люльке ветвей качается мёртвое дитя среди отливающих золотом фляг и обломков мечей или жезлов, среди почерневших глиняных эффигий, соломенных шевелюр, убранных в косички, и ветвящихся красных кораллов, ─ там, где смешались жертвоприношения данников с трофейными доспехами цезарей
«Иные узрели лик твой полỳденный, который внезапно озарило наводящее ужас величие патриарха. И воин, идущий на смерть в грезимом тобою, облачается, набив рот черным виноградом, в доспехи твои. И блеск твоих волн ─ в шёлке обнаженного меча и в ослеплении дня,
«И привкус твой ─ в священном хлебе и в слиянном теле всех посвящаемых в тайны женщин. «Ты мне откроешь династий своих скрижали», ─ восклицает герой, ищущий подтверждения своих притязаний на престол. И тот, [другой], недугом снедаемый, который входит в море: «Я возьму у тебя документы, удостоверяющие мою национальность.»
«Достойно хвалим и лик твой, Чужестранка, когда, ─ с первым млеком разбуженной денницы, словно ледком подёрнутым зелёными перламутрами, ─ на древних, нависших над волнами дорогах, по которым отправлялись в изгнание Короли, некий поворот истории ввергает нас, ─ промеж двух скалистых Голов, ─ в эту немую процедуру опознания ничем не связанных вод.
«(Разрыв! Наконец-то! Разрыв с тем, что говорят нам наши земные глаза и слово речённое, ─ промеж двух скалистых Голов, ─ касательно ретрибуции жемчугом и тех трагических отплытий, которые мы, облачённые в отливающую серебром парчу, вынуждены были совершить.. Корабли, высотой в полнеба из-за нагруженных на них бессмертных творений из мрамора, взметнувших свои крыла, и, за ними следом ─ из чёрной бронзы; о! А ещё загружают всю золотую посуду, на которой оставил свои отметины пуансон наших предков, а также ─ изрядное количество предметов, могущих быть обращенными в звонкую монету в созвездии тунца или возничего!)»
***
«Мы отступаем ─ такие плоть от плоти твои, земля, такие привязанные к этим берегам, такие причастные [ко всему]… И если нам, рождением обиженным, надлежит и дальше, до порта прибытия, вести за собой эту привязанную к нам обиду, пускай подхватит нас толпа и вынесет мощным потоком туда, где начинаются новые, ещё непокоренные дороги.
«Этим вечером причастимся мы соли аттической [разыгрываемой нами] драмы, навестим море, меняющее диалект в каждом граде Империи и то [другое] море, стражу свою несущее у других врат, то самое, которое и в нас несет свою стражу и держит нас в изумлении!
«Почесть и Море! Раскол Великих! Лучащееся мученье [прикованного] на траверзе Века… Твой коготь ещё там, в нашем боку? Мы разгадали тебя, шифр богов! Мы пройдём по твоим, венценосный, следам! Тройные ряды штурмующих берега расцветающих пенных полчищ и эта дымка посвящения на водах,
«Подобно тому как, к высоким насыпным дорогам, словно нанесенным широкими белыми штрихами по склону скалистых полуостровов, к тем земляным площадкам, по которым прохаживались Короли, [обозревая с высоты родные гавани и готовые к отплытию корабли] подступают тройные ряды расцветших алоэ, как некие магические знаки, и взрываются вековые цветоножки в празднуемых со всею торжественностью предвечериях!..»
Примечания
…И ветер вдаль загонными Лесами уносит мёртвое перо, овеянное славой: <…> Le vent soulève aux Parcs de chasse la plume morte d’un grand nom <…> Загонные Леса ─ от Загона, т.е. участка угодий, на котором проводят облавную охоту (см. Словарь охотничьих терминов). В оригинале букв. «Парки охотничьи» (возможно имеются ввиду королевские охотничьи угодья: на это указывает и «перо, овеянное славой» ─ букв. «перо… [оставшееся] от имени высокого»…la plume morte d’un grand nom).
