Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 9. Графская и княжеская дочь

Как-то летом (мне не было еще пятнадцати: день моего рождения — в сентябре) в комнату ко мне постучали. Я давно проснулась, настроение было прекрасное, и я радостно распахнула дверь.

— Наташа, — сказал отец, — сегодня мы с тобой поедем в очень известный дом. Ты должна хорошенько собраться. Надень, пожалуйста, лучшее платье и убери волосы. Карета ждет внизу.

— Хорошо, папа, — отчего-то не прекословя, согласилась я.

Служанки помогли мне нарядиться, я весело сбежала вниз и уселась в карету, ожидая отца.

Не знаю, сколько времени я просидела одна, уже начиная терять терпение. Папа всё никак не шел. Я встала и стремительно направилась в дом, чтобы поторопить его. В гостиной его не было… Я прошла в кухню и, увидев спину отца, уже готова была разразиться гневной тирадой, как вдруг заметила, что он стоит рядом с нашей кухаркой и щиплет ее за мягкое место… Я моментально выскочила из кухни, кинулась на диван в гостиной и разразилась слезами: «Фу-у, гадость какая!»

Отец тут же вышел следом и кинулся меня успокаивать:

— Доченька, не плачь, ну что же ты, глупенькая, плачешь? — отец виновато попытался заглянуть мне в глаза и начал гладить по голове.

Мне стали настолько противны его прикосновения, что, казалось, я даже видеть его не могу. Я резко откинула его руку.

— Папа, за что ты меня так? — рыдала я, не в силах успокоиться.

— Как, дочка? Как? — глаза отца были виноватые и какие-то испуганные.

— Гадость! Гадость какая! Как ты мог?

— Доченька, поедем, нас люди ждут.

— Ах, люди?! — вскочила я. — Вот и пусть ждут! Никуда я с тобой не поеду! Никуда, — кричала я, продолжая рыдать.

Я выбежала на улицу и помчалась по парку к озеру. Долго еще я сидела и плакала там на скамейке. Меня никто не звал и не искал. Я вернулась домой очень голодная, но решила, что стряпню этой кухарки больше есть ни за что не буду.

— Аксинья, — закричала я второй своей кухарке, — принеси мне поесть в комнату, я не буду сегодня ужинать внизу.

— Но папенька…

Я топнула ножкой:

— Не спорь со мной! — и убежала наверх.

Я забралась с ногами на кровать и стала обдумывать план, как выжить из нашего дома эту поганую кухарку, позволившую себе посягнуть на самое дорогое, что было в моей жизни, — на моего отца. А придумала я вот что: на следующий день попросила дворовых мальчишек наловить мне в амбарах десяток черных тараканов.

— Мишка, — сказала я самому старшему из них, — за каждого таракана плачу полушку!

— О-о-о! — обрадовался Мишка, — я вам мешок принесу.

— Нет, Мишка, столько не надо, и десять хватит, да придуши их, чтобы не бегали…

Так всё и было исполнено.

В воскресенье мерзкая кухарка, как обычно, подавала обед. Суп в тарелку отца был налит заранее, так как папа не любил кушать горячее. Я достала коробочку с тараканами и, незаметно накидав их в суп, уселась на свое место.

Опустившись в кресло, отец пожелал мне приятного аппетита.

— И тебе, папочка, приятного аппетита.

Отец зачерпнул ложку супа и увидел то, то я насыпала ему в тарелку. Брови его медленно поползли вверх.

Вскочив со своего места, я закричала:

— Фу-у! Фу-у, какая гадость! Папа, прогони эту кухарку, у нее тараканы в супе плавают… Разве можно такое допускать?!

Отец ничего не ответил, молча положил ложку и вышел из-за стола. Я побежала за ним следом: мне очень важно было довести свой план до конца.

Папа сидел в кабинете в печальной задумчивости. Я подскочила к нему и открыла было рот…

— Сядь, Наташа.

Отцу было неловко передо мной. Все эти дни он ходил сконфуженный, старался не встречаться со мной взглядом. Видимо, чувствовал себя виноватым оттого, что я стала свидетелем его фривольного поступка. Я села рядом, он взял меня за руку и тихо сказал:

— Понимаешь, доченька… Я же мужчина…

Я и слушать ничего не хотела. Молча сжав губы, смотрела прямо ему в лицо. Всем своим видом я показывала только одно: «Убери ее отсюда! Я все равно не отступлюсь, пока не выживу ее из этого дома!» Мой эгоизм победил, и отец сдался. Он не стал меня больше травмировать — смазливая кухарка покинула наш дом.

Помню еще один очень тяжелый для меня разговор с папой. Он пришел ко мне в комнату и сел на кровать. Я читала какой-то французский роман.

— Дочка… — начал он осторожно, — ты знаешь, как я тебя люблю.

— Пап, — перебила я его, отбросив книгу, — ты говоришь это так, словно хочешь сказать что-то ужасное.

— Ну почему ужасное? Ты уже взрослая и должна знать, кто твой настоящий отец.

— Я и так знаю — ты!

— Твой кровный отец, Наташа, светлейший князь Григорий Григорьевич Орлов.

Я вытаращила глаза.

— Ты же его всегда графом зовешь… — странно отреагировала я.

— Он и граф тоже, просто мы привыкли величать его так, а на самом деле он светлейший князь…

Я молчала, отец тоже.

— Почему же тогда он отдал меня? Почему никогда не говорил, что он мой отец?

— Понимаешь, Наташа, твой отец — государственный человек, нельзя, чтобы кто-то знал, что ты дочь его…

— Кому нельзя? Почему нельзя?.. — вскочила я. — Кто моя мама? Куда он дел ее? — засыпала я отца вопросами. — Как зовут мою маму? Мне говорили, как и меня, Наташа. Это правда?

— Да, Наташенька, это правда, зовут ее Наталья Петровна. Она и граф — твои истинные родители…

Со мной случилась истерика, и я разразилась слезами. Мне многое осталось непонятно, но спрашивать больше не было сил, я только закричала:

— Нет! Нет! Он не отец мне вовсе! Мой отец — ты!

Я кинулась ему на шею. Он еще долго успокаивал меня, а я всё плакала и плакала. Обессиленная, уже засыпая, я спросила:

— Папа, а где моя мама? Куда он ее дел?

— Наташенька, поспи… Граф, твой отец, сам должен всё тебе рассказать…

Больше ничего не помню. Несколько дней я пролежала в горячке. Открывая глаза, я видела, что папа день и ночь сидит в кресле у моей кровати. Он кидался ко мне, как только я приходила в себя, и виновато просил:

— Наташенька, прости меня, дурака старого, прости…

Горячка прошла, и мы старались больше не говорить на эту тему.