Усмешка тьмы

Рэмси Кэмпбелл, 2007

Саймон – бывший кинокритик, человек без работы, перспектив и профессии, так как журнал, где он был главным редактором, признали виновным в клевете. Когда Саймон получает предложение от университета написать книгу о забытом актере эпохи немого кино, он хватается за последнюю возможность спасти свою карьеру. Тем более материал интересный: Табби Теккерей – клоун, на чьих представлениях, по слухам, люди буквально умирали от смеха. Комик, чьи фильмы, которые некогда ставили вровень с творениями Чарли Чаплина и Бастера Китона, исчезли практически без следа, как будто их специально постарались уничтожить. Саймон начинает по крупицам собирать информацию в закрытых архивах, на странных цирковых представлениях и даже на порностудии, но чем дальше продвигается в исследовании, тем больше его жизнь превращается в жуткий кошмар, из которого словно нет выхода… Ведь Табби забыли не просто так, а его наследие связано с чем-то, что гораздо древнее кинематографа, чем-то невероятно опасным и безумным.

9: Немного смысла

Голос прорезает гладь белого шума:

— Саймон… Саймон…

Волны экранной заставки убаюкали меня, и, поначалу сладко дремавший, я даже возмущен этой попыткой возвратить меня в реальность. Потом в голову вплывает тревожная мыслишка, что взяться этому взывающему ко мне голосу вроде как неоткуда. Не удосужившись даже откинуть в сторону липкое от пота одеяло, я перевожу себя в сидячее положение и нахожу глазами монитор. Там никаких волн нет — он выключен, угольно-черен. Значит, волны все это время были во сне, а ритм им задавала моя собственная кровь. Одна мысль о них — таких одинаковых, набегающих раз за разом, — убаюкивает, но тут меня снова кличут откуда-то из-за двери. Я понимаю это по проступающему поверх голоса стуку.

— Саймон… Саймон…

— Да, так меня зовут, — бормочу я под нос, потом ору: — Какого черта тебе нужно, Джо?

— Ты один? У меня для тебя кое-что есть.

Я заворачиваюсь в одеяло и спотыкающейся походкой бреду открывать дверь. На лестнице атмосфера царит еще более призрачная, чем в моей комнате, заполненной полумраком, буквально созданным для того, чтобы сбивать только что проснувшихся людей с толку и мешать точно определить время суток. На Джо мешковатый джинсовый комбез, дутые белые кроссовки и футболка с надписью «НЕ ПОМНЮ — ЗНАЧИТ НЕ БЫЛО». У него в руках большой конверт, но прежде чем отдать его мне, он смотрит куда-то мне за плечо, в комнату, и спрашивает:

— Все нормально, все путем?

— Да вроде как, — отвечаю я с подозрением. — Это мне, что ли?

Он мнется и отвечает не сразу.

— Да вот… давненько уже пришел.

— С какой стати его отдали тебе?

Он приглаживает ладонью непослушные светлые волосы. Пятна пунцовой краски уже ползут по его овальному лицу.

— Ну… для этого же и нужны друзья, правда?

— Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто в прошлый раз из-за ошибки на одну букву в фамилии мне чуть не пришлось вырубить почтальона, чтобы забрать свою посылку.

— Ух, жестко-то как! Наверное, ты смотришь не те фильмы.

— У меня по крайней мере нет в компе мегабайтов порнушки.

Джо выглядит обиженным.

— Ну что ж, — говорит он, — тогда я лучше вернусь к своим мегабайтам.

— Спасибо, что побыл почтальоном, — я чувствую, что должен это сказать — просто чтобы сгладить ситуацию. Говорю — и закрываю дверь у него перед носом.

Швырнув одеяло на кровать, я кладу конверт на стол. С одной стороны он надорван — видна кривая линия степлерных скрепок, которые едва-едва держатся. Значит, кто-то заглядывал внутрь? Возможно. Скорее всего, таможня придралась к нему где-нибудь в Квебеке. Разорвав конверт, я вытряхиваю серую набивку в окно, не обременяя себя трудом донести ее до ведра.

В конверте — маленькая книга, обернутая в газету на французском языке. ANARCHIE! — жизнерадостно восклицает заголовок. Скомкав вместе конверт и газету, я закидываю их в мусорную корзину и несу свою добычу в постель.

