Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 8. Поездка во дворец

Мне было 13 лет, в наш дом стали то и дело захаживать важные люди. За закрытыми дверями шли разговоры о сватовстве. Я подслушивала, и мне совершенно не было стыдно. Иногда в середине разговора я открывала двери, складывала два кукиша и вопила:

— Вот вам всем! Вот!.. Не уйду я из этого дома. А ты, папенька, даже и не мечтай — никогда ты от меня не избавишься! — И, громко смеясь, хлопала дверями и убегала.

Люди, приходившие «что-то обсудить с моим отцом», спешно откланивались: не хотели они для своих сыновей такого горюшка.

Но вот одним прекрасным утром, мне тогда было почти тринадцать, отец распахнул дверь в мою спальню и сурово скомандовал:

— Вставай.

— Папа… ну зачем ты меня будишь?.. Ведь в пансион сегодня ехать не нужно, я спать хочу.

— Встать, я сказал!

Услышав приказной тон, я быстро вскочила с кровати, шутливо вытянулась по струнке и отрапортовала:

— Слушаюсь, мой генерал! Чего изволите?

— А ну-ка одевайся… Давай, давай… Солдатка без сапог… — Я скорчила отцу забавную рожицу и весело рассмеялась. — Тьфу на тебя. Ну разве барышни так себя ведут? Которым уже замуж пора…

— Пап… Ты чего-о-о? — поперхнулась я. — Какой-такой замуж? Мне годков еще мало… Я еще не всему выучилась, — лукаво улыбнулась я.

— Выучилась, выучилась… — не очень строго, для пущей важности негодовал отец. — Не зли меня, Наташка! И не говори со мной об учебе… Вон, мадам из пансиона опять с жалобой приходила. Поседел уже с тобой! Скоро полысею от твоей учебы! У-у-ух! — погрозил он мне. — Одевайся! Да выбери что-нибудь поприличнее.

К этому времени в доме уже проживала наемная портниха, которая шила мне наряды на французский манер. И костюм, который я собиралась надеть, она перешивала не в первый раз — по мере моего взросления. Лишь одно было неизменно: его фасон и цвет сукна, темно-зеленый оттенок бутылочного стекла, который удивительно гармонировал с цветом моих глаз. Он состоял из брюк и сюртука, к которому сзади можно было пристегнуть распахивающуюся юбку. Мне он очень нравился: я подсмотрела фасон во Франции у одной барышни, которая выезжала вместе со мной на конные прогулки.

Я облачилась в свой любимый наряд и взяла в руки хлыстик, чтобы завершить образ. Волосы оставила распущенными: не любила я чопорные прически. А если честно, лень мне было укрощать свои пышные кудри. Когда же их расчесывали служанки, пытаясь уложить по моде, я готова была разорвать прислугу на месте. Так что, распустив волосы по плечам и осмотрев себя в зеркале, я осталась вполне довольна.

Я вышла в таком виде к отцу, который терпеливо ждал меня в своем кресле в гостиной.

— Ох-х, — выдохнул он. — Наташа, а космы свои ты собрать не хочешь?

— Нет, — ответила я, беспечно покачав головой, — пусть их ветер раздувает. Мы же верхом поедем?

— С чего ты это взяла? В карете. Я же тебе сказал: оденься прилично.

— Папа, разве я плохо выгляжу? Костюм новый, элегантный, по последней французской моде.

— Сдается мне, что эту моду «последнюю» я из года в год наблюдаю, — усмехнулся отец. — Ну да Бог с тобою: если тебе нравится, значит, так и поедем.

Я бросилась к нему, умоляя:

— Папочка… а можно мы в моей коляске поедем, в которой меня в пансион возят? Я хочу сама править.

— Э-э-э… не-е-т… Сказывал мне кучер, как ты у него поводья отбираешь, стоит вам только за ворота выехать… Мне на тот свет еще рано! Нет-нет-нет, — отмахивался он. — Только с кучером и в парадном экипаже!

— Ну папочка, ну пожалуйста, я тебя очень прошу! — хватала я его за руки, шутливо становясь на колени.

