Счастье Кандида

Саша Кругосветов, 2021

Главный герой книги – некий Кент, он же Юра Раздевалов, гражданин без определённого места жительства и без определённых занятий. Когда-то был владельцем знаменитого ООО «Раздевалов Ltd.», создавал и разрушал состояния, распоряжался миллионами. Казалось, ему доступно всё. Внезапно это «всё» закончилось. Бизнес отобрали, матушка отошла в мир иной, доблестные правоохранители добавили свою лепту… Некоторое время Кент отсиживался в палатке: там и произошла переоценка ценностей. Ему, наконец, захотелось любви – чистой, джульетточной. В поисках любви Кент возвращается мыслями к тёте Зине и кузине из своих эро-юношеских воспоминаний, встречается со старым другом Румбом и его девушкой Линой, с преучёным Шародеем, с королями свалки Шплинтом и Сявой, знакомится с их дамами сердца, представительницами древнейшей профессии, с «писателем пустоты» Наумом Плезневичем, с адвокатом Гезником, со следователем Прихватовым и – после долгих мытарств и опасных приключений – находит, наконец, свою возлюбленную Надю, с которой, как оказалось, давно знаком.

По дороге в Нордборг

Хорошо бы Шародея навестить, много проблем накопилось, надо кое-что обсудить. А чем собственно Кент так уж отличается от Румба? Тоже ведь к Шародею бегает. Румб деньги клянчит, а он — идеи и шалабушки. Кент вздохнул — что тут поделаешь, без помощи «великого магистра» ему пока не обойтись. Хорошо, что на свете существует такой человек, хорошо, что есть к кому обратиться.

Он тщательно осмотрел роликовые коньки. Человечество живет бездумно и крайне расточительно: чуть что не так — на помойку! Ботинки коньков — совсем новые. Всего-то делов — три ролика сломались. Подшипники полетели. Ролики нашел-таки, только в другом районе. Теперь нормальные коньки. Надо похвастаться, показать Шародею свое новое транспортное средство. До Мошкарово километров сорок — часа за два, два с половиной он всяко доберется. Жизнь налаживается понемногу. Кент теперь владелец движимого имущества. У него собственный транспорт. Почти автомобиль. Надо бы транспортное средство чуть посолиднее. Всему свое время, Кент. Обзаведись велосипедом или гироскутером, потом об авто сможешь подумать, а там и водилу пристегнешь. Если удастся с ментами поладить, не грех бы и новое Ltd. замутить.

В Мошкарово надо будет катить по Нордборгскому шоссе — их два Нордборских. Верхнее — совсем еще новое, проходит через сосновые боры. Там асфальт хороший и погода отменная — всегда солнце светит. Водители обычно выбирают именно эту дорогу — из-за покрытия и погоды, конечно. Зато трафик там очень напряженный, пробки — машины еле ползут, тоска. От нечего делать автомобилисты любят сбивать велодятлов, а заодно и конькобежцев — так просто, развлечения для. А потом хвастаются друг перед другом: «Я сегодня двух циклистов сбил и одного на коньках — а ты сколько?»

Нет, придется от греха подальше по Старо-Нордборгскому добираться. Отвратительная дорога, ямы да ухабы, потому-то солнце и не любит туда заглядывать.

Ролики на коньках поджаты пружинами, чтобы уменьшить вибрацию. Но на такой ужасной дороге ноги все равно разобьешь. Путь-то неблизкий. Пожалуй, лучше бы снять пружины с роликов. Там же не пустота останется — черт побери, достал меня Румб этой своей Пустотой, — там воздух останется. Пневмоподвеска — самая мягкая. Плодотворная дебютная идея — залог успеха.

Небо провисло над головой гамаком, подбитым обрывками грязной серо-черной ваты. Клочья облаков задевали бейсболку Кента, а самые шустрые черноватые лохматики проходили насквозь — беспрепятственно проникали внутрь головы, носились там с визгами и столь же непринужденно покидали ее. Впереди у горизонта и далеко за спиной Кента края гамака поднимались вверх, приоткрывая кусочки голубого неба. Кто там спал в этом гамаке? Кто-то огромный и, видимо, очень тяжелый.

Дорогу не всегда можно было угадать на фоне унылого безбрежного грязевого пейзажа. Приходилось петлять и лавировать между ямами, заполненными желтоватой, зловонной глинистой жижей. Оцепенело неподвижный воздух не рябил поверхности луж и залитой жидкой грязью дорожной колеи. Время от времени Кенту не удавалось вписаться в крутой вираж, который он закладывал, чтобы объехать покрытые водой ухабы, и тогда черная жижа фонтанами разлеталась из-под коньков.

