Судьба убийцы

Робин Хобб, 2017

Фитц уверен, что его дочь уже не вернуть, и мечтает лишь о мести. Ему еще только предстоит узнать, что она жива. Даже ее похитители не догадываются, какая судьба ей уготована, но Би никогда не сдается. Ее везут в Клеррес, обитель Слуг, и туда же стремятся Фитц и его спутники. И когда все пути сойдутся на загадочном Белом острове, тайное станет явным и пророчества сбудутся. Но чем обернется это путешествие для Фитца и Шута?

Глава 10

Дневник Би

Дротики следует изготавливать твердой рукой. Использовать перчатки недопустимо, однако необходимо соблюдать величайшую осторожность: стоит хотя бы слегка уколоть палец, и зараза попадет в рану, паразиты быстро распространятся — и спасения уже не будет.

Мне удалось выяснить, что для медленной и мучительной смерти лучше всего подходит сочетание яиц сверлящих червей и яиц тех цепней, что проникают в кишки и вырастают там до огромной длины. Яйца паразитов одного из этих видов не убьют жертву, тогда как те и другие совместно обеспечат такую смерть, какой заслуживают предатели и трусы, посмевшие забыть о верности Клерресу.

Колтри из Четырех, «Различные устройства моего собственного изобретения»

Через несколько дней, проведенных на борту Смоляного, я начал привыкать к постоянному ощущению присутствия живого корабля. Я по-прежнему подозревал, что он может подслушать любое сообщение, переданное мной при помощи Силы, однако после долгих споров с самим собой решился все-таки попробовать связаться с родными.

Леди Янтарь села на койку напротив меня. Рядом, на полке, исходила паром чашка с чаем. В тесной каюте наши колени почти соприкасались. Янтарь вздохнула, сняла с головы шарф и тряхнула мокрыми волосами. А потом уже Шут рукой растрепал их, чтобы быстрее сохли. Теперь они уже не были похожи на одуванчиковый пух, как в детстве, но в то же время лишились золотистого оттенка, какой имела шевелюра лорда Голдена. К моему удивлению, среди его светлых волос появились пряди, похожие на седые. Они росли там, где на его голове остались шрамы. Он вытер пальцы о юбки Янтарь и устало улыбнулся мне.

— Готов? — спросил я.

— Готов и запасся всем необходимым, — заверил он.

— Как ты поймешь, что мне требуется помощь? Что будешь делать, если меня унесет течением?

— Я окликну тебя и, если ты не отзовешься, тряхну за плечи. Если это не поможет, плесну тебе в лицо чаем.

— А, так вот зачем ты попросил Спарк заварить тебе чая. А я и не думал.

— Не за этим. — Он отпил из чашки. — Или, по крайней мере, не только за этим.

— А если и чай не поможет?

Шут пошарил по койке рядом с собой и нащупал маленький сверточек:

— Эльфийская кора. Лант любезно дал мне ее. Она перемолота так мелко, что можно добавить ее в мой чай и влить тебе в глотку, а можно просто запихнуть тебе в рот. — Он наклонил голову. — Если и кора не подействует, я сниму перчатку и возьму тебя за запястье. Но уверяю тебя, это будет последнее средство.

— А если не ты меня вытащишь, а я уволоку тебя за собой?

— А если Смоляной налетит на камень и мы все утонем в едких водах реки?

Я сердито уставился на него. Шут сказал:

— Фитц, приступай уже. Или отступись. Но хватит тянуть кота за хвост. Кельсингра уже далеко. Попробуй использовать Силу.

Я нашел внутреннее равновесие, позволил взгляду рассредоточиться, выровнял дыхание и медленно опустил стены. Ощутил поток Силы, такой же холодный и мощный, как река за бортом. И такой же опасный. Это были уже не те всесокрушающие волны, что в Кельсингре, но я чувствовал в этом потоке скрытые течения. Помявшись в нерешительности на берегу, я вошел в поток и попытался нащупать Неттл. Тщетно. Тогда я потянулся к Олуху. Издалека послышалась жалостная мелодия, — возможно, это был он, но мелодия быстро смолкла, словно ее унесло ветром. Дьютифул? Никого. Я снова попытался связаться с Неттл. На сей раз ощущение было такое, будто кончики моих пальцев мазнули по лицу дочери, а потом она исчезла. Чейд? Нет. Не хватало еще, чтобы поток Силы разметал меня вместе с моим старым наставником. Последний раз, когда мы виделись, у старика случались лишь редкие просветления в сплошном забытьи. Его Сила, некогда едва заметная, теперь временами так и хлестала, поскольку он потерял осторожность в обращении с ней. В прошлый раз, когда мы объединились в Силе, он едва не уволок меня за собой в небытие. Нет, нельзя пытаться связаться с Чейдом…

Чейд схватил меня. Так в детстве хватает, подкравшись сзади, неугомонный товарищ по играм. Я полетел вниз головой прямо в бушующий поток.

О мой мальчик, вот ты где! Я так по тебе скучал!

Его мысли окутали меня сетью привязанности. Она затягивалась. Я чувствовал, как становлюсь таким, каким воображал меня Чейд. Как от глины отваливаются куски, когда ее заталкивают в форму для кирпичей, так уносило прочь все то во мне, о чем он не знал.

Перестань! Отпусти меня! Мне нужно поговорить с Дьютифулом и Неттл! У меня новости для них из Кельсингры, от драконьих торговцев!

