Лед и алмаз

Роман Глушков, 2011

После пяти лет скитаний по Пятизонью бывший военный вертолетчик, а ныне преступник и дезертир Геннадий Хомяков по кличке Алмазный Мангуст наконец-то арестован. Из-за своих феноменальных способностей он попадает в секретный научно-исследовательский центр «Светоч», где его начинают подвергать изматывающим, бесчеловечным экспериментам. И когда во время очередного опыта происходит технический сбой, Хомяков без раздумий пользуется моментом и убегает от своих истязателей. Скрываясь от погони, он отправляется в Новосибирск, где у него есть шанс отыскать разгадку своего феномена. Однако на пути у него стоит как «Светоч», так и могущественная третья сила – таинственный и жестокий Умник. Удастся ли Хомякову раздобыть то, что сможет вернуть ему нормальный человеческий облик и свободу, открыть для него выход из Зоны? Трудно сказать, ведь нынешняя зима в Новосибирске свирепа как никогда, и Алмазному Мангусту уготованы такие испытания, которые даже в кошмарах не снились покорителям Северного полюса и Антарктиды…

Глава 4

Мороз и солнце; день… не лучший, сказать по правде. Хотя нынешней зимой мне вряд ли выпадало более радостное и погожее утро.

— Забыл вас предупредить, — сказал Тиберий Свистунов, переводя дыхание и откашливаясь после телепортации, которую все мы только что пережили. — Читал вчера штабные сводки погоды. И в них было сказано: этой зимой под Новосибирским Барьером выпало доселе небывалое количество снега. Не помню его уровень в числах, но счет идет на метры. Почти все разломы и щели, кроме самых глубоких, засыпаны доверху. Так что надо быть особенно осторожными и не заходить без нужды на неутоптанные участки локации.

— Как будто на утоптанных безопаснее! — проворчал я, озираясь по сторонам. И, вопреки опасениям, не наблюдая поблизости ни единой — как живой, так и биомеханической, — души.

— Зато здесь солнце чаще бывает! — заметил приободренный Жорик, глядя на загорающуюся над заснеженной пустошью багровую полосу восхода. После чего, зябко передернув плечами, добавил: — Хотя, что ни говори, а на острове было потеплее.

— Кому как, — возразил я, испытывая несказанное удовольствие от обретения настоящей зимней одежды и обуви. — Побегал бы ты с мое голышом по бурану, посмотрел бы я, сколько бы у тебя осталось «теплых» воспоминаний о юге. Нет уж, Черный Джордж, благодарю покорно: лучше я буду свободным человеком в Сибири, нежели рабом чистильщиков в Крыму.

Томясь в застенках «Светоча», я был лишен возможности видеть солнце. Но этот наблюдаемый мной впервые за долгое время восход не доставил мне никакой радости. Я уже почти забыл, как выглядят нормальные, не искаженные мутью Барьера восходы и закаты, луна, звезды… Живя в обычном мире обычной жизнью, я не то чтобы слишком часто и с охотой любовался небесными светилами. Правильнее сказать, я их попросту не замечал. Светят, греют, движутся, и ладно — чего с них еще взять? Однако, когда между ними и мной навис купол Барьера, тут-то и выяснилось, насколько, оказывается, сильно я привык к солнцу, луне и звездам. И как тоскливо становится на душе, когда понимаешь, что, возможно, тебе больше никогда их не увидеть…

После гиперпространственного перехода нам по обыкновению потребовалось время, чтобы прийти в себя и акклиматизироваться. Сегодня этот процесс выдался для нас особенно болезненным. Разница в климатах Керченского острова и Новосибирска была, пожалуй, самой чувствительной из всех, какие можно пережить при путешествии по Пятизонью. Сырость пропитывает атмосферу зимнего Крыма настолько, что, угодив туда, вы поначалу дышите словно сквозь влажную губку. Потом, разумеется, привыкаете и не обращаете на это внимание. Ровно до той поры, пока не покидаете эту негостеприимную к вольным сталкерам локацию. И если затем вас заносит прямиком в Новосибирск, первое впечатление, какое вы при этом испытываете: влажную губку на вашем лице резко заменили на другую — сухую и долгое время пролежавшую в морозильнике.

Вырвавшись из тамбура в крайне непривычный климат, мы хрипели и кашляли так, словно нас пинком выставили из горящего здания или газовой камеры. Мороз, который днем ослабевал, ночью опять усиливался и на рассвете достигал своего пика. Оттого жадно хватать ртом ледяной воздух — то, чем мы сейчас дружно занимались, — было вдвойне мучительно. Но, несмотря на это, сегодня никто из нас не умер от удушья и спустя несколько минут адаптировался к новой среде.

Световая полоска восхода на розовеющем горизонте расширялась и уже давала нам возможность оглядеть утопающие в снегу окрестности. В отличие от Курчатника, где Катастрофа утопила вход в гиперпространство на дно глубокого кратера, в Академгородке все случилось с точностью до наоборот. Здесь буйство аномальной стихии вознесло тамбур на вершину монументального двухсотметрового кургана, что вырос аккурат под зданием гигантского Торгового Центра. Последний, естественно, такое вознесение не пережил и обратился в обломки, которые затем раскатились по склонам холма.

Покидать Новосибирск, особенно когда вас преследуют враги, было той еще головной болью. Не всем гонимым отсюда сталкерам удавалось преодолеть финальную преграду, отделяющую их от спасительного выхода. Не счесть, сколько их полегло на этом кургане за шесть минувших лет. Зато все прибывающие в Академгородок бродяги сразу же автоматически получали выигрышный бонус в виде шанса изучить локацию с господствующей высоты. Коим и пользовались, если поблизости опять-таки не наблюдалось опасности.

