Мечтатели не предают

Сашаа, 2022

«Мечтатели не предают» – одиссея восемнадцатого лета. Роман вошел в лонг-лист премии «Лицей». Колкий, комичный и откровенный текст о времени дебютных очарований, кармастроф и путешествии сквозь запределье долгой семейной неправды.Сашаа – мечтатель и бездельник. Незадолго до совершеннолетия он получил зашифрованное письмо от пропавшей сестры. Он сваливает в Лондон, чтобы заработать и помочь ей вернуться домой.Сашаа открывает мир щедрой бедности и черствой роскоши, беспробудных надежд и чутких разочарований. Нелегалы и мажоры, дельцы и тусовщики, вечные студенты и мимолетные профессоры – герой встречает их, чтобы на свалке справедливости и приютах мечты найти первые и самые главные ответы.Действие романа охватывает шумные нулевые, болезненную память о детстве девяностых и возвращает к жизни записки XIX века о путешествиях графа Владимира Орлова-Давыдова. Сашаа бережно хранит их, чтобы однажды открыть дверь в дом, в который он пообещал никогда не возвращаться.Содержит нецензурную брань.

4. Райгород

Глиссада проходила над крышей резиденции Вудхэдов. Ранним утром самолеты ревели над ухом и крошили сон, как птицу, попавшую в воронку авиадвигателя.

Это полбеды. Миссис Вудхэд обозначила, что за девяносто фунтов в неделю я приобретаю птичье право — размером не больше перуанской колибри — на туалет и спокойный сон. В ксерокопии памятки, которую украшала чайная окружность блюдца, она перечислила мои привилегии.

Две штуки (галочка):

кровать (без смены белья),

душ (утром!).

Список ограничений, разумных ограничений, был чуточку длиннее. Мне был заказан доступ (крест):

холодильник,

кухонные шкафы,

посудомоечная машина,

стиральная машинка,

гостиная,

задний двор.

Главная же статья в билле о правах гласила: ВХОД ДО 20:00. ПОЖАЛУЙСТА, УВАЖАЙТЕ НАШЕ ПРАВО НА ЧАСТНУЮ ЖИЗНЬ.

— Полагаю, вы вполне осведомлены, что погода в Лондоне изменчива. Учтите, это другое лето. Не то, к которому вы привыкли, — объяснила миссис Вудхэд.

Также она потребовала внести оплату вперед до конца месяца. Из моей бухгалтерии поступили первые уведомления о банкротстве. И это я еще не вышел из дома. В тот же день я позвонил турменеджеру в Москву.

— Ты ошибся. В счет включили только первую неделю. Дальше сам.

— Но это ты сказал, что проживание оплачено на весь месяц.

— Нет-нет, исключено. Ты путаешь. Перечитай переписку.

Турменеджер поклялся, что выход на работу — дело двух недель. Пройти собеседование, пробную смену, и вот зарплата. Он заверил, что моего звонка очень ждут в кадровом агентстве Total Recruitment Team в Холборне.

— Визитку я передал. Устроишься на склад. Или курьером. Помогать с переводом. Как повезет, но не меньше восьми фунтов в час. Отобьешь за месяц. Я веду программу пять лет, и еще никто не возвращался без денег. Четыре сотни отправил.

— Ты говорил — три сотни.

— Чего? Пропадаешь. Короче, не парься. Пятьсот клиентов — все разбогатели. Ну все, счастливо.

Турменеджер выслал номер телефона и адрес сайта. Если перейти по ссылке сегодня, то попадешь в цифровую витрину амуниции для уличных пацанов. Тогда же… Да я и не перепроверял. К чему? Машина воображения затарахтела, а я складывал в карман первый заработок — шесть сотен вымышленных фунтов в неделю.

Я установил лимит, пока не найду работу. Пять фунтов в день. До языковой школы на Фулэм-роуд я добирался пешком через мост Патни. Перед занятиями я перехватывал в кафетерии сэндвич с тунцом, который варганил молодой поляк. Он крутил сутки напролет Iron Maiden и тряс гривой. Я не раз вытаскивал из тунцовой жижи его каштановые волосы, сечешь.

Днем я покупал половину порции картошки в уличной забегаловке.

— No fish, mate?

Не вопрос, а упрек.

— Да-да, без рыбы, пожалуйста. На вынос.

