Опекун. Вне закона

Ронни Траумер, 2022

Меня забрал из дома насильно совершенно чужой человек, заявив, что с этого дня он мой официальный опекун. Только я взрослый человек, у меня своя жизнь, любимая работа и друзья. Он забрал у меня всё, без объяснения. Но зачем забирать меня против воли? Запирать в своей квартире и вести себя со мной так, словно я ему что-то должна? Или я как-то перед ним провинилась? И когда я получу ответы на свои вопросы?

Глава 2

Лина

Бродила я по квартире часа два, не зная куда себя деть и надумывая всякое. Ну как бродила — дальше гостиной и ванной комнаты не ушла, большую часть времени сидела на тёплом полу у окна во всю стену, наблюдая, как день сменяет ночь. Сидела и перебирала все варианты в голове, но так и не нашла логики в поступке Самойлова. Не могу понять, на кой чёрт я ему сдалась? У меня в голове не укладывается, как вообще можно стать опекуном взрослого человека? Может быть, я, конечно, и не знаю ничего о подобной процедуре, но я взрослый человек и не нуждаюсь в опекуне.

Но больше всего волнует, что забрали меня из дома бабушки в чём была — чёрной тонкой блузке на пуговицах и таких же чёрных узких штанах. Ни куртки, на улице так-то конец осени, ни сумки, ни кошелька с документами, ни, что самое главное, телефона. Как я узнаю новости о состоянии мамы? Так, Самойлов сказал, что её перевели в другую клинику в городе, получается, я даже не знаю, где она.

Чёрт!

Бросаю взгляд на стационарный телефон, но даже позвонить некому, спросить хотя бы в какую клинику перевели маму. Но одного человека я всё же набрать могу. Встав с пола, я иду в сторону тумбы, где покоится телефон, и набираю номер, который знаю наизусть.

— Алло, — раздаётся по ту сторону, и я облегчённо выдыхаю.

— Юль, это Лина, — сообщаю подруге, прислонившись к стене.

— Лина! Боже! Как ты? Где ты? Что от тебя хочет этот тиран? Я так волновалась, в полицию позвонила, но надо мной поржали и бросили трубку, — тараторит как сумасшедшая — в этом вся Юлька.

— Я в порядке, относительно. Плохого мне ничего не сделали, — спокойным тоном отвечаю. — Пока что, — добавляю, вспомнив свою выходку в машине. Уверена в том, что мне этого просто так не оставят.

— Я так за тебя боюсь! Весь интернет перелопатила и столько всего начиталась про этого Самойлова, — цокает языком подруга.

— Например? — спрашиваю и устраиваюсь на полу, так как разговор будет долгим, судя по всему.

— Например, что он поднялся в девяностых, и не секрет, что все, кто тогда поднялся, делали это незаконно, пройдясь по головам, — со знанием дела начинает рассказывать Юлька. — У него ликёроводочный завод «Соловей», Самойлова обвиняли в убийстве много лет назад, подозревали, что занимается контрабандой, а за его спиной гора трупов…

— Ты всё это в интернете прочитала? — перебиваю её, прищуриваясь.

— А где ещё, — отвечает, и я усмехаюсь.

— Ну это же пресса, мало что они там пишут. Не думаю, что это правда…

— Ты дурочка, Лин? — возмущённо обращается она ко мне. — Такие, как он, хорошими не бывают.

— Какие «такие»? — прикусив губу, спрашиваю я.

Понимаю, что, возможно, она права, ведь много раз по новостному каналу передавали подобные истории. Даже фильмов куча, где те, кто поднялся в девяностых, теперь «законопослушные граждане», типа чиновников, депутатов, владельцев крупных компаний. Но я не хочу в это верить! Не хочу думать, что моя мама столько лет работала на бандита, а теперь он заявил, что является моим опекуном, и запер меня в своём доме. Разве мама не поняла бы, что с этим человеком не всё чисто, если каждый день в его белье копалась?

А что если она знала?

Да нет, невозможно. Мама не стала бы работать на такого человека. Она у меня слишком хорошая, чтобы получать деньги у того, кто по головам ходит. Это, получается, грязные деньги, а мама у меня честная и правильная. Она не стала бы.

