Созвездие эмигранта

Сати Овакимян, 2020

Начать новую жизнь, найти свой путь. Проститься с прошлым, встретить любовь, преодолеть отчаяние. Порой невыносимо само существование вдали от места, где ты родился. Перед выходцами из бывших советских республик стоит вопрос: как сохранить себя среди чужого им мира и стоит ли принять его суровые правила? Каждая история в сборнике рассказов «Созвездие эмигранта» – это история человека, который решил – он выстоит. Сати Овакимян смотрит на мир глазами южанки, сумевшей растопить лёд большого города. «Мои руки в воде. Через воду мне передаются следы города, я тоже часть Москвы, которая умеет утекать…»

Эмигрантка

Здесь все на удивление практично-деловые. Я — практично-праздничная. «Женщина, тем более низкорослая женщина, без каблуков — не женщина», — мысленно обнадёживая себя, иду вперёд, в бесконечных поисках работы.

— Можно ваш паспорт?

— Простите, но мы принимаем только при наличии российского паспорта.

— Вы не гражданка? Почему же не предупредили? Извините…

Дождь, смешанный со снегом, умеет колоть, как игла.

Небо, расцвеченное молочно-белой краской, успело перекрыть жёлтое пятно. Вчера я отослала в Ереван один из своих рассказов.

— Нет, чего-то не хватает! Ритм изменился.

— Не понимаю… — я уже приготовилась оправдываться.

— Нет солнца, ты потеряла своё солнце… Здесь ты была полна тепла, поехала туда и замёрзла. То, что ты прислала — лёд, холодный ветер, ты наполнила строки морозом.

Слова от холода прилипли друг к другу, солнечная батарейка садится — храню её для особого случая, литература как-нибудь обойдётся без теплоты. Люди охотнее воспринимают грязь. Всегда есть возможность подчистить и посочувствовать. Читают и собственной слюной на своих же лицах рисуют следы от человеколюбивых слёз.

— Возвращайся домой.

— Ты тоже эмигрировала?

— Жаль, что ты забыла родину.

Быстро удаляю сообщения из фейсбука и продолжаю путь. Таджики, подметающие наш двор, доброжелательно здороваются и продолжают чистить мусорные баки и подъезды старожилов. Радостно и безропотно. Колокола Казанского собора очищают скопившийся во мне за вчерашний день мусор. Хожу среди людей, мимо благодарностей и извинений, равнодушия и занятости, прохожу…

— Мам, ты в детстве о чём мечтала?

— Мечтала вырасти.

— А сейчас?

— Мечтаю снова стать маленькой. Как ты.

— Мам, наверное, ты думала стать блондинкой, правда? Мам, ты самый счастливый человек на свете! Ты — маленькая блондинка!

Кто я? Обычный эмигрант, начинающий писатель, посылающий свои рассказы в бесчисленные редакции и ожидающий спасательного круга от эфемерного издателя. Конечно, можно стереть слово «эмигрант» и вернуться в собственную хибарку. Путь из Москвы в Ереван тоже не сложный. Напоминающие ватных овечек облака можно рассечь за 2 часа 20 минут. За это время некоторые крепко ухватятся за сиденье (как будто в случае катастрофы сиденье превратится в ковёр-самолёт), некоторые торопливо начнут жевать и ходить в туалет, шагать взад-вперёд по узкому проходу.

Я в постоянной турбулентности, под грузом необходимости сохранять равновесие. Я выжгла внутри это неспокойное слово и не желаю избавляться от него. Emigrans — синоним боли, чужбины, чаяний, предельности и бесконечного путешествия. Пришло сообщение от брата. Догадываясь о содержании, боюсь открыть.

В стремительности метро моя душа кочует по вагонам, подсматривает за парнем с бурьяном на голове, изучает старушку в форме каравая, не мигая смотрит в напоминающие окошко в пункте обмена валют глаза азиата. «Не дайте мне уехать, слышите? Спасите! Не дайте, дайте…»

Слова доходят до кончика языка и стремглав падают внутрь.

Их отголосок слышен мне и только мне.

