Полезный Груз

Владимир Романовский

Эта сага написана в стиле реалистической фантастики. Это совершенно новый жанр, не похожий ни на какие предыдущие жанры. Герои и героини – настоящие люди, и события, происходящие с ними – настоящие события. Для взрослых.

Рассказ третий. Горная Земля

Звонок из Ист-Лондона. Звонок из Йоганнесбурга. Звонок из Претории. Все обеспокоены. Ничего, полезно иногда. Не будут спать на местах.

Пицетти обмахнул белоснежным платком лысину и пригладил каштановые кудри над ушами и на затылке. Подумал, достал щетку из портфеля, и расчесался. Махнул официантке, и она в хорошем темпе соорудила ему следующую порцию утреннего кофе. С моря должен был дуть утренний бриз, но не дул. Штиль. Благословенная Атлантика, омывающая с пользой четыре континента, решила взять выходной. Если повернуть голову направо, видна Столовая Гора. Слева — остановка троллейбуса. Шеренга кандидатов в пассажиры. Люди, спешащие на службу. Скопище нашответов у светофора. Мелодично заиграла связь. Из комплекса в Горной Земле.

— Да?

— Бота говорит. Вы скоро прибудете, господин Пицетти?

— Через час примерно.

— Дело в том, что я здесь с Доувером…

— Да, я знаю. И что же?

— Доувер…

— Доувер подождет, не велика птица.

Пицетти выключил связь и безмятежно улыбнулся. Отличный кофе. Отличное утро. Прекрасное настроение.

Он встал, положил под блюдце купюру, потянулся, и неспешным шагом направился в некрасивый, слишком функциональный, без исторического налета, и тем не менее легендарный порт. Легендарный во всех частях света.

Слева по ходу обнаруживалась гряда сувенирных лавок, и Пицетти зашел в первую попавшуюся, просто так. Осмотрев внимательно полки и витрины и выслушав приветствия радушного хозяина — тощего пожилого представителя племени Банту, с красноватыми глазами и желтыми зубами — Пицетти остановил выбор на шляпе, сделанной не из картона, а из искусственных шелка и замши, широкополой, с роскошным белым панашем. Имелось в виду, скорее всего, начало восемнадцатого века. Пицетти потрогал панаш рукой — синтетика, но все равно забавно. Хозяин тут же предложил ему пластиковый пакет с ручками, синим якорем, и красной надписью на непонятном языке. Упаковав шляпу и получив деньги, хозяин сразу потерял к клиенту всякий интерес.

Штурман, положив ноги на борт катера, читал какую-то книгу.

— Что читаете? — спросил Пицетти.

Штурман снял солнечные очки, убрал ноги с борта, и сказал:

— Лескова, господин Пицетти.

— А, да? Эта… нет, не подсказывайте… «Леди Макбет?»

— Да.

— Нравится?

— Страшная дама. С такой лучше не встречаться.

— Неприятная баба, согласен.

Пицетти окинул взглядом порт. Мигают неоновые рекламы, ярко горят лампы в трех кафе, под навесом ресторана по причине давешней утренней прохлады включены обогреватели. Какая-то дама спорит с официантом, хочет сесть не далеко, но и не близко от обогревателя. Дама толстая. К самому пирсу подъезжает нашответ, останавливается диагонально, перегораживая собой пирс, и из него выходит еще одна толстая дама в легком цветастом платье. Она с сомнением смотрит на положение нашответа, подзывает какого-то грувеля из местных портовых рабочих, и просит его поруководить ее усилиями, считая, что имеет на это право. Сама садится обратно в нашответ и начинает его ворочать туда-сюда, стараясь поставить его параллельно линии пирса, и ближе к краю, чтоб был проход, иначе ей дадут штраф. Грувель дирижирует, выставляя вперед ладонь, затем призывно кивая, затем ладонь опять выставляется, сигнализируя.