Отец не мог отказать мне ни в единой просьбе, я это знала. Важно, для порядка пожурив меня, он и в этот раз согласился:

— Ну Бог с тобой, егоза: пусть будет, как ты хочешь!

Я запрыгала от радости и захлопала в ладоши да скорее побежала отдавать распоряжения. Когда всё было готово, я раньше папы выскочила из дверей и вспрыгнула на облучок. Отец уселся в коляску, я обернулась и крикнула:

— Куда путь держим, мой генерал?

Он хитро прищурился и, махнув рукой, дал мне знак трогать:

— Выезжай! Я покажу.

Мы тронулись, я ловко управляла лошадьми и краем глаза поглядывала на папу. Гордость переполняла меня. Миновав ворота нашего имения, я подхлестнула коней. Отец сзади охал, ахал и причитал:

— Да не гони ты так, Наташка… ну хоть чуть-чуть помедленнее… Ох, чует мое сердце, не доеду я… помру со страху. Что ж ты со мной делаешь, окаянная? Я кому говорю? Тише!

Я громко смеялась и кричала, подгоняя лошадей:

— Не бои-и-ись, папенька! Не пропаде-е-ем! Смотри, какой ветер! Как же хорошо! А ты встань, почувствуй этот ветер, он пахнет свободой! Папа… он пахнет весной! Свежестью, новой жизнью! Ах, какая прекрасная пора…

— Ох-х, Наташка! Чем он там тебе пахнет, я не знаю. Чего болтаешь… по-моему, сама не понимаешь.

— Папа, ну что ты как старый дед, всё ворчишь и ворчишь?.. — хохотала я, нахлестывая лошадей.

— Наташа! Наташа, угомонись! Угомонись, я тебе говорю!

Но я не слушала его и хохотала, всё сильнее подгоняя лошадок. Любила я ветер! Свободу любила!

Мы въехали в город, и я в недоумении остановилась.

— Папа… Куда теперь-то?

— Так ко дворцу!

Я растерялась.

— Ка-а-ак?

— Да вот так! — заулыбался отец.

— Так там же сама… — я не решалась даже вымолвить, — сама императрица!

Отец важно кивнул.

— Я же сказал — туда. У нас там встреча. Ну, трогай!

Я сидела как вкопанная, не понимая, шутит он или нет.

— Чего оробела? Сразу испугалась? — отец хитро посмотрел на меня, сдерживая улыбку.

— Нет… ну… а почему ты мне дома не сказал, куда мы едем? — робко спросила я. — Я бы, может, волосы уложила да наряд какой побогаче выбрала из тех, что мне из Парижа прислали… — я сердито посмотрела на отца. — А ты промолчал!

— А я говори-и-ил! Так разве ты послушаешь когда отца своего?

Теперь пришла папина очередь веселиться. Он был мастером держать интригу и намеренно ничего не говорил мне, зная, что я изведусь от неизвестности и любопытства. Такой была его маленькая месть за мои проделки.

Видя мою растерянность, он заулыбался.

— Да не боись ты, не боись… Еще императрице тебя показывать… — много чести! Без слёз не взглянешь! Нужна ты ей больно…

Я облегченно вздохнула, решив, что отец пошутил: ехать во дворец мне было очень страшно.

— Пересаживайся назад! Ишь… растерялась.

Я покорно села сзади. Папа хлестнул лошадей.

Мы подъехали к дворцу, нас пропустили в парадные ворота. Отец первым сошел на землю и подал мне руку.

— Чего ты? Кол проглотила? Ну, спускайся, али одеревенела? Наташка! Не узнаю тебя, быстрее давай! Ждут нас.

— Да кто-о-о?

— Сейчас увидишь!

Я схватила отца за руку и легко спрыгнула на мостовую. Взяв с собой хлыстик и подхватив юбку, засеменила за ним. На мне были высокие сапожки, и я почему-то всё время смотрела под ноги, боясь споткнуться. Папа оглянулся. Ему доставлял удовольствие мой растерянный вид.