Он добродушно хихикнул, но я похолодел в мягкой его мысленной хватке.

Забудь это. Забудь обо всем и присоединяйся к нам. Здесь нет одиночества, нет разобщенности. Нет ломоты в костях, боли в изможденном теле. Все совсем не так, как нам говорили, Фитц! Все эти предупреждения и зловещие угрозы — тьфу! Миру все равно, останемся мы в нем или уйдем. Просто отпусти.

Неужели это правда? Я расслабился в его хватке. Поток Силы с ревом омывал нас.

Мы не растворяемся.

Я крепко держу тебя. Ты теперь будто часть меня. Это как учиться плавать. Чтобы понять, как это делается, надо полностью погрузиться в воду. Хватит цепляться за берег, мальчик. Течение разрывает на клочки, только если держаться за берег.

Он всегда был мудрее меня. Всю мою жизнь Чейд наставлял меня, учил и говорил, что делать. Он казался спокойным и уверенным. Даже счастливым. Видел ли я когда-нибудь Чейда спокойным и счастливым? Я потянулся к нему, и он обнял меня нежнее. Или это сама Сила объяла меня? Где кончается Чейд и начинается Сила? Может, он уже утонул в ней? И тянет меня за собой?

Чейд! Чейд Фаллстар! Вернись к нам! Дьютифул, помоги! Он отбивается.

Неттл ухватила его и попыталась оторвать от меня. Я цеплялся за него отчаянно, стараясь дать ей понять, что я тоже здесь, но она сосредоточилась только на том, чтобы отделить его от меня.

Неттл! — заорал я мысленно, стараясь, чтобы мой крик вырвался из бушующего водоворота мыслей вокруг нас.

Мыслей? Нет, это не мысли. Это живое существо. Существа.

Я отбросил все раздумья. Перестал цепляться за Чейда и толкнул его к ней навстречу.

Держу его! — едва донеслась до меня ее мысль, обращенная к Дьютифулу. А потом полное изумление: Пап? Ты здесь? Ты жив?

Да. Мы все живы и здоровы. Мы пришлем вам письмо с голубиной почтой из Удачного.

И тут, лишившись Чейда, поток Силы взялся за меня. Я пытался сопротивляться, но меня затягивало, будто в трясину. Чем больше барахтался, тем сильнее меня засасывало, все глубже и глубже. Существа. Поток Силы состоял из живых существ, и все они висли на мне. Собрав всю свою волю, я рванулся против течения и решительно поднял стены. Открыв глаза, увидел благословенную тесную и вонючую каютку. Дрожа и задыхаясь, я наклонился вперед, положив локти на колени.

— Что случилось? — спросил Шут.

— Я чуть не потерял себя. Там был Чейд. Он пытался утащить меня за собой.

— Что?

— Он сказал: все, чему меня учили о Силе, — неправда. Что нужно отдаться Силе. «Просто отпусти», — сказал он. И я почти согласился. Почти отпустил.

Рукой в перчатке Шут сжал мое плечо и слегка тряхнул:

— Фитц, я-то вообще ничего не заметил. Я сказал тебе, чтобы ты перестал тянуть кота за хвост, и ты умолк. Я думал, ты обиделся. — Он снова наклонил голову набок. — С тех пор прошло всего несколько мгновений.

— Несколько мгновений?

Я уткнулся лбом в колени. Меня подташнивало от страха, а голова шла кругом от искушения. Это так просто. Опустить стены и уйти. Взять и… уйти. Я смешаюсь с другими сущностями в потоке, и он унесет меня. И никакой больше невыполнимой задачи, никакого чувства утраты, обуревающего меня всякий раз при мысли о Би. Никакого жгучего стыда. Никакого унижения оттого, что все знают, какой плохой из меня вышел отец. Перестать думать, перестать чувствовать…

— Не уходи, — мягко попросил Шут.

— Что?

Я медленно выпрямил спину.

Он чуть сильнее сжал мое плечо:

— Не уходи туда, куда я не смогу последовать за тобой. Не оставляй меня. Мне ведь все равно придется двигаться дальше. Придется вернуться в Клеррес и попытаться убить их всех. Хотя вряд ли у меня получится. Хотя я почти наверняка снова окажусь в их власти. — Он отпустил меня и скрестил руки на груди, словно пытаясь успокоиться. Я и не замечал, какое чувство близости давало его прикосновение, пока Шут не убрал руку. — Однажды нам придется расстаться. Это неизбежно. Одному из нас придется продолжать путь без другого. Но, Фитц, прошу тебя… не сейчас. Не прежде, чем мы справимся с этим трудным делом.

— Я не брошу тебя.

Правду ли я сказал? Уже ведь пытался бросить его. Осуществить этот безумный замысел мне было бы проще в одиночку. Возможно, все равно ничего не вышло бы, потому что это невозможно, но так мое поражение, по крайней мере, было бы не таким ужасным. Не таким постыдным.

Шут долго молчал, глядя в никуда. Когда он наконец заговорил, голос его был напряженным и полным отчаяния:

— Обещай мне.

— Что?

— Обещай, что не поддашься соблазну Чейда. Что я не найду тебя однажды сидящим с пустым взглядом и пустым разумом. Что ты не бросишь меня, как лишнюю поклажу. Что не уйдешь без меня, чтобы «не подвергать меня опасности». Чтобы я не путался под ногами.

