Иов, или Комедия справедливости

Роберт Хайнлайн, 1984

Классический роман зрелого Хайнлайна, задуманный им еще на заре писательской карьеры; идею подарил такой же молодой Айзек Азимов, а реализовал ее Хайнлайн спустя почти полвека, вдохновляясь религиозно-философскими сатирами Вольтера и Марка Твена. Итак, познакомьтесь с Алексом Хергенсхаймером. В Полинезию он прилетел на дирижабле «Граф фон Цеппелин» и путешествует по островам на круизном судне «Конунг Кнут». Согласившись участвовать в ритуале хождения по огню, Алекс не сгорел и не обжегся, лишь ненадолго потерял сознание. Но почему, когда он очнулся, все называют его «мистер Грэхем»? Почему «Конунг Кнут» выглядит совершенно иначе и почему в этом мире нет ни одного дирижабля?.. Перевод публикуется в новой редакции. В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

8

И взяли Иону и бросили его в море;

и утихло море от ярости своей.

Книга пророка Ионы, 1: 15

Мне было удобно и не хотелось просыпаться. Но дергающая боль в голове раздражала, и хочешь не хочешь, а проснуться пришлось. Я тряхнул головой, словно отгоняя назойливую боль, и тут же набрал полный рот воды. Я откашлялся.

— Алек? — раздался голос Маргреты где-то совсем рядом.

Я лежал на спине в соленой, теплой, как кровь, воде; меня окружала беспросветная тьма — я как будто вернулся в материнское чрево, если такое возможно по сию сторону смерти. А может быть, это и есть смерть?

— Маргрета?

— Ах! Ох, Алек! Какое счастье. Ты так долго спал! Как ты себя чувствуешь?

Я пошарил вокруг, проверил одно, другое, подвигал третьим и четвертым и понял наконец, что завис в воде рядом с Маргретой, которая тоже лежит на спине, поддерживая мою голову руками — классическая поза спасателей из Красного Креста. Она делала медленные лягушачьи движения ногами, чтобы удержаться на поверхности.

— По-моему, со мной все в порядке. А как ты?

— Все хорошо, дорогой, особенно теперь, когда ты проснулся.

— Что случилось?

— Ты врезался головой в гору.

— В какую гору?

— В ледяную. В айсберг.

(Айсберг? Я старался припомнить все, что произошло.)

— Что еще за айсберг?

— Да тот, который налетел на корабль.

Кое-что припоминалось, но ясной картины пока не возникало. Ужасный толчок, будто судно с ходу наткнулось на риф, а затем мы оказались в воде… Попытка отплыть подальше, удар обо что-то головой…

— Маргрета! Мы же в тропиках, почти на широте Гавайских островов. Откуда тут взяться айсбергу?

— Не знаю, Алек.

— Но это… — Я хотел сказать «невозможно», а потом подумал, что из моих уст это прозвучит глупо. — Вода здесь слишком теплая для айсбергов. Послушай, да не напрягайся ты так, в соленой воде я плаваю не хуже мыла «Айвори».

— Ладно. Но я все равно тебя придержу. В темноте я тебя уже чуть не потеряла и ужасно боюсь, как бы это не повторилось. Мы упали в довольно холодную воду, а теперь она теплая. Значит, айсберг уже далеко.

— Конечно, держись за меня. Я тоже не хочу тебя потерять.

Я вспомнил, что поначалу вода и впрямь была холодна. Или это просто показалось после чудесной теплой постели? И ветер был студеным.

— А что случилось с айсбергом?

— Не знаю, Алек. В воду мы упали вместе. Ты схватил меня и оттащил подальше от корабля. Именно это нас и спасло. Однако было так темно, как бывает только в декабрьские ночи, поднялся сильный ветер, и в непроглядной тьме ты врезался головой в лед. Вот тогда я тебя чуть не потеряла. От удара ты лишился чувств и выпустил меня. Я ушла под воду, нахлебалась, потом всплываю, отплевываюсь, а тебя не нахожу. Алек, я никогда в жизни так не пугалась! Тебя нигде не было. Я ничего не вижу, шарю вокруг, а тебя нет; зову тебя, а ты не откликаешься.

— Прости меня.