— Вот, Наташка! Всегда бы ты такой была: робкой, боязливой… — улыбался отец, — не решалась лишнее спросить. Ишь как сразу правила вспомнила: в двух шагах за мной держишься — по этикету…

Я молчала, сопела себе под нос и думала только: «Ну погоди, папенька, домой вернемся, я тебе всё припомню! Ух-х! В какое смущение вверг меня! Вся красная стою, как матрешка деревенская, аж щёки горят!»

Мы поднялись по ступенькам, тяжелые двери перед нами распахнулись. Папа что-то сказал караульному, и нас пропустили.

Я шествовала по широкой мраморной лестнице, устланной коврами, и мне казалось, что свет льется отовсюду: не только из двух рядов огромных окон, но и из ложных окошек с зеркалами. Лестница была поистине огромной: я подняла голову, и она тут же закружилась. Вместе с нею кружились статуи и причудливая позолоченная лепнина. Потолок казался еще выше за счет росписи плафона. На верхней площадке, словно изваяния, возвышались огромные колонны из какого-то необыкновенно красивого камня…

Лестница привела к началу парадной анфилады. При некоторых дверях навытяжку стояли бравые часовые в парадных мундирах. Нас то и дело обгоняли спешащие придворные, одетые по-европейски: в пудреных париках и изысканных платьях, в шитых золотом камзолах, украшенных драгоценными камнями и сверкающими орденами.

Нам тоже надо было торопиться, но это было выше моих сил. Слишком поразительным было всё, что я видела, огромным, сверкающим, ярким: мозаичные полы, живописные потолки, зеркала во всю стену… Роскошь слепила меня. Я вертела головой из стороны в сторону. Возможно, излишне резко: ноги подкашивались и отказывались двигаться. Пришлось замедлить шаг, чтобы перевести дух.

Отец заметил, что я порядочно отстала, вернулся, схватил меня за руку и потянул за собой:

— Ну пойдем! Пойдем! Что ж я тебя как глупую корову волоку?

— Пап… — тихо прошептала я, — папа… а можно я посмотрю, где она спит?

— С чего это вдруг, Наташа? Кто ж тебя пустит-то?!

— Пап… — не унималась я, — хоть одним глазком. Ну пожалуйста…

— Нет! — отец дернул меня за руку. — У нас совершенно другие дела.

— Пап, а ты ее видел?..

— Конечно, видел!

— А она правда…

— За-а-амолчи! — шикнул на меня отец, осторожно оглядываясь по сторонам. — Еще услышит кто! Речи твои беспутные! Замолчи! Доведет нас до греха язык твой!

Он прикрикнул на меня и за руку потащил вперед. А мне так хотелось задать ему столько разных вопросов! И все о ней! Но папа не давал даже рта раскрыть.

Наконец мы остановились у одной из дверей, и папа попросил доложить о нашем прибытии.

— Да-да, пусть проходят! — раздался до боли знакомый голос, но я не сразу догадалась, кому он принадлежит.

Лакеи распахнули створки, и мы вошли в огромную залу. Покрытой золотом лепнины здесь не было. Высокие потолки, большой камин, всё покрыто полированным камнем. Огромный диван, кресла и чайные столики. А еще письменный стол и на возвышении — парадное кресло. В этом кресле, напоминавшем трон, — так высока была его спинка — сидел граф.

— А-а-а, гости дорогие! Проходите… — встал он нам навстречу. — Ну-у! Лаврентий, чарки нам, скорее! Смотри, какой дорогой друг ко мне пожаловал да с какой прекрасной барышней!

Он широко распростер объятия и улыбнулся.

— Ба-а-арышня… как я рад вас видеть! Расцветаете! Всё пуще и пуще! — громогласно сказал он. — Как розовый бутон!

Мы подошли ближе, а Орлов вновь уселся на свой трон, указав нам расположиться на диване.

— Больно худа она у тебя, Валерьяныч. Не кормишь, что ли?! — улыбнулся он. — Смотри, одни мослы торчат. За кого мы ее такую замуж-то отдадим, кто ж на кости-то позарится?

Я зло сверкнула глазами в его сторону. Увидев, что я в бешенстве, граф засмеялся:

— Да полно тебе, полно… Не злись на дурака, не сердись! — сказал он примирительно. — Ведь с любовью говорю! Ну-ка, поди поближе!