— Ой, Линочка, ты такая наивная, — вздыхает по ту сторону линии подруга. — Разве он бы стал таким образом забирать тебя, как неандерталец? Если бы был хорошим человеком? Знаешь, волк шкуру меняет, а привычки нет. Эти заморочки из прошлого века…

— Ладно, ты мне не помогаешь, — прерываю её я.

— Прости, я не подумала, что ты там одна, тебе и так страшно, — виноватым голосом проговаривает. — Я не знаю, что делать, как тебе помочь, — шмыгает носом.

— Не переживай, он ничего плохого мне не сделает, — убеждаю подругу, несмотря на то, что сама в это не верю.

Никому не нужна обуза в виде двадцатитрёхлетней девушки, и я не понимаю, почему меня сюда привезли. Но вряд ли чтобы обо мне заботиться. Самойлов мне никто, мы не родственники, не друзья, нас связывает только то, что моя мама была домработницей в его доме, сколько я себя помню. Может быть в этом причина?

Возможно, но если он бы хотел помочь дочери той, кто столько лет на него работает, мог просто денег дать и помочь маме, но вот зачем заявлять на меня права, я не понимаю.

Может, мама что-то сделала? Вдруг она увидела то, чего не должна была увидеть, и он решил от неё избавиться, но не вышло? Он перевёл её в другую клинику, чтобы следить за ней, первым узнать, когда ей станет лучше, и… Господи, Лина, кино насмотрелась? Что за чушь ты несешь?

— Алло, — напоминает о себе подруга. — Ты ещё здесь?

— Да, — хрипло отвечаю и в этот же момент слышу, как поворачивается ключ в замке. — Мне пора, ты не волнуйся за меня и поливай мамины цветы, по возможности позвоню, — быстро проговариваю, встав на ноги, и отключаю звонок.

Марат заходит в квартиру и первым делом находит меня глазами при тусклом свете настенного светильника. Он внимательно осматривает моё лицо, переводит взгляд на тумбу рядом со мной, потом на телефон в моей руке, который я тут же кладу на место.

— Кому звонила? — прищуривается, слегка наклонив голову набок.

— Не твоё дело, — выплёвываю я.

— Ошибаешься, — хмыкает как-то злобно. — Всё, что касается тебя, теперь моё дело, — говорит и делает шаг в мою сторону.

Приближаясь ко мне, мужчина снимает пальто и бросает его на высокий стул у кухонного островка, что разделяет саму кухню от гостиной. Осознаю степень катастрофы только сейчас, когда осталась с ним один на один в закрытом помещении. В его квартире, где сколько не кричи, никто не поможет. Уверена, что в таких люксовых жилых комплексах стены толстые, и не удивлюсь, если присутствует и звукоизоляция.

Всё же Юльке удалось меня напугать своими байками, и я делаю пару шагов назад, пока Самойлов продолжает на меня наступать. Смотрю в его затуманенные глаза и понимаю, что стоило бы и в самом деле сбавить пыл. Это ведь не мальчик с района, который пинал мой рюкзак в школе, стукнуть его книжкой по голове не получится. Точнее — получится, но безнаказанной не останусь, а я уже провинилась, когда выкинула его рабочий планшет в окно. Господи, чем я только думала?!

— Я спрошу ещё раз — кому ты звонила, Каролина? — угрожающим тоном спрашивает Самойлов, смотря на меня пугающим взглядом.

— Не ваше дело, — повторяю свой ответ и тут же прикусываю себе язык до боли.

Ну видно ведь, что я его злю, а Самойлову ничего не стоит стукнуть меня по голове, чтобы в следующий раз я думала, прежде чем рот открывать. Смотрю на его лапищи и понимаю, что если это произойдёт, то я лягу рядом с мамой в больнице.

— Каролина! — предупреждающе цедит сквозь зубы.

— Вы не имеете права расспрашивать меня! — срываюсь, повысив голос. — Какого чёрта вообще происходит? На каком основании вы меня похитили? Против воли из дома забрали без вещей и телефона! Я даже не знаю, что с моей мамой? — на последнем вопросе из глаз катятся слёзы.

Устала, и так неделя была сложная и болезненная, ещё и он явился непонятно зачем и, к тому же, ничего не объясняет, на вопросы мои не отвечает. Почему я должна отвечать на его?

