Я у мамы дурочка

Светлана Гершанова, 2020

Книга подкупает искренностью, подлинностью жизненных ситуаций, иногда смешных, иногда драматических. И светлым отношением к земле, к людям и к самой жизни. Второе издание

Розы от капитана

Это была счастливая-счастливая полоса в моей жизни. Жалко, что она оборвалась на взлёте. Люди в один прекрасный день просыпаются знаменитыми. Я в один прекрасный день проснулась изгоем.

Но до этого ещё было далеко. А пока небо было ясным, мою тоненькую книжечку стихов в один голос хвалила вся ростовская пресса и даже «Комсомольская правда»!

Я была счастлива.

Приехала на денёк в Ростов с острова, где проводила свой отпуск, забежала в Союз писателей. Встретила в коридоре Иллариона Николаевича Стальского, поздоровалась, прошла мимо, услышала вслед его громовой голос:

— Столько шума из-за одного печатного листа!

В бюро пропаганды меня как будто только и ждали:

— Хотите поехать по Дону на агитационном теплоходе?

— Конечно хочу!

Это было продолжением счастливой полосы. Синее небо, тихий Дон, свежий ветер и свобода!

На теплоходе выставка художников Дона, две милые девушки-искусствоведы, два известных ростовских поэта, молоденькая поэтесса, только что кончила библиотечный институт, приехала работать в нашу областную библиотеку. Здесь она — от библиотеки.

И я радуюсь, дурочка: поэтесса, будем дружить, а то одни ребята пишут стихи!

Директор бюро пропаганды на одной из стоянок загрузил целую гору арбузов. Команду не угощают.

— Они же ловят рыбу и отдают её в общий котёл! — возмущаюсь я. — Не буду есть ваши арбузы.

Меня поддерживают все, бунт на корабле! И справедливость торжествует.

Команда ведёт себя так, будто они одни на теплоходике. Ловят рыбу удочками. Такое впечатление, что мы идём в каком-то рыбном косяке. Они не успевают насаживать приманку: карпы с коричневой чешуёй, изящная сула — так на Дону называют судака.

Рыбу жарят на завтрак, обед и ужин, из неё варят настоящую донскую уху с помидорами, которых на Дону так же много, как рыбы и арбузов. Щедрый август!

Команда ходит в немыслимых трусах и майках, в старых шлёпанцах или босиком, и капитан в том числе.

Вот и сейчас он стоит у штурвала, майка растянута, трусы до колен, он небрит и растрёпан, сигарета в углу рта.

Наши снобы команду вообще не замечают, ведут себя так, будто именно они одни на теплоходике.

Но чего в меня Господь не доложил, так это снобизма.

Я сажусь рядом на бухту каната и улыбаюсь. И капитан поглядывает на меня искоса.

— Хорошо идём, — сообщаю я, — быстро!

— Так надо успеть к вашему выступлению.

— Выступление только в шесть часов!

— Так нам ещё три часа ходу. А вы что, лекцию какую читаете?

— Какую лекцию, — смеюсь я, — стихи читаю, свои, у меня только две недели назад первая книжка вышла. А вы приходите к нам на выступление!

— Спасибо, непременно.

Теплоход ждали на каждой стоянке. Ставили прямо в поле сцену из свежеструганых досок, стол, трибуну с микрофоном, длинные-длинные скамейки прямо на траве под чистейшим небом, перед самой сценой рассаживались ребятишки.

Но такой толпы мы не видели нигде. Люди не только сидели, они стояли сплошной стеной! Объяснение нашлось — на щите висела самодельная афиша, и на ней огромными буквами значились: Рыбников и Ларионова. Помельче — известные ростовские поэты. Совсем крошечными буквами — все остальные, и я в том числе.

— Я же сказал по телефону — может быть, они приедут! По неподтверждённым данным! — оправдывался директор бюро пропаганды.

Толпа была огромная. Люди, наверно, съехались из всех окрестных станиц! Мы буквально пробивались к сцене. Женя Долинская шла впереди, как Жанна д’Арк, и твердила:

— Пропустите, товарищи, пропустите, пожалуйста! Если мы не дойдём до сцены, ничего не состоится!

Нам неохотно давали щёлочку, в которую мы протискивались с трудом.

И вот мы на сцене. Конечно, среди нас нет ни Ларионовой, ни Рыбникова, и у меня тревожное ожидание скандала. Да нас просто забросают помидорами, благо они лежат рядом огромными буртами! Нас никто не станет слушать! А я ещё пригласила капитана. Хоть бы он не пришёл!

Толпа гудит. Люди хорошо знают в лицо и Рыбникова, и Ларионову и прекрасно видят, что на сцене их нет.

Но директор бюро пропаганды нисколько не смущён.

— Внимание, товарищи! Рыбников и Ларионова приехать не смогли по не зависящим от нас обстоятельствам. Но поверьте мне, наша Светлана вполне вам заменит Ларионову, а Рыбникова — ну вдвоём Долинский со Скрёбовым!

Толпа хохочет, а я в ужасе. Я?! Ларионову? Эту изумительную красавицу, которой не пришлось бы даже и говорить ничего, только улыбаться, и все были бы счастливы!

Но я всё же выхожу к микрофону. И люди слушают меня! Эта толпа, которую собрали фактически обманом, обещая встречу с любимыми артистами слушает девчонку-поэтессу, её нехитрые стихи. Я понимаю, что мне хлопают больше за храбрость.

И вдруг сквозь толпу протискивается молодой красивый моряк в парадном кителе с огромным букетом алых роз! И толпа встречает его оглушительными аплодисментами. Хлопают ему, его белоснежному кителю, его алым розам, моей счастливой растерянной улыбке…

И люди за столом замирают на мгновение, будто видят нашего капитана впервые, а потом, не сговариваясь, тоже начинают аплодировать.

Господи, сколько счастья мне выпало в жизни!