Даже для старого покетбука она выглядит не шибко. Когда-то мягкая обложка была не то коричневого, не то малинового цвета, но сейчас она настолько затерта, что едва ли сохранила цвет в принципе. Ее прежний хозяин будто пытался вымарать фамилию автора, которую я чуть не прочитал как «Монстр». Титульный лист слегка прояснил ситуацию: в руках у меня была «Surréalistes Malgré Eux» за авторством некой Эстель Монтре, опубликованная в Париже издательством «Éditions Nouvelle Année». Я понадеялся на иллюстрации, но их в книге не было. Собственно говоря, в ней не было даже банального содержания. Я пролистываю страницы на предмет заметок о Табби Теккерее — и понимаю, что все поля пусты.

К плюсам по части сохранности издания это вряд ли можно было причислить, но в описании товара было четко оговорено, что книга содержит примечания. Поднеся одну из страниц к свету, идущему из окна, я с трудом разбираю остатки стертых слов, написанных столь мелким почерком, что невольно начинаешь подозревать его обладателя в излишней скрытности. Кому понадобилось это все уничтожать? В самом низу страницы я почти разбираю одно слово — «судьба», или, быть может, «свадьба». Остальная часть стертых слов не подлежит расшифровке, и факт этот выбешивает — на странице упомянут Теккерей, и заметки вполне могли быть всецело посвящены ему.

Глава называется «Обратная сторона комедии», но это все, что я в силах перевести. Что ж, снова потребуется помощь компьютера. А перед очередной отсидкой за монитором неплохо было бы ополоснуться. Подтянув вчерашние трусы, я выхватываю полотенце из покосившегося шкафа и бегу в общую ванную комнату. Потерявший форму белый обмылок, весь в щербинах и отпечатках пальцев, торчит из слива ванны, растянутый носок свисает с бачка унитаза, влажное полотенце, выглядящее так, будто им оттирали обильный макияж, пристроилось перед дверью. Зеркало над раковиной столь изощренно заляпано, что я не могу сосредоточиться на собственном отражении. Затычка без цепочки валяется в раковине, и я сую ее в слив. В ванне я отмокаю ровно столько, сколько требуется. На обратном пути в комнату меня сопровождает звук компьютера Джо — тихое такое чириканье маленькой птички, запертой в клетку. Убедившись, что назойливый мир за пределами моей комнатушки остался за дверью, я пытаюсь совместить два разноплановых занятия — собственное облачение и включение компьютера.

Поисковик подсовывает мне бесплатный сайт под названием Frenglish. Перепечатав во входное поле начало главы, я кликаю на «Перевести» — и получаю:

Мак Сеннет был отец комедии, а Табби Теккерей был его анфан террибль. За пять лет в студии Кистоун он сделал двадцать фильмов, изнасиловавших все то, что даже Сеннет хранил в храме. Кистоунские копы перенесли арену цирка на улицы; для Чаплина целые города были лишь полигонами для оттачивания болезненного остроумия. Но Табби Теккерей весь мир считал цирковым тентом, который следует обрушить на головы зрителей. Он был больше чем клоуном по призванию, он был клоуном по рождению. Если бы за умение смешить людей судили, Табби был бы приговорен к высшей мере наказания. Мы никогда не приглашали его на наши собрания, но когда мы отходили ко сну, он был режиссер наших мечтаний. Неудивительно, что сюрреалисты неизменно собирались на показах его фильмов в тот короткий промежуток времени, что предшествовал их запрету в Европе и Великобритании. Их картины — великое свидетельство того, как Табби почти выпустил этих самых опасных зверей в цирке — клоунов — из их клеток. Его тихий смех служил музыкальным сопровождением актам насилия, силу которых сложно охватить самым смелым рассудком. За концом его карьеры, возможно, должен следовать всеобщий вздох облегчения. Научи он кого-нибудь быть подобным ему или его Мастеру — что бы эти ученики сделали со всем миром?

