Бальзам на душу

Светлана Алешина, 2003

От своего принципа – идти навстречу опасности – Ольга Бойкова, главный редактор газеты «Свидетель», не отступала никогда. Согласившись выполнить просьбу вдовы кладоискателя найти убийц ее мужа, Ольга делает безрассудный шаг. Несчастный заплатил жизнью за свою тайну – карту городка и план места в его окрестностях, где спрятан клад. Получив ценнейшие бумаги от вдовы, Бойкова принимает рискованное решение – спровоцировать их кражу с расчетом на то, что убийцы кладоискателя, получив ориентиры, отправятся за сокровищем. Теперь Ольге и ее коллегам надо добраться до преступников раньше, чем они сумеют отыскать ценности и скрыться с ними…

Глава 3

По привычке я действовала логично, последовательно и рационально, стараясь собрать как можно больше информации о случившемся. Но все это происходило автоматически, как бы без моего участия. На самом деле я пребывала в состоянии шока. Смерть Марии Николаевны поразила меня до глубины души, тем более что я несомненно ощущала долю вины за разыгравшуюся трагедию. Наверное, я ничем не могла бы реально ей помочь, но все равно — ощущение упущенной возможности надрывало мне душу.

Но только когда все окончилось — разъехались оперативники и разошлись зеваки, а я отправилась обратно в редакцию, — только тогда я осознала полной мерой, что Марии Николаевны Стрельниковой больше нет на свете. Смерть всегда поражает, сколько бы ты с ней ни сталкивался — особенно насильственная смерть. А в том, что Мария Николаевна стала жертвой насилия, я теперь почти не сомневалась. С момента нашей встречи прошло совсем немного времени, и я в деталях помнила лицо Марии Николаевны, ее голос, жесты — она не была похожа на самоубийцу.

Но, сделав такой вывод, я неизбежно должна была сделать еще один — зловещий Некто, целенаправленно ищущий бумаги из тайника, действительно существует! И в процессе своих поисков он неизбежно доберется до нашей редакции — сомневаться в этом не приходилось — с его-то настойчивостью!

Мне очень хотелось ошибиться. Я была слишком потрясена смертью Стрельниковой и вполне могла преувеличить, а то и выдумать опасность. Мне было просто необходимо выслушать сейчас чье-то разумное и беспристрастное мнение. Лучше всего, если бы это был Сергей Иванович Кряжимский.

Однако он еще не вернулся. В редакции меня встретил Ромка. Он выглядел расстроенным и одиноким.

— Только не говори мне, что стряслось что-то ужасное! — сварливо предупредила я его. — Мне этого не выдержать.

— Почему ужасное? — кисло возразил Ромка. — Просто нам не повезло. Этот чертов дом уже сломали. Теперь там вывозят мусор — на самосвалах, представляете?

— Это не так уж сложно себе представить, — заметила я. — Мусор, как правило, именно на самосвалах и вывозят. А вот ты можешь себе представить, что Стрельникова только что выбросилась из окна своей квартиры? Или ей помогли в этом. Не знаю, может ли какой-то вариант в данном случае считаться лучшим.

— Да вы что?! — ахнул Ромка. — Это правда? Что же теперь делать?

— Что делать, я и сама не знаю, — призналась я. — Боюсь в это поверить, но, сдается, за бумагами Стрельникова идет настоящая охота. Проще, конечно, считать все это совпадениями, но слишком жутко эти совпадения выглядят… Надо бы обсудить это с Кряжимским и Виктором. Где, кстати, он?

— Он сейчас в фотолаборатории, — рассеянно ответил Ромка и тут же сказал: — Знаете, что я подумал, Ольга Юрьевна? А что, если Стрельникова успела рассказать кому-то, где сейчас эти бумаги? Значит…

— В том-то и дело! — без энтузиазма подхватила я. — Об этом я тоже подумала в первую очередь. Может статься, что в самое ближайшее время к нам наведаются незваные гости. Нужно быть ко всему готовыми, Ромка!