Он с легкостью спрыгнул со своего высокого кресла и сам подошел ко мне, взял за руку.

— Дай хоть посмотрю на тебя! Ну-у, отойди-ка на два шага, а то толком и не разглядеть.

Я отошла, насупившись из-за такого бесцеремонного обращения.

— О-о! Валерьяныч! А чего это она у тебя в штанах ходит? Да в сапожищах… Куда собралась-то? Замуж? Или на войну? Чего-то я никак в толк не возьму, на тебя глядючи…

— Да ну-у, — отмахнулся отец, — Григорий Григорьевич… что вы, ей Богу? У нас опосля визита к вам конная прогулка намечается… Для удобства это всё… Для удобства. Она же не вертихвостка какая придворная, а дочка моя! Негоже ей на фрейлин равняться.

Я стояла и вертела головой, смотря то на одного, то на другого и не понимая, что происходит. О чём они говорят?.. Какие фрейлины? Какое «замуж»?.. Куда я попала? Зачем меня сюда привели?! И что со мной сейчас будут делать? Не верила ни одному, ни второму, так как не знала их истинных намерений, и это пугало меня.

Граф прищелкнул языком, обошел вокруг:

— У-у-ух… хороша-а! Хороша получилась! Волосищи-то какие отрастила… Так и ходишь, что ли, лохматая? Прям как в детстве, Наташка, ей Богу! Никто космы твои разодрать не мог, так и шлялась вечно нечесаная! Э-э-эх… вот еще кляксу на нос поставить, и словно не было всех этих годочков!

Я ничего ему не отвечала, только фыркала.

— Н-у-у… не фыркай! Не фыркай! — усмехнулся граф, — не кошка!

Он отошел, опустился обратно в кресло, положил руки на подлокотники. Длинные пальцы обхватили львиные головы на них. Я смотрела и не узнавала: он казался каким-то очень величественным, пока… Пока не открывал рот. Я внимательно рассматривала его, словно видела впервые. Он был красив лицом, статен телом, одет по-царски. Драгоценные ордена украшали парадный камзол. И звезда! На его груди была большая бриллиантовая звезда, точно такая же, как на портрете, висевшем на стене. Я захотела подойти поближе, чтобы рассмотреть это великолепие. Граф усмехнулся, заметив мой интерес к своей персоне.

— Ну чего ты там щуришься? Увидала что? Так спроси-и… Не обижу-у — всё покажу!

Я двинулась было вперед, но отец поймал меня за руку и одернул, отмахнувшись от графа.

— Да не надо! Не надо ей тут ничего показывать! И неча ей никуда смотреть! Мы, Григорий Григорьевич, к тебе по делу пришли! Давай, не путай мне девочку! И так голова у нее некрепкая, — отчего-то горячился отец. — А ты еще пуще расслабишь.

Глядя на нас, граф не выдержал и расхохотался:

— Валерьяныч, ты не меняешься… Ни с летами, ни с зимами… Всё такой же брюзга противный! Ну хоть выпей со мной, авось повеселее станет да попустит тебя беспокойство. Посмотри вон, Наташка вся побледнела, башкой вертит, думает, не на казнь ли ее привели. Али ее родной папенька прям здесь сей же час замуж выдаст! — граф засмеялся и хлебнул из чарки.

— Да тише ты! — шикнул на него мой отец. — Ох, Гриша, язык твой пьяный тебя до добра не доведет! Еще услышит кто! Да и питье это… ну сколько ж можно?! Добра не жди! — отец досадливо махнул рукой. — Да не кричи ты, не кричи! Ты же знаешь, каков дворец! Стены и двери тут уши имеют, зачем на свою и на ее голову беду кличешь? Али мало тебе проблем? Ведь знаешь же всё, Гришка! Зачем?.. Зачем хочешь девку под монастырь подвести?!

Граф молча выслушал отца, выпил еще и тихо покаянно сказал:

— Твоя правда. Прав ты, Валерьяныч, на все сто прав! Сам понимаю! Недолог мой век в этом дворце. Молодые на пятки наступают. Пить перестану… И шутковать… тоже перестану, смеяться нечему…

Вдруг он встряхнулся, как большая собака, и резко сменил тон:

— А ведь позвал я вас сюда по делу важному и зело приятному!

