Страсти по Фаусту. Роман

Светослов

Фауст, устав от бездействия в потустороннем мире, решает внедриться в мир суровой земной реальности и подвигнуть на новые свершения людей, не лишённых творческой искры, в результате чего происходят невероятные события, влекущие за собой кардинальные перемены в мире людей…

3. Бодун Никанорыча

В это самое время в другой московской квартире того же дома, не менее патриархальной, но значительно более скромной, в комнате с повыцветшими обоями и скромной мебелью возле распахнутого окна стоял худощавый мужик забомжелого вида — тот самый, что просил «на похмел инвалиду искусства»; именно он только что выудил за веревку «Капитал» в пакете, что ему презентовал на опохмел режиссёр, живущий этажом ниже, и теперь пребывал он в блаженном оцепенении от внезапной удачи в виде уникального фолианта. Это был Лев Никанорович Башковитов, бывший хакер и несостоявшийся живописец, любитель грёз и портвейна, а попросту — Лёва, или Никанорыч. И теперь Лёва Башковитов обезумевшим взглядом изучал этот солидный букинистический экземпляр, ниспосланный ему свыше, приходя в изумление от самого названия фолианта…

— Ну ни хрена себе, «Капитал»… Это знак…

Его напряг женский голос, доносившийся из спальни:

— Лёва! Ты что — окно открыл?! Ты совсем обалдел? Холод собачий! Что ты там делаешь опять?!

— Да щас, щас… — возбуждённо бросил Лёва, поняв, что создал сквозняк в открытой комнате. — Как дверь-то открылась? Вот же мистика, ё-моё…

Он быстро закрыл окно и суматошно сунул «Капитал» в тумбочку.

Затем он быстро сел за компьютер и закрыл электронную почту.

Тут в комнату вошла супруга Лёвы — Люба, женщина зрелых лет со следами былого очарования. Одета она была в простенький халат с объёмными карманами, на ногах были обычные домашние тапки.

Люба смерила взглядом супруга и с тоном дисциплинарного ментора произнесла:

— Ты что, опять за своё?

— Ничего страшного. Важное сообщение отправил, — быстро ответил Лёва.

— Кому это ты сообщения отправляешь с утра пораньше?

— Одному хорошему человеку… Да не волнуйся, никаких взломов, — уклончиво ответил Лёва и бросил невинный взгляд на жену.

— Смотри; а то будешь опять следы заметать… — с лёгким намёком ответила Люба.

— Мои следы — в невидимости; как это говорится — «not detected»… Недаром у меня фамилия Башковитов.

Лёва самодовольно потёр руки и приступил к отключению компа.

Люба вздохнула, скептически глядя на мужа.

Лёва выключил компьютер, встал и декларативно произнёс:

— Когда б я жил без домогательств, — я б с шансонетками дружил…

— Они бы от тебя весь голос потеряли, — иронично ответила супруга.

— А я бы им свой отдал.

И он издал грубовато-азартный возглас с хрипом. Люба тут же заткнула уши.

— Так-то оно лучше, — бросил Лёва и направился к выходу.

Но Люба его остановила:

— Ты не забыл, что сегодня нужно сделать?

— Помню всё, что знаю.

Лёва невинно посмотрел на свою опекунью, поняв, что сейчас всё начнётся…

Люба, мягко толкнув его на диван, отчеканила:

— Сядь, расслабься и подумай…

Лёва, откинувшись на диване, закатил глаза…

А в это время на улице, — во дворе этого мощнопанельного патриархального дома происходила интересная утренняя разминка в духе моржевания под музыку, а именно — по утреннему снегу бегал мужик в одних трусах, охая от холода; периодически он останавливался, обтирался снегом и тут же делал физзарядку. Рядом стоял магнитофон, и звучала всем известная песня:

— Если вы в своей квартире, —

Лягте на пол, три — четыре…

В квартире Башковитовых произошло оживление, вызванное этим необычным действием. В окно смотрела супруга Лёвы — Люба. Она поёживалась в домашнем халате, глядя на резвого мужика — физкультурника в трусах.

— Надо же… И не боится, — слетело с её уст.

— А чего ему бояться? Его хаты лишили. Поневоле заморжуешь, раздался сзади голос мужа.

— Что?..