Наш курьер почесал в затылке и смущенно ухмыльнулся.

— Я, как пионер, всегда готов, — пробормотал он. — Только хорошо бы все-таки подумать о каких-то мерах безопасности… Может, раздать всем газовые баллончики, Ольга Юрьевна?

— Чтобы брызгать на каждого, кто войдет в редакцию? — поинтересовалась я. — Это не наш метод. Я имела в виду совсем другое. Нам нужно держаться всем вместе и быть бдительными. И нужно предупредить охрану в здании — а то они привыкли спать и резаться в карты…

— Вы хотите посвятить их в наши дела? — озабоченно спросил Ромка.

— Нет, разумеется, — сказала я. — Просто попрошу поменьше спать.

Я старалась сохранять видимость беззаботности, но, по правде сказать, на душе у меня скребли кошки. И теперь я поневоле с возрастающим напряжением прислушивалась к любым шагам за дверью, к каждому телефонному звонку, к малейшему шороху. Потом пришел Кряжимский — я вывалила на него все наши проблемы, и только тогда мне стало чуть-чуть полегче.

Сергей Иванович очень расстроился.

— Но, позвольте, что же это такое?! — растерянно бормотал он, взволнованно расхаживая по комнате. — Неужели все это настолько серьезно? Простите меня, всего-то за неделю два человека погибли страшной смертью из-за каких-то клочков бумаги. Уму непостижимо!

— Просто ваша версия ближе всего к истине, Сергей Иванович, — заметила я. — К сожалению. Однако поделитесь — вам удалось что-нибудь разузнать о жильцах этого злосчастного дома?

Кряжимский с трудом смог сосредоточиться. Но, взяв себя в руки, он начал свой доклад.

— Да, кое-какие сведения я сумел раздобыть, Ольга Юрьевна. Пришлось пустить в ход все свое красноречие и раскошелиться на небольшой презент, но в конечном итоге домовую книгу мне нашли и показали. Квартиры в том доме не приватизировались.

Как выяснилось, там проживали шесть семей. Я все переписал в книжечку… Вот, извольте, — контингент в основном пожилой. Супруги Сухотины — обоим под семьдесят лет — месяц назад выехали к детям в Читу. Косаргин, подполковник в отставке, по слухам, выстроил себе дом за городом. Василевы — мать с дочерью. Дочь, кажется, вышла замуж за какого-то деревенского парня и увезла мать с собой. Доцент экономического института Аратовский скончался два месяца назад — после этого квартира пустовала… Еще одинокий старик — Федченко. Этому под девяносто лет. Родственников не имеет, требует ухода — поэтому в этом году был помещен в дом престарелых. Единственные, кто жил в доме до самого последнего дня, — муж и жена Вырыхановы — этим лет по сорок, и они беспробудно пьют горькую. Вот таков краткий перечень жильцов, Ольга Юрьевна. Есть какие-нибудь замечания?

— Господи, голова кругом! — сказала я. — Шесть семей, Чита, деревня… Неужели придется ехать в Сибирь?

— Понимаю, вы расстроены… Но позвольте обратить ваше внимание, Ольга Юрьевна, вот на какое соображение, — деликатно начал Кряжимский. — Как мне кажется, никуда ехать не придется, потому что совершенно логично предположить — никто из жильцов дома и не подозревал о существовании тайника! Иначе разве бы он остался на месте? Здесь одно из двух — или прежний хозяин тайника давно уже покинул этот мир, или находится в беспомощном состоянии…

— То есть это тот старик, — догадалась я, — которого поместили в дом престарелых. Как его…

— Федченко, — подсказал Кряжимский. — Я полагаю, это или он, или покойный Аратовский. Если бы удалось подробнее познакомиться с деталями их биографий… Конечно, не следует забывать о третьем варианте — вполне возможно, документы припрятал тот, кто жил в этом доме раньше. Но поскольку сей вариант достаточно умозрителен, я предлагаю заняться пока этими двумя. Вот здесь у меня записаны их паспортные данные. Адрес дома престарелых тоже зафиксирован. К сожалению, никаких гарантий, что мы застанем Федченко в добром здравии. Девяносто лет, сами понимаете, не шутка…

Мне и самой так казалось, но, может быть, поэтому я и не стала тянуть с визитом в дом престарелых. Тем более что мне было совершенно необходимо чем-то себя занять. Я попросила Кряжимского переговорить с охранником, заступающим в вечернюю смену, о необходимости быть сегодня особенно бдительным, а сама поехала в дом престарелых разыскивать гражданина Федченко Григория Сидоровича, 1912 года рождения.