Когда-то давным-давно на каком-то пологом нигерийском склоне росло дерево. Лет тридцать росло, наращивая стволовые круги. Гнулось от ветра, нежилось на солнцепеке, омывалось дождем, позволяло сидеть на себе — птицам ли, птеродактелям ли, кто знает. На свету, как положено, принимало в себя углекислый газ и выдыхало кислород. Тридцать лет. Потом свалилось. Потом его засыпало. Проходили столетия, тысячелетия, миллионолетия, но солнечная энергия, накопленная деревом, сохранялась, согласно Теории, даже в той жирной черной жиже, в которую дерево преобразовалось. Сейчас вся эта энергия уходила на потуги толстой дамы поставить свой драндулет у пирса в соответствии с дурацкими правилами. Дама понятия не имела ни о дереве, которое росло на склоне, ни даже о тех людях, которые сейчас, в данный момент, загибались от тоски, ужаса, скуки, пищеварительных сбоев, облучений, и недостатка солнечного света и тепла на Ганимеде, где нет ни умиротворенной Атлантики, ни эффектных прибрежных пейзажей, а средняя годовая температура в любой точке поверхности составляет сто сорок градусов ниже нуля. Узнать об этих людях не составляет труда, нет никаких секретов, помимо очень специальных. Но дама ничего узнавать не собирается, ей это не нужно. Как не нужно было вникать в подробности — молодой мордатой племяннице средневекового барона, чьи крепостные жили в пологолодной скуке всю жизнь, не видя света, не зная радости, пока она играла в жмурки с равными на солнечной лужайке и задумывалась в основном о том, кто к кому какие нежные чувства питает.

— Поедем, штурман, — сказал Пицетти, садясь на кожаное сидение.

Штурман включил мотор, полавировал между судами и лодками, и пошел вдоль живописного берега на хорошей скорости.

Снова заиграла связь.

— Ну, что еще? — спросил Пицетти.

— Доувер явно нервничает.

— Что ж я, телепат, что ли, буду его на таком расстоянии утешать? Дайте ему успокоительных капель.

— Он очень нервничает, — нервно сказал Бота.

— Бота, возьмите себя в руки, — веско сказал Пицетти. — Иначе я вас уволю, Бота.

Нервные какие все стали.

Через двадцать минут штурман снизил скорость и не очень лихо (Пицетти не любил, когда лихо) повернул к берегу. Пицетти соскочил на одинокий причал, некоторое время смотрел вверх, на впечатляющий подъем, а затем, сунув руки в карманы белого плаща, помахивая пакетом с исторической шляпой, двинулся к лифту.

Осваиваясь, хозяева Горной Земли нашли, что у лифта этого (давно заброшенного в ту пору) — большой потенциал, и восстановили его, и даже модернизировали. Помимо прибытия и отбытия официальных и полуофициальных лиц на территорию, никаких других применений лифту не находилось.

После стремительного подъема на почти километровую высоту, двери лифта открылись плавно, бесшумно. Пицетти заступил в тускло освещенный коридор, прошел по нему двадцать метров, и оказался на террассе, где его уже ждал вуатюр — не нашответ какой-нибудь сраный, а самый настоящий шестиместный люкс, переделанный из армейского джипа. За рулем сидел сам толстый, белобрысый, потеющий Бота. Не послал шофера, сам приехал. Пицетти сел рядом и хлопнул дверью, и Бота быстро погнал вуатюр по серпантину вниз.

— Нельзя ли помедленнее, — сказал Пицетти.

Бота вздохнул, но скорость снизил.

Пицетти залюбовался видом. Горная Земля, освещенная диагонально солнцем, выглядела с этой точки обзора сказочным королевством. Вблизи хуже. Вблизи сразу выявляются — назначение некоторых построек, прямоугольность и прямолинейность, неудачные сочетания природы и благоустройства. А отсюда даже промышленный комплекс, увенчанный двумя нефтяными вышками, ласкает глаз.

— Сколько же они все-таки добывают нефти? — спросил Пицетти непринужденно.