— И тут я запаниковала, решила, что ты утонул. Или тонешь, а я ничем не могу помочь. Я заметалась в воде то туда, то сюда и случайно наткнулась на тебя… И как только я к тебе прикоснулась, и все стало хорошо… хоть ты и не подавал признаков жизни. Но я проверила, сердце у тебя билось сильно и ровно, значит в конце концов все должно было обойтись. Тогда я перевернула тебя на спину и приподняла тебе голову над водой. Ты долго не приходил в себя, но теперь все в полном порядке.

— Нет, ты не запаниковала, иначе я бы давно утонул. А ты сделала то, что удалось бы немногим.

— Ничего особенного: два летних сезона подряд я работала спасателем на пляже к северу от Копенгагена, а по пятницам даже проводила инструктаж. Обучила множество девчонок и мальчишек.

— Не терять головы в кромешной тьме — этому не научишься. Так что не скромничай. А что с кораблем? И с айсбергом?

— Алек, я же говорю — не знаю. Я огляделась только после того, как нашла тебя, убедилась, что ты жив, и потащила тебя за собой, как на буксире. Все уже было так, как сейчас. Одна черная пустота.

— Может быть, корабль затонул? Ведь удар был хоть и один, но очень сильный. А не было ли взрыва? Ты ничего не слышала?

— Никакого взрыва я не слышала. Только свист ветра и грохот — ну, ты это тоже слышал, — а потом какие-то крики, но уже после того, как мы упали за борт. Если корабль и потонул, то я этого не видела. Алек, последние полчаса у меня под головой не то подушка, не то матрас. Может быть, корабль действительно пошел ко дну, и это обломок кораблекрушения?

— Не обязательно. Но особой радости не вызывает. А зачем тебе эта штука?

— Она может пригодиться. Если это подушка или подстилка с шезлонга на палубе, то они набиты капоком и послужат своего рода спасательным средством.

— Вот и я о том же. Если это спасательная подушка, то почему она только под головой? На нее лучше залезть.

— Для этого мне придется тебя отпустить.

— Маргрета, когда мы выпутаемся из этой истории, будь так добра, дай мне хорошего пинка. Ну вот, похоже, я уже совсем пришел в себя; давай-ка проверим, что ты нашла. Методом Брайля.

— Хорошо. Но я не хочу отпускать тебя в такой темноте.

— Любимая, я не меньше тебя заинтересован в том, чтобы не потеряться. О’кей! Сделаем так: держись за меня одной рукой, а другую закинь назад и покрепче ухватись за подушку, или как ее там… Я же повернусь и, не отпуская тебя, попробую по твоей руке дотянуться до подушки. А потом посмотрим, то есть пощупаем то, что нам досталось, и решим, как с ним поступить.

Это оказалось не подушкой и даже не подстилкой; это был (как удалось выяснить на ощупь) матрасик для солнечных ванн, примерно футов шесть в ширину и немного больше в длину. На нем вполне хватало места для двоих — и даже для троих, если они хорошо знакомы. Да, это почти так же великолепно, как если бы нам подвернулась спасательная шлюпка. Нет, даже лучше! Плавучий матрас в придачу к Маргрете! Я вспомнил малопристойный стишок, который украдкой декламировали семинаристы: «Если чашу красотка наполнит вином и возляжет со мной на ковре травяном…»

Взобраться на матрас, верткий, как червяк на крючке, да еще в ночь, что чернее угольной кучи, не просто трудно — невозможно. Однако же мы совершили невозможное: я обеими руками вцепился в матрас, а Маргрета медленно соскользнула с меня на него. Потом она помогала мне, пока я дюйм за дюймом заползал на прогибающуюся поверхность.

Я неловко оперся на локоть, слетел в воду и тут же потерял матрас из виду. Пришлось, ориентируясь на голос Маргреты, снова добраться до матраса и медленно, с превеликой осторожностью карабкаться на него.

Опытным путем мы обнаружили, как лучше всего использовать пространство и удобства, предоставляемые матрасом: надо улечься рядом навзничь, распластавшись, подобно морской звезде, то есть широко раскинуть руки и ноги, как человек с рисунка Леонардо да Винчи, чтобы занять как можно большую площадь.