Равнина по обе стороны была покрыта болотами, из которых торчали мертвые обломки на корню сгнивших, рано ушедших из жизни, сломанных, недавно еще совсем молодых берез. Гиблые анемичные мхи шептали одинокому путнику: «Кент, Кент, куда ты спешишь, Кент? Остановись, только мы тебя любим, только мы понимаем, иди к нам. Мы такие, мы дадим спокойствие и тишину. На дне болот тебя ждут прохлада и сладкое забвение».

Справа и слева путь конькобежца сопровождали почерневшие столбы с гирляндами провисших проводов. Вдоль них летели черные чилийские каранчо, лесные соколы с голыми красноватыми или оранжевыми мордами. Эти отвратительные каранчо обычно питаются змеями, ящерицами и всякой падалью — почему каранчо, что им тут делать? Птицы повторяли волнообразное движение проводов, а их разнообразные крики: карканье («трах-рро!»), напоминающее стук друг о друга твердых кусков дерева, дикий пугающий хохот и жуткие стоны отражались от поверхности болот и, казалось, заполняли все пространство. По длинным канавам вдоль дороги Кента сопровождали и ни за что не хотели отставать длинные отвратительные твари — то поднимались над поверхностью воды, то исчезали. На змей не похожи — у змей спереди должны быть голова и глаза, а у этих ничего такого не видно. Червяки какие-то, гельминты, что ли? Скорее всего ришта — кто еще из червяков может достигать полутора метров в длину?

И никаких машин, пешеходов. Кенту было не по себе.

— Скоро пейзаж изменится. А пока надо бы немного развеяться, — подумал путешественник и надел солнечные очки. Обычные очки, используемые в IMAX-кинотеатрах. Кто-то выбросил в свое время, а оказалось — просто надо новый аккумулятор поставить. Шародей чего-то поколдовал с ними и немного изменил электронику — так, чтобы очки по-разному вращали плоскость поляризации световых лучей различной длины волны. От этих очков окружающий путника пейзаж начал переливаться всеми цветами радуги и внезапно предстал перед путешественником совсем в другом виде. Небо прояснилось, облака побелели и казались почти прозрачными, болота казались теперь симпатичными озерцами, болотная ряска и мох превратились в цветущие луга, а погибшие березки выпустили нежные зеленые побеги и желтые сережки. Червяки в канавах оказались веселыми и симпатичными ужами, а соколы — смешными попугаями. Они щелкали клювами, подбадривали одинокого путешественника и кричали: «Трах-ррро, беги, Кент, беги, трах-ррро!»

— Что же, жизнь вроде налаживается. Бытие определяет сознание, как говорили классики. Похоже, все как раз наоборот, — отметил про себя конькобежец без определенного места жительства.

И действительно, почва под роликами стала уплотняться, голубой кусочек неба придвинулся. Кент снял магические очки Шародея и осмотрелся. Жидкой грязи вокруг было еще много. Но она, видимо, чем-то подогревалась изнутри и дымилась. Двинулся дальше, пробиваясь сквозь цветастый туман зеленовато-желтых и розовато-сиреневых испарений с ядовитым химическим запахом. Дорога замельтешила, запетляла, попала, наконец, в зону выглянувшего из-за туч Ярила-солнца и, облегченно вздохнув, выпрямилась, легла струной до самого горизонта и мгновенно окаменела. Шоссе на глазах стало покрываться трещинами, из которых, пульсируя, выбрасывались струйки белесой пыли. Грязевой пейзаж раскалился, превратился в бескрайнюю неровную затвердевшую плиту с редкими остатками сломанных, обуглившихся деревьев и маревом дрожащего над ней воздуха. Откуда взялся этот жар? Осень вроде…

Кент приближался к огромному промышленному зданию, перекрывавшему весь горизонт справа и слева. Дорога проходила, видимо, через это здание. Высоту его издали определить было невозможно, оно казалось невысоким в сравнении со своей необъятной протяженностью. Подъехав к входу, Кент обнаружил, что стеклянный фасад сооружения поднимается на высоту никак не меньше пятидесяти метров. Откуда-то справа вынырнуло полотно железной дороги и вместе с шоссе, почти вплотную, вползло в жерло фабрики. Объездной дороги не было видно, Кент решил продолжить свой путь и погрузился в чрево индустриального молоха.

Слева от шоссе начинался обрыв, на дне которого сновали автоматические электроплатформы с упаковками, вокруг которых суетились сотни рабочих в синих комбинезонах, в прозрачных сапогах, напоминающих moonboots, и желтых касках с прозрачными щитками, закрывающими их лица.