Я пытался подобрать слова, но долго не мог найти их. И Шут, не скрывая боли и горечи, сказал:

— Что, не можешь такого обещать? Ладно. Теперь я хотя бы знаю, как обстоят мои дела. Но вот что я могу пообещать тебе, старый друг. Что бы ты ни сделал, что бы с тобой ни случилось, выстоишь ты или падешь, обратишься в бегство или погибнешь, мне все равно придется вернуться в Клеррес и сделать все возможное, чтобы обрушить его им на головы. Как я и говорил. С тобой или без тебя.

Я сделал последнюю попытку:

— Шут… Ты ведь знаешь, если кто-то и способен это сделать, то только я. И ты знаешь, что я лучше всего работаю в одиночку. Позволь мне сделать все по-своему.

Он долго сидел не шевелясь. Потом спросил:

— А если бы я сказал тебе такое и это было бы правдой, ты бы отпустил меня одного? А сам бы спокойно сидел и ждал, пока я спасу Би?

Солгать было нетрудно.

— Да, отпустил бы, — с чувством сказал я.

Шут промолчал. Понял ли он, что я солгал? Возможно. Но нужно смотреть правде в глаза. Это дело ему не по плечу. То, как его трясло от ужаса, посеяло во мне глубокие сомнения. Если он поддастся этому страху в Клерресе… Я никак не мог взять его с собой. Я знал, что он говорит серьезно. Шут доберется туда со мной или без меня. Но если у меня получится попасть в Клеррес первым и сделать то, что необходимо, ему просто не останется работы.

Однако сможет ли он простить меня?

Пока я молчал, Шут убрал сверток с эльфийской корой в свою сумку. Отпил из чашки:

— Чай остыл.

Он встал, держа чашку на блюдце. Пригладил волосы, поправил юбки… и Шут исчез. Янтарь провела пальцами по стене, нащупала дверь и вышла, оставив меня сидеть в одиночестве на узкой койке.

* * *

Лишь однажды мы с Шутом всерьез повздорили за время этого плавания. Как-то вечером в оговоренное время я пришел к нему в каюту. Спарк как раз выходила. Ее лицо было бледным и напряженным, и, прежде чем уйти, она печально взглянула на меня. Неужели Янтарь за что-то отчитала ее? Я испугался, что застал Шута в мрачном настроении, когда он глух к доводам рассудка, и медленно прикрыл дверь за собой.

В стаканах горели желтые свечи, Шут примостился на нижней койке. На нем была шерстяная ночная сорочка, серая и поношенная. Возможно, он позаимствовал ее из запасов Чейда. Под глазами его залегли тени, уголки губ уныло обвисли, и от этого Шут выглядел старше. Я сел на койку напротив него и стал ждать. Потом заметил, что рядом с ним лежит мой заплечный мешок, который я наскоро сшил из обрывков парусины.

— А как это тут оказалось? — спросил я, решив, что моя вещь очутилась в его каюте по какой-то случайности.

Шут по-хозяйски положил руку на мешок и хрипло сказал:

— Я обещал взять всю вину за это на себя. И все равно, боюсь, разрушил дружеские чувства Спарк ко мне. Это она его принесла.

Холод поселился у меня в животе и растекся по жилам. Мне пришлось нелегко, но я сдержался. Злиться нельзя. Поднимающийся внутри гнев разбился о преграду моей воли.

Я знал ответ, но все равно спросил:

— И зачем ты попросил ее принести это?

— Потому что Персивиранс обмолвился, что ты взял с собой тетради Би. Он несколько раз видел, как ты читал ее записи. Две книжицы, одна в яркой тисненой обложке, другая в простой. Он узнал ее почерк, когда мельком увидел их у тебя в руках, забираясь на свою койку.

Он умолк. Я содрогнулся, обнаружив, как сильно, оказывается, могу злиться. Вспомнив уроки Чейда, заставил себя дышать медленнее. Выровнял дыхание, как убийца делает перед тем, как нанести удар. Я подавил свои чувства. Святотатство, оскорбившее меня, было слишком велико.

Шут тихо заговорил:

— Я предполагал, что она записывала свои сны. Если она моя дочь, если в ее жилах текла кровь Белых, Би должна была видеть сны. Позывы записать или рассказать эти сны преодолеть невозможно. Значит, она их записывала. Фитц, ты злишься. Я ощущаю твой гнев. Он словно волны, которые бьются о мои берега. Но я должен знать. Тебе придется прочесть мне ее записи. С начала до конца.

— Нет.

Одно слово. Только его я еще мог произнести ровным и спокойным голосом.

Шут вздохнул, его плечи поднялись и опали. Может, он тоже из последних сил держит себя в руках? Его голос был жестким, как веревка палача у виселицы.

— Я мог бы сделать все втайне. Я мог бы попросить Спарк прочесть мне это так, чтобы ты ничего не узнал. Но я не стал этого делать.

Я заставил себя разжать кулаки и мышцы горла:

— То, что ты не поступил так, не смягчает оскорбления, которое ты мне нанес.

Он убрал руку в перчатке с мешка. Положил кисти ладонями вверх на колени. Мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его шепот.

— Если ты искренне веришь, будто это всего лишь случайные записки маленькой девочки, то твое возмущение понятно. Но не думаешь же ты так на самом деле? Это записи Белой Пророчицы. — Он понизил голос еще больше: — Это записи твоей дочери, Фитц. И моей.

Ударь он меня посохом в живот, и то не мог бы причинить боли сильнее.

— Би была моя доченька! — Слова вырвались из моей глотки рычанием. — Я не хочу делить ее ни с кем!