Бота искоса глянул на него.

— Не очень много.

— Но им хватает.

— Да.

— И на пластмассу, и на медикаменты, а сопутствующий газ перекачивается сразу… — Пицетти влгляделся. — … на фертилизаторные нужды… Молодцы, ничего не скажешь. А фермы где? Там, за холмом?

— Да.

— Кто бы мог подумать. «Непропорционально».

Слово «непропорционально», устаревшее, глуповатое, употреблялось нынче применительно в основном именно к Горной Земле. Когда-то журналисты пытались прилепить этой полу-автономии ярлык вроде «Земля Второго Шанса», но у них ничего не вышло. А вот «непропорционально» — прочно укрепилось. Все здесь было именно непропорционально — наказания за проступки (смертная казнь), дисциплина (жестокая), процент белых (слишком высокий по любым меркам, чуть ли не половина), непримиримый закон, согласно которому новорожденные дети отбирались у матерей и определялись в приюты вне территории Горной Земли, и многое, многое другое.

— Двенадцать тысяч?

— А? — переспросил Бота.

— Население. Двенадцать тысяч?

— Около того.

— Не нужно грустить, друг мой. Посмотрите, какой чудесный день вокруг. Вы прекрасно водите, Бота.

Бота вытер пот со лба — рукавом, не платком.

Трехэтажное здание муниципалитета автономии построено было в стиле псевдо-барокко и радовало глаз. Уютный кабинет — с замысловатым узорным архитравом по периметру, с массивным дубовым столом, с книгами и бронзовой лампой, еще неделю назад принадлежал Директору Связи. Пицетти занял кабинет — как говорили знающие люди, временно.

— Временно, уверяю вас, Бота, — сказал Пицетти расслабленным голосом. — Я ведь всего лишь легионер. Понадобилось произвести чистку кадров, и никто не хотел этим заниматься, поскольку все знают, что тот, кто людей увольняет, тот сам будет уволен по завершении процесса. Пригласили меня со стороны, поманили сдельной оплатой. Авансом дали столько, что если бы кто-то узнал, сделалась бы революция. Обещали заплатить столько же по окончании, если не будет накладок. Дали доступ к любой документации, а кого именно следует увольнять — не сказали. Кого назначать — тоже не сказали. Разберись, Пицетти, поимпровизируй. Ну и духота!

Он шагнул обратно к двери, высунулся в приемную, и сказал пожилой, добросоветстной секретарше:

— Будьте любезны, кондиционер включите.

— Где? — подобострастно вскинулась секретарша, боясь не так понять. — Здесь?

— Нет, на улице.

Пицетти прикрыл дверь, прошел к столу, вытащил из пакета шляпу с панашем, и водрузил ее себе на голову. Перо опустилось вниз и закрыло ему один глаз. Он не обратил на это внимания, и уставился незакрытым глазом на Боту.

— Доувер парится наверху, в общей? — спросил он.

— Да, — сказал Бота.

— Ничего, пусть еще посидит. Нужно утолить жажду.

Он подошел к миниатюрному холодильнику и вытащил из него бутылку.

— Шпатен, — сказал он одобрительно. — Пусть. Скажите, Бота, вам нравился ваш бывший Директор Связи?

— Э…

— Вы не были против, когда я его уволил?

— А…

— Ничего. Ко всему привыкают. Наверное, у него много было материалов на вас лично? На всякий случай?

— Э…

— Были материалы, были. И многое он грозился унести с собой.

— В целях публикации? — отважился спросить Бота, поскольку этот вопрос его очень интересовал. И тут же прикусил язык.

— Уж не знаю, — Пицетти пожал плечами, отпивая из бутылки. — Но публикаций, конечно же, не будет. Какие еще публикации!

Бота помолчал некоторое время, а затем решился уточнить:

— Вы уверены, господин Пицетти?