Сама Москва подобна купчихе Кустодиева: полная жизни, крупная, сидящая перед самоваром и следящая за тобой с пристальным, взрывоопасным спокойствием. Потом посылающая к чёрту это спокойствие, обращающая шаль в плеть, а чай — в шампанское. Вдруг перевоплощающаяся в бегущую на алом фоне города, распустившую длинные светлые волосы до бёдер, молодую, искупавшуюся в страсти хитрую щеголиху — манящую и, с той же страстью, отвергающую.

Нельзя Москву немного любить, или немного ненавидеть, или жить, просто сохраняя нейтральную позицию. Её или ненавидишь, или, как обезумевшая девственница, влюбляешься в неё и отдаёшься ей без остатка. Я, влюблённая в этот город, вышла на станции «Театральная», прошла к бесконечной красной стене, туда, где покоится самый живой из покойников и самый мёртвый из живых.

Подумала: в известной сказке принц поцеловал спящую красавицу, она ожила, все были довольны, они — счастливы. А вдруг, если подойду к вставшему на путь вечного летаргического сна и поцелую его, он оживёт и не даст мне уехать? Я побежала, как безумная, еле переводя дух, стремительно, будто каждая секунда была фатально невозвратима. Не пустили, попросили посмотреть на время. Было десять минут второго. Десять минут решили мою судьбу, навсегда разлучив меня с субтильным большевиком, лишив чуда сказочного поцелуя. Мне почти взгрустнулось, я почти расстроилась, но вдруг увидела, что прямо перед Мавзолеем понуро и задумчиво ходит сам Владимир Ильич. Сделала шаг навстречу, вижу — второй подошёл, потом к нему присоединились Сталин, Горбачёв и, как будто этого было мало, Иван Грозный и Екатерина тоже появились неподалёку. Делать революцию никто не хотел. «О времена, о нравы!» Пошла вперёд. Сталин фотографировался с китайскими туристами, проявляя крайнюю степень гуманизма и толерантности. Из-за дерева показался один из царей, как будто вышедший из копировальной машины, видимо, немного разомлевший после акта мочеиспускания, застегнул ширинку, отряхнул камзол и пробурчал вполголоса:

«Мать вашу, китайскую, видишь ли, с товарищами фоткаться пришли», — и возмущённо удалился.

Я тоже ушла. За одной станцией метро последовала другая. Здесь, устроившись на гигантских качелях, начала движение: вперёд — назад, небо — земля, Москва — Ереван, Москва — … Оп… Вместе с эскимо глотаю ноябрьский мороз, чтобы нейтрализовать внутреннюю боль. Слизываю постепенно тающее мороженое, оно стекает в ладонь ленивой, равнодушной рекой…

Река… Широка и спокойна Москва-река. Серебристая поверхность порой так блестит, что превращается в гигантское зеркало, в котором видишь сам себя — в облике пышных кустов и длинноруких деревьев, в клочках облака, подчас даже в длинношеих новостройках. Дерево, прохожий, тень от здания, невозмутимо играющая с голубкой рыжая дворовая кошка, бросающиеся к летящим в воду хлебным крошкам утки с изумрудными шейками, мыльной водой омывающие подъезды от завтрашней грязи таджики, сгорающие от ужаса войны украинцы, запекающие ежедневную боль в пирожках узбеки, пахнущие жёлтым азербайджанские торговцы дыней, скрывающие тайны города в металле ключей, прошивающие подклад разноцветными нитями слёз и тоски армяне, улыбки и щедрая душа русских… всё, абсолютно всё стекает в реку. Река покрывает всё вокруг, но оставляет сушу на одной стороне. Река покрывает Нагатинский Затон. Мой полуостров. Мои руки в воде. Через воду мне передаются следы города, я тоже часть Москвы, которая умеет утекать…

Спрыгнула с качелей прямо в Коломенское — к реке.

Открыла смс от брата, представила радость сына, спрятанную под маской решимости тревогу родителей. Открыла: «Билеты куплены, где ты?»

Колокола Казанского собора снова завели свою грандиозную беседу…

Перевод с армянского Анны Варданян