Правда, как варево в котле, иногда хлещет через край в самый неподходящий момент. Понимал ли я, что так злит меня, пока не произнес это вслух?

— Знаю, что не хочешь. Но тебе придется. — Он легко коснулся мешка рукой. — Это все, что нам осталось от нее. Не считая того благословенного мгновения, когда я схватил ее в объятия и ее Дар взорвался вокруг меня, словно фонтан света в непроглядной ночи, — это все, что мне дано знать о ней. Пожалуйста, Фитц. Дай мне хотя бы это.

Я молчал. Я не мог уступить ему. В этих тетрадях было сказано слишком многое. В будничном дневнике было всего два кратких упоминания обо мне, сделанных в те времена, когда она меня сторонилась. Там было слишком много от маленькой девочки, в одиночку сражавшейся в неприглядных драках с другими детьми Ивового Леса. Слишком много такого, что заставляло меня трусливо и стыдливо сжиматься при мысли о том, каким же плохим отцом я был. Она писала о перепалке с Лантом и о том, как я пообещал ей, что всегда буду на ее стороне, всегда буду защищать ее. А я не сдержал обещания. Как я мог читать все это вслух Шуту? Как я мог выставить на его обозрение то, чего так стыдился?

Он понимал, что я не стану читать ему дневники, еще прежде, чем попросил об этом. Он знал меня слишком хорошо, чтобы не понимать этого. Он знал, что есть такое, на что я никогда не пойду. Так почему же он осмелился просить? Шут двумя руками поднял мешок и прижал его к груди, как дитя. Слезы его стекали по шрамам на щеках. Потом он протянул мешок мне. Я чувствовал себя капризным ребенком, выцыганившим-таки у родителей желаемое. Я взял мешок и сразу же заглянул в него. Там почти ничего не было, кроме свечей Молли и тетрадей. Почти всю свою одежду, огневой кирпич Элдерлингов и другие вещи я разложил по шкафчикам в каюте. На дне, завернутые в рубашку, лежали две склянки с драконьим Серебром. Я решил оставить их там, рассудив, что уж в мешке-то никто рыться не станет. Сверток остался непотревоженным. Шут сказал правду. Он не заглядывал внутрь. Тонкий аромат коснулся моих ноздрей. Я вдохнул запах свечей Молли. Он даровал мне спокойствие. Ясность мысли. Я вынул тетради, чтобы аккуратнее уложить свечи.

Шут неуверенно заговорил:

— Прости, что сделал тебе больно. Пожалуйста, не вини Спарк. Или Пера. Мальчик случайно проговорился, а девочка только делала, что я велел.

Уверенность Молли. Ее упрямое стремление к справедливости. Почему мне так трудно решиться? Что такого в этих тетрадях, чего Шут и так не знает? Что я теряю? Разве я уже не потерял все, что с ней связано?

Разве это и не его утрата тоже?

Один уголок дневника намок в снегу. Я давно высушил его, но кожаная обложка в этом месте немного покоробилась. Я попытался разгладить ее пальцем, но это не помогло. Я медленно открыл тетрадь. Прокашлялся.

— На первой странице… — начал я, но голос сорвался.

Шут слепо глядел на меня, и слезы текли по его щекам. Я снова прочистил горло:

— На первой странице нарисована пчела. Она точно такая по размеру, какие пчелы и есть на самом деле, и раскрашена очень похоже. Над пчелой по дуге очень аккуратно выписаны слова: «Это дневник, куда я записываю сны, важные сны».

У Шута перехватило дыхание. Он сидел совершенно неподвижно. Я встал. Чтобы пересечь крохотную каюту, достаточно было сделать всего три шага. И не гордость, не себялюбие тому виной, а нечто, чему я не мог подобрать имени, но эти три шага стали самым трудным путем, что мне доводилось одолевать. Я сел рядом с Шутом, положил тетрадь на колени. Он затаил дыхание. Я потянул его за шерстяной рукав сорочки — взял за ту руку, где не было Серебра. Положил его пальцы на страницу, легонько провел ими по изогнутой надписи.

— Вот здесь написаны слова, — сказал я. Потом положил его палец на рисунок. — А вот тут пчела.

Он улыбнулся и рукавом смахнул слезы с лица:

— Я чувствую ее чернила на странице.

И мы вместе стали читать дневник нашей дочери. Мне по-прежнему было трудно звать ее так, но я заставлял себя. Читали мы медленно. Так решил Шут, не я. И к моему удивлению, он не просил читать ее дневник, где она писала о нашей жизни. Шута интересовали только сны. Это стало у нас ежедневным ритуалом, прежде чем разойтись. По нескольку снов каждый вечер. Часто мне приходилось перечитывать один сон по десятку раз. Шут шевелил губами, запоминая каждое слово. Он улыбнулся, когда прочел свой любимый сон, о бегущих волках. А когда мы дошли до сна про свечи, Шут вдруг резко вскинулся, выпрямил спину и надолго погрузился в задумчивое молчание. Сон, в котором Би была орехом, озадачил его так же сильно, как меня. В тот день, когда я прочел ему сон о человеке-бабочке, Шут разрыдался.

— О Фитц, у нее и правда был Дар! Был. А они все уничтожили.

— А мы уничтожим их, — обещал я.

— Фитц… — Его голос догнал меня уже на пороге каюты. — А мы точно знаем, что ее больше нет? Когда ты ушел сквозь камни с Аслевджала, то пропал надолго, но в конце концов появился у Оленьего замка.