— Да. Как только он попытается связаться с публикаторами, так сразу — бада-бинг, бада-бум. Или — как это у вас здесь говорят? — белагра.

— А кто?…

— Это зависит от того, на чьей территории он будет в момент попытки что-то публиковать. Если у русских, они его «ликвидируют», если у американцев, они его «исчезнут», если у китайцев, то будет «его потенциал реализован без остатка». Публикации о том, что у вас тут делается, никому не выгодны. Впрочем, это не ваше дело, Бота. Я хотел тут с вами посоветоваться по одному щекотливому вопросу… Не возражаете?

— Да, пожалуйста.

— Скажите, что мне делать с вами лично, Бота? Что-то вы от меня скрываете. Уволить вас или оставить? Или сперва разобраться, а потом уволить? Я бы мог переспать с вашей женой, и она бы мне все поведала, но баба она ужасно противная, из тех, которых обслуживать нужно. Я не люблю обслуживать. Я люблю лежать на спине, и пусть меня обслуживают. А скажите, Бота, вот к примеру… — он помолчал, поправил шляпу, и снова помолчал. — Сюда, в автономию эту вашу, поступают только репейники с пожизненными сроками? Или всякие есть?

Бота, багровый, молчал насупленно.

— Нет уж, отвечайте, пожалуйста, — строго сказал Пицетти.

— Всякие есть. Но в основном с пожизненными, — сказал Бота, не глядя на Пицетти.

— И каждый должен выполнять какую-то работу?

— Да.

— А назначает его на эту работу департамент президента автономии?

— Да, если петицию не подаст, что он, мол…

— Ну, ну?

Бота вдохнул и переместил вес тела с одной ноги на другую.

— Если прибывший подает петицию, что он может приносить пользу Горной Земле в качестве, отличном от того, которое ему департамент определил… — сказал он.

— А петиции рассматриваются?

— Да. — Бота подумал. — Именно таким образом у нас здесь и оказался… агрегат переработки. Один из прибывших был инженер, а другой был физик.

— Ах вот оно что. Понимаю. Странно, что мне об этом не сказали раньше. Налоги Республике автономия платит?

— Э… нет. То есть…

— Переработка все окупает. Понимаю. Нынче уже знают, что не так это опасно, как раньше думали. В былые времена упрятали всю эту механику в горы, подальше, чтоб не пугала. А теперь переносить — лень. Да и незачем. Горная Земля вполне справляется, качает этот самый гелий-двадцать в Республику и к ее, Республики, содедям. А проститутки у вас тут есть?

— Э… Да.

— Легальные?

— Да. — Бота помолчал, увидел, что Пицетти ждет продолжения, и продолжил. — У нас тут больше мужчин, чем женщин…

— Насколько больше, кстати?

— Ненамного. На какие-то четыре, что ли, процента.

— Терпимо. Ну вот что, Бота… Зови Доувера сюда, пора с ним говорить, пора. Соскучился он там, небось.

Бота вытащил связь и передал пожелание.

— Да, вот еще что… — Пицетти снял шляпу, оправил перо, и протянул Боте. — Наденьте, пожалуйста.

Бота отпрянул.

— Нет уж, вы наденьте! — жестко приказал Пицетти. — А то ведь, знаете ли, у меня все документы есть, поищу да и найду, на чем вы себе тут руки нагрели.

Бота надел шляпу.

— И стойте возле стола, вот так. Хорошо. Вообще, конечно же, коррупция — двигатель… не знаю чего, но как-то без нее неуютно было бы, наверное. Вот к примеру — Горная Земля. Мечта всех репьев с большими сроками. Но не всех сюда берут, не всех. Ведь только двенадцать тысяч человек здесь. А по тюрьмам сколько болтается нынче? Поэтому люди, которые сюда попадают — они вовсе не случайные, а сумевшие вовремя кому-то угодить. Тоже самое с лотереей на полеты в Пространство. Не всем охота тянуть срок, и даже в Горную Землю не всем охота, если на всю жизнь. Пейлоуд обещает отмену срока и деньги. Есть, правда, и опасности, но прикидывают люди — лучше опасности, чем, скажем, пятьдесят лет сидеть. И, конечно, у кого на воле есть связи, организовывают раздачу вознаграждений… тем, кто лотереей заведует. Не без того. Возможно дают аванс, и обещают гонорар, когда станет известно, что кандидат прошел все стадии и не попал в отсев…

— Не совсем так…

— Шляпа вам очень идет, Бота.