***
…среди почерневших глиняных эффигий ─ у Сен-Жон Перса: <…> parmi les effigies d’argile noire <…> Эффигии (лат. Effigies) ─ ваяние из камня или дерева, изображающее умершего, скульптурное надгробие.
…на которой оставил свои отметины пуансон наших предков: <…> au poinçon de nos pères <…> Пуансон (фр. poinçon) или патрица ─ штемпель для чеканки выпуклых метал. изделий, а также инструмент гравировщика, клеймо, метчик, чекан.
…могущих быть обращенными в звонкую монету в созвездии тунца или возничего ─ в оригинале: <…> et tant d’espèces monnayables, au signe du thon ou de l’aurige <…> Загадочное созвездие Тунца (фр. thon, лат. Thunnus), очевидно, шутка автора. Букв. «в знаке тунца или возничего».
***
…Почесть и Море! Раскол Великих! Лучащееся мученье [прикованного] на траверзе Века ─ у Сен-Жон Перса: <…> Honneur et Mer! Schisme des Grands! Déchirement radieux par le travers du Siècle… <…> Здесь, вероятно, отсылка к мифу о Прометее (Προμηθεύς, др.-греч., «предусмотрительный», «осторожный»), рассказанному Гесиодом30.
V. Речь была Женщиной, слагающей стихи
Речь была Женщиной, слагающей стихи:
«Горечь, о, милость! Где ныне благовоний дым?… Поелику маковое семя брошено в землю, к тебе, напоследок, обращаемся, бессонное Море живущих! Ибо для нас ты ─ нечто бессонное и опасное, словно залетевшее под сквозной полог насекомое. И глаголем: мы видели его ─ Море исполненное женщин, [кои были] прекраснее [отпущенной на волю] погибели. И знаем отныне, что только ты величаемо есть и хвально,
«О, Море, растущее в наших грёзах, словно не имеющее предела поношенье, словно непристойность священная, о, ты, давящее на высокие стены нашего детства, раздувшись словно срамная опухоль и ниспосланная свыше болезнь!
«Незаживающая язва в нашем боку ─ словно печать вольноотпущенника, любовь, устами коснувшаяся раны ─ словно кровь богов. Любовь! Любовь бога сродни инвективе, когтищи, в женской плоти нашей блуждавшие и рожденные разумом сонмы летучие на непрерывности зыблемых вод… Ты истерзаешь, кротость,
«До той притворной стыдливости души, которая рождается в неестественных наклонах шеи и на арке плотно сжатых губ с обращенными дóлу уголками ─ эта болезнь поражает сердце женщин, словно пожар [расцветших] алоэ, словно пресыщенность богача, окруженного мраморными изваяньями, мурринами.
«Час настаёт, вздымаясь в нас [волною], который мы не чаяли увидеть. Мы слишком долго ждали на [высоких] кроватях наших, когда же, наконец, ворвавшихся толпа со стен домашних факелы сорвёт. От вечера сего ─ и рожденье наше и наша вера. Там, где мы сейчас, ─ в своём ряду, в доверие втеревшись Городов, ─ ещё нас держит дух кедровый и запах ладана, но на губах у нас ─ солоноватый моря вкус,
«От солоноватости моря, пропитавшей наши простыни, въевшейся навсегда в наши высокие кровати, и ведут свое начало поношенье и подозренье (в конце концов выливаясь в интимнейшую из ночей), вьющиеся, подобно виноградным лозам, по всем беседкам на земле, по всем тенистым перголам.
«Пусть лёгкими будут шаги ваши, божества преддверия и алькова! Одевальщицы и влас наших Завивальщицы, невидимые Блюстительницы, о, все вы, за нами стоящие во время публичных торжеств с поднятыми навстречу морским огонькам громадными своими зеркалами, в которых отражается призрак Града.
«Где же вы были вечером сим, когда оборвали мы ниточки, что с яслями блаженства связывали нас?