— С Катей всё хорошо, она под присмотром лучших врачей, — эта фраза меня немного успокаивает, я услышала самое главное.

— Зачем вам я? — всхлипнув, спрашиваю после долгой паузы, во время которой он внимательно меня осматривает.

— Хватит сопли разводить, — сухо бросает и идёт в сторону бара, что находится позади меня.

Может, он изначально туда направлялся, а ты уже надумала, что тебя наказать хотят? — мелькает в голове, и, поджав губы, я иду за ним. Достав из цилиндрообразного стеклянного шкафа бутылку с какой-то коричневой жидкостью, Самойлов наклоняется и достаёт из-под барной стойки квадратный стакан. Налив себе порцию, проходит к дивану и, словно он здесь один, садится и делает глоток, даже не поморщившись.

— Вы нарочно это делаете? — возмущённо спрашиваю, вытерев слёзы и повернувшись всем корпусом к нему.

— У меня был долгий и тяжелый день, не выноси мне мозг, — лениво отвечает, чем злит меня ещё больше.

— А по-вашему, у меня день прошёл легко? — сжав кулаки, делаю шаг к нему.

— В квартире пять спален, выбирай себе любую и скройся с моих глаз, — с нажимом в голосе проговаривает он, и это становится последней каплей для моего самообладания.

В считанные шаги оказываюсь рядом с ним, с силой вырываю чёртов стакан из рук Самойлова, расплескав содержимое на его белую рубашку, и бросаю на пол. Встретившись с мраморным покрытием, стеклянная ёмкость разбивается, и осколки оказываются в коричневой луже у наших ног.

Поздравляю, Лина, опять действуешь прежде, чем подумать.

Марат с минуту, а может и больше, сидит, приковав взгляд к полу, а потом, зашипев сквозь зубы, медленно поворачивает голову ко мне. Под его взглядом я трясусь ещё больше, а сердце и вовсе готово из груди вырваться.

— Убери! — приказным тоном говорит он.

Нет, ну вот как оставаться спокойной и не творить глупости, когда он обращается со мной, как с пустым местом?

— И не подумаю! — заявляю я, и мне не понятно откуда смелость в голосе, если внутри всё дрожит от страха, ведь я дразню зверя, дергая за усы.

— Убери, пока я не вытер пол тобой, — его спокойная поза пугает больше, чем сталь в голосе.

На секунду я уже представила эту картинку, и мне, мягко сказать, она не очень понравилась. Но смотрю в глаза Самойлова и понимаю, что он с лёгкостью это сделает. Однако моя гордость не позволяет выполнять его приказы. Я бы убрала, честное слово, но не после его угроз.

— Вы этого не сделаете, — гордо вздёргиваю подбородок вопреки своим мыслям.

Марат так резко встаёт с дивана, что, вскрикнув, я делаю шаг назад, чтобы ещё раз вскрикнуть, только на этот раз от пронзающей боли в ступне.

— Не играй с моим терпением, девочка, — шипит он сквозь зубы, нависая надо мной как гора.

— Тогда ведите себя как нормальный человек, — сквозь слёзы выплёвываю ему в лицо, чувствуя, как капроновый носочек пропитывается чем-то тёплым.

— Мало тебе в детстве по заднице давали, — проговаривает, сжав челюсть до скрежета зубов и вызывая во мне новую порцию злости и возмущения. — Мужской руки не хватало, — добавляет, и эмоции во мне смешиваются.

Злость, гнев, обида и боль — всё в кучу, что хочется кричать, плакать и лупить его кулаками по груди.

— Не смейте мне такое говорить! — кричу, всё же заплакав крокодильими слезами. — Вы не имеет права! — бью кулаком по его груди, но только себе больно делаю. — Урод! — срывается с моих губ, и меня тут же хватают за плечи с такой силой, словно в тиски зажали, и, подняв над полом, бросают на диван с неприкрытой злостью. Если бы не мягкие подушки, я бы точно получила сотрясение мозга.

— Ты совсем отбитая, — рычит Самойлов, наклонившись ко мне. — Я займусь твоим воспитанием, будешь как шёлковая уже через неделю.

Смотрю во все глаза на этого тирана и задыхаюсь от возмущения. Что значит «займусь твоим воспитанием»? Мне что, пять лет?