— Ты как, родная? — спросил я.

— Все в полном порядке.

— Чего-нибудь хочешь?

— Ничего. Кроме того, что у нас уже есть. Мне удобно, я отдыхаю, и ты со мной.

— Присоединяюсь. Но чего бы ты хотела, если бы можно было получить все что угодно.

— Что ж… Горячий пломбир.

Я обдумал эту идею.

— Нет. Шоколадный пломбир с зефирным кремом и коктейльной вишенкой. И чашку кофе.

— Чашку шоколада. Но я настаиваю на горячем пломбире. Я полюбила его, когда была в Америке. Мы, датчане, готовим множество всяких десертов с мороженым, но заливать мороженое горячим шоколадным соусом нам в голову еще не приходило. Горячий пломбир. И лучше сразу двойную порцию.

— Договорились! Плачу за двойную порцию, раз тебе так хочется. Пойду на риск, я ведь заядлый игрок… А ты спасла мне жизнь.

Она ласково погладила меня по руке:

— Алек, ты смешной… и я счастлива. Как думаешь, мы выберемся отсюда живыми?

— Не знаю, родная. Парадокс жизни в том и заключается, что из нее практически никто не выбирается живым. Но твердо обещаю одно: я сделаю все, что в моих силах, чтобы раздобыть для тебя горячий пломбир.

Нас разбудил свет дня. Да, я заснул, и Маргрета тоже. Когда я проснулся, она еще спала, тихонько посапывая. Я лежал тихо, пока не увидел, как она открывает глаза. Я не думал, что смогу заснуть, но не удивляюсь (теперь), что нам это удалось, — отличная постель, полная тишина, чудесная температура воздуха, усталость… и абсолютное отсутствие каких-либо причин для незамедлительного беспокойства, ибо решить наши проблемы мы не могли — во всяком случае, до рассвета. По-моему, я заснул с мыслью, что Маргрета права: горячий пломбир лучше шоколадного с зефирным кремом. Помню, что мне приснился псевдокошмарный сон, в котором я зачерпывал щедрую порцию пломбира, подносил ложку ко рту… и обнаруживал, что она пуста. Наверное, от этого я и проснулся.

Маргрета повернулась ко мне и улыбнулась; она выглядела лет на шестнадцать, и вид у нее был самый ангельский («…как двойни молодой серны. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе…»).

— Доброе утро, красавица.

Она хихикнула:

— Доброе утро, прекрасный принц! Хорошо ли почивали?

— Если по правде, Маргрета, то я уже месяц так хорошо не спал. Странно. И все, что мне нужно сейчас, так это завтрак в постель.

— Сию минуту, сэр. Бегу!

— Вас понял. Не следовало мне упоминать еду. Пожалуй, удовольствуюсь поцелуем. Как думаешь, мы сумеем поцеловаться и при этом не свалиться в воду?

— Сумеем. Но будем осторожны. Поверни голову ко мне, но не вздумай поворачиваться всем телом.

Поцелуй получился скорее символическим, чем одним из сногсшибательных трюков, которые так удавались Маргрете. Мы оба приняли все меры, чтобы не нарушить драгоценное равновесие импровизированного спасательного плота. Нас — во всяком случае, меня — волновало нечто большее, чем просто падение в океан.

Я решил, что о предмете моего беспокойства необходимо упомянуть, поскольку он заслуживает тщательного совместного рассмотрения и всестороннего обсуждения.

— Маргрета, судя по карте, что висела на стене у салона, мексиканское побережье и Масатлан находятся где-то к востоку от нас. В котором часу затонуло наше судно? Если, конечно, оно затонуло. То есть в котором часу произошло столкновение?

— Понятия не имею.

— И я — тоже. Наверняка известно одно: это случилось после полуночи. «Конунг Кнут» должен был прибыть в порт в восемь утра. Так что берег предположительно где-то в ста милях к востоку. А может, и ближе. Горы должны быть вон там. Когда туманная дымка рассеется, может быть, мы их увидим. Так было вчера, значит есть вероятность, что они покажутся и сегодня. Любимая, как у тебя с плаванием на дальние дистанции? Если увидим горы, то не рискнуть ли нам?