«А вы, те, кто ныне там, божества крыши и террас, Властители! Сеньоры! Повелители бича! О, мэтры танцевальных па, смущённо предстоящие пред Вышними во человецех и те, кто страху нас и трепету научит, дивясь всему, что видят ─ о, вы, кто женский крик в ночи высòко держат, заставьте вспомнить нас, однажды вечером, как там же исчезало всё, что от страстей наших и гордости пришло, и то, что в самом деле было вокруг нас, и всё, что было нам от моря, и то, что из другого места,
«Среди всего, что нам запрещено законом и того, что разум наш постичь не в силах…»
Примечания
…Море исполненное женщин, [кои были] прекраснее [отпущенной на волю] погибели: <…> la Mer aux femmes plus belle que l’adversité <…> Несчастье или бедствие (фр. adversité букв. означает «состояние того, что вышло наперекор»31. «Наперекор» воле Зевса Прометей похитил огонь и принёс его людям. Громовержец в ответ приказывает Гефесту создать из земли и воды Пандору, «хлебоядным мужам на погибель»32
…Любовь бога сродни инвективе: <…> Amour du dieu pareil à l’invective <…> Инвектива (от лат. invehor, «набрасываюсь», «нападаю») означает резкое обличение, нелицеприятные (букв. бранные) речи.
…словно пресыщенность богача, окруженного мраморными изваяньями, мурринами ─ у Сен-Жон Перса: <…> comme la satiété du riche entre ses marbres, ses murrhins <…> Муррина (лат. murrha) у древних (Плиний33) означала вазу (также бокал или ковш) из природного минерала (флюорида или фторида кальция). Муррины бывают белые и разноцветные, имеют матовый блеск (другое название минерала ─ плавиковый шпат). Впервые муррины привёз в Рим Помпей и, в ознаменование своей победы, «посвятил таковые камни и питейные сосуды Юпитеру Капитолийскому, но вскоре вошли они в употребление у людей, кои домогались иметь из них даже столики и столовые приборы»34. Доставляли этот минерал в основном из Малой Азии: особенно богатыми были залежи на территории Парфянского царства.
VI. И сия дщерь у Жрецов…
И сия дщерь у Жрецов:
«Пророчества! Пророчества! Тающие следы губ, блуждающих по морям, и всё то, что, подобно якорной цепи, удерживает под пеною морской слово, готовое вот-вот родиться, но так и не произнесённое…
«У подножия двух скалистых Голов [крепкими узами] привязанные девы вслух разбирают послание. Хоть бы их заставили замолчать в нашем присутствии: хором славословить бога у них выходит лучше, чем поочерёдно излагать написанное… Девы, привязанные у подножия двух скалистых Голов, словно в колесницы запряженные…
«И нетерпение на водах ─ от слова, замедлившего в наших устах. И Море промывает на камне наши горящие от соли глаза. И на камне бесполом вырастают глаза Чужестранки…»
***
«О, не есть ли всё вокруг ─ лишь вылупление лучащихся пузырей блаженства, которым равно славословить и ненасытный час, и час слепой? А это море ─ то самое, что в нас песчаные свои откапывает отмели и свой рассказ ведёт нам о песках иных?
«Их столько и не грезилось Поэту ─ причастных ко всему происходящему на водах и под оными!… Одиночество, о, кишение! Кто, наконец, отпустит к нам Сестёр незримых наших, томящихся под пеною? ─ Смешались в кучу здесь, словно на поле брани, их зонтики и рюши, ретивых крыл проделки, и сотни тех ─ разорванных на части какой-то грубой силой,
«Ах, столько дев в оковах, ах! их столько под уздцами, и столько их в давильнях ─ мятежные, исполненные горечи, выросшие ─ они пьяны вином тростинок зеленеющих…»
***
«Об этом вспомнят сыны ваши и сыновья сынов ваших и дочери сынов ваших, [о том] как, ─ вдалеке, на отмелях песчаных, ─ от семени худого племя новое ускорило свой шаг и обгоняло нас, Дев непорочных.