Я подалась вперед. Мне не хотелось упустить ни звука из их разговора. Почему-то я знала, что сейчас они будут говорить обо мне. Но отец увидел мое беспокойство и сказал, подняв руку:

— Э-э-э! Подожди, дорогой друг! Мне кажется, тут кто-то ушки свои лисьи навострил… и сейчас раньше времени много лишнего услышит! Ты, Наташа, посиди пока в сторонке, на диванчике, а мы с Григорием Григорьевичем побеседуем.

— Чего ты всполошился? — усмехнулся граф. — Хотя… Пусть лучше по дворцу погуляет, авось кто приглянется… Может, еще какой кандидат объявится?..

Чувствовалось, что хмель ударил графу в голову и он пребывает в очень веселом и беспечном расположении духа. Рубаха-парень, да и только! Отец напустился на него:

— Да что ты несешь-то? Что несешь?! У-у-у, Гришка, с тобой сейчас только важные разговоры вести, право!

Отец явно нервничал, он досадливо и запальчиво произнес:

— Ух, Гришка! Больше я к тебе сюда ни ногой! Носу не покажу! Приехал с ним важное дело обсудить, а он опять нахлестался…

Граф сбавил тон и заговорил с отцом серьезнее:

— Не горячись, Валерьяныч. Намедни я был у Нарышкиных и всё обговорил. Пусть маленько подрастут и Наташка, и их Алексашка, тогда мы их и посватаем. Нарышкины сына за границу учиться отправляют. А как оба в нужную пору войдут, там и свадебку сыграем.

— Так, говоришь, не против они? Ну вот и ладно…

Граф поднял чарку и вновь предложил отцу выпить. Тот махнул на него рукой и поспешил откланяться.

Папа схватил меня за руку, мы поспешно выскочили из залы и буквально понеслись по коридорам, я еле поспевала за широкими шагами отца.

— Папа, подожди… — пищала я. — Ну подожди! Ну расскажи мне, зачем мы сюда приходили? Ну что ты томишь меня неведением?

Он не отвечал и всё тащил меня к выходу.

— Па-па! Я тебе дома такое устрою! Ты знаешь! Почему ты заставляешь меня нервничать?

— За-а-амолчи, я тебе говорю, — негромко прикрикнул на меня отец, продолжая тянуть за руку! — Пока мы не покинем дворца, чтоб рот свой не открывала!

Он резко остановился и, развернувшись, так сверкнул глазами, что я тут же приняла решение замолчать. Вот сядем в экипаж, доберемся до дома, а та-а-ам! Вот уж там я ему устрою! Всё у него выспрошу!

Я всю дорогу ехала в коляске сзади: отец сам сел править лошадьми. Мои мысли были заняты только одним: «Кем? Кем же он стал? Почему он живет во дворце самой императрицы, восседает там, словно царь? И портрет его на стене висит. Выпивает… Ливрейные лакеи ему прислуживают. Почему так богато одет, весь блестит и сверкает, как пятак начищенный? Какая милость на него снизошла?.. И что за разговоры были между ним и моим отцом? О какой-то свадьбе? О каких-то кандидатах? Ничего, папенька, стоит нам добраться до дома, и всё разъяснится! Нужно лишь немножко подождать!»

…Я лишь много позже узнала и еще позже поняла, что после восшествия на престол Екатерина, которая была не только царицей, но и влюбленной женщиной, сделала всё, чтобы иметь возможность оставаться tête à tête со своим избранником. Рядом со своими покоями в Южном павильоне Малого Эрмитажа она выделила покои для Григория Орлова. Соединял их специально построенный переход…

Но, приехав домой, я так ничего и не узнала о цели нашего визита во дворец. Прибыл посыльный, отца вызвали в гарнизон, он спешно собрался и уехал. А я по своей беспечности нашла очень много «важных» и «срочных» дел, которые отвлекли меня. И разговоры о сватовстве и кандидатах сами собой забылись…