Доувер вошел в кабинет чеканной походкой и подозрительно посмотрел на Боту.

— Доброе утро, капитан, — Пицетти улыбнулся. — Присаживайтесь, поговорим.

Доувер коротко поклонился и сел в кресло, держа спину прямо. Одну руку он очень точным движением опустил на подлокотник. Вторую положил на колено.

— Итак, позавчера в Центре Подготовки имел место неприятный инцидент. — Пицетти присел к столу, поставил на него бутылку с пивом, и придвинул к себе ноутбук. — Весьма неприятный… — Он поднял голову и строго посмотрел на Боту. — Легкомысленный вы, Бота. Я не одобряю ваш выбор головного убора. Выйдите и подождите там, поговорите с секретаршей. Вернитесь! Шляпу снимите и положите на стол. Вот так. Благодарю. Идите.

Весь красный, Бота поспешно ретировался. Пицетти подождал, пока дверь за ним закроется.

— Я тут, капитан, просмотрел некоторые документы, — сказал он, усаживаясь поудобнее и глядя в планшет. — Понимаю, что я не Директор Связи, а всего лишь временно исполняю его обязанности. Но я у вас прямо спрошу — это лично вы с предыдущим директором заключили соглашение? Или же в этом деле еще кто-то замешан?

— Я не понимаю вас, господин Пицетти.

— Жаль. Ну, что ж, по порядку. В Центре Подготовки идет эксперимент. Идет уже два года. Поскольку на Ганимеде постоянно пробуются новые технологии, которые могли бы удешевить и ускорить добычу и доставку, новых людей нужно туда засылать постоянно. Но это должны быть люди уравновешенные. Спокойные. К сожалению, не все, попадающие в Центр Подготовки, таковыми являются. Психологи ошибаются на каждом шагу. И возникают конфликты — по пути к Ганимеду, на Ганимеде, по пути обратно. Конфликты эти опасны — для всех. Поэтому было решено добавить к подготовке еще один этап — еще одна попытка выявить людей, склонных к конфликтам. Так?

— Вам лучше знать, господин Пицетти.

— Капитан, не нужно иронизировать. Вы человек военный, у вас плохо получается. Ирония — слишком тонко. Военным положено говорить саркастически, а не иронично. Даже очень умный военный всегда должен изображать в быту некую степень туповатости.… Стало быть, после общей подготовки отобранные экипажи водворяются в бункер на шесть недель, связь только электронная. Еда — те же консервы, что и в полете. Гигиена — та же, те же жерла вместо душа, те же фильтры для очистки воздуха и воды. Экипажи учатся управляться со всем этим. Их, экипажей, на этом этапе три штуки. Раз в неделю всем членам экипажей предписано принимать снотворное, в назначенный день и час. После приема они спят двадцать часов. Им объясняют, что это необходимо организму для расслабления и отдыха, иначе они все загнутся. Перед последним приемом снотворного им говорят, что во время сна их перенесут на кораблик, и проснуться они уже в Пространстве. Это необходимо — чтобы перегрузки, связанные со стартом, не сказались на здоровье. Так?

Капитан не ответил.