От одной этой даты веяло чем-то неправдоподобно далеким, чем-то почти нафталинным. Было даже трудно себе представить, что я смогу вот так запросто встретиться с человеком, который родился в те времена, когда Россией правил император, а о телевизоре никто еще даже и не мечтал.

Дом престарелых располагался почти на краю города в трехэтажном белом здании, окруженном оградой из металлических прутьев и утопавшем в зелени. Во дворе на чисто выметенных асфальтовых дорожках через равные промежутки стояли деревянные лавочки. Сейчас они были пусты — возможно, в заведении был тихий час.

В гулком прохладном вестибюле пахло дезинфекцией и молочной кашей. Не знаю на кого как, а на меня этот запах нагоняет тоску. Я представила себе чувства людей, обреченных доживать здесь последние дни, и у меня болезненно сжалось сердце. К счастью, в этот момент появилась какая-то женщина в рабочем халате, которая без проволочек объяснила мне, как найти кабинет директора.

Директор оказался на месте. Звали его Семеном Семеновичем. Это был средних лет толстяк с розовой плешью на макушке и с носом, похожим на картофелину. Он казался добряком, но, стоило мне представиться и назвать свое место работы, как директор тут же насторожился, сделался дьявольски подозрительным и неприветливым.

— Не совсем понимаю, — промямлил он, оглядывая меня недоверчивым взглядом, — зачем вы к нам? У нас… э-э… совсем недавно была комиссия из управления. Работа признана удовлетворительной…

— Но это же прекрасно! — улыбнулась я. — Хотя меня, признаться, интересует сейчас не это.

— А что же вас интересует? — нисколько не успокоившись, спросил Семен Семенович.

— Я по личному вопросу. У вас здесь есть старичок по фамилии Федченко. Григорий Сидорович Федченко. Мне хотелось бы с ним встретиться.

— Это ваш родственник? — хмуро спросил директор.

— Совсем нет. Даже не знакомый. Просто я готовлю материал для газеты и надеюсь получить у него некоторую информацию, — пояснила я.

Семен Семенович сжал толстые губы.

— Вы уже ничего у него не получите, — объявил он категорически. — Опоздали. Два дня назад мы похоронили Федченко. Упокой господи его душу. — Семен Семенович неумело перекрестился.

— Он умер? — воскликнула я. — Но как это случилось? Что произошло?

Семен Семенович посмотрел на меня с мрачной иронией и сухо проговорил:

— А что, по-вашему, должно было случиться с девяностолетним стариком — как вы думаете? Надеюсь, вы не воображаете, что люди могут жить вечно?

Я решила пропустить колкость мимо ушей. Действительно, почему старик Федченко должен жить вечно? Немного странно, что смерть его пришлась на те же самые черные дни, но, в конце концов, как раз это-то может быть простым совпадением.

— Значит, он умер своей смертью? — спросила я.

— Разумеется, своей! — уже с раздражением сказал директор. — А какой смертью он должен был умереть, беспомощный, выживший из ума старик? Извините, что я так резко, но так оно и есть на самом деле. У нас здесь не слишком весело, понимаете?

— Я все понимаю, Семен Семенович, — как можно убедительнее постаралась сказать я. — А смерть Федченко — настоящий удар для меня. Я так рассчитывала на эту встречу!..

Семен Семенович с видом крайнего недовольства принялся переставлять на столе какие-то предметы. В глаза мне он больше не смотрел — наверное, так ему было легче разговаривать.

