Гуманитарная миссия

Светлана Данилина

Впервые книга рассказов «Гуманитарная миссия» была издана в Риге в 2017 году. Основное внимание сосредоточено на создании психологических портретов главных героев. Книга написана в реалистической манере, её отличают высокая духовность, занимательность, оптимизм, тонкий юмор, ироничный взгляд на жизнь, богатство языка.

На родину

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва…

А. С. Пушкин

Летят воспоминания к брегам бесценным родины моей…

К. А. КоровинМеценат

Вынул хлеба ломоток

И поехал на восток…

П. П. Ершов«Конек-Горбунок»

Дядя Ваня ехал на родину.

На родину он ездил часто. И звала его туда светлая приятная ностальгия. Любил он родные места, где прошли детство и юность.

Жил он недалеко от родины — в небольшом посёлке — всего в десяти километрах.

Но иногда его тянуло туда, где дышится легче и видится светлее, и чувствуется вольготнее и полней, и где даже воздух особенный — хороший и вкусный, сродни запаху испечённого матерью ржаного хлеба.

Приехав на родину, навещал он стоявший закрытым осиротевший родительский дом, заходил в сад, летом косил траву, зимой чистил снег, отправлялся проведать братьев, другую родню и друзей.

Подпитывался, набирался сил и духа, а потом возвращался домой окрепшим и счастливым. Родина давала ощущение… А вот не передать словами этой жажды жизни и удовлетворённости, причастности и приобщённости, духовной наполненности, незыблемости связей, крепости корней, принадлежности родной земле, где жили поколения за поколениями все предки, любили, радовались, грустили, работали, преодолевали невзгоды и достигали намеченного, растили детей и уходили в дальнюю даль, в светлую память, в вечную жизнь.

Любил дядя Ваня эти поездки на родину. И часто совершал свой путь, радующий и обогащающий душу, словно ритуал соблюдал.

Вот и сейчас в выходной воскресный день ехал он на рабочем газике по новенькому асфальтированному шоссе в центральной России — среди пшеничных полей под июльским голубым небом в начале восьмидесятых.

Вспоминал он, как ходил в школу по этой дороге. В его родной деревне школы не было, а в соседней — только семилетка, и старшеклассники перебирались в ближайший посёлок, в интернат, учились там, а по субботам после уроков большой весёлой оравой возвращались домой, чтобы в понедельник утром опять собраться вместе и преодолеть десяток километров. Теперь дядя Ваня жил в этом посёлке, работал, занимал определённый пост и всегда знал цену барреля нефти.

«Сейчас хорошо! — думал он, выкручивая направо баранку на повороте. — Сел в машину — пятнадцать минут — и на месте. А пешком!»

Хотя в хорошую погоду такая прогулка была даже приятной. А вот в ненастье, в дождь, в осеннюю распутицу, когда ноги в резиновых отяжелевших от прилипшей чавкающей грязи сапогах увязали в чернозёме, идти по бездорожью было трудно. Или зимой по трескучему морозу, или в метель, когда шли «по столбам» — не было в чистом поле других ориентиров — только снег, едва различимый след, направление и внутреннее чутьё. И асфальта не было. А если идти в одиночку — так совсем скучно. Хотя по молодости всё воспринималось легко и как должное. Даже весело было шагать всем вместе с шутками и прибаутками.

«Да, бегали! — думал дядя Ваня. — А теперь-то что? Благодать!»

Так неспешно размышлял дядя Ваня. И вдруг на полпути увидел на обочине одинокого пешехода. Человек на проезжей дороге всегда привлекает внимание тех, кто двигается на машине. Он словно выбился из другого мира, и смотрящий в окно, заметив путника, всегда думает о том, что заставило человека преодолевать пешком несколько километров, сколько он прошёл, как ему идётся — легко ли, тяжело ли, и далёк ли его маршрут.

Дядя Ваня издалека заметил одинокого мужчину. Двигался тот в том же направлении, то есть увидел дядя Ваня его спину.