— Просыпаются они на кораблике и следуют инструкциям. Инструкции, как я понимаю — не выходить из первого и второго отсека первые две недели полета. То есть, не выходить в крутилку. Потому что крутилка не включена. А гравитация якобы обеспечивается ускорением, хотя это, конечно же, чепуха. В этот момент экипаж состоит из десяти человек. У них нет повода не верить тому, что им сказали. Они убеждены, что они в Пространстве, в то время как на самом деле им показывают фильмы о полете через Пространство, и следят через скрытые камеры, чтобы не было конфликта. Еще через две недели экипаж принимает очередную дозу снотворного, и в спящем виде их переносят из муляжа в настоящий кораблик. Всех, кроме двух, в которых наблюдатели заметили наибольший индекс конфликтности. Просто кивните — да или нет.

Капитан выдержал паузу и кивнул.

— Отлично, — сказал Пицетти, радуясь. — До позавчерашнего дня не было ни одного случая, когда кто-то из членов экипажа не принял бы снотворное. Так, капитан?

— Да, — сказал Доувер.

— Но вот позавчера оказалось, что сразу два члена экипажа снотворное не приняли. И когда они лежали в… как называются эти… гробы?…

— Компартмент Два-Три.

— Когда они лежали в своих компартментах два-три, и за ними пришли милые, ничего не подозревающие служащие, чтобы волочь их из муляжа на кораблик, эти двое их ждали. Служащих, конечно же, сопровождала охрана из трех человек. Чем и воспользовались бодрствовавшие, и отобрали у охраны автоматы. Выйдя из муляжа, они побежали… Куда? К джипам?

Капитан промолчал.

— Нет, не к джипам. Они побежали к вертолету. Который оказался рядом. Удобно, не правда ли? На вертолете этом прилетел в Центр наш бравый Бота, дабы лично проследить, как взлетает кораблик. — Пицетти пошарил в базе данных ноутбука. — Да. Побег им почти удался. Охрана стояла сонная по два человека на уровень, а на поле вообще никого не было. Но присутствовали вы, лично, и оказались на высоте. Два точных выстрела из пистолета. Ни тот, ни другой не смертельны — вы хорошо стреляете, капитан. Затем, возможно из сострадания, вы кинулись к ним, а дурак Бота стал зачем-то включать связь, и из-за его дурацкой манеры — чуть что, с кем-то связываться — ситуация вышла из-под контроля. Так?

— Ситуация не вышла из-под контроля.

— Нет? — Пицетти улыбнулся. — Капитан, расскажите мне все на чистоту. Не хотите? Хорошо. Я скажу, что в этой истории заинтересовало меня лично. Идёт? Значит, так… В правилах написано, что в случае любого проявления конфликтности, на любом этапе подготовки… подчеркиваю — на любом этапе… конфликтующий отправляется обратно… как это они здесь называют? В тутумник. Никаких исключений. И все бы ничего! Подумаешь — два негодяя имели наглость не принять снотворное, когда им было ясно сказано, что принимать нужно. Все это время они притворялись овечками невинными… — Он поднял голову и внимательно посмотрел на Доувера. — Ведь так? Инцидентов не было с этими двумя?

— Не было, — твердо ответил капитан.

— Хорошо, допустим не было. Сомнительно, но пусть. В общем, взбунтовались они. Обратно их в тюрьму! Остальных — на Ганимед! В конце концов, последняя стадия подготовки как раз и предполагает выявлять то, что она выявила! Но, странное дело, обратно в тюрьму отправляется только один человек. А второй… э… энсуржан… возвращается в Центр Подготовки, судя по документам. Как бишь его? — Пицетти вперился в экран. — Нил Дубинский. Нила не отослали досиживать пожизненный срок, то есть, пошли против правил и этим поставили под угрозу все… э… производство. Это меня заинтересовало. Я еще покопался во всем этом, связался с некоторыми моими знакомыми… весьма неприятными типами, капитан… и выяснил — это непредставимо! неслыханно! Оказывается, Нил Дубинский был привезен в Центр не из тюрьмы, а прямо отсюда, из Горной Земли! И ни в какой лотерее не участвовал, и никто из-за него не марал душу взятками. Посмотрел я его досье — знаете, мне часто приходится выступать в суде от имени разных казаностровых… Но послужной список Нила даже меня шокировал. Невероятное количество взломов, ограблений, грабежей, убийств — доказанных, капитан. И тем не менее его принимает Горная Земля, а затем — невероятно — он попадает в Центр Подготовки. Что же это — везет ему так, Нилу? Нет, подумал я, тут не Провидение, тут явно чья-то вполне осязаемая рука. Протекция. И я понял, что, когда вы тут договаривались с моим предшественником… вы ему поручились… что Нил как никто другой справится с заданием и пометит вам этот самый пресловутый Регион Повышенной Концентрации, или как его там. Я не ошибся? А, капитан?