— То! Васька «Бизон» это. Он с частным кредитом связался, а потом взял, да и прогорел. Пришлось квартирой пожертвовать… Говорил я ему — не крути с кидаловом, возьми реальный прихват. Нет же; всё ему на своей шкуре надо испытать…

Сказав всё это, всезнающий Лёва отошёл от окна и зевнул.

— Кошмар… — сокрушённо выдохнула Люба.

Лёва взглянул на жену и сказал:

— Ну что, Любушка? Чем потчевать будешь?

— Пойдём чаю попьём.

— Что? Опять чай?

— Звиняйте, — «Наполеону» нэмае, — с иронией ответила супруга.

— Як шо — так Лёва! А утренний допинг, значит, чаем называется! Сколько можно?!

— Да ладно, пошли уже. Ты себе по любому найдёшь то, что нужно. Да, Лёвчик?

Люба игриво глянула на Лёвчика; тот потёр нос и ответил:

— Надо будет — найду. Нюх имеем…

И они пошли на кухню. Люба поставила самовар, достала чашки…

Никанорыча, однако, уже начинало трясти, и он, чтоб хоть как-то отвлечься от этого подлого синдрома решил почитать газету. Он сел за стол и принялся штудировать эту самую вчерашнюю газету. Лёва иронично зачитывал объявления и делал свои тяжеловесные комментарии:

— Та-ак… Объявления, стало быть… Ну-ну… Да-а… Сплошная фантастика. «Меняю благоустроенную квартиру в центре Москвы на пентхауз в любом районе Сибири…» Нашёл дурней. «Пропал щенок породы бультерьер. Нашедшего просим вернуть за вознаграждение». Ха. Да я за вознаграждение сам бультерьером стану. Что там дальше… Однако. «Профессиональные экстрасенсы: очистим вашу квартиру в кратчайшие сроки…» Да, в этом я не сомневаюсь, вы её так обчистите, что и следов потом не отыщешь… Что там дальше… «Приглашаем на курсы шокотерапии…» Это уже круто… Что там ещё… А, вот. «Купим идеи…» Ага. Сначала вы их своруете, а потом — ищи ветра в бане… Бред. Чтоб им пусто было. И что за гоблины эти объявы пишут?

— Да перестань ты ворчать, как старый дед. Как хотят, так и живут люди, — упрекнула его Любя, нарезая хлеб.

— Да помолчи ты. Заступница нашлась…

И он принялся читать дальше:

— О! «Независимое общество „Медиум“ приглашает клиентов посетить иные миры…» Ха! Не хочешь?

И он глумливо взглянул на супругу.

— Чего-о?

— В иные миры слетать… Засиделась дома-то, — ответил повеселевший Лёва.

Люба положила нож, бросила на Лёву надменный взгляд и высказалась:

— Я тебе такие миры покажу — юлой будешь виться — вращаться!

— Ты того… не очень-то. Шибко вольная, гляжу, стала. Враз спесь сшибу!

— Один такой сшиб, — теперь в Сочи в валенках ходит, — парировала Люба с озорной иронией. — Ты лучше за собой смотри, да по ночам одеколон не лакай, а то смрад по всей квартире, стыдно людям открыть.

— Да я, может, от горя пью!

— Чего? — изобразила недоумение Люба.

— Да, да, — от горя, — ретиво продолжил Лёва, поняв, что зацепил-таки нужную тему. — Я, может, в душе — художник, я мог бы вторым Сальвадором Дали стать… или, на худой конец, программистом нехилым… А мог бы ваять!

Люба, набрав воздуху, провозгласила:

— Так что ж вам помешало, мой Маэстро? А?.. Молчишь? Нечего пенять на судьбу, коли опилки во лбу!

Но у Лёвы на это нашлось что сказать:

— У меня во лбу копилки, а не опилки. Чуешь? А вот тебе не мешало бы провентилировать свои извилины. Может тогда научилась бы жизнь любить…

— Да ты, рвань подзаборная, и жизни-то не видел; только кичишься всё.

— Ты на что это намекаешь? — вопросил Лёва, приоткрыв рот и тупо уставившись на свою благоверную.

— На то и намекаю, что ты дальше стакана да монитора ничего не видишь.