— Оставь эту надежду. Меня учили обращаться с Силой. Я выбрался. Би никто не учил, никто не объяснял, как быть и что делать, ее втянули в камень в цепочке таких же невежд. Мы знаем это благодаря Шун. А когда круг Неттл пошел за ними, то не нашел никаких следов. Ее больше нет, Шут. Ее разметало, и ничего не осталось. — Жаль, что он заставил меня произнести это вслух. — А нам осталась лишь месть.

* * *

Я плохо спал на борту Смоляного. Это было почти то же самое, что пытаться заснуть на спине огромного зверя, о присутствии которого мне не давал забыть Дар. Когда-то я часто укладывался в обнимку с Ночным Волком; он прижимался спиной к моему животу, но с ним мне было только спокойнее, потому что тонкое чутье Ночного Волка передавалось мне, позволяя улавливать, что происходит вокруг. С ним я всегда спал крепко. Смоляной — другое дело. Он был отдельным от меня существом. Попробуйте-ка заснуть под чьим-то немигающим взглядом! Нет, от него не исходило угрозы, однако я постоянно чувствовал его присутствие и от этого не мог расслабиться.

Вот почему я часто просыпался и не мог заснуть посреди ночи или в серых предрассветных сумерках. Рассветы на реке Дождевых чащоб были странные. Стены деревьев по обоим берегам не давали увидеть ни восхода, ни заката. Днем только сверху лился солнечный луч, и мы плыли в этой полосе посреди лесного сумрака. Но мое тело чувствовало приближение рассвета, и тогда я часто просыпался и выходил на тихую, влажную от росы палубу и стоял, слушая обманчивую тишину пробуждающегося леса вокруг. Я находил умиротворение в этих предрассветных часах, даровавших мне относительное уединение, насколько оно вообще возможно на борту корабля. У швартовых всегда дежурил кто-то из матросов, но они большей частью уважали мое желание побыть одному.

Однажды я стоял так у левого борта, глядя назад, туда, откуда мы плыли. Кружку горячего чая держал двумя руками, чтобы согреться. Я легонько подул на нее и полюбовался, как клубится пар. И уже собирался отпить, как услышал за спиной легкие шаги.

— Доброе утро, — сказал я Спарк, когда она подошла.

Я не повернул головы, чтобы взглянуть на нее, но если она и удивилась тому, что я заметил ее приближение, то виду не подала. Спарк встала рядом со мной и положила руки на планшир.

— Не могу сказать, что сожалею о том, что сделала. Это было бы неправдой.

Я отхлебнул чая.

— Спасибо за честность.

Мой ответ был искренним.

Чейд всегда подчеркивал, что для того, кто работает тайными глазами и ушами, важно уметь лгать, и заставлял меня отрабатывать напускную честность. Тут мне подумалось: а правда ли Спарк честна со мной? Может быть, на самом деле она сожалеет? Но я отбросил эту странную мысль.

— Вы злитесь на меня? — спросила Спарк.

— Вовсе нет, — солгал я. — Я так и думал, что ты будешь предана своей хозяйке. И стал бы меньше доверять тебе, если бы оказалось, что это не так.

— Но разве вы не думаете, что я должна быть предана в первую очередь вам, а не леди Янтарь? Я знаю вас дольше. Моим наставником был лорд Чейд. И он велел мне вас слушаться.

— Когда нам пришлось бросить вас, ты нашла себе нового наставника. Храни верность леди Янтарь. — Я подбросил ей крупицу правды. — Меня утешает, что рядом с ней всегда есть настолько сведущий и умелый человек, как ты.

Она кивала, глядя на свои руки. Хорошие, умные руки лазутчицы или убийцы. Я рискнул задать вопрос:

— Как ты узнала про тетради?

— От Персивиранса. Только он не понимал, что выдал секрет. Это было в тот день, когда вы сказали, мол, нам всем надо учиться. Мы с Пером позже обсуждали это. Он сказал, что ему не по душе сидеть на месте и таращиться в бумаги. Но у вас, мол, есть «книжки», написанные Би. Она учила его писать буквы, и он узнал ее почерк. Он сказал, что надеется когда-нибудь научиться читать и тогда узнает, о чем писала Би.

Я кивнул. Никто ведь не велел мальчишке помалкивать о тетрадях. Одну из них он отыскал после того, как медведь разбросал наши вещи. Пер даже говорил со мной о них. Нельзя винить его за то, что он говорил о дневниках со Спарк. Но я все равно злился на Спарк за то, что она отыскала их у меня в мешке и принесла его Янтарь. Трогала ли она свечи Молли? Знает ли о склянках Серебра, завернутых в носки? Об этом я мог лишь гадать. И подозревал, что Спарк все равно ощущает мое недовольство.

— Она сказала мне, где искать, и велела принести мешок. Что мне еще оставалось?

— Ничего.

Интересно, зачем она нашла меня и затеяла этот разговор? Я не упрекал Спарк и не угрожал ей с тех самых пор, как она принесла тетради Шуту. Молчание затянулось. Я загасил свой гнев, и он превратился в холодные и сырые угли, раздавленный моим отчаянием по поводу предстоящего дела. Какая разница? Рано или поздно Шут придумал бы, как добраться до дневников. А теперь, когда все произошло, казалось даже правильным, что он знает сны Би. Совершенно глупо и бессмысленно обвинять или упрекать Спарк за то, что она поспособствовала этому. И все-таки…

Она прокашлялась и сказала:

— Чейд говорил со мной о тайнах. О том, какая сила в них скрыта. И как бывает, что человек, узнав тайну, не обретает власть, но, наоборот, подвергает себя опасности. — Помолчав, она добавила: — Я умею хранить чужие тайны. Хочу, чтобы вы это знали. Я умею держать при себе секреты, раскрывать которые не нужно.