Я хватал полупустой контейнер и, не оглядываясь, быстрым шагом выскакивал на улицу, чтобы не встретиться взглядом с продавцом. Вечером на оставшиеся пятьдесят пенсов брал две булочки, которые съедал в своей каморке, запивая их водой из-под крана. Вот и весь мой рацион в те дни.

Просмотр венгерских детективов на языке оригинала и то был интереснее учебы. Я попал в группу к корейцам, колумбийцам, японцам, тайцам, туркам, венесуэльцам и китайцам. Они чирикали, пищали, шипели и гаркали. Издавали три тысячи звуков в час, но я ни черта не понимал. Я чувствовал себя в эпицентре событий — с таким же премиальным доступом к ним, как к кислороду в завязанном полиэтиленовом пакете.

К тому же погода. Я выглядывал в окно и, приметив свинцовые тучи, надевал куртку и свитер. Солнце жгло точно паяльник, когда я удалялся на пятнадцать минут от входной двери. Мокрая от пота ткань липла к телу. Кожа краснела, как будто меня выпороли крапивой.

На следующее утро я замечал те же тучи. Я шутку понял, сечешь. Меня больше не провести. Я выбирал рубашку с коротким рукавом и легкие светлые брюки. На Фулхэм-Хай-стрит меня ждали колотун и ледяной душ. От переохлаждения белки глаз прорезали красные капилляры. Ночь я встречал ознобом. Наутро кутался еще сильнее. Мимо. Солнечная лампа плавила как воск, а затем ливень хлестал по щекам. Я так и не разгадал секрет — что надеть, когда за день тебе предстоит пройти сквозь все времена года.

Секс за стеной перешел в фазу разгара. Я раскрыл старую книгу Ба, чтобы отвлечься. По правде говоря, это не совсем книга — скорее остатки двух томов, склеенных наспех в один. От былых шестисот пятидесяти семи страниц осталось не больше двухсот, да и те идут вразнобой. От иллюстраций и карт сохранились лишь клочки бумаги на переплете.

Я открываю первый разворот. На желтом листке указано, что 1 ноября 1838 года в Санкт-Петербурге цензоръ П. Корсаков вынес решение: «Печатать позволяется».

По привычке я читал вслух — так же, как и читал когда-то у постели Ба, когда она слегла. Родные слова заглушили шум чужой страсти.

«Особенно во время путешествия, которое можно называть усиленно жизнью потому, что, путешествуя, в один день видишь, узнаешь и трудишься более, чем на месте за целую неделю».

Мэтти ввалился в каморку. Он встал в проеме между кроватью и стеной и тянул четырехглавые мышцы.

— Ух, парень. Извини, что отвлек тебя. После такой нагрузки — без растяжки никак, а то к утру мышцы деревянные.

Спорт, бездельник. Так он и говорил: прорвался, завалил и вколотил. Точно комментатор, который смакует лучшие моменты финала.

— Допустим, секс и на одну ночь, как ты говоришь. Без обязательств и обещаний. И в чем проблема? Все одинаковые, пойми. — Он прижимал указательный к большому, образуя кольцо, а потом просовывал в него пальцы. — Просто статистика — выиграл или проиграл. Ничего личного. И сколько настрелял за карьеру, говоришь?

Мэтти свалил, когда над ухом громыхнули первые самолеты. Я закрыл глаза, замечтался и сбежал в дом Ба на другом берегу реки, чтобы забыться от душных слов Мэтти и предвкушения, что вскоре одиночество улиц Лондона воротится вновь. В мечтах всегда спокойно, бездельник. Почти как тогда.

Льет дождь. Мы пережидаем на веранде. Задница горит от жесткого ворса, которым обшито кресло. Щетинки залезают под шорты и дерут кожу.

Ба храпит так, что трещит древняя тахта. Вот-вот развалится. Я перебираю на янтарном столе выписки из журналов. Ба их делала из каждой прочитанной статьи.

Я проглядывал выписки по диагонали и выбирал те, что стоит изучить внимательнее.