Она с сочувствием глянула на Лёву и ностальгически продолжила:

— Эх, помню, когда в «Каскаде» работала, — сколько возможностей было выйти замуж!.. Какие кавалеры были… Один пилот был, помню, международного класса… Носила бы сейчас ему кофе в кабину. Венеция, Рим, Токио, Нью-Йорк, Лондон, Париж!.. Э-эх-х!..

И она артистично закатила глаза.

Лёва, всё это выслушав, соответственно слегка охренел; его взгляд наполнился странной горечью, замешенной на собственной внутренней ярости от невозможности что-либо изменить, и он с наигранной усмешкой произнёс:

— Я смотрю — ты размечталась шибко. Мечты-то и урезать можно.

Поняв, что скромная семейная месть удалась, Люба достойно парировала:

— Урезать можно зарплату, а мечты — никогда. Ты знаешь, чем отличается умный от дурака? Тем, что дурак кричит, а умный торчит…

— Ну, ты у нас — Софья Ковалевская, или эта… Блаватская. Философию развела, — начал отбрыкиваться Лёва. И он тут же привёл неоспоримые доводы:

— Если ты такая умная, то скажи: почему все великие люди — поэты, художники, писатели, скульпторы, философы, режиссеры, композиторы — были мужчинами?.. А? Я просто не представляют себе, чтобы, к примеру, «Рождение нового человека» или «Распятие» живописала бы женщина; или «Войну и мир» накропала бы какая-нибудь светская дама. Молчишь? То-то!

Любу же это не убедило, она достойно отстаивала свою позицию:

— Да что б вы делали без женщин? Где бы вас искать было? Кто вдохновлял Пушкина? Кто озарял Дали?! Да они без женщин ничего не свершили бы! Женщина — это вдохновение! И ты, Диоген доморощенный, лучше молчи!

И тут, наконец, Лёва поймал то, к чему стремился всё это утро, — зацепку, необходимую для «отвязки», — бодун дошёл до точки невозврата. И Никанорыч с удовлетворением произнёс:

— Насчёт Диогена — после разберёмся; а вот, коли я прозябаю здесь, как хлыщ неприкаянный, — так, стало быть, ты меня вдохновляешь плохо. Не чувствую я вдохновения. Одни вдохи да выдохи. А толку никакого. Одни кривотолки да ругань с утра. Эх, сил моих больше нет. Пойду в лавку, освежусь…

Лёва свернул газету и встал.

— Вот есть же на свете счастливые люди… Стихи пишут, играют на лютне, любят друг друга, — задумчиво промолвила Люба, глядя в пространство.

— Дак правильно; меньше орать надо. А то раскудахталась. А после — играй ей на лютне, — ответил Лёва и усмехнулся.

— Да ты уж петух, каких в окрýге не сыщешь. Всё кукарекал бы да водку с портвейном жрал. Никакого проку. Чего стоишь, как истукан? Думаешь, если утро, так и дел никаких?

— Нет у меня отдыха. Вся жизнь — работа. В идеях я весь…

И Лёва отвёл глаза.

— Знаю я твои идеи, — со вздохом сказала супруга. — Сначала пивка для рывка, потом — портвешка для стишка, а потóм…

— А потóм — пляски с ментом и тоска с котелком! — перебил её Лёва. — Много ты понимаешь. Не знаешь ничего… Эх, сил моих больше нету. Пойду — освежусь, авось полегчает.

Он подошёл к окну и подумал:

«Однако прохладно на дворе. Надо бы потеплее чо-нить…»

И он быстро начал собираться.

Глядя на него, Люба зафиналила утренний кипиш:

— Смотри, недолго там; а то на ночь двери запру, — будешь порог околачивать.

— Нэ-нэ… н-не боись. Нэ-нэ-нэ… надо бэ-бэ-будет — в окошко вэ-вэ-вэ-влечу. Ну, бэ-бэ-бывай.

И с появлением этого паскудного заикания Никанорыч понял: синдром бодуна вошёл в активную фазу… Медлить было нельзя. И он стал мобильным. Он шустро оделся, незаметно прихватил с собой «Капитал» в пакете, паспорт, и суматошно покинул квартиру…

— Так чаю и не попили, — промолвила Люба, отрешённо глядя в пространство.