«Одеты основательно и, похоже, вполне герметично, к чему бы это?» — подумал Кент.

Одни рабочие с помощью механических манипуляторов укладывали на платформы упаковки и ящики, другие перегружали их и аккуратно размещали на паллетах, третьи куда-то шли в одиночку или группами. Платформы угрожающе гудели, если на их пути оказывались желтокасочники, а рабочие испуганно уворачивались от них и отскакивали в сторону. «Видимо, таджики», — подумал Кент, хотя на таком расстоянии невозможно было рассмотреть их лица.

Внезапно путь ему преградил шлагбаум, опустившийся буквально перед носом путешественника. С лязгом и грохотом поднялись тяжелые металлические пластины устройств запирания переезда (УЗП). «Шлагбаум — для машин, УЗП — тоже. Почему бы одинокому путнику не проскочить под шлагбаумом сбоку от УЗП и не двинуться дальше?» — подумал Кент и уже наклонился, чтобы привести в действие свой в какой-то степени противоправный замысел.

— Даже не мечтай, — грубо произнес кто-то за его спиной тяжелым басом.

Это был мужчина исполинских размеров, одетый в скафандр, напоминающий космический. Он поднял прозрачный щиток шлема и сурово взглянул на Кента.

Пришлось остановиться, чтобы обдумать, что делать дальше, а заодно и попытаться понять, что же здесь вообще происходит.

— Послушайте, уважаемый, — обратился к нему Кент. — Дорога не пересекает железнодорожное полотно, она идет рядом. Почему блокируется мой проезд?

— При прохождении поезда движение по шоссе запрещено. Опасно. Видишь, зеленый на светофоре, электричка идет. Жди. Не то вызову дорожную милицию. Знаю я вас, бездельников.

«Что опасного, если он пройдет по дороге вдоль ЖД-путей?» — хотел спросить Кент, но промолчал.

Справа от железной дороги в ряд стояли темные массивные установки, напоминающие пушки. Из их стволов били красноватые толстые струи жидкой меди, арками пролетающие над путями и шоссе. Медь падала вниз, но дым и запах от нее ветром сносило к тому месту, где остановился Кент. На дне обрыва располагались чаши-приемники, и по мере их наполнения пушки автоматически перенастраивались на заливку других пустых чаш. Обе дороги были забрызганы капельками меди и окалиной, которая своей хрупкой черно-серой массой напоминала металлизированную плесень.

— Мир полон загадок, — произнес удивленный Кент. — Почему надо было перекидывать через пути воздушный разлив металла? Это ведь медь, правильно я понял?

— На той стороне места не было, — скупо обронил охранник и ничего не сказал относительно меди.

— Значит, следовало перенести дорогу в другое место, вы не находите?

— Все вокруг такие умные, все лучше нас знают, что и как делать, твою. Это не наша земля, имущество тоже не наше — федеральная трасса, тебе это о чем-нибудь говорит, молокоотсос? Сколько лет надо, чтобы передать землю предприятию? Это дело непростое, а может и вообще не получиться. Любите кормить бюрократию, вот вы где у нас, — и охранник провел рукой по горлу. — А мы — люди дела, у нас космические технологии, мы ждать не можем, — тебе понятно это? — продукцию надо выпускать, крепить оборонительскую мощь страны. Но для нас вот эта ерунда, как трасса какая-то, ну никак не может быть помехой, мы и покруче проблемы решать умеем. Смотри, смотри, какая крррасота! Нам-то эта дорога ну никак не нужна, только усложняет работу предприятия и нарушает техноложный процесс. Здесь должна быть особо чистая атмосферия. Для этого мы специальными полями, троссионными, что ли, электризуем пыль, и она выталкивается из нашего производственного объема. Потому что у нас НАНОЭЛЕКТРОНИКА, во! А обормоты всякие — такие, как ты, между прочим… А кто еще поедет по такой убитой дороге? Только отстойные типы вроде тебя. А-а-а, он еще и бомж… Тогда понятно. Весь в пыли, грязи, птичье дерьмо на куртке… А туда же в чистое производство! Видишь, как я одет? А ты куда прешь?

— И что же мне теперь делать, милчеловек? Хорошо, я пережду поезд, тогда пропустите?

— Вовсе не в тебе проблема, — неожиданно примирительным голосом ответил охранник. — Вон, смотри, электричка идет, а там десять тысчь пассажиров. Вагоны в грязи, а еще десять тысчь человек! Разве кто-то из них подумал, что им придется чистую зону пересекать? Когда они поймут, наконец, что не стоит сюда ездить? Вообще не надо.