Было понятно, что человек отмахал уже немалый кусок и впереди до ближайшего населённого пункта у него ещё немало километров.

Дядя Ваня был доброй душой и всегда подвозил попутчиков.

«В Топтыково идёт, наверное», — подумал он.

Больше идти было и некуда. Ну, разве что в Дуровку или в Горюшки. Но это только через Топтыково. А до следующих населённых пунктов отсюда далеко, надо попутку ловить или автобус ждать. Но это история долгая — автобусы здесь ходят редко.

Подъехав поближе, дядя Ваня увидел военные брюки с широкими красными лампасами.

«Генерал!» — удивился дядя Ваня непредсказуемости мира.

Откуда бы взяться одинокому генералу, да ещё в форме, жарким летним днём посреди российских просторов?

Но тот целеустремлённо шёл размеренным достаточно скорым шагом, перекинув через плечо китель и сумку на длинной ручке — совсем не по форме и статусу.

Дядя Ваня подъехал и притормозил.

— Подвезти? — спросил он, приоткрыв окошко своего «козла».

— А вы далеко едете? — вопросительно и оценивающе взглянул ему в глаза остановившийся путник.

— В Топтыково! — радостно ответил дядя Ваня.

— Подвезите! — обаятельно и широко улыбнулся генерал, раскрыв дверцу, как-то легко и привычно сел на переднее сиденье и быстро захлопнул её хорошо отработанным движением.

Дядя Ваня знал в своей деревне всех. Но генералов в Топтыкове отродясь не водилось. И в родне ни у кого тоже не было.

— А вы к кому же? — любознательно поинтересовался он.

— Да я не в Топтыково, — ответил генерал, — мне дальше надо.

Дядя Ваня опять прикинул народонаселение округи и опять никого из генералитета в своей памяти не нашёл.

— Алексей, — просто представился мужчина.

— Иван, — так же просто ответил дядя Ваня. — Так куда же вам? Давайте довезу! Устали, наверное, километров пять уже от Троекурова отмахали!

— Мне, Ваня, в Соколовку надо, — сказал попутчик.

— В Соколо-овку! — протянул дядя Ваня и призадумался, прикидывая. — Так здесь нет никакой Соколовки.

— Как же нет?! — сказал Алексей. — Есть! Это родина моя! Вот приехал. Навестить. Посмотреть.

— Постой-постой, — озадаченно произнёс дядя Ваня, — нет у нас такой деревни. Топтыково есть. Люблино было, да никого там уже не осталось. Все в Топтыково переселились.

Человек внимательно слушал, впитывая информацию, а дядя Ваня охотно продолжал:

— Усово рядом было. Тоже теперь пустое. Одни сады стоят. Говорят, что всё распашут. Поле будет. Горюшки есть. Но там совсем мало народа. Дуровка есть. А в ней порядки — Орловка, Воробьёвка, Чибизовка. Может, вам туда? Соловьёвка есть, но это в другую сторону, — и дядя Ваня махнул рукой назад, за левое плечо. — Вы ничего не перепутали?

Дядя Ваня знал свою родину — все места и всех людей.

— Была Соколовка, — скупо и коротко сказал попутчик, — между Дуровкой и Горюшками, — и прищурясь посмотрел в окно, отвернув голову.

Он тяжело и громко сглотнул слюну, и дядя Ваня услышал неудачную попытку скрыть этот пронзительный предательски вырвавшийся звук.

Во время долгой паузы у дяди Вани защипало в глазах. Он словно поймал натянутый щемящий и бьющий по нервам звон тонкой струны, понял и прочувствовал, почему отвернулся попутчик и почему не хочет показывать своих глаз.

— Нет её теперь, наверное? — неуверенно спросил человек.

— А поедемте! — решительно сказал движимый сочувствием дядя Ваня, быстро и кардинально поменяв свои планы. — Отвезу я вас! Найдём!

