Тевтонский крест

Руслан Мельников

Отряду ОМОН поставлена задача усмирить распоясавшихся хулиганов. Но вместо кучки бритоголовых подростков перед шеренгами стражей правопорядка вдруг появляется целая толпа хорошо вооруженных и подготовленных фанатиков. Вспыхивает настоящая уличная война. А невдалеке тем временем вожди скинхэдов, помешанные на мистике третьего рейха, приступили к таинственному колдовскому обряду. Какой бы ни была их цель, она не сулит ничего хорошего нашему миру. Случайный удар милицейской дубинки по украденному из местного музея экспонату – и затея «новых тевтонов» с треском проваливается. Но заодно с ней проваливается и омоновец Василий Бурцев – в глубину веков, в тот роковой год, когда татарские орды вступили в пределы Польши… Книга публикуется в новой, авторской редакции.

Глава 14

Он позволил себе прикорнуть лишь перед самым рассветом. Долго боролся с сонливостью, но, в конце концов, сдался. После всего пережитого выдержать «собачью вахту», а потом спозаранку бодренько отправляться в опасный путь было все-таки выше его сил. В ОМОНе тоже не роботы служат.

Мелькнула мысль разбудить Аделаиду, но полячка так сладко посапывала где-то в глубине повозки, что Бурцев пожалел девчонку. Какой из нее сейчас часовой — тоже, небось, намаялась. Пусть уж отсыпается, благородная панночка, свое отдежурит завтра.

Бурцев поплотнее запахнул одеяло, привалился к изрезанной медвежьей шкуре, вдохнул свежий прохладный воздух весеннего леса. Запах пробуждающейся жизни. А глаза слипались.

Дремал он, впрочем, чутко, то и дело просыпаясь от подозрительных шорохов, треска и хруста. Кто шумел в темноте леса — не понять. То ли дикий зверь, то ли ночная птица, то ли стреноженные лошади. «Лишь бы не человек», — думал Бурцев. И снова проваливался в небытие. Чтобы вскоре опять пробудиться. По сути, такой сон — и не сон вовсе, но лучше ведь, чем ничего.

Он очнулся от дремы относительно свежим и в меру бодрым. Отметил с удовлетворением, что внутренние биологические часы, несмотря на невообразимый скачок во времени, с ритма не сбились и работают исправно. Получили невидимые ходики мысленный приказ разбудить через пару часов, оттикали свое и будто пихнул кто локтем в бок: вставать пора.

И в самом деле пора. В самом лесу еще темным-темно, а облака над верхушками деревьев уже розовеют. День обещает быть ясным.

Бурцев вылез из-под одеяла. Ж-ж-жух! Свежо — это еще мягко сказано. Он потянулся. Хорошо та, до хруста в суставах. Потом зачерпнул из ближайшего сугроба снежка почище, обтер лицо. Холодные колючки, вонзившиеся в кожу, окончательно привели в чувство.

Под руку попалась какая-то застрявшая в сугробе ветка. Ветка? Стрела! Сжавшая, было, сердце тревога отступила. Он узнал короткий арбалетный болт. Не чужая стрела — своя, родимая, в его, Василия Бурцева, брюхо пущенная. Наконечник слетел, древко надломлено.

Вспомнилось, с каким остервенением набросилась на него вчера панночка. А ну как убила бы его Аделаида. И что бы тогда? Куковала б одна в лесу? Влезла б с ногами на повозку и пряталась от лесных крыс, княжна, блин, Тараканова? Ну и ду… А впрочем, чего он на нее взъелся? Собственно, полячка эта просто-напросто несчастный потерявшийся ребенок. Ну а спесь — не столько ее вина, сколько издержки воспитания.

Благостное расположение к знатной спутнице, однако, продержалось недолго. Уже четверть часа спустя Бурцев мысленно крыл благородную панночку распоследними словами.

Растолкать ее оказалось делом непростым. Сначала пришлось откапывать из-под вороха шкур. Потом долго и без особого результата трясти за плечи. И, в конце концов, нарваться на «грубого мужлана». Не привыкла, видать, наша барышня подниматься в такую рань.

Пока сонная Аделаида приводила себя в порядок под прикрытием повозки и густого кустарника, Бурцев готовил к походу двух лошадок покрепче — гнедую и пегую. Седлать кобылок из упряжки было нечем — в повозке не нашлось сбруи для верховой езды. Кое-как, при помощи кинжала полячки, Бурцев укоротил вожжи и соорудил из них некое подобие поводьев. Обрезки с петлями на концах превратились в стремена. Шкуры и одеяла сгодились на попоны. Ехать на мягком все-таки комфортнее, чем на голом крупе, да и спать будет на чем, если путешествие затянется.