«Пророчества! Пророчества! Орёл Века сего, под капюшоном, точит свой клюв между двух скалистых Голов. В низине невозделанных небес тяжелеют почерневшие заплечные сумки [странника]. А над озарёнными бледным золотом островами дождь высыпает нежданно белесые ячменные зёрна послания;
«А вам, чего вам-то было страшиться послания? Этого внезапно пробегающего по вòдам дыхания, указующего бледно-жёлтого перста из окаменевшей серы, или этих свободных от примеси, готовых к посеву чёрных семян разной птичьей мелочи, бросаемых нам в лицо, словно ингредиенты для приготовления грёзы вместе с чёрной солью прорицания? (семейство ─ буревестниковые, вид ─ пелагический, образ жизни ─ эрратический, в этом отношении схожи с ночными бабочками.)»
«…Есть, [нам] есть что сказать в пользу нашего века. Так в трещинах [позолоты] видна редкостная протрава, подобно тому как обломок меча хранит привкус высохшей глины, а осколки разбитого им горшка ─ вкус стали, ─ тот особенный вкус, который всегда будет влечь уста тех, кому повезло с рожденьем.
««Взалкал, взалкал я вас, иные дали»: крик птицы морской в миг высочайшего спаривания! И [обычные] вещи больше не имеют значения на суше, оставшейся без защиты… Для нас [есть лишь] морской Континент, а совсем не [этот], ─ насквозь пропитавшийся ароматом пажитника, ─ простор предуготовленной для знатного брака земли; для нас [есть лишь] вольница морская, а совсем не тот склон [горы], предуготовленный для простого человека, ослепленного звёздами родного края.
«И достохвальны вместе с нами Те, кто на устланных морскими водорослями песчаных дюнах, ─ изрытых, словно покинутые кабаньи логовища, ─ в поднимающейся над бескрайними водами священной вòни, ─ когда ипомея песчаных берегов облачится в гиацинтовый пурпур ─ а море вновь станет цвета жертвы [вечерней] ─ сумеют поймать ветер, ─ словно паруса, раскрывшиеся на самых высоких реях!
***
«…В небе, меняющем свои паруса, трепещут, озаренные изнутри, дивные полотнища тех [парусов], что были распущены. И в нас, причесанных железною чесалкой, стихает гул недовольства. Море в нас растёт, словно в пустых комнатах огромных каменных раковин…
«О, Море, которым тускнеют женщин [ясные] очи, их нежность и дыхание вырастают из моря, а нежность и грезимое ими ─ из дыхания, в текучей же непрерывности грядущего есть и милость, издалека пролившаяся на наши головы,
«Словно уст священных слюна и сок жизни вечной. И разлита нежность в славословии, не в элоквенции; в полнейшей бездыханности, а не в безупречной дикции. И блаженство явленного отвечает блаженству вод…»
***
«…Дождь сеет над не ведающим жалости Океаном семена золотистых своих первоцветов: их ровно столько, сколько раз моргнет божье веко. Дождь над Океаном изнутри озарён: [там] столько светлого, сколько уместится неба, выросшего как на дрожжах, в наполненном дождевой водой корыте рисовых полей. Ставшие взрослыми девы, заживо привязанные [у подножья двух скалистых Голов], склоняют свои головы под тяжёлою ношей померанцевым золотом расцвеченной грозовой тучи.
«Время от времени море стихает, облачается в цвета наипреклоннейшего возраста и становится похожим, в пестроте рассветных лучей, на ту, которая любуется своим отражением в глазах новорождённых младенцев; [похожим] на ту, в своём отливающем золотом уборе, которая в вине ищет ответы на [все свои] вопросы.
«Или же покрытое серой пыльцой, словно припудренное Сентябрём, становится оно морем целомудрия, [непорочною девой], которая нисходит, нагая, осыпаема пеплом духа [святого]. Так кто же теперь на ушко нам скажет ─ где оно, место истинное?
«…Окликнуты тихонечко, мы слушаем вдруг зазвучавшее в нас совсем близко и, в то же время, очень далеко, ─ как тот чистейший свист Этезианки на превысоких реях. И есть нежность в ожидании, а не в дыхании и не в славословии. Но всё это (только нам одним и раскрывшееся, но не полностью) едва ли можно облечь в форму рассказа… Лучше промолчим, освежив полость рта горстью мелких ракушек.