— Так они не сюда, мне кажется, — в Нордборгск едут. А как еще проехать?

— Э, блин, разве это наши проблемы? Это их проблемы. Но ты можешь не волноваться. Мы встретим их, будьте нате. Чего они достойны, тем и встретим.

Охранник махнул кому-то рукой, появился огромный бульдозер и встал у путей рядом с одной из установок для выбрасывания жидкой меди.

Кент внимательно осмотрел площадку внизу. Около каждой чаши-приемника стояло несколько пушек меньшего размера, не сравнить с теми, что здесь, наверху. Рядом с ними были разложены тонкие двухметровые — может, чуть меньше — блины, напоминающие кремниевые пластины, которые, как Кент знал по прошлой жизни, разрезались потом на чипы с помощью микротомов, приборов для тонкой алмазной резки.

«Похоже, здесь делают квантовые компьютеры на кремниевой основе. Об этом писали в свое время во многих международных фейкньюс. Пушки, мне кажется, двигаются вверх-вниз, вправо-влево. Наверное, прорисовывают проводники на монолитном кристалле — очень даже тончайшие. Рисунок, как я понимаю, должен быть в тысячу раз тоньше человеческого волоса, а может, и в миллион», — подумал Кент и спросил:

— Интересно, что делают вон те маленькие пушечки внизу? Они так забавно трясут носиками, словно курочки по зернышку клюют.

— Вот как получается. Допусти такого внутрь, сделай снисхождение, так ему мало этого. Всю душу вытрясет. Вообще-то мне нравятся такие настырные. Маленькие пушечки устроены как большие. Они медный сплав разливают, линии им чертят. Линии совсем тонкие, потому движение и струю издали не заметить.

— Ну, раз струйки тонкие, то они должны остывать и затвердевать в полете…

— Подожди, подожди…

Охранник отвернулся и что-то шепнул в микрофон. Появился еще один космонавт — росточка невеликого, а лица за стеклянным щитком и вообще не разглядеть.

— Вот у этого спроси — наш брат, стражник, цепной пес, вроде. Но из инженеро́в будет.

— Зачем вызывал начальник? Отвлекаешь от дел. А если я чего не успею? Ты же потом сам и спросишь, почему то не так, а другое — не эдак?

— Скажи ему, Клямпер, струйки тонкие вон из тех медных пушечек, они «твердевают» в полете или нет?

— Из-за такой вот ерунды ты меня и вызывал? Впечатление такое, что в этом мире все с ума посходили. Во-первых, я не Клямпер, а Кляссер. Во-вторых, конечно, никак они не затвердевают — иначе как бы медная струйка рисовала проводники?

— Извини, блин, не собирался тебя обидеть. Что я не помню твое имя, что ли? Конечно, ты Клейстер. Потому и несешь всякую пургу — сколько работаем вместе, никак не могу понять, что ты за человек такой? Что же, по-твоему, они так и остаются жидкими все время?

— На кремниевой пластине остается тончайший медный рисунок. Он, конечно, твердый. Жидкая медь выталкивается из резервуара специальными насосами. В полете струя не должна остывать, и через нее все время подается ток достаточной мощности. В общем, ее подогревают током. Пока струя летит, ее охлаждает только воздух, и она остается жидкой субстанцией, а как легла на пластину — охлаждает пластина и струйка сразу становится твердым сверхтонким проводником.

— Ишь, разговорился, умник. Иди отседа, Клячкер, а то как промеж глаз врежу, так и останется от тебя только лишь мокрое место — жидкая субстанция на твоем птичьем языке. Жидкая она и есть жидкая, причем безо всякого электроподогрева с моей стороны, — сказал «большой» охранник и заржал словно жеребец.

— Как скажешь, начальник. Сам же и вызывал. «Цепной пес», как вы изволили выразиться, может уйти. Всяко лучше, чем наблюдать эту вашу ежедневную вакханалию — оно мне надо? — спокойно ответил Кляссер, поднял стеклянный щиток, высморкался в воздух, нажав пальцем на одну ноздрю, опустил щиток и внезапно исчез — словно растворился в окружающем индустриальном пейзаже.

Тем временем поезд приближался и, сбавив ход на повороте, медленно проехал мимо шлагбаума. Из окон выглядывали веселые жизнерадостные лица, среди них — много молодых женщин и детей. Кто-то махнул рукой Кенту, а совсем юная девушка бросила «космонавту» полевую ромашку.

— На выходные всей семьей, — сказал Кент охраннику. — В пригороде Нордборгска есть такой Этернел Репо, туда, наверное, и едут.