Я резко взглянул на нее. У Шута были тайны. Некоторые из них я знал. Неужели она предлагает мне один из секретов Шута, чтобы задобрить меня после кражи дневников? Неужели считает, будто меня можно подкупить секретами моего друга? Сама мысль об этом казалась оскорбительной. Возможно, Спарк подразумевает нечто из того, что я и так знаю, но, даже если бы она могла рассказать мне что-то новое, я не хочу узнать это через ее предательство. Я нахмурился и отвернулся от нее.

Спарк помолчала. Потом заговорила, тщательно подбирая слова, с покорностью в голосе:

— Хочу, чтобы вы знали: я верна и вам тоже. Это не та глубокая преданность, что связывает меня с леди Янтарь, но я знаю, что вы всеми силами защищали меня с тех пор, как лорд Чейд стал сдавать. Я знаю, что вы сделали меня служанкой леди Янтарь не только ради ее, но и ради моего блага. Я в долгу перед вами.

Я медленно кивнул, но сказал только:

— Лучшее, чем ты можешь отплатить мне, — это добрая служба леди Янтарь.

Она некоторое время молча стояла рядом со мной, словно ожидая, что я добавлю еще что-то. Не дождавшись, произнесла со вздохом:

— Молчание хранит тайну. Я понимаю.

Я по-прежнему смотрел на воду. Ушла Спарк неслышно: если бы не Дар, я бы и не заметил, как вновь остался один.

* * *

Ясным, безветренным днем мы увидели селение. Берега здесь были ничуть не более гостеприимны, чем везде. Деревья росли даже на мелководье, или, возможно, разлившаяся река вторглась в лес. Те, что над водой, блестели свежей листвой. Птицы с яркими хохолками кричали и дрались за места для гнездовья. Это и заставило меня взглянуть вверх. Я уставился на самое огромное гнездо, что мне доводилось видеть, и вдруг оттуда вылез ребенок и пошел по ветке к стволу. Я затаил дыхание, не решаясь закричать: вдруг малыш испугается и упадет. Большой Эйдер заметил, куда я смотрю, и приветственно поднял руку. Из гнезда, которое, как я теперь разглядел, было крохотной хижиной, вышел человек, помахал в ответ и пошел вслед за ребенком.

— Это охотничья хижина? — спросил я Эйдера.

Он уставился на меня, будто я ляпнул какую-то глупость. Беллин, проходя мимо нас по палубе, пояснила:

— Нет, это дом. В Дождевых чащобах дома строят на деревьях. На земле везде топко. Домишки делают маленькими и легкими. Иногда на одном дереве устраивают по пять-шесть домиков на одну комнату. Так безопаснее, чем один большой.

И она ушла заниматься своими судовыми делами, оставив меня глазеть на деревню в кронах.

Я проторчал на палубе, пока не начало смеркаться. Приучал себя высматривать на деревьях крохотные дома. Когда стемнело, в некоторых из них зажгли свет. Он пробивался сквозь бумажные стены, и казалось, будто на деревьях развешены фонарики. В ту ночь мы причалили возле нескольких лодок, и с деревьев к нам стали спускаться люди: одних интересовали свежие слухи, другие хотели что-то купить, продать или обменять. Больше всего ценились сахар и кофе, небольшие мерки того и другого матросы выменивали на свежую зелень для освежающего чая и нанизанные на бечевку яркие раковины улиток. Беллин подарила Спарк ожерелье, и та пришла в такой восторг, что женщина по-настоящему улыбнулась.

— Трехог уже близко, — сообщил нам Лефтрин, когда мы собрались на камбузе. — Наверное, завтра утром пройдем Кассарик и причалим в Трехоге днем.

— А вы не будете останавливаться в Кассарике? — с любопытством спросил Пер. — Я слышал, это там появились на свет драконы.

— Да, там, — подтвердил Лефтрин. — А еще там живут предатели, те, кто нарушил традиции торговцев и так за это и не получил по заслугам. Люди, приютившие тех, кто убивал драконов ради их крови, костей и чешуи. Мы дали им возможность искупить свою вину, покарав предателей. Но они ею не воспользовались. С тех пор ни один корабль драконьих торговцев не останавливается в Кассарике. И так будет до тех пор, пока Кандрал и его присные не получат свое.

Спарк побледнела как полотно. Насколько хорошо она спрятала сосуд с драконьей кровью, который прихватила из Чейдовых запасов? А может, Шут уже истратил ее всю? Никогда еще при мне Лефтрин так не горячился.

Но Янтарь отозвалась спокойно и даже весело:

— Как же мне не терпится снова повидать Альтию и Брэшена! Или, наверное, теперь мне следует говорить «повстречать»? Ах, если бы я только могла снова их увидеть! И Эйсына тоже.