Лицо Доувера ничего не выражало. Пицетти кивнул.

— Целеустремленный вы человек, капитан. Вы мне нравитесь. Итак, Нила балуют, делают ему поблажки… Посмотрим… — Он снова вперился в экран. — Родился двадцать пять лет назад неподалеку от Претории, в бедном поселке… фургоны… Отец — канадец, предки украинцы… католик. Мать из местных белых… с французскими корнями… Посещает школу… В одиннадцать лет бежит из дома… из хутеня, как у вас тут говорят… В пятнадцать лет первое зафиксированное ограбление… В восемнадцать лет первый срок… А, вот оно. Армия. Два года в специальных войсках…. — Он поднял голову и улыбнулся. — Коллеги, стало быть. Но служили вы в разных местах, и не встречались. Вопрос. В правилах строго-настрого запрещается помещать в один и тот же экипаж людей, проходивших когда-либо по одному и тому же делу. К примеру, если два человека грабят банк, то содержать их вместе в Центре нельзя. Понятно, почему. Но к Нилу в группу определяется некто Ридси, она же Юридиси Камбанеллис. Имя которой значится в двух ограблениях вместе с именем Нила. Умасливаете кандидата? А может, он сам вас попросил?

Капитан отрицательно покачал головой.

— Правильно, — сказал Пицетти. — Не мог он вас попросить. Вы ошиблись — до прибытия в Центр Нил Дубинский и Ридси никогда не встречались.

Капитан нахмурился.

— История типичная, — объяснил Пицетти. — Какая-то молодая романтическая особа, родившаяся в невероятно богатой семье, решила, что в мире все скучно и обыденно. Ей захотелось острых ощущений. Она познакомилась с Нилом, и вместе с ним совершила несколько налетов. С поличным никого не поймали, но улик собрали достаточно, чтобы выписать ордер на арест. И вот адвокат, нанятый родителями особы, явился в тюрьму, где сидела Ридси и предложил ей взять ответственность на себя, а в награду ей сбавят изначальный ее срок. Ридси согласилась. Потому и проходит по одному делу с Нилом. Плохо работаете, капитан.

Он взял со стола шляпу и некоротое время ее рассматривал и вертел.

Что он тянет резину, подумал Доувер. Ведь явно он все решения принял еще до того, как меня увидел. Чего ж измываться над человеком? Ну, понятно, Дубстера он отправит обратно в тутумник, а меня? Только бы не начал копать дальше. Поскольку предыдущая выходка Дубстера не шибко глубоко спрятана, а этот Пицетти — парень ушлый, найдет. Что он решил? Уволят меня? Переведут? Да говори же, сволочь. А как я промахнулся с этой Ридси! Почему не проверил? Почему доверился Уилсону? Уилсон — известный дурак.

— Вы женаты, капитан?

— Э… женат.

— Вы дали Нилу задание, — сухим, строгим голосом сказал Пицетти. — Ему следует застолбить территорию. Ни о каких упомянутых вами датчиках речи нет. Любые датчики тут же засекут все заинтересованные стороны.

— Это специальные датчики… Возможно, вас не проинформировали…

— Перестаньте, капитан. Нил Дубинский должен прибыть на место и зафиксировать координты. От руки. На клочке бумаги. И привезти зафиксированное сюда. Вот в этот кабинет. И он выполнит это задание.