«О, Путешественники, те, кто отплывает в дальние края по чёрным водам на поиски [древнейших] санктуариев: отправляйтесь в путь и сами ввысь тянитесь, не возводите храмов до небес. Земля [обетованная] разбросанных камней к себе самой вернётся и в водах низвергающихся этих свои одежды сбросит. А мы, Блюстительницы, связанные прежде, свободу получив уходим [к ней], в песках зыбучих не оставив и следа.
«Вскрытые пласты шелковистой белой глины, сладковатой на вкус, прослойки липкого, нодозного белого мергеля, тоже сладковатого, опережают нас, ещё не проснувшихся женщин, в нашем стремлении к земле. И, ступая босыми ногами по этим ночным мацерациям, ─ подобно тому как слепой среди ночи ощупывает занесённые снегом зарубки ─ мы, след в след, идём за чистым языком словно вылепленной из глины местности: [повторяя] рельеф менингеальных извилин, [обходя] священные выпуклости лобных долей эмбрионального детства…»
***
«… И дожди прошли [чредой вещуний грозных], вопрошать их было некому. Знамения ─ долгими своими упряжками ─ исчезли за песчаными дюнами, чтобы вдалеке распрячься [на просторе]. Мужи ночи покидают темнеющие нивы. Тяжеловыйный скот, запряжённый попарно, движется без погонщика по направлению к морю.
«И пусть нас осыпают упреками, о, море, если мы также не повернули головы!.. Дождь с солью идёт к нам с приливом. И на земле ─ зелёной воды прозрачность, четырежды в году зримая.
«Чада, широчайшими водными листьями укрывающие власа свои, за руку и нас возьмите, когда наступит полночь зелёной воды: Вещуньи уходят ─ с Дождями ─ свободные от пут, чтобы снова сеять [приметы и знаки] на заливных рисовых полях.…»
(А там! Что хотели мы высказать, что высказать мы не смогли?)
Примечания
…ароматом пажитника ─ Пажитник (лат. Trigonella), здесь имеется ввиду т.н. пажитник сенной или греческое сено (фр. fenugrec, лат. Trigonella foenum-graecum). Это растение (семейства Бобовые) в древние времена возделывалось (на корм скоту) повсюду ─ от Египта до римских восточных провинций. Сено из пажитника имеет сильный аромат, его почти не давали в качестве корма рогатому скоту, да и лошадям и овцам скармливали лишь небольшими порциями (см. Пажитник в ЭСБЭ). Обугленные семена пажитника, датированные 4000 г. до н.э., были обнаружены в Ираке. Пажитник богат белком и содержит до 30% слизи, а по химическому составу близок к рыбьему жиру (отвар семян п. служит заменителем последнего). Входил в состав смесей для бальзамирования фараонов (семена были обнаружены в гробнице Тутанхамона).
…когда ипомея песчаных берегов: <…> quand l’ipomée des sables <…> Ипомея (лат. Ipomoea) ─ род цветковых (двудольных) растений семейства вьюнковые (Convolvulaceae). В основном, многолетние травы, встречаются ядовитые (Ipomoea purga). В магии ипомею используют как средство приворота, привлечения успеха и в качестве защиты от злых чар.
…И разлита нежность в славословии, не в элоквенции: <…> Et la douceur est dans le chant, non dans l’élocution <…> Элоквенция (лат. eloquentia) ─ зд. ораторское искусство.
…чистейший свист Этезианки на превысоких реях: <…> ce sifflement très pur de l’Étésienne à la plus haute corne du gréement <…> Этезианка ─ от др.-греч. ἐτησίαι (ἔτος = год), периодический ветер, называемый также мельтеми (μελτέμια). Над Эгейским морем этот сухой летний ветер образуется, когда над Балканами расположена область высокого давления, а над Турцией ─ низкого.