— Вот спасибо, — генерал повернулся к нему всем корпусом и засветился благодарной улыбкой и человеческой доброте, и красоте поступка.

— Поле там теперь чистое, — сказал между тем дядя Ваня.

— Во как! — горько произнёс человек и как будто осел под тяжестью известия.

Но тут дядя Ваня вдруг встрепенулся и даже ладонью по ноге прихлопнул:

— Вспомнил! Рассказывали в детстве, что там деревушка была небольшая. Мы на речку туда с ребятами бегали купаться — на до́ску.

— Нет, я такого не знаю, — произнёс Алексей.

— Так называли. Доска там лежала. А на другом берегу кусты росли. Старики говорили, что деревня была. Но нет там теперь ничего. Распахали всё подчистую. Пшеница растёт — поле! Значит, Соколовка!

Дядя Ваня с интересом, размышляя вслух, беседовал с попутчиком.

— Мы там в детстве сусликов отливали! — вспоминал он.

— Сусликов, — повторил вслед за ним и усмехнулся человек. — Вот там я и родился.

— Да-а-а, — протянул дядя Ваня, не зная, что сказать, и понимая, что непростая это тема для собеседника и что ещё не раз отведёт он прищуренные глаза в сторону, будто вглядываясь в окрестности, и не раз ещё натужно сглотнёт слюну.

— Говорили-говорили, — вспоминал дядя Ваня. — Ты гляди! Была Соколовка! Только давно. Теперь про неё никто и не знает. Значит, вы оттуда?

— Оттуда, — принялся рассказывать собеседник. — В тридцатом году нас раскулачили. Мне тогда было семь лет.

— Что понаделали! — вздохнул дядя Ваня. — И в колхозы сгоняли, и кулачили. Вот ведь жизнь!

— За что раскулачили? — размышляя, продолжал человек. — Непонятно. Богатства никакого у нас не водилось. Жили, работали. Хлеб сеяли, картошку копали, сад был большой. Лошадь у отца имелась. Да деревня маленькая. Наверное, разнарядка пришла: всех в колхоз, кого-то раскулачить. А раз лошадь есть, значит, богач! Хоть и пахали до кровавых мозолей. Вот мы и попали.

Дядя Ваня слушал, понимая, что не каждому такое рассказывают, и откликаясь на особое доверие и расположенность незнакомца, открывшего ему сокровенное и важное, больное и незаживающее, близкое сердцу, в муках и страданиях отрываемое от него.

Однако же говорил человек просто, не давя скорбными эмоциями на душу и нервы собеседника, сообщал информацию. Однако же за обыденностью голоса, слов и фраз вырастала настоящая трагедия.

— Кроме меня, в семье ещё трое детей было, я старший. Как сейчас вижу: зима, снега — по пояс, метель лютая, всё крутит и вертит, ветер воет. Нас, маленьких, из избы вывели, потом деда, бабку, отца, мать. А она в сани садится и тулуп запахивает. А там у неё на груди под тулупом-то — сестрёнка месячная — считай, только родилась. Посадили всю семью в эти сани и отвезли в Троекурово. Потом — в поезд, в теплушку. Солому на пол бросили. Поехали куда-то. Говорили — на Север. Я недавно справки навёл. В Котлас отправляли, под Архангельск, — человек сделал паузу, и было видно, что ему нужна передышка. — Закурить-то можно?

— Кури, конечно, — ответил дядя Ваня.

— Ехали мы, ехали, — продолжал рассказчик. — И на какой-то станции мать меня за кипятком послала — с чайником. Пока я в очереди стоял, поезд ушёл. Прибежал, а его нет. А мне семь лет. Ничего толком не знаю. И стою я с этим чайником. Куда его теперь девать? Вот…

И опять сделал человек большую паузу, глядя пустым отрешённым взглядом то ли внутрь себя, то ли в прошлое, то ли на серый асфальт дороги.