— Что за чушь… — пытаюсь что-то сказать.

— Закрой уже свой рот! — рявкает на всю квартиру. — Весь день мне мозг трахаешь. Ни воспитания, ни чувства такта, куда Катя смотрела?!

— За вашим домом смотрела! — рявкаю в ответ, не преставая лить слёзы.

— Надо было раньше вмешаться в твоё воспитание, выросла бы нормальной…

— Это вы мне о нормальности говорите? — приподнимаюсь и смотрю в серые глаза. — Вы меня похитили! — твёрдо заявляю.

— Невыносимая истеричка, — вздохнув, он мотает головой. — Приберись здесь, я вернусь и проверю, — с этими словами он разворачивается и удаляется, скрывшись за углом коридора.

Наверняка ушёл в свою комнату, знаю, что она на этом этаже, с того злополучного дня, когда маму заменяла. Лучше бы она взяла выходной, и мне бы не пришлось приходить сюда.

Должна была понять ещё тогда, когда он брал меня с такой дикостью на этом самом диване, что Самойлов жестокий человек. Но мама всегда хорошо о своём работодателе отзывалась. Он помогал ей с любыми вопросами, хорошо платил, даже очень хорошо, поэтому она и не уходила с этой работы. Но тот, кого я увидела сегодня, совсем не похож на того Марата Самойлова, о котором рассказывала мама.

Он грозился вытереть пол мной! Разве может такой человек быть хорошим?

Задев ногу, я шиплю от боли и, осмотрев ступню, нахожу в ней осколок стекла. Снимаю носок, который уже весь пропитался кровью, и аккуратно достаю кусок от стакана. Рана миллиметров пять, достаточно глубокая, ещё и кровоточит без остановки, а рядом даже салфетки нет, чтобы приложить.

Ну что, Лина, сама же от своей импульсивности и пострадала. Это тебе урок на будущее, в следующий раз хорошо подумай, прежде чем что-то вытворять. Но зная себя, никакой это не урок. Мне не удаётся контролировать эти порывы что-то разбить, когда я злюсь.

Сижу на диване минут пять, и мне становится стыдно за своё поведение. Стыдно, что маму опозорила своими действиями, Самойлов ведь наверняка не ожидал, что дитё женщины, которая работала на него столько лет, окажется такой… истеричкой.

Смотрю на результаты своей истерики и, сняв второй носок, кое-как перевязываю им раненую ногу, чтобы хоть немного остановить кровь. Встав с дивана, хромаю в сторону кухонной зоны, там есть дверца, внешне ничем не отличающаяся от мебели, однако за ней находится кладовка размером с ванную комнату в нашей с мамой квартире. Взяв всё нужное, я возвращаюсь, подметаю осколки и вытираю лужу. Уже собираюсь всё вернуть на место, как слышу голос за спиной:

— Почему хромаешь? — спрашивает Самойлов, и на миг я замираю, но, плюнув, продолжаю свой путь, не собираясь отвечать на его вопросы.

Вообще не буду с ним разговаривать и как-либо реагировать на него. Как он игнорирует меня, так я буду игнорировать его. Выберу себе комнату, даже знаю какую, я ведь была здесь, целый день мыла полы и каждый уголок в этой квартире, кроме кабинета Самойлова. Мама сказала — трогать там что-либо категорически запрещено. Но мне стало любопытно, и я заглянула и туда, смотреть ведь никто не запрещал.

Не успела я закрыть дверь в кладовку, как меня подхватили на руки, и, вскрикнув от неожиданности, я хватаюсь за первое, что попалось под руки — шею Самойлова. Закрыв рот и задержав дыхание, я смотрю на нахмуренного мужчину, слыша бешенный стук своего сердца в ушах. Он несёт меня к дивану, усаживает и поднимает мою ногу так резко, что я сползаю на спину.

— Твою же мать! Ну что за наказание на мою голову, — ругается себе под нос, сорвав бедный носок и осматривая мою ступню, которую я тут же выдёргиваю из его рук, когда мужчина касается её своими пальцами.