…О, Путешественники, те, кто отплывает в дальние края по чёрным водам на поиски [древнейших] санктуариев: <…> Ô Voyageurs sur les eaux noires en quête de sanctuaires <…> Санктуарий (лат. sanctuarium) может означать как личный архив или секретную переписку (допустим, Sanctuaria Neronis), так и святилище, т.е. особое (священное, sanctus, место с алтарем), местопребывание божества.
…прослойки липкого, нодозного белого мергеля ─ у Сен-Жон Перса: <…> des empâtements noueux de marne blanche <…> Нодозный (лат. nodosus от nodus, «узел») ─ состоящий из узлов, узловатый.
…ступая босыми ногами по этим ночным мацерациям: <…> Et de la paume du pied nu sur ces macérations nocturnes <…> Матерации (лат. Maceratio) ─ букв. «вымачивание», «размягчение» = разъединение тканей (как растительных, так и животных) в результате воздействия растворяющей жидкости (воды).
…рельеф менингеальных извилин: <…> relief d’empreintes méningées <…> Менингеальный (лат. Meningeus) ─ зд. имеющий сходство с мозговой оболочкой.
VII. И вечер дланию божественной ведòм…
И вечер дланию божественной ведòм в рассветной неге ─ меж Островов разлитой: то ─ дщери наши кличут троекратно, у губ сложив ладони, дев чужеземных видя приближенье:
«Костры наши ─ на всех берегах ─ этим вечером!… И наш союз! ─ в последний раз!!!…»
***
«С грудями Парок, наши матери, ─ в креслах своих, вырезанных из кедра, ─ восседают: их пугают звуки сабò приблизившейся драмы, которые слышны в садах с веретенообразными деревьями ─ ибо они возлюбили много, кончив тем, чем кончают жёлтые осы,
«А среди роз, белеющих во мраке, теряет память лето.
«Мы, став теснее в чреслах и челом острее, плывём, привязаны на скорую руку к загривку волны, научившись проворней плечо подставлять зыбям грядущим.
«Легки корзины наши: не хранят покой ни аспида, ни вдовьего стилета… Для нас ─ Века марширующего свист и королевский блеск течения его
«И крик его, вельми громкий, от моря грянувший, какого доныне никто не слыхивал!
«Гроза, с глазами генцианы горной, грёз наших череду предать позору тщилась зря. И даже волны самой драмы, стирающие наши шаги, ничем иным для нас не станут ─ лишь кипением пены, да лепетом бессвязным у ног наших простертого мужлана.
«Пытливы, мы в ожиданьи напрягаем слух: вот-вот раздастся щелканье хлыста! И Та, чья сталь разящая остра, Та, что танцует на водах, словно Принцесса, получившая предостережение под сенью древних стен, толпою окруженных,
«Для нас лишь искорку живую сохранит того искусства, которое в полемике рождалось,
«Так в живо разгоревшемся очаге семейства знатного мерцают изумруды…
** *
«Той, что танцует танец свой двудольный в дни Альционы, на долях слабых невмоготу становится, и подступила бы невольно к горлу тошнота,
«Когда бы хор [на сцену] не вступил тяжеловесно,
«Подобно морю самому, что мнёт и мнёт зыбей своих волну ─ рождая идолов, нетвёрдою походкой под масками рогатыми бредущих.
«Назавтра, надев котурны драмы и сняв украшения, встретимся лицом к лицу с разросшимися вдоль дороги эуфориями, но этим вечером, в оставшихся от детства сандалиях на босу ногу,
«Сойдём [неспешно] в последнюю долину детства, ведущую к морю
«Тропинками в зарослях ежевики, которыми влекомы и дрожащие на ветру, [словно ветхие лохмотья], клочья желтеющей пены вместе с перьями и пухом древних птичьих кладок.