ПЕРЕСТРОЙКА: ПОЛНОЙ СОЦИАЛЬНОГО ОПТИМИЗМА СТРАНА ВСТУПИЛА В НОВЫЙ ГОД КАРТА ИЗОБИЛОВАЛА ЦВЕТАМИ КОЛОНИАЛЬНЫХ ДЕРЖАВ С ПОМОЩЬЮ УЗЕЛКОВОГО ПИСЬМА ОНА РАССКАЗЫВАЕТ МИФЫ ОСТРОВА ПАСХИ НА ТИХОЙ МОСКОВСКОЙ УЛИЦЕ ДРОБНО СТУЧИТ ЭВМ УЖЕ ДРЕВНИЕ ГОВОРИЛИ: МИР НЕ ТОТ ЧТО РАНЬШЕ ОН БЫЛ ЛУЧШЕ БЕСЕДА С ПРОФЕССОРОМ КЕМБРИДЖСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ШУТКА: Я — ПАТРИОТ, ТЫ — НАЦИОНАЛИСТ, ОН — ШОВИНИСТ ПРЕДПОЛАГАЮТ, ЧТО В XXI ВЕКЕ НАЦИОНАЛИЗМА НЕ БУДЕТ КУЛЬТУРА РАСТЕТ САМА КАК ВЫ СКАЗАЛИ ДА-ДА КАК ТРАВА

Так я наткнулся на заметку о брахманах в штате Андхра-Прадеш, которые совершают священный обряд на языке первых людей. Это даже не язык, а набор звуков. Вроде пения птиц. Тысячи лет звуки передаются от отца к сыну, записываются в память, как на кассетную пленку, чтобы перейти следующему поколению. Никто не знает, как их расшифровать. Ни брахманы, ни ученые.

Ба просыпается. Я возвращаюсь в каждодневную тренировку языку — второму и в то же время обязательному для успеха в будущем, в которое — запомни, Сашаа! — берут не всех. Твоя задача — зубрить. Вот и зубри, а не как твоя сестрица.

Я и зубрил:

— Forget, forgot, forgotten.

Вдруг ее рыжая грива мелькнет под креслом. Ее-то урок впереди. Она мается. Скука такая — слушать муки братца на ломаном английском.

Подмигнет: не двигайся, дурень. Заползет под кресло. Клац-клац. Ба вопит от боли, хоть выплевывай зубной мост.

Ураган вскинет подол халата. Босые пятки умчат в коридор. Маятник медно-рыжей косы обстучит стены.

В прыжке за ахиллом Ба сестра перевернет плетеную корзину. По полу покатятся завернутые в газеты яблоки и разнесут легкий запах лимона. Мы заготовили их для скорой зимы…

Урок закончился.

* * *

Единственная отдушина — Профессор. Полтора метра ростом и пятьдесят пять килограммов живого организма. Он преподавал английский сонной кучке ночных портье, официантов, барист, уборщиков, выгульщиков собак, сиделок, нянек и единственному безработному (мне!).

Он варился заживо в твидовой скороварке костюма-тройки. Скобленные щеки набухали от пота. Слюни пенились на мягких, как детский жевательный мармелад, губах.

Какая безысходность: зубрить слова из раздела «однажды в автомастерской» в надежде, что однажды твой студент, стоя среди скульптур подъемников и шиномонтажных станков, блеснет брошью королевского английского.

— Сэр, будьте так любезны проверить развал-схождение.

По пористой коже Профессора плывет пятнышко розового негодования. Варвары глобальной деревни к третьему уроку уронили морды в пустые тетради. Его голос потонул в вязком храпе.

В такие моменты Профессор закрывал учебник и тараторил про свою истинную страсть — этологию, Конрада Лоренца и серых гусей. Шепелявый монолог я приведу в отредактированном виде, чтобы не отвлекать глаза вереницей «гушят», «пошледштвий» и «возрашта», этих ш-ш-ш и шш-шш-шш и шшш-шшш-шшш, что, попадая на бумагу, мумифицируют мускулы живой речи.

— Для новорожденных гусят, — рассказывал Профессор, — чувствительный возраст составляет всего один день. Особенно важен момент, когда гусенок выбирается из плена яйца, продавливая скорлупу. У него появилась зрительная ориентация, и он вытягивает шею в направлении голоса матери или ее движений. В этот момент и происходит запечатление. Вы хотите спросить: профессор, а для какой практической пользы нужны подобные знания? Я ответу, отвечу. Повремените. Как я говорил вам, если гусенок в первый миг жизни увидит человека, то в его памяти произойдет запечатление — и он будет воспринимать человека как мать-гусыню. Чаще всего последствия запечатления необратимы. Посмотрите на знаменитое фото мистера Лоренца…

Дальше Профессор показывал фотографию, как седобородый Конрад Лоренц на альпийском лугу ведет за собой гусят.