— Он…

— Потому что сопровождать его будете вы лично, капитан. Как раз в этом и состоит мое решение относительно вас. Не нужно смотреть на меня такими глазами. Будь вы одиноки, я бы еще подумал. Но вы человек семейный, и поэтому сделаете все так, как вам велено. Не в бега же вам отправляться! Трое детей. Следующий рейс на Ганимед — ваш. Надеюсь, вы не очень конфликтный человек. Счастливого пути.

Доувер встал, оправил куртку, некоторое время смотрел в пол, а затем перевел взгляд на Пицетти.

— Работа у вас опасная, господин Пицетти.

Пицетти отхлебнул пива.

— Наверное, — сказал он. — Помню, я только начинал, дело было совершенно пустяковое. Пришел я на хутень к человеку, которого мне предписывалось защищать в суде. Мне показали — он в ванной. Иду в ванную. Над ванной два крюка, с них свисают трупы, головами вниз. Шеи перерезаны, кровь течет в ванну. Крышка унитаза закрыта, сидит мой клиент, поглядывает на трупы, и жрёт пиццу. Захватывает, знаете ли, двумя пальцами треугольник пиццы, и откусывает кусок. А я даже глазом не повел. Обсудил с ним подробности. — Он еще отхлебнул пива. — Меня таким образом проверяли, наверное. Ну, знаете, мафиозная психология — струхнет парень, обоссытся, или выдюжит?

Пицетти подошел к холодильнику, вытащил следующую бутылку пива, сел в кресло, и закинул ноги на стол.

— Человек вы совершенно понятный, капитан. Личная выгода вам всегда дороже любых принципов. Будете проходить через приемную, скажите секретарше, чтобы ручку в кондиционере подкрутила.

Светило солнце. Добравшись до Кейп-Тауна, Капитан Доувер зашел в первый попавшийся бар и просидел в нем до темна.

Двое мужчин, один явно портовой рабочий, в грязной джинсовой куртке, заляпаных краской штанах, и строительной обуви, другой служащий, в галстуке, спорили о предстоящих выборах.

— Нет, — говорил служащий, — Ривьера заботится о благе всех граждан. Он наверняка найдет способ…

— Ничего он не найдет!… — возражал рабочий.

–… найдет способ приструнить зажравшихся гадов в Пейлоуде!

— Они ему платят, эти гады, — горячо сказал рабочий, прихлебывая. — Ты что, грувель, вчера на свет родился? Платят они ему!

— Ривьеру не подкупишь! Сколько можно! Это ж они опять поднимут цены на электричество, и спишут все на дороговизну доставок гелия-двадцать. Эти доставки вообще ничего не стоят, это все придуманные цены, с потолка.

— Это верно, — согласился рабочий. — И они придумали ездить на Ганимед специально, чтоб дороже было. На Луне этого гелия навалом, можно просто зачерпывать ковшом. Но Ривьера ничего не сделает, вот увидишь.

— Сделает. Ты знаешь, какой у меня счет за электричество был в прошлом месяце? У меня четыре кондиционера. Жена недавно родила. А что будет в жаркий сезон?

Еще вчера Доувер не обратил бы внимание на спор этих двух. Теперь он слушал — и было ему тоскливо. Вас бы послать на Ганимед, бараны, подумал он. Узнали бы, как дешевы доставки. Ему подумалось, что если он выпьет еще стакан или два, то непременно ввяжется в беседу, после чего сделается драка, и этих двоих госпитализируют. Приедут репортеры. Нужно идти на хутень, от греха подальше.

Выйдя на улицу, он твердой походкой проследовал к набережной. Тут и там шастали нашответы, пешеходов было меньше. Фонари светили тускло, и Юпитер в темном небе виден был отчетливо. Будь у капитана с собой полевой бинокль, можно бы было направить его на Юпитер и разглядеть четыре светлые точки по соседству, одна из которых — Ганимед.