— Ничего не понимаю в журналистике, — буркнул он себе под нос, — но не думаю, чтобы вы говорили это искренне. Федченко был не из тех людей, встречи с кем ждешь с нетерпением. Откровенно говоря, даже наш привычный ко всему персонал относился к этому пациенту с предубеждением. Я не могу осуждать людей за это — выживший из ума, неопрятный, злобный старик… Ну, и прошлое, конечно, накладывало свой отпечаток. В том смысле, что симпатии к нему не добавляло.

— Прошлое? — насторожилась я. — А что такого у Федченко было в прошлом?

Семен Семенович все-таки поднял голову и посмотрел на меня, а я увидела в его глазах неприкрытое сожаление пополам с презрением.

— Ну, тут уж я сдаюсь! — воскликнул он, театрально воздевая руки. — Делайте со мной, что хотите, а вашего образа мыслей я решительно не понимаю. Вы ищете встречи с человеком, о котором ровным счетом ничего не знаете? Вы случайно не героем войны собирались его отобразить? — Взгляд Семена Семеновича наполнился горькой иронией.

— Таких мыслей не было, — призналась я. — Потому что о Федченко я действительно мало что знаю. А он, выходит, не был героем войны?

— Не знаю, может быть, и был, конечно, — убийственным тоном сказал директор. — Только не в тех войсках. Вы не знаете, что Федченко до сорок пятого года служил в карателях? Грубо говоря, являлся эсэсовцем со всеми вытекающими отсюда последствиями…

В первую минуту я растерялась. До сих пор подобная мысль даже не приходила мне в голову. Но она была безусловно важна — я немедленно вспомнила о картах более чем полувековой давности и почувствовала, что нахожусь совсем рядом с разгадкой.

— Федченко был эсэсовцем? Откуда вам это известно? — взволнованно спросила я.

Семен Семенович снисходительно пожал плечами и ответил:

— Это все-таки наша работа, уважаемая Ольга Юрьевна! Какой-то минимум сведений о своих подопечных мы обязаны иметь. Даже если они нас не очень интересуют.

— А не могли бы вы поделиться ими со мной? — спросила я. — Честное слово, это очень важно!

Директор вторично пожал плечами.

— Строго говоря, я уже поделился, — заявил он. — Больше мне сказать вам нечего. Федченко не докладывал мне свою биографию. Я лишь знаю в общих чертах, что во время войны он служил в эсэсовской дивизии, которую формировали из украинцев, — «Галичина», что ли, — затем до 1947 года скрывался в Тарасове под чужой фамилией, затем был арестован и отсидел в лагерях в общей сложности около двадцати пяти лет. Где он был потом, не знаю, но в 1985 году он опять приехал в Тарасов, полностью реабилитированный, и даже, кажется, поселился в том же доме, где жил прежде. У него здесь оставалась сожительница — она умерла лет десять назад. А он, как видите, жил до сих пор, ничто его не брало — ни лагеря, ни болезни. Видно, такие и на том свете никому не нужны.

— И тем не менее он умер, — подытожила я. — Интересно, что записано в свидетельстве о смерти?

— Что там может быть записано? — проворчал Семен Семенович. — Умер во сне. Остановилось сердце. Вскрытия не проводилось — в девяносто лет любая смерть уже считается естественной, не так ли? Похоронили уже на следующий день. У нас это делается быстро.

— Значит, к этому человеку никто не проявлял интереса? — спросила я.

Семен Семенович недовольно поморщился.

— Во всяком случае, не я, — сказал он. — У меня здесь не один десяток более симпатичных пожилых людей, которые действительно заслуживают интереса и заботы. А этот… По-моему, вы первая, кто им заинтересовался. Впрочем, есть у нас тут один чудак — Филимоныч. Санитаром работает. Страсть любит вести душеспасительные беседы с такими же чудаками, как он сам. Вот он с Федченко наверняка общался. Поговорите с ним. Только сразу предупреждаю — к нашему Филимонычу без «красненькой» и подходить бесполезно — пошлет. Хотя сам руководитель, говорю это без осуждения, потому что есть люди, которых уже ничто не может испортить, они как бы законсервировались в одном состоянии… А вас мне все-таки жалко, хотя и не люблю я журналистов…

На этой оптимистической ноте мы с Семеном Семеновичем расстались, и я отправилась искать санитара Филимоныча, предварительно отлучившись ненадолго в киоск на ближайшем углу, где приобрела пресловутую бутылку «красненькой».