— Полет — врожденный навык. Важно лишь научиться рассчитывать и оценивать высоту, направление ветра и расстояние, чтобы не только взлететь, но и приземлиться. Но есть молодые гуси, которые взлетают сами. Они не ждут, пока родители обучат их. Мистер Лоренц описывал такой случай. Однажды он нашел у стены дома труп молодого гуся. На стене были отпечатки его лап. Он взлетел сам, но его никто не научил, как правильно приземляться. Так он и врезался в стену, разбился, представляете? Какая трагедия, какая трагедия… — сокрушался Профессор.

Кукольная ладонь падала на огрызок стола, отыскивала учебник, возвышала его над головой… Бум. Удар суперобложки о пластик стола. Полуночная обслуга подскакивала, хватала карандаши и ломала стержни, выводя последнее услышанное слово: трагедия, трагедия, трагедия.

К двум часам дня я был свободен, как настоящий бездельник. Я шел в школьную библиотеку и делал выписки из газет и журналов, чтобы знание последних новостей уняло чувство изоляции и пополнило мой словарь пригодными терминами для навигации в настоящем Лондоне, а не в его копии из учебника.

ВДОХНУТЬ ЖИЗНЬ В БОРЬБУ С БЕДНОСТЬЮ НА НЕСЧАСТНОМ КОНТИНЕНТЕ ВСЕ НЕИЗМЕННОВ УКЛАДЕ СТАРОЙ ЕВРОПЫ СЕКРЕТ 80-ЛЕТНЕГО БРАКА: НЕ СПОРЬ ПЕРЕД СНОМ ОЛИГАРХ КУПИЛ 100 ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ПАСПОРТОВ СВЕРХБОГАТЫМ КЛИЕНТАМ БАНКА ПАРИЖ VS. ЛОНДОН: ЧЬЯ ЗАЯВКА ПОБЕДИТ?

Дальше я бежал к телефонной будке. Там пахло не всегда свежей мочой, а декором к звонку служили стикеры секса по телефону, которыми обклеили стены.

Шаловливые! Возбужденные! Жгучие! В самых банальных позах секс-дизайна. Зачастую ретушь удаляла и пигменты на коже, и соски целиком. Поверх них лепили томное, как карибские тропики, имя: Моника, Розанна, Барбара. На силиконовой витрине, которую не обхватить ладонью среднестатистического размера, верстали номер заветного телефона на случай, если тебе одиноко в городе и не с кем поговорить. Спецпредложение: оргазм за первые тридцать секунд в Райгороде. Первая минута — бесплатно.

Из снастей, чтобы удить удачу в телефонной будке, у меня были монетка и визитка конторы Total Recruitment Team.

Рыбалка шла так себе. Гудки длиннее, чем эхо на открытой воде. Зеро вместо ответа. Я пробовал вновь. Перед школой. На перемене. После занятий. Ноль.

Несчастливая монетка падала обратно в ладонь, и я брел домой мимо витрин благотворительных секонд-хендов, прозрачных витрин риелторских агентств и угловых пабов, что скрепляли линии разбегающихся улиц.

Я спускался к подножию моста Патни, шагал мимо каменной башни церкви Всех Святых и волочил кеды по набережной Бишопс-Парка.

Я находил пустую скамейку. Палило солнце, щетинился ветер, истерил дождь. Я сидел на скамейке и ждал 07:45 после полудня — контрольной отметки, рубившей на плахе заботы дня. Пора идти в резиденцию Вудхэдов. Лучше так, чем лишний час в заточении каморки.

До полуночи я перился в телик, слушал звуковую дорожку секс-сеанса, дожидался Мэтти, забирал от него на память какую-нибудь словесную диковину — meh, totally skint untill payday! — а взамен открывал доступ к аварийному выходу, чтобы в семействе Вудхэдов царили невинность и достойная рента с неотчуждаемого права на частную жизнь.

Из телефонной будки я набирал и КД. Та еще мука. Она только и говорила про экзамены, тесты, стажировку… о том, как много ей предстоит сегодня, но еще больше — завтра. У нее был план на три лета вперед и, кажется, на следующие пятьдесят пять лет тоже. Она знала, кем хочет стать, и это убивало меня. Как ты можешь знать наверняка до того, как ты попробовал, сечешь?