— Больно ты умный для бомжа. Не понял, что это за Экстернал-попо?

— «Вечный покой» переводится, лучший природный парк Северо-Юга России, между прочим, а может, даже и Востоко-Запада. Там, говорят, очень красиво. Скалы, водопадики. Все время музыка играет — и Кент пропел старую австрийскую песенку:

«Ах, мой милый Августин,

Все прошло, все!

Денег нет, счастья нет,

Все прошло, Августин!»

— «Вечный покой», — задумчиво повторил охранник. — Никогда не бывал там, в этом «Вечном покое». Да и не тороплюсь, честно говоря. Мне и здесь хорошо. А вот что касается «денег нет, счастья нет» — это точно сказано.

Поезд тем временем медленно продвигался в темную глубь здания, полсостава миновало место, где на шоссе был установлен шлагбаум. Вагоны проходили под дугами жидкого металла, брызги красной меди падали на их крыши.

«Красивое, но зловещее зрелище, — с волнением подумал Кент. — Надеюсь, крыши вагонов выдержат падение раскаленных капель металла. Зачем я вообще решил поехать по этой дороге?».

Внезапно одна из пушек, управляемая, видимо, автоматикой, внезапно опустилась, струя меди пробила окно, и жидкий металл стал заливать вагон. Кент увидел лица пассажиров, перекошенные в безмолвном крике. Но это было лишь одно мгновение. Внутри что-то вспыхнуло, и бушующее пламя мгновенно охватило весь вагон. Поезд остановился.

Охранник махнул рукой. Бульдозер двинулся в сторону горящего вагона, своим отвалом опрокинул его и сбросил в обрыв. Находящиеся внизу рабочие кинулись врассыпную, чтобы горящие осколки не задели их. А те, что были подальше и чувствовали себя в безопасности, смотрели с восторгом на происходящее и даже хлопали в ладоши. От их ладоней тоже отскакивали горящие искры, которые добавляли свою скромную лепту в горение вагона. В общем, они радовались, словно дети малые. Упавший вагон развалился. Кто-то стал заливать его пеной и растаскивать обгоревшие металлические и пластиковые обломки, в середине оставалась только куча несчастных созданий, некоторые еще беспорядочно двигали руками и ногами, передергивали плечами, а были и такие, что извивались всем телом.

Появились уборщики. Они осмотрели груду беспомощно копошившихся людей и, не надеясь уже найти в этом движущемся месиве что-нибудь более ценное, чем несвязные, невыразительные и неэстетично обожженные компоненты когда-то полноценных человеческих особей, вооружились широкими пластиковыми щитами для уборки снега и двинулись к огромному пятиметровому люку для нечистот, толкая перед собой всю кучу целиком. В такт шагам они дружно пели гимн «Долой органику!», написанный для их предприятия Кременник-монолита классиком поэзии XIX века Лебедь-Толмачом:

Слышно щебетанье пташек, — наконец пришла весна!

На уборку полторашек поднимается страна.

Широка страна родная, в ней поля и реки есть.

Убираем нынче мусор, так его вообще не счесть.

«Какая нелепость: во-первых, осень, во-вторых, жарища, и почему-то поют о весне, а весной будут петь о зимних холодах, что ли?» — подумал Кент.

Пение уборщиков сопровождалось торжествующим ревом клаксонов автоматизированных платформ — видимо, для того чтобы даже самые закаленные сердца очевидцев происходящего содрогнулись от ужаса. Рабочие, не занятые передвижением мусора, веселыми криками поддерживали активные действия уборщиков. Люк для нечистот поглотил все, что осталось от неудачливых путешественников, и захлопнулся. Охранник торопливо перекрестился и прошептал: «Осспади памилуй, Осспади памилуй». Кто-то поставил рядом с люком простой деревянный крест, снизу донеслись звуки траурного марша Шатена. Струя меди ударила в крест, и он вспыхнул, словно свеча. У Кента перехватило дыхание.

Локомотив подал назад, просвет между вагонами исчез, щелкнула сцепка, состав вновь стал единым, и поезд медленно двинулся дальше. Крест внизу догорел, кто-то выключил музыку. Кент перекрестился и тихо допел последние слова марша: «Тетя хохотала, когда она узнала, что он нам в наследство не оставил ничего».

Когда последний вагон миновал пушки, пассажиры высунулись из окон и аплодисментами приветствовали машинистов локомотива — так, как это обычно делают после приземления самолета. Их можно было понять — опасность миновала, они вновь в пути, их ждет веселый отдых на лоне природы!