Терпеть не могу, когда кто-то трогает мои ступни, и мне не то что щекотно, просто странная реакция, словно у лошади, которой что-то не нравится и она бьёт копытом. Не хочу сравнивать себя с лошадью, но защитная реакция почти та же — хочется вырвать ногу, а если не получается, то бить. Странно, но что есть, то есть.

— Не дёргайся! — рявкает, сжав сильнее.

Приподнимаюсь на локтях и смотрю на Самойлова исподлобья, плотно сжав зубы и не скрывая всю свою ненависть к нему.

— Держи ногу так, — проговаривает и, развернувшись, уходит по коридору, ведущему к спальням и ванной комнате.

Вернувшись с аптечкой в руках, мужчина усаживается на диван и устраивает мою ногу на своём бедре. Со знанием дела Самойлов промывает мою рану, аккуратно сушит ватным тампоном, обрабатывает антисептиком и в конце накладывает повязку с помощью стерильного бинта. Я наблюдаю за этим округлёнными глазами, ведь не так давно этот человек грозился протереть мною пол, а сейчас он бережно занимается моей раной.

Что ты за человек такой? Может, твоя грубость всего лишь маска?

— Теперь иди в свою комнату, — приказным тоном произносит, отпихнув от себя мою ногу.

А нет, никакой маски, всё как есть.

Не имея желания с ним контактировать и лицезреть его морду, я встаю с дивана и, хромая, ухожу, чувствуя взгляд серых глаз на себе. Комнату я выбираю самую дальнюю, ещё год назад я убирала её и восторгалась.

Она чем-то похожа на люксовые номера в гостинице, где я работаю. Сразу, как заходишь, попадаешь в небольшой коридор, где по левую сторону дверь в ванную комнату с угловой ванной, душевой кабинкой и мраморной раковиной. Дальше идёт зона отдыха с небольшим диваном, журнальным столиком и телевизором метра на два. Так же у стены есть рабочая зона — письменный стол, кожаное кресло и полки для книг. Спальная зона находится дальше, и она разделена перегородкой, за которой скрывается круглая кровать с высоким изголовьем, обращённым к панорамным окнам. А так как эта комната находится на углу дома, получается, что окна тянутся с правой стороны и до левой стены.

Ещё тогда я представляла, как хорошо просыпаться утром и видеть город как на ладони, особенно прекрасно то, что окна выходят на реку. Если лечь на кровать, то кажется, что ты витаешь в воздухе. Осматриваю всё, и улыбка на лице расползается, наверное, впервые за этот день.

Но на часах время уже позднее, усталость и пережитые потрясения дают о себе знать, и, зевнув, я решаю лечь и отдохнуть. О том, что будет завтра, подумаю завтра. Снимаю с себя помятую блузку и, немного её встряхнув, аккуратно раскладываю на спинке дивана, то же самое делаю с брюками. Других вещей у меня нет, так что придётся утром одеть то же самое.

Я уже направляюсь в ванную комнату, когда дверь открывается и без стука заходит хозяин этих хором. Самойлов открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же его закрывает, когда замечает полуголую меня.

Жадный, голодный, пожирающий взгляд прошёлся по мне от пальцев ног до кончиков волос. Кожа начала гореть, щёки пылать, но вместо того, чтобы прикрыться, я стою истуканом. Неожиданное вторжение застало меня врасплох, но в голове щёлкает, словно кто-то по виску стукнул, призывая прийти в себя.

— Вы совсем обнаглели? — возмущаюсь и, отмерев, стягиваю с дивана блузку и пытаюсь хоть как-то прикрыться. — Собираетесь всё контролировать? Даже как я переодеваюсь? — смотрю на него с неприкрытой злостью.

У Самойлова такое лицо, словно он первый раз девушку в белье видит: глаза загорелись, рот приоткрыт, вот-вот и слюну пустит.

Ты слишком много о себе возомнила, Лина, — раздаётся насмешливый голос в голове.

— Твои вещи, — буквально цедит сквозь зубы, возвращая уже знакомого Марата.

Замечаю сумку в его руке, только когда он бросает её на пол, а едва я перевожу взгляд с мужчины на брошенную вещь, дверь с грохотом захлопывается, заставляя меня вздрогнуть. И этот человек орал на меня и обвинял, что я невоспитанная девица без чувства такта. А сам вломился в моё личное пространство без стука и капли смущения.