Наше появление в Новосибирске ничем подобным, к счастью, не омрачилось. И прежде чем спуститься с холма, мы не спеша и обстоятельно осмотрелись. В наших ранцах отыскались компактные бинокли, которые мы незамедлительно достали, после чего устремили вдаль свои усиленные цифровой оптикой взоры. И хоть мой бинокль после этого вышел из строя и его пришлось выбросить, несколько минут он все же проработал, позволив мне увидеть в рассветных сумерках почти все, что я хотел.

Свистунов не обманул: толщина нынешнего снежного покрова била здесь все прежние рекорды. Причем не только за время существования Пятизонья, но и, пожалуй, за всю историю Сибири, начиная с Ледникового периода. Я глядел на мертвый город и не верил своим глазам. Его устилали сугробы величиной с пустынные барханы. Уродливая шершавость, какую имела пустошь при взгляде на нее летом, была замазана снегом словно шпаклевкой. Из него выступали лишь единичные неровности: уцелевшие крупные здания и руины. Окружающие их наносы наверняка позволяли прыгать в них без опаски даже с верхних этажей еще не обрушившихся небоскребов. Если, конечно, смельчаку, который на это рискнет, хватит сил и терпения прорыть затем пещеру, чтобы выбраться из пробитой им в сугробе ямы.

К западу от тамбурного смерча заснеженный ландшафт проседал широкой, протянувшейся до самого горизонта котловиной. Да, такую неровность метелям и снегопадам уже не зашпаклевать. Обь! Покрытое льдом и наметенными поверх него белыми дюнами речное русло разрубало локацию на две неравные части: восточную и западную. Площадь первой была примерно вдвое больше, чем второй, и тамбур тоже располагался на ней.

От центрального кургана до восточного берега Оби было около четырех километров. Посередине ее замерзшего русла громоздились высокие торосы, похожие на торчащие из-под снега плавники замерзших исполинских рыб. Что заставило лед вздыбиться — взбаламутившая воду стихийная аномалия или почтивший своим визитом эти края технокракен, — определить не удавалось. Но торосная гряда создавала труднопроходимую преграду для тех сталкеров, кому могло понадобиться пересечь реку по льду. Зимой такая переправа была куда безопаснее, нежели по, как правило, разрушенным мостам, где вольные бродяги рисковали столкнуться и с егерями Хистера, и с чистильщиками, и с биомехами.

Раскинувшийся пред нами пейзаж можно было бы сравнить с арктическим или антарктическим, если бы не одно «но» — в нем отсутствовала унылая умиротворенность, столь характерная для безлюдных полярных широт. Кое-где из-под снега вырывались клубы пара, порождаемого сейсмически активными разломами земной коры. То тут, то там на всем обозримом пространстве наблюдалось какое-нибудь копошение. Неугомонный технос бороздил колесами, гусеницами и стальными конечностями волны белых барханов. И чем выше вставало солнце, тем сильнее становилось заметно, что пустошь испещрена тысячами разнообразных следов.

При взгляде сверху их отпечатанная на снежной толще хаотическая сетка напоминала узор папиллярных линий. Примерно такой, какой присутствует на руках у человека. Здесь также имелись широкие проторенные дороги — вроде больших складчатых линий на ладонях, и дороги поменьше, и совсем узкие, едва заметные отсюда тропки, оставленные поверх сугробов легкими ботами. Вот только, при всем богатстве выбора, ни один из раскинувшихся перед нами путей не мог считаться безопасным. Что, впрочем, в равной степени относилось и к нехоженым участкам пустоши. Только они были опасны по иной причине. Той самой, о какой несколько минут назад заикался хитромудрый доктор Зеленый Шприц.

— И куда теперь? — осведомился я у него, выбросив отслуживший свое и не подлежащий восстановлению бинокль. Несмотря на обнадеживающее начало нашего рейда, все оказалось намного хуже, чем я предполагал.

— Дайте-ка сориентироваться, я ведь в этих краях еще никогда не бывал. — Тиберий опустил бинокль и, продолжая глядеть вдаль, начал в задумчивости покусывать губу. — Та-а-ак… Если я сейчас стою лицом к северу, значит, идти нам нужно… э-э-э… А где Государственный университет?

— Да ты, «ботаник», по-моему, до сегодняшнего дня вообще никогда из своей лаборатории нос не высовывал! — фыркнул Дюймовый, озвучив и мои опасения тоже. — Вон же, блин, оно — твое НГУ! Под снегом, прямо у подножия холма! Видишь верхушки зданий? Это и есть «энгэушные» корпуса!

— Не «оно», Георгий, а «он». НГУ — это, в первую очередь, университет, и только потом — здание, — поправил Жорика Свистунов, вглядываясь в указанном направлении. — Стыдно в твои-то годы таких элементарных вещей не знать… Ага, вижу! Точно, он — прямо как на тех фотографиях, которые мне показывали.

— Не тебе, профессорская морда, учить меня русскому языку! Я тоже, между прочим, институт закончил и немного в науках кумекаю! — огрызнулся напарник. — А ты, вместо того, чтобы умничать, разуй глаза и приглядись к этому своему университету! Давай-давай, внимательно смотри, не отвлекайся!

Конец ознакомительного фрагмента.