Я скармливаю переводчику еще несколько абзацев — на случай если они могут поведать что-то еще о Табби. Эстель Монтре полагала, что именно Табби вдохновил Фрица Ланга на создание образов Калигари и Мабузе — безумцев, балансирующих между шутовством и жестокостью; сам Ланг якобы отзывался о Табби как о «единственном настоящем комике всех времен и народов». Отсюда следовала довольно сомнительная гипотеза, что «фильмы ужасов — это чистейшая форма комедии». Братья Маркс и Три балбеса, по мнению Монтре, выглядели «жалко» в сравнении с Табби. Вся эта субъективщина никак не могла помочь мне в моем исследовании. Да и ценность самого первого фрагмента была сомнительна. Внимательно сверяя оригинал и перевод, я пришел к выводу, что «двадцать фильмов, изнасиловавших все, что даже Сеннет хранил в храме» — это всего лишь «двадцать фильмов, перевернувших стандарты Сеннета с ног на голову», а «тихий смех» — на деле «беззвучный смех». О каком Мастере шла речь в последнем предложении, я так и не понял — похоже, текст книги был рассчитан на куда более информированного читателя, чем я.

И все же была одна зацепка. Отработать ее я отправился на сайт Британского совета по классификации фильмов.

В те времена, когда Совет являл собой инструмент жесткой цензуры, не одна комедия пострадала от его ножниц. Сокращен был один фильм Бастера Китона, два фильма Гарольда Ллойда, три фильма Чаплина, четыре — братьев Маркс, целых пять — с участием Лорела и Харди. Но Табби Теккерей отличился особо: зацензурены были не только «Табби и полные штаны проблем», «Табби смотрит в телескоп» и «Табби читает мысли» — вообще всем двадцати фильмам с его участием отказали в сертификации.

Я решил, что добавлять информацию о Табби на «Интернет Муви Датабейз» я буду только после выхода книги, но сейчас у меня есть иная причина наведаться на сайт. Читая информацию на странице Вилли Харта, я заметил, что в ссылках на источники был упомянут контактный электронный адрес его агента. Набросав для него несколько вопросов касательно загубленной репутации дедушки, Оруэлла Харта, я отправил письмо и вернулся на страницу о Табби. В моем треде появился ответ от Двусмешника.

Вообщще не поннимаю, что за чушшь несет эта ОШИБКА В ОПИСАНИИ, если это вообщще она. Ее/ (его?) постов я вообщще здессь никогда не видел, по крайней мере под ником Айви Монсли. Давайте все подождем, пока Айви прочтет заголовок в верхней части страницы. Заголовок глассит: Т.а.б.б.и. и е. г.о. в. ы.в.о.д.о.к. «Тройняшки», конечно, подраззумевают цифру три, но так обычно говорят о детишшках, а в фильме они никакие не детишшки. Эй, может быть, именно поэтому в названии нет ни слова о тройняшшках. Может быть, ОШИБКА В ОПИСАНИИ и фильм-то никакой не видела. Может быть, ей стоит большше никогда не писать на этом сайте и не тревожить людей, которые знают что-то о ффильмах.

Не думаю, что этот пост заслуживал чего-то большего, нежели смешка в ответ. Если Двусмешник распространяет дезинформацию о Табби — что ж, это делает мою книгу только полезнее. Тихонечко — из страха, что Джо захочет узнать, чего это я веселюсь, — я хихикаю в ладошку. Тут внезапно звонит мой мобильник.

— Это университет? — требовательно спрашивает мне прямо в ухо мужской голос.

— Нет, простите.

— В прошлый раз мне ответили, что да, — прежде чем я успеваю возразить, следует новый, еще более недоуменный по тону вопрос: — А как, вы сказали, вас зовут?

— Я не говорил, но — Саймон Ли Шевиц.

— Ну, вот так вы и сказали. Человек из университета. Так зачем вам я?

Теперь я узнаю его. Я слышал его голос на автоответчике и на кассете с «Золотым веком юмора», только теперь он кажется старше.

— Мистер Трейси? Спасибо, что позвонили. Я видел составленный вами киноальманах, «Золотой век юмора». Хотел бы поговорить с вами о Табби Теккерее, если у вас найдется время.

— Поговорить, значит, — его ланкаширский акцент проявляется все больше и больше по мере разговора. — А вы сказали, будет интервью.

— А что вы предпочитаете?

— А за что больше заплатят?

— А на сколько вы рассчитываете? — с удовольствием пасую я.