«Дрỳжки! Дружность наша со всеми теми, которыми мы когда-то были: [со всею этою] пеной и взметнувшимся над пеной крылом, разорванным в клочья над водами, [со всем этим] сверканием соли и громоподобным хохотом бессмертных над схваткою жестокой вод,
«И с нами самими, плывущими в раскрывшемся бескрайнем платье белоснежного оперения!.. и со всею этой сетчатой зеленью без конца и без края, и со всем этим бескрайним золотым плетением, в клетке подводной своей сохранившим век амбры и золота…
***
«Как-то раз, когда вечер окрасится в цвета сциллы и скабиозы, ─ в то время как зеленая горлинка, облюбовавшая скалы, круто обрывающиеся в море, к нашим пределам унесёт свой стон, нежный, словно голос водяной флейты, ─ и никого уже не испугает лист приморской цинерарии, и птица, взлетающая над бурным морем, крик свой от нас утаит ─
«Как-то раз, когда вечера склоненный лоб станет теплее наших к ногам упавших опоясочек, когда далекий лай Парок уснёт в подбрюшье холмов ─ и Клелия, садов певунья, щелканьем дрозда из страшной сказки нас не испугает, а море в этот час вновь станет тем для нас, кем оно было от рожденья [нашего] ─
«И воскликнули мы: час прекраснейший, с тобою несравнимы те [часы], когда зачаты были, от наших матерей рождённые, прекраснейшие девы. Плоть непорочна этим вечером. И омовением своим омоет небо нас, словно для того, чтобы смыть румяна и белила наши… Любовь, это ты! И никакого недосмотра!
«Кто не любил днём, тот этим вечером полюбит непременно. И навсегда мы в соучастники возьмем того, кто этим вечером родится. Женщины зовут. Двери отворяются на море. И большие пустынные залы приходят в возбужденье при свете факелов закатных.
«Открывайте, открывайте ветру морскому наши глиняные сосуды со [всякими] благоуханными травами! Покрытые пушком растения разрастаются на мысах и на склонах, в скоплениях мелких ракушек. Синие обезьяны нисходят с красных скалистых уступов, наевшись тернистых смокв. И муж, чашу из кварца гранивший для жертвоприношения, морю пламенеющему вручает дар свой.
«там, наверху, откуда зовут, [слышны] из преддверий чистые женские голоса ─ прощальный вечер! ─ и наши одеяния из [тончайшего] газа на кроватях овевает ночной бриз. Там, наверху, выходят подышать перед сном служанки, и наши платяницы хлопочут с нижними платьями нашими, сшитыми для женщин, готовя их к ночи.
«И на столах ─ сама свежесть исходит от [праздничных] скатертей, из походных ларцов вынуты прощального вечера столовое серебро и все принадлежности… Раскрытые настежь окна наших покоев выходят на море, в которое представший идолом вечер опускает руку свою. И в храмах не служат: в них солнце мёртвых раскладывает по местам хвороста своего золотого вязанки, в арках внутренних дворов останавливаются покрытые пылью мулы.
«И это час, о, дщери живущие! когда ветер с моря уступает данный ему шанс последнему дуновению земли. Древо, словно раб окольцовано, открывает заседание листвы своей расшумевшейся фрондою. Наши гости, занятые поисками тропинок, ведущих к морю, разбредаются по склонам, женщины ищут заросли лаванды, а мы-то омовением вечерним омыты…
Над челом вечера [склоненным] ничто не предвещает беду, разве что морского простора распахнутое небо в пёрышках полярной совы белоснежных. Мятная луна на Востоке. Красная звезда над горизонтом ─ словно губы эталонного жеребца, искрящиеся кристаллами соли. И человек моря в грёзах наших. Лучший из мужей, прииди и возьми!..
Примечания
…С грудями Парок, наши матери на престолах своих, вырезанных из кедра, восседают ─ у Сен-Жон Перса: <…> Nos mères aux seins de Parques, sur leurs chaises de cèdre <…> Парки (лат. Parcae) ─ три сестры (Нона, Децима и Морта), богини человеческих судеб, соответ. др.-греч. Мойрам (Μοῖραι), о которых рассказано у Гесиода35. У Гомера поначалу является лишь одна М., однако далее и в Илиаде, и в Одиссее, они встречаются уже во мн. числе и называются «прядильщицами», Κατακλω̃θες.