Дабы избежать подобных «конфузов», а точнее, не позволить кое-кому ворваться в мою комнату, я запираю дверь на защёлку. Схватив сумку с пола, ставлю на диван, а открыв молнию, недовольно морщусь. Вещи мои, но это в основном невзрачные футболки, спортивные штаны, леггинсы и свитера свободного кроя. Не знаю, кто собирал мою одежду, но выбрали они не ту сторону шкафа.

В этом я могу только по дому ходить, но у меня ведь работа! Где форма? Белые рубашки? Туфли? Нижнее бельё, в конце концов? В сумке его не обнаружилось, но с другой стороны, не хотелось бы, чтобы кто-то трогал мои трусики.

Ладно, всё равно лучше, чем было пять минут назад, а возмутиться я могу и завтра. С утреца, чтобы кому-то жизнь мёдом не казалась. Схватив чёрную футболку, я направляюсь в ванную комнату смыть с себя напряжение этого дня. Если честно, я бы устроилась в этой огромной ванне, наполнила бы её пенкой, какими-то ароматными маслами, зажгла бы свечи и расслабилась. Но я не на курорте, так что быстро освежусь и спать.

Очень надеюсь, что Самойлов выспится, и завтра я получу ответы на свои вопросы, а лучше всего, если он отпустит меня домой жить дальше своей жизнью. Эта комната, бесспорно, шикарная, но я люблю свою, нашу квартиру и наш двор без охраны, шлагбаумов и подземной парковки.

На удивление после горячего душа я уснула быстро на мягком матрасе. А проснувшись, почувствовала себя на вершине мира в лучах осеннего солнца, пробивающихся через панорамные окна. Встав с кровати и широко улыбнувшись, поправляю своё спальное место и занимаюсь утренними процедурами, после чего надеваю леггинсы чёрного цвета и широкий трикотажный свитер, что прикрывает попу. Перед выходом из комнаты глубоко вдыхаю, мысленно посылаю себе терпения и сдержанности.

Едва оказавшись в коридоре, слышу доносящиеся из кухни голоса. Один точно принадлежит Самойлову, а вот второй — женский, мелодичный, даже немного писклявый. Выглядываю за угол и вижу статную девушку в чёрном костюме, состоящем из юбки-карандаша и приталенного пиджака с широким вырезом, который подчёркивает внушительную грудь. Ярко-красные пухлые губы, тёмные длинные волосы собраны в конский хвост, на носу очки «кошачий глаз» в чёрной толстой оправе.

Девушка замечает меня и то, как я осматриваю её. Из-за высоких каблуков она выше меня на полторы головы, и её надменный взгляд свысока меня немного напрягает: смотрит на меня, как на насекомое под ногами. Знаю я подобных девиц, обычно они приходят под руку с каким-то седым и пузатым дядей в нашу гостиницу, снимают номер на пару часов или на всю ночь и думают, что они очень важные люди, а на деле как одноразовые салфетки.

— Доброе утро! — вздёрнув голову, говорю я, и на меня резко оборачивается Самойлов, который до этого был увлечён какими-то бумагами.

— Доброе, — как-то задумчиво говорит, словно забыл о моём существовании.

Самойлов с девушкой стоят у кухонного островка, на котором два стаканчика с логотипом всем известной кофейни и пара папок разного цвета, бумаги одной из них, собственно, и изучает Самойлов. Девушка бросает последний взгляд на меня, с трудом скрывая свою неприязнь, и возвращает своё внимание к Марату.

Нет, ну что за отношение? Мы не знакомы вообще-то, откуда это выражение лица, словно ей лимонный сок дали выпить?

— Встреча в “Розалии”, в час дня, — обращается к Самойлову девушка. — В десять собрание, в двенадцать машина уже будет нас ждать, — продолжает верещать деловым тоном.

Услышав знакомое слово, я даже подбираюсь. Надеюсь, встреча у него не с моим боссом? Не хватало, чтобы Самойлов и в мою работу влез.

— Хорошо, — кивает Марат, кладёт бумаги в папку, закрывает её и, схватив пиджак со спинки барного стула у островка, надевает его.

Смотрю и понимаю, что он собирается уходить, а это значит, я опять остаюсь без ответов и, наверняка, запертой.