— Не думайте, что у меня куча свободного времени, — предупреждает меня Трейси, хотя я ничего такого и не утверждал. — У меня и моего проектора все расписано на месяц вперед. Есть еще люди, которые хотят смотреть старые фильмы не по телевизору, да и все равно, для телевизора такое кино не предназначено, — видимо, осознав, что это несколько противоречит его участию в создании кассеты «Золотой век юмора», он добавляет резко: — Три сотни — вот моя цена, на одно утро.

— Меня устраивает, — говорю я. — Мое издательство покрывает такие расходы.

— Вам придется прийти ко мне.

Говорит он таким тоном, будто предупреждает меня не совершать глупостей.

— Когда вам будет удобно?

— Завтра. Для вас будет лучше, если вы застанете меня в хорошем настроении. Вся неделя у меня загружена приватными кинопоказами.

Эти его слова — определенно повод спросить:

— Будете показывать фильмы Табби Теккерея?

— Не думаю, что это старье подходит для детских утренников.

— Почему бы и нет? Тот фильм, что включен в ваш альманах, довольно смешной. Он у вас один? Или удалось раздобыть еще?

— Наш разговор не записывается? Это же не часть интервью?

— Нет, я просто интере…

— Наш разговор не записывается, — это не просто утверждение, это что-то вроде приказа. — Оставьте все вопросы на завтра. И да, готовьте деньги.

— Могу я хотя бы спросить, какой фильм Табби попал в ваш альманах?

— Из нашего разговора мне показалось, что вы смотрели его. Там же все сказано.

— На моей кассете проблемы со звуком.

— Если вы знаете хоть что-то о Табби, вы сами догадаетесь.

— Ну, я решил, что это «Ужасные тройняшки».

— Ну и зачем тогда спрашиваете? — его голос звучит подозрительно. — А где вы вообще раздобыли эту кассету?

— Заказал в Интернете через вторые руки. Если бы я знал раньше, как выйти напрямую на вас, купил бы у вас. Кстати, можно?

— А зачем вам?

— Я стер нужную мне часть записи. Не спрашивайте как.

— На меня не рассчитывайте. Вы — единственный обладатель кассеты, которого я знаю.

Трудно поверить, что у него не сохранилась копия.

— Почему же она такая редкая?

— Спросите мудаков, выпустивших фильм. Они вляпались по уши, издав кое-какой незаконный контент.

— По-моему, к «Золотому веку юмора» это не относится.

— Они просто не снизошли до получения сертификата, вот «Век» и попал под раздачу вместе со всем остальным. Они сдали все свои архивы полиции и даже не воспользовались услугами адвоката. Перепугались, что он влетит им в копеечку, — усмехнувшись, Трейси добавил: — Да, не впервые у старика Табби проблемы с законом.

— А когда…

— Бесплатных слов я наговорил достаточно. Слышали? Потерпите до завтра. Я встречу вас на станции, если назовете точное время. Не путайте рамс.

— Простите, что?

— Не путайте рамс, сыщите-ка Мамс, — выдал он с нервическим смешком, слившимся с трескотней помех в трубке, и оставил меня наедине с моим недоумением.

Я поискал в Интернете расписание поездов — и уловил шутку. Чарли, видимо, ссылался на станцию с названием Олдхэм Мамс. Добраться туда из Эгхема можно за шесть часов, сделав пять пересадок. Пожалуй, все-таки надо было научиться водить машину. Наверное, подростком я бы сдал на права, вот только задача оказалась куда сложнее и ответственнее компьютерных гонок, в которые я тогда постоянно играл. Я звоню Трейси, чтобы сказать, что буду после часа дня, но он либо куда-то ушел, либо просто не берет трубку.

Проинформировав автоответчик о своих планах, я возвращаюсь к своему треду на «Муви Датабейз».

Прошу покорнейше извинить меня за то, что приходится ссылаться на факты, но составитель «Золотого века юмора» подтверждает мою правоту.

И да, мое имя — не ОШИБКА В ОПИСАНИИ. Это даже не мой ник.

Не слишком ли язвительно? По сравнению с коленцами Двусмешника — очень даже скромно. Поэтому я отправляю сообщение. Я не рассчитываю на его скорый ответ, но если он снова встрянет, мне останется только припечатать его своей книгой. Он и так отвлек меня от работы. Но завтра у него этот фокус не пройдет. Пусть зубоскалит в одиночестве.