— Попал в детский дом. Оттуда — в суворовское училище. Потом — в артиллерийское. Вырос. Выучился. Пытался своих искать, да никого не нашёл. Сгинули, наверное. Как знать? — опять вздохнул Алексей. — Женился. Семью завёл, дети родились — сын и дочка. Служил всю жизнь. Помотался по свету: и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и в Германии был. Спасибо армии родной — в люди вывела. Потом в отставку вышел. Теперь в Москве. И захотелось мне хоть одним глазком на родину свою посмотреть, раз родных у меня нет. Сел в поезд. Что тут ехать-то? Пять часов! Вот вышел, иду, вспоминаю…

— Найдём! — сказал дядя Ваня. — Я сам-то там давно не был… Но дорога вроде полевая есть. Техника во время уборки ходит. Найдём!

Так они и ехали. Свернули с шоссе, миновали Топтыково.

— Ничего не узнать! Как всё изменилось, — говорил генерал, глядя по сторонам. — Вон там вдалеке впереди и справа должна быть моя Соколовка.

Подъехали в Дуровке, оставили позади Чибизовку, увидели пруд с плотиной, свернули направо и оказались в поле.

— Ты к речке ближе держи, к Рясе, — подсказал генерал, — деревня на берегу стояла.

Но обмелевшей речки почти не было видно. Она местами ныряла под землю, иногда показывалась и сверкала на солнце небольшими голубыми зеркальными озерками, пряталась в камышах и в зарослях ивняка.

— Да, наверное, где-то тут, — вглядывался в окрестности человек, — только речка раньше шире была.

Слева от просёлочной дороги простиралось золотое пшеничное поле.

— Здесь, кажется, — сказал дядя Ваня и затормозил.

Алексей вышел из машины и остановился — замер на гладко накатанной грузовиками потрескавшейся от солнцепёка дороге.

Он стоял одиноким обелиском и смотрел по сторонам, силясь понять, где что было, осознать свою судьбу и судьбу людей, когда-то живших здесь, своё одиночество, неприкаянность и желание прислониться усталым сиротским взглядом хоть к какой-нибудь единственной примете, хоть к былинке.

Дядя Ваня неспешно вылез из-за руля на дорогу, огляделся и подошёл к попутчику.

— Вроде здесь, — тихо сказал скиталец.

Они походили вместе по небольшому пятачку земли, нашли крохотный ручеёк, спускавшийся с маленького пригорка и превращавшийся в топь возле хитрой скрывавшейся в траве речушки.

— Тут, кажется, колодец был, — припомнил-предположил генерал, вглядываясь в траву.

— Ты смотри! — вдруг воскликнул он, нагнулся и поднял из травы ярко сверкавший жёлтый черепок. — Махотка!

И диалектное слово, которым он много лет не пользовался, как редкая находка, весело выпрыгнуло из его уст.

— Может, и наша? — усмехнулся он, бережно уложив кусочек прежней жизни на широкую ладонь и внимательно разглядывая его.

Покрытый с одной стороны ярко-жёлтой глазурью осколок глиняного горшка был тёплым, гладким и сверкал, как маленькое солнышко.

Дядя Ваня смотрел на странника и понимал, что́ должно твориться у того в душе.

— Ты знаешь, Иван, — сказал генерал, — спасибо тебе! Поезжай! У тебя дела. А я тут побуду. Посижу. Подумаю. Повспоминаю. На кладбище в Дуровку схожу. Могил там, конечно, не найти. Но хоть посмотрю.

— А обратно? — спросил дядя Ваня.

— Да, пешком дойду! Что тут! Или попутку поймаю. Довезёт кто-нибудь. Свет не без добрых людей.

На том и простился дядя Ваня со своим попутчиком.

А спустя много лет рассказал эту историю автору.

Вот и автору послезавтра предстоит отправиться в этот любимый путь — на родину.

Чтобы вдохнуть, вздохнуть и наполниться. И посетить могилы. И дяди-Ванину тоже. Светлая ему память.

7.07.2016