— Зачем звонишь, если не говоришь и слова?

Язык точно прибили к нёбу. Лишь бы не проговориться о настоящем плане на лето.

Угу, ага, нормально. Это все, что я сообщал. Хорошо, что у меня не было денег, иначе я забрасывал бы монеты в щель и молчал бы наедине с ней целую вечность. Ведь слушать ее голос — точно песню на чужом языке: слов не понять, но какая музыка.

— Мне правда пора. Экзамены. Ну скажи хоть слово! Угу. Ага. Ок. Как же иногда стыдно быть самим собой.

СЛИШКОМ ДАЛЕКО БЕЗОТЧЕТНО ЦЕНТРАЛИЗОВАННО НОВАЯ КОНСТИТУЦИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА НЕ ИСПРАВИТ СТАРЫЕ ПРОБЛЕМЫ НО СОЗДАСТ НОВЫЕ

Я пялился на Люси. Она прижала золотые ягодицы к пальме. Люси говорила: позвони лучше мне. Новая блондинка в городе. Никакой спешки. Ролевые игры. Полная доминация.

Я добивал чертову дюжину бесплодных звонков в Холборн.

Гудки.

Монетка в металлическую щель.

Гудки.

Монетка в ладонь.

Сансара провернула оборот. Будущее закончилось.

Щелк. Кто-то снял трубку.

— Добрый день. Меня зовут Сашаа, я…

— Говори.

Впопыхах, глаголы шиворот-навыворот, предлоги вразнобой, порядок времен в эпилептической судороге… Короче, бездельник, я выдал легенду примерно так: мы сказали в Москве, что я искать работу, звонить вам говорили, найти две недели.

В трубке гудело дыхание незнакомца из Холборна. Секунда надежды не подчинилась ходу времени и застыла как вкопанная.

Ну же, не молчи! Разнорабочий мечтаний, сторож чаяний и лакей предвкушений. Я готов к любой почасовой работе.

— (отрыжка)…Тебя обманули. Мы не занимаемся приезжими.

Вот и вся история. Опять гудки. Монетка в ладонь. Вторая попытка. Ответ — зеро. Сматывай удочки. Великая рыба удачи нырнула на дно, в темные и ледяные воды.

Я побежал в парк. Рухнул на лавку. Пульс молотил по вискам. Передо мной мелькали икроножные мышцы бегунов. Зелено-синие вены на ладонях, что взбухли от натянутого поводка. Слюнявые и темно-коричневые губы псов. Огни светоотражателей в спицах крутили колесо драхмачакры… Это жизнь мелькала передо мной.

Я был близок к ней и далек одновременно, точно ты зашел на главную страницу лучшего сайта всех времен, но вырубился интернет, и кликай не кликай, а страница зависла, застыла, не грузится, так как компьютер — зачеркнуть — Сашаа Погодин в офлайне. Полезный, как вай-фай без электричества.

Я вернулся домой к полуночи. Старая книга Ба подпирала открытое окно в каморке. Внутри комнаты работал телевизор. Стекло окна отразило картину телеэкрана. Вид из вертолета. Порывы ветра бросали вперед волну огня. Она накрывала реликтовый лес и гнала прочь остатки обожженных зверей.

Я подтянулся. Выход с силой, ну же… Я перевалился внутрь, а затем выудил книгу из ловушки и проверил ее состояние. К счастью, без новых повреждений.

Ноздри обласкал аромат бургера. Голод и волшебство глутамата натрия подожгли бикфордов шнур безумия. Этот бургер не уйдет отсюда живым.

Храп.

Где-то в темноте музицирует на тромбоне свинья, сечешь.

Я настроил глаза на минимальную видимость. На моей койке дрых Мэтти.

Сдаюсь, бездельник. Я слег в траншею между кроватью и стеной. Под голову — худи. Одеяло — роскошь. Хватит и джемпера. Я выключил телик. На угасающей картинке ветер уже катал черный пепел по мертвой земле.

Пылесос носа уперся в бумажный пакет типа «на вынос». Он увековечил жирный, похотливый, разнузданный запах жареной котлеты из коровьей шкуры, эластичных тканей кишечника, жил, хвостов и связок, которые измельчили в мясную субстанцию и вымочили в промышленном аммиаке для придания ей цвета как бы свежего фарша.

Пакет пуст. Дешевая отрава счастья. Я надышался ей впрок, до отвала.