Капитан Лефтрин уставился было на нее в удивлении, потом опомнился:

— А я и забыл, что вы знакомы. Ну, как бы то ни было, Эйсына повидать у тебя не получится. Несколько лет назад он решил послужить немного на Проказнице, да так на ней и остался. Проказница была тут в своем праве, но, я слышал, Альтии и Брэшену нелегко было отпустить парня! Однако он теперь взрослый, ему и решать, как жить. Может, он и носит фамилию Трелл, но по материнской-то линии он Вестрит, так что у Проказницы есть на него право. Как и у него на нее, пусть Пиратским островам это и не нравится. — Он понизил голос: — Совершенный тоже не очень-то хотел его отпускать. Он потребовал, чтобы в обмен ему выдали крестника, Парагона Ладлака. Он принадлежит к семейству Ладлак, но, я слышал, на Пиратских островах его кличут Кеннитссон, сын Кеннита то есть. — Лефтрин поскреб небритую щеку. — Ну так вот, мать Кеннитссона, королева Пиратских островов, не желает его отпускать. Совершенный заявил, что его обманывают. Он назвал это обменом заложниками, хотя тут же напомнил, что у него есть право на обоих парней. Но Этта, королева Пиратских островов, отказалась без разговоров. До нас даже дошли слухи, что Кеннитссон ухаживает и, возможно, женится на одной богатой дамочке с островов Пряностей. Ну, если Этта хочет его женить и сплавить из дому, ей стоит поспешить. Он уже давно жених не первой молодости. А если он таки женится, то вряд ли уже будет ходить на Совершенном. Совершенный, когда об этом заходит речь, сразу хандрить начинает, так что мой совет: лучше не спрашивайте много об Эйсыне.

— Не понимаю, — без нажима произнес я, хотя Янтарь явно все поняла.

Лефтрин заколебался.

— Ну ладно, — медленно проговорил он, словно решившись открыть мне секрет. — Сейчас капитаны живого корабля Совершенный — Альтия и Брэшен, но прежде он много десятков лет принадлежал семейству Ладлак. Его у них похитили, и долгое время пират по имени Игрот творил на нем свои черные дела. Каким-то образом Совершенному удалось бежать и найти дорогу к родным берегам Удачного. Его вытащили на берег и оставили торчать там. Когда он перешел к Альтии и Брэшену, Совершенный был старой развалиной. Они привели его в порядок и снова спустили на воду. Но в глубине души он остается кораблем Ладлаков, и потом пират Кеннит Ладлак на время вернул его себе. И умер на его палубе. Неудивительно, что этот корабль хочет, чтобы на нем ходил сын Кеннита. И Эйсын.

— А как же Альтия? — с сомнением спросила Янтарь. — Что она думает насчет того, чтобы сын Кеннита поселился на борту Совершенного?

Лефтрин пристально посмотрел на нее. Я почувствовал: тут что-то кроется. Но он проговорил только:

— И об этом тоже не стоит говорить на борту Совершенного. Пусть его уже и не кличут безумным кораблем, я бы не советовал испытывать его терпение. Или Альтии. Есть вещи, о которых они не могут договориться между собой.

Янтарь с благодарностью кивнула:

— Спасибо за предупреждение. Иногда лучше помолчать, чтобы не натворить бед.

Той ночью мне не спалось. Нам предстоял новый отрезок пути, и проделать его придется уже на другом корабле. Я все дальше забирался на неизведанные земли и зачем-то тащил за собой сущих детей.

Лежа в темноте каюты, я проговорил:

— Персивиранс, я вот думаю спросить капитана Лефтрина, не возьмет ли он тебя юнгой. Похоже, это дело как раз тебе по плечу. Что скажешь?

Сначала ответом мне была тишина. Потом из темноты донесся голос мальчишки, сдавленный от тревоги:

— Вы имеете в виду, потом? На обратном пути?

— Нет, завтра.

Его голос прозвучал глухо, когда он возразил:

— Но я поклялся вам в верности, господин.

— Я могу освободить тебя от клятвы. Чтобы ты пошел по пути куда более светлому и радостному, чем тот, что ждет меня.

Я услышал, как он втянул воздух сквозь зубы.

— Вы можете освободить меня от клятвы, господин. Если вы решите прогнать меня, я уже не смогу зваться вашим слугой. Но только Би может освободить меня от обещания отомстить за нее. Вы можете прогнать меня, господин, но мне все равно придется идти до конца.

Я услышал, как заворочался на койке Лант. Я-то думал, он уже спит, а возможно, так оно и было, судя по тому, как сипло прозвучал его голос:

— Даже не думай подступаться с этим ко мне. Я отвечу тебе точь-в-точь то же, что и парень. Я обещал своему отцу, и ты не можешь требовать, чтобы я нарушил свое слово. Мы пойдем за тобой, Фитц, до самого конца. Не важно, насколько печальным он будет.

Я ничего не ответил, но принялся размышлять. Что такое «конец» для Ланта? Получится ли убедить его, что он выполнил свой долг и может с честью вернуться в Олений замок без меня? Посадить Спарк и Пера на корабль, идущий на родину, одних слишком опасно. Им нужен защитник. Можно заявить, что Дьютифул связался со мной при помощи Силы и велел Ланту срочно возвращаться в Олений замок к Чейду. К тому времени, когда обман выяснится, Лант будет уже дома. Да, так и поступлю. Я согнул ноги в коленях, пытаясь умоститься в тесной койке, и закрыл глаза. С этим, по крайней мере, теперь понятно. Маленькая, но убедительная ложь в Удачном, и я смогу посадить его на корабль и отправить домой. Остается придумать, как отвязаться от Пера. И Спарк.