— Мы можем поговорить? — тут же громко выпаливаю.

Эта девица поворачивает голову ко мне, опять осматривает с головы до ног.

— Вам такси вызвать? — интересуется она и уже что-то нажимает на экране своего телефона.

Не знаю, как можно в принципе что-то делать такими ногтями, и как она себе глаза не выколола ими.

— Я не к вам обращаюсь, — отвечаю недовольным тоном и перевожу взгляд на Марата.

— У меня нет времени, — сухо бросает Самойлов, рискуя разбудить во мне ту бунтарку, которая начнёт разбивать всё, что под руку попадётся.

В несколько шагов преодолеваю расстояние до двери и встаю перед ними, закрывая собой выход.

— Значит, я могу идти? — смотрю на него с вызовом.

Самойлову явно подобное не нравится, особенно при посторонних, это видно по его лицу, потемневшим глазам и плотно сжатой челюсти.

— Нет, ты останешься здесь, — сквозь зубы отвечает он.

— Мы либо поговорим сейчас, либо ты меня отпускаешь сам, чтобы я в окно не вышла, — срывается с моих губ раньше, чем к языку подключается мозг.

Я не идиотка, никогда бы и не подумала выйти в окно с двадцать пятого этажа, но, судя по всему, эта угроза возымела на Самойлова эффект.

— Марина, — обращается к девушке он, продолжая испепелять меня взглядом серых глаз. — Подожди меня в машине.

— Мы опоздаем, нам нельзя задерживаться…

— Я сказал подождать меня в машине! — рявкает на неё так, что я сама вздрагиваю.

Ничего не ответив, лишь обиженно надув и так надувные губы, она отпихивает меня и спешно выходит из квартиры. Не успеваю опомниться, как меня хватают за локоть, больно впившись пальцами, и тянут к дивану.

Позволяю Самойлову отвести меня к дивану, словно капризного ребёнка. Хотя, вряд ли у меня была бы возможность не позволить, сил мне не хватит даже его пальцы от своего запястья отцепить.

— Ты заставляешь меня жалеть, что я тебя сюда привёз, — рычит, подтолкнув меня к дивану и нависая надо мной с грозным лицом.

— Ну так не надо было привозить, — пожимаю плечами и встаю на ноги, не собираясь разговаривать с ним, оставаясь внизу.

— Я сделал это для тебя! — рявкает так, что уши закладывает.

— Не надо на меня орать! — кричу ему в ответ, сжав кулачки от злости. — Я требую объяснений, а не половину вашего состояния!

— Объяснений, значит, — кивает со вздохом и, развернувшись, скрывается за углом коридора, чтобы вернуться через минуту с папкой в руках. — Вот твои объяснения, — бросает её у моих ног, словно кость собаке. — Внимательно прочитай и запомни, что я твой царь и бог. Ты больше шагу не сделаешь без моего ведома, смирись с этим и завязывай выносить мне мозг, пока я не разозлился, — от нервов у него даже лицо изменилось, исказив его красоту.

Полегче, Лина! Какая ещё красота? Стокгольмский синдром развивается?

— А то что? — вздёргиваю подбородок я.

— А то на цепь к батарее посажу, — абсолютно серьёзным тоном отвечает, и у меня даже дыхание перехватывает.

Сказать что-то ещё я не успеваю, Самойлов разворачивается и быстрым шагом выходит из квартиры, громко хлопнув дверью. Долго не раздумывая, я наклоняюсь за папкой, а открыв её, падаю без сил на диван.

Внутри находятся бумаги, подтверждающие его опекунство надо мной, и оформлено оно не вчера, как я думала, а семнадцать лет назад с согласия моей мамы, даже подпись её стоит. Другая бумажка подтверждает, что я невменяема и недееспособна, по этой причине Самойлову пришлось продлить опекунство.

— Бред какой-то, — бурчу себе под нос, смотря во все глаза на эти чёртовы строчки.

Я бы подумала, что эти бумаги для меня, только, фэйк, напечатанный на компьютере, если бы не куча подписей и печатей. Но как такое возможно? Если всё официально, то как я в университет поступила, и, тем более, как невменяемого человека взяли на работу?