А может быть, и не затянется вовсе. Яцек, помнится, говорил о какой-то Вроцлавской крепости, где покойный посланец Генриха Благочестивого предлагал беженцам оставить обоз. Уж там-то знатной полячке должны помочь. Может, снова выбраться на лесную колею, а та выведет прямиком к крепости? Или уж не высовываться от греха подальше? В любом случае от разбитой повозки надо уходить.

— Эгей, княжна! Пора в путь. Что ты там как сонная муха. Татар дожидаешься?

Аделаида, наконец, появилась из-за повозки. Вроде проснулась, а вроде и нет. Все еще помятая, чумазая (видимо, панночка так и не решилась на омовение снегом), но зато переодевшаяся в чистое — небесно голубое с вышитыми золотыми узорами — платье из своих запасов. Новый наряд оказался столь же непрактичным и мало подходящим для путешествия, как и предыдущий. Широченные рукава просторной верхней одежды будут при скачке цепляться за каждую ветку, а красные рукавчики под ними — длинные, сужающиеся от локтя к самым кистям и крепко затянутые шнуровкой — наверняка, здорово стесняют движение. Диковато смотрелся в лесу и расшитый поясок на осиной талии. И кошель, прикрепленный к нему. И серебряный обруч на голове. И огромная брошь с неограненной, но явно драгоценной каменюкой под горлом. Но хуже всего — длиннющий подол. Со шлейфом!.. Подол нелепо волочился за хозяйкой по грязи и снегу, открывая лишь носки сапожек.

На бал вырядилась что ли? Бурцев поморщился. И далеко же он уедет с такой попутчицей?

— Я готова, — мученически вздохнула девушка. — Можем отправляться… Ой, что это?

По ее прелестному измазанному личику пробежала гримаска удивления. Остатки сонливости выморгались в два счета. Потом в глазах возникла тревога.

— Что ты сделал с моими лошадками, Вацлав?

— Что надо, то и сделал! Верхом ездить умеешь?

— Меня опекун учил, но… Уж не хочешь ли ты, чтобы я…

— Именно. Хочу. Чтобы ты… Пешком мы далеко не уйдем. Поедем верхом.

— Как?! — сжала она кулачки. — Как ты себе это представляешь?! Чтобы я без седла и в этом платье…

— Извини, но дамских седел у меня нет. А насчет платья… Могла бы надеть что-нибудь поудобнее.

Аделаида вспыхнула:

— Я, между прочим, дочь князя. Я не могу позволить себе путешествовать в нарядах служанок и куртизанок. А моим дорожным платье после той скачки, которую ты устроил вчера, побрезгует даже последняя нищенка. Сам видел, во что оно превратилось? Хотя какое тебе дело! Наверное, привык жить как свинья в хлеву.

— Хватит, княжна! Живо на лошадь, пока я сам тебя не забросил.

— Только посмей ко мне прикоснуться, мужлан!

Нет, Аделаида определенно обладала талантом в самый неподходящий момент становиться сверхнесносной особой.

— Лезь, кому говорят!

В правой руке Бурцев все еще держал кинжал, которым пользовался при изготовлении самодельной сбруи. Но хищный блеск клинка ничуть не испугал девушку. Гордо выпятив подбородок, она прошипела ему в лицо:

— Сначала сам надень мое платье, а я посмотрю, как ты будешь в нем взбираться на лошадь.

А ведь она права. Тут дело не только в тупом упрямстве. В наряде княжны невозможно ни закинуть ногу через лошадиный круп, ни удобно усесться верхом. Хотя… в принципе, довести эту роскошную одежду до ума не так уж и сложно.

— Аделаида, — осторожно проговорил Бурцев, — нужно сделать несколько разрезов. Вот здесь, здесь и…

— Каких разрезов?

— На платье. Чтобы было удобнее. Возможно, ехать нам придется долго, поэтому…

— Ты в своем уме, Вацлав? — голос княжны прозвучал неожиданно спокойно. Словно она еще не верила, что собеседник предлагает ЭТО всерьез. — Думаешь, я соглашусь носить рванье? Ни-ког-да! Мы идем пешком, и никаких возражений я слушать не желаю!

Аделаида резко отвернулась, давая понять, что все, что разговор закончен. Длинный шлейф шелестнул по прошлогодней листве и грязному снегу. Какой-то недопревший листик прилип к влажной ткани.

Вот на него-то Бурцев и наступил, припечатывая шлейф к земле. Стоп!

— Ладно, княжна, я помогу тебе с костюмом.

— Что? Что-о-о?!