Наверное, в доме престарелых действительно закончился тихий час, потому что к моменту моего возвращения двор наполнился старичками и старушками, которые неспешно прогуливались по асфальтовым дорожкам, сидели на лавочках и поглядывали на меня с любопытством и надеждой. Эти словоохотливые старушки и помогли мне разыскать сумрачного худого человека в черном сатиновом халате, который на заднем дворе сгребал какой-то мусор.

Отнесся он ко мне сначала не менее настороженно, чем директор, но бутылка волшебного напитка сделала свое дело — Филимоныч заметно подобрел, а узнав, что я интересуюсь покойным Федченко, тут же согласился со мной побеседовать.

— Вот такая она, жизнь! — философски заметил он, когда мы уединились в какой-то подсобке, где было единственное крошечное окошко, настолько пыльное, что сквозь него едва пробивался солнечный свет. — Грешник ты или праведник, а все одно — лежать тебе в земле сырой до самого Страшного суда. А там уж господь рассудит, какой тебе, значит, будет конец! Григорий Сидорыч много нагрешил, ох, много! А судить мы его с вами не вправе, вот ведь в чем закавыка! — С важным видом Филимоныч сунул в рот скрюченную сигаретку и закурил, весь окутавшись облаком вонючего дыма.

— Да я ведь и не судить пришла, — напомнила я. — Мне просто интересно, навещал ли кто Григория Сидоровича, пока он здесь жил, и что это были за люди. Я, понимаете ли, готовлю газетную статью…

— Это нам без разницы, — добродушно сказал Филимоныч. — Наше дело — мусор, да если починить чего… Ну, конечно, поговоришь с одиноким человеком. Григорию Сидорычу порассказать-то было о чем — это уж верно! Его дураком у нас считали, а напрасно, — санитар покачал головой. — Дураком он до самого конца не был. Надежды у человека не осталось, это да! Через силу жил.

— И чего же он вам рассказывал? — полюбопытствовала я.

— Много чего, — уклончиво ответил Филимоныч. — Истинное хождение по мукам — такая жизнь у человека была. Много зла другим сделал, но и сам — испил чашу! А вас конкретно что интересует? Вы спрашивайте, не стесняйтесь, потому что его тайны уже никому вреда не сделают…

Я не была в этом уверена, однако предложением задавать конкретные вопросы воспользовалась незамедлительно.

— Если честно, — сказала я, — то меня интересует, не было ли у вас с Федченко разговора о географических картах?

— О картах? — прищурился Филимоныч. — Да почти что и не было. То есть сказал он мне за день до смерти, что прячет какую-то карту, — обещал прояснить все назавтра, — да потом к нему из собеса пришли, а в ночь он и умер. Так я и не узнал про карту. Да мне и без надобности.

— Погодите, — встрепенулась я. — Значит, к Федченко все-таки кто-то приходил? Из собеса, говорите? Вы этих людей видели? Описать можете?

— Можно и описать, — согласно кивнул Филимоныч. — Люди солидные, при галстуках. Виски седые. Видные из себя мужчины. Двое. Под вечер приходили. Малость побеседовали, а ночью Григорий Сидорович и помер.

— Послушайте, а может, они не из собеса были? — спросила я. — Под вечер… Разве из собеса под вечер ходят?

— А это я не знаю, — пожал плечами санитар. — Сказали — из собеса. Наше дело маленькое. Я-то их вообще издали видал — моя смена дневная была, я домой собирался. Утром уж пришел, а Григорий Сидорыч приказал долго жить. Такая вот судьба.