Букв. «кресла из кедра» (фр. chaises de cèdre) в предлагаемом переводе не без умысла заменены на «престолы»: Сен-Жон Перс не случайно, надо полагать, отсылает нас к «восседающим» Паркам, ведь именно так их описал Платон в своём диалоге Государство ─ ἐν θρόνῳ ἑκάστην («каждая на своём престоле»36). Описание Платона очень важно в данном контексте, поэтому приведем его почти полностью: «Веретено вертится между коленами Ананки. На каждом круге его сверху сидит сирена и, вращаясь вместе с кругом, издает один голос, один тон. Из восьми же тонов составляется одна гармония. Между тем вокруг, в равном расстоянии, сидят, каждая на престоле, другие три дочери Необходимости ─ парки, в белых платьях, с венками на головах, ─ Лахеса, Клото и Атропа, и под гармонию сирен воспевают ─ Лахеса прошедшее, Клото настоящее, Атропа будущее»37
…в садах с веретенообразными деревьями: <…> dans leurs jardins de plantes à quenouilles <…> Вот и образ веретена (фр. quenouille), дающий возможность остановиться на его владелице, т.е. богине Необходимости (Неизбежности) или по-гречески Ἀνάνκη (Ананке), матери Парок (см. прим. выше). Павсаний говорит о храме А. в Коринфе38, (рядом с храмом Биа (Насилия), др.-греч. Βία, в который не принято было входить простым смертным). Матерью Ананке считается Афродита (Орфические гимны, LV 439). Следует также сказать, что Необходимость здесь следует понимать в значении «непреложный и нерушимый закон мироздания» или правящая Космосом неодолимая сила.
…Гроза, с глазами генцианы горной, грёз наших череду предать позору тщилась зря: <…> L’orage aux yeux de gentiane n’avilit point nos songes <…> Генциана (лат. Gentiana), или горечавка, названием своим (согласно Плинию) обязано иллирийскому царю Гентиусу, лечившему чуму с помощью этого многолетнего травянистого растения с синими, голубыми и фиолетовыми цветами, характерного для альпийских и субальпийских лугов.
…Той, что танцует танец свой двудольный в дни Альционы ─ у Сен-Жон Перса: <…> Qui danse la bibase aux sept jours alcyoniens <…> Дни Альционы (др.-греч. Άλκυονίδεσ ήμέραι, лат. Alcyonii dies) ─ семь дней до и после зимнего солнцестояния, когда восходят Плеяды, звёзды мореходов. Согласно легенде, в эти дни Альциона (от др.-греч. Ἁλκυών, «зимородок») занята высиживанием яиц, и море поэтому становится спокойным. Миф о превращении верной жены, тоскующей по своему погибшему мужу, в «скорбное существо», морскую птицу алкиону, подробно изложен у Овидия40, а также в одноименном диалоге платоновской школы41).
…встретимся лицом к лицу с разросшимися вдоль дороги эуфориями: <…> et ferons face…aux grandes euphorbes de la route <…> Эуфория (лат. Euphorbia) или молочай ─ известное с древних времён лекарственное растение (своё имя получило в честь Эуфорба, придворного врача баснословного нумидийского царя Юбы (у Плиния42
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «И вы, моря…». Amers предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
24
La marne est une espèce de terre grâsse et calcaire, dont on se sert au lieu de fumier (Marle, DAF 1694)
27
CHAUDRON, s. m. Petite chaudière qui a une anse, et qui sert principalement à la cuisine (DAF 1835).
28
Детьен, Марсель, Священные благовония и пифагорейская кухня (пер. О. Литвиновой и Е. Широниной). Опубликовано в НЛО 2000, 43
33
Естественная история ископаемых тел, 32.II.7 и 8 (пер. В. М. Севергина, Спб., 1810, стр. 225—228);
37
Цит. по: Сочинения Платона, переведенные с греческого и объясненные Проф. Карповым. Часть III, Политика или Государство, Спб., 1863, стр.519.