* * *

Следующий день прошел в точности так, как предсказывал капитан Лефтрин. Уже за завтраком команда Смоляного стала прощаться с нами.

— Ах, я буду так по тебе скучать! — воскликнула Элис, обращаясь к Янтарь.

Беллин положила возле тарелки Спарк сережки из ракушек. Эта неприветливая женщина очень привязалась к ней. Пер носился по кораблю и прощался со всеми.

Последние часы мы провели на крыше надстройки, поскольку день выдался тихим и даже не слишком холодным, если, конечно, кутаться в плащ. Облака разошлись, и над рекой синело чистое небо. Мы миновали берег, где когда-то вылупились драконы (Скелли показала нам его), и город Кассарик, построенный высоко в кронах. У него мы не причаливали, и капитан Лефтрин не ответил ни на одно из приветствий, доносившихся с берега. Между Кассариком и Трехогом на деревьях тоже были устроены маленькие жилища; они теснились точно как яблоки на яблоне в урожайный год. Я так и не понял, как капитан понимает, где заканчивается один город и начинается другой, но в какой-то момент он начал отвечать на приветствия людям, которые махали нам из висячих домов. Стали попадаться плавучие причалы, привязанные к стволам деревьев, с маленькими пришвартованными к ним лодками. На мощных ветвях, протянувшихся над водой, тут и там сидели верхом люди и ловили рыбу. Смоляной обходил их подальше, чтобы не задеть лески. Я с удивлением и восторгом разглядывал подвесные мостки и широкие ветки, служившие улицами древесного города. Рядом со мной и Янтарь сидела Спарк; она показывала на деревья и ахала при виде того, как маленькие дети беспечно разгуливают высоко в кронах по веткам столь тонким, что она и с оглядкой бы не решилась на них ступить.

— Уже за тем поворотом будут причалы Трехога! — крикнула нам Скелли, проходя мимо.

Большой Эйдер тем временем направлял Смоляного ближе к густым зарослям. Здесь глубина была меньше, а течение медленнее, и вскоре матросы взялись за шесты, чтобы замедлять продвижение Смоляного, а потом и направлять его. Что-то в этой картине показалось мне странным, как будто не одни только матросы правили кораблем. Слишком уж хорошо он их слушался.

Я поделился этим наблюдением, и Спарк сказала:

— Так ведь Смоляной живой корабль. А значит, он помогает команде направлять его туда, куда им требуется.

— Но как? — заинтригованно спросил я.

Она усмехнулась:

— Присмотритесь к воде у него за кормой в следующий раз, когда мы остановимся на ночь. — Я уставился на нее, ничего не понимая, и Спарк добавила: — И представьте себе, как гребут лягушачьи лапы.

Тут мы миновали поворот, и я сразу забыл о «лапах» Смоляного, потому что мне открылся Трехог. Это был старейший город в Дождевых чащобах. Гигантские стволы, нависающие над широкой серой рекой, были увешаны мостками, переходами и домами всевозможных размеров. Болотистая, то и дело уходящая под воду почва под деревьями не позволяла строить на ней дома. Город Трехог был почти весь выстроен на деревьях вдоль реки.

На нижних, самых толстых ветвях красовались настоящие особняки. Они чем-то напомнили мне дома Горного Королевства, где жители строили свои дома вокруг деревьев, делая их частью своих жилищ. Правда, здесь дома не настолько сливались с чащобами. Можно было подумать, что их принесло сюда ураганом из Фарроу, такими большими и роскошными они выглядели. Все они были из дерева ценных пород, с застекленными окнами. Особенно меня заворожил один из них, огромный, выстроенный вокруг ствола дерева-гиганта.

Скелли, заметив это, пояснила:

— Это дом Хупрусов, семейства, откуда происходит Рэйн.

Я с новым интересом уставился на громоздкую постройку. Не дом, а зримый символ богатства и влияния. Выходит, семья Рэйна привыкла править задолго до того, как он стал «королем» Кельсингры. Они разбогатели много-много лет назад: я видел это по тому, как потемнели от времени древние балки их жилища. Интересно… Надо будет потом сообщить об этом в Олений замок. Когда прибудем в Удачный, придется отправить туда несколько почтовых голубей. В одном письме все, что нужно рассказать, не поместится.

— Нет, вы только посмотрите на это! Он потрясающий!

Крик Персивиранса заставил меня оторвать взгляд от древесных крон и посмотреть на длинный причал впереди. К нему был пришвартован живой корабль. Паруса его были убраны, судно мирно покачивалось у причала. Что он живой, было понятно по серебристой древесине его корпуса. В отличие от Смоляного, у этого корабля было носовое изваяние — фигура мужчины. Скульптор вырезал его в странной позе: темная голова свесилась, руки скрещены на груди, словно он дремлет. А потом волосы у меня на затылке зашевелились, руки покрылись гусиной кожей: изваяние медленно подняло голову и уставилось на нас.

— Он смотрит на нас! — воскликнула Спарк. — Ах, леди Янтарь, если бы вы только могли это видеть! Он и правда живой! Носовое изваяние повернулось и смотрит на нас…

Я уставился на корабль, разинув рот. Спарк и Персивиранс молча переводили взгляд с изваяния на меня и обратно.

У меня пропал дар речи, но Лант произнес то, что все подумали:

— Благая Эда! Фитц, у него твое лицо… Даже нос точно так же сломан.

В потрясенной тишине Янтарь кашлянула и едва слышно произнесла:

— Фитц, я могу все объяснить.