Не понимаю, почему семнадцать лет не нужна ему была, а сейчас, когда я взрослая сформировавшаяся личность, он решил, что я нуждаюсь в опеке?

Почему, раз он не просто работодатель мамы, не приходил к нам в гости, не показывался мне на глаза и не проявлял свою чёртову опеку, когда я была ребёнком?

Зачем забирать меня против воли? Запирать в своей квартире и вести себя со мной так, словно я ему что-то должна? Или я как-то перед ним провинилась?

Эта папка только вопросов прибавила, и легче мне не стало. Ясно одно — никто меня домой возвращать не собирается. Теперь мне остаётся выбрать для себя метод проживания с Самойловым: либо я буду выносить ему мозг, как он сам говорит, и требовать, чтобы меня отпустили домой, либо смирюсь, что навряд ли. Я могу только вид сделать, что смирилась, и утихомирить его бдительность.

Да, так и сделаю. Буду максимально его игнорировать, из комнаты своей не выходить, от еды откажусь. Нет, покушать я люблю, лишать себя этого удовольствия не буду.

Как вспомню, что я отдала этому человеку свою девственность на этом самом белом кожаном диване, так волосы на затылке дыбом встают. Даже самой с трудом верится, что мы с ним переспали. Тогда я и думать не могла, что окажусь в этом доме снова, и не просто маму подменить или в качестве гостя, а как пленница.

Кстати об этом, я не слышала, чтобы Самойлов дверь на ключ запер. Возможно, я могу и выйти, домой поехать, запереться там. Что он сделает? Дверь выломает? Не совсем дикарь ведь.

Подхожу к входной двери, хватаюсь за ручку, нажимаю и толкаю. Открывается. Но едва я высовываю голову, как передо мной встаёт охранник под два метра ростом.

— Что-то случилось, Каролина Павловна? — спрашивает лысый мужчина в чёрном костюме и такого же цвета водолазке под пиджаком. Ночью, наверное, только его голову видно.

— Меня держат здесь против воли, — отвечаю, скрестив руки на груди. — Поможете сбежать? — понизив голос, я подаюсь вперёд.

— Лучше вернитесь в квартиру, для вашей же безопасности, — говорит он и сразу поджимает губы.

Кто-то сказал лишнее?

Что с моей безопасностью? Что-то случилось, и я об этом не знаю? Вроде, ничего не происходило, кроме аварии, в результате которой погибла моя бабушка, а мама оказалась в больнице. У меня никаких проблем не было и нет, спокойно работала в гостинице на ресепшене вместе с Юлькой. Иногда в выходные дни гуляли по торговому центру, но в основном я готовилась поступать в магистратуру. Не хочу всю жизнь работать портье в надежде выслужиться до администратора гостиницы. У меня была абсолютно спокойная и мирная жизнь, так что же случилось такого? Что сподвигло Самойлова притащить меня к себе и запереть в четырёх стенах?

Ладно, не четырёх, квартира будет побольше, чем загородный дом. Два этажа, пять спален, почти в каждой своя ванная комната, не считая общей, кабинет Самойлова, размером как две моих комнаты. Гостиная есть и на втором этаже, правда, скромнее, чем на первом, ведь здесь поместились открытая кухня с островком, столовая и зона отдыха с диваном, журнальным столиком и телевизором во всю стену. Я и не знала, что такие существуют. Так что грех называть эти хоромы четырьмя стенами, Лина.

— Мне угрожает опасность? — прищурившись, спрашиваю охранника.

— Да, — отвечает, даже головой не пошевелив, только рот двигается, как у робота. — Вы рискуете быть прикованы цепью к батарее, если слушаться не будете, — ошарашивает меня этими словами.

А ты уже надумала себе бог знает что, Лина.

Не найдя, что ответить, да и смысла вымещать свою злость на подчинённого Самойлова нет, я захлопываю дверь перед носом охранника.

Лина, спокойно, держи себя в руках, ничего не разбивай и не ломай, — мысленно себе говорю, но руки так и чешутся. Нужно чем-то себя занять, например, пошариться в вещах Самойлова, выяснить чем живёт и какие у него грехи, чтобы знать врага в лицо. Жаль, я не знала, что за мной наблюдают со всех уголков дома, и мой обыск не останется незамеченным.