— Алек, если ты настаиваешь, можно попытать счастья.

— Это не совсем то, о чем я спрашиваю.

— Верно. В теплой воде я проплыву, сколько понадобится. Как-то раз я переплыла Большой Бельт, а вода там похолоднее. Но, Алек, в Бельте нет акул. А здесь они есть. Я своими глазами видела.

Я тяжело вздохнул:

— Рад, что ты заговорила об акулах сама: мне не хотелось упоминать о них первым. Родная, придется торчать тут, да еще и не рыпаться, чтоб не привлекать к себе внимания. Утренний завтрак я готов пропустить, особенно если это завтрак для акул.

— От голода быстро не умирают.

— Мы не умрем от голода. А если бы ты могла выбирать, на чем бы ты остановилась? Смерть от солнечных ожогов? Голодная смерть? В акульей пасти? От жажды? В робинзонадах и в романах о потерпевших кораблекрушение героям всегда есть чем заняться, а у меня нет даже зубочистки. Поправка: у меня есть ты, а это все меняет. Маргрета, как ты думаешь, что с нами будет?

— По-моему, нас подберут.

Я думал точно так же, но по ряду соображений не хотел говорить Маргрете об этом.

— Рад слышать, что ты так считаешь. А почему ты в этом уверена?

— Алек, ты бывал в Масатлане?

— Нет.

— Это рыбацкий порт, где собираются как промысловые рыболовецкие суда, так и рыболовы-любители. С рассветом сотни лодок и кораблей выходят в океан. Самые большие и быстроходные уплывают на сотни километров от берега. Если подождать, нас обязательно найдут.

— Точнее, могут найти. Океан, знаешь ли, довольно большая штука. Но ты права. Плыть к берегу — самоубийство. Лучше уж остаться тут.

— Алек, нас будут искать.

— Будут? Почему?

— Если «Конунг Кнут» не затонул, то капитан знает, где и когда мы упали за борт. Как только судно придет в порт — если уже не пришло, — он потребует немедленно начать поиски. А если корабль затонул, то обыщут весь район.

— Звучит логично. — (Правда, у меня была другая идея и совсем не такая логичная.)

— Наша задача — остаться в живых до того, как нас найдут, по возможности избежав акул, жажды и солнечных ожогов. А значит, надо двигаться как можно меньше. Лежать неподвижно, и только лежать. А когда солнце поднимется выше, чаще поворачиваться с боку на бок, чтобы кожа обгорала равномерно.

— И молиться о ниспослании облачной погоды. Да, все правильно. Кстати, наверное, нам лучше не разговаривать. Меньше шансов, что начнем страдать от жажды. А?

Она умолкла надолго, будто последовала моему совету, однако наконец произнесла:

— Любимый, может быть, мы не выживем.

— Знаю.

— А если нам предстоит умереть, то я предпочту умереть, слыша твой голос. И не хочу, чтоб у меня отняли право говорить, как я люблю тебя, говорить, когда хочется, а не молчать ради тщетной надежды прожить несколько лишних минут.

— Да, моя возлюбленная, да!

Несмотря на наше решение, мы говорили мало. Мне было достаточно касаться ее руки; Маргрете, как оказалось, тоже.

Спустя долгое время — часа три, по моим расчетам, — она ахнула.

— Что случилось?

— Алек! Смотри!

Она показала пальцем. Я взглянул.

Я тоже чуть не ахнул, но сдержался, потому что был к этому готов: высоко над нами летело нечто в форме креста, чем-то похожее на планирующую птицу, только гораздо крупнее и явно искусственного происхождения. Летательная машина…

Я-то знал, что летательных машин быть не может. В инженерном колледже мы изучали знаменитое математическое доказательство профессора Саймона Ньюкома, что попытки профессора Лэнгли и других построить аэродин, аппарат тяжелее воздуха, который сможет нести человека, обречены на неудачу и бесполезны. Ведь согласно теории масштабов, машина столь крупная, чтобы поднять человека, должна еще нести и мотор, достаточно мощный, чтобы оторвать ее от земли, а уж о пассажире и говорить нечего.

Это было последнее слово науки, разоблачившее явную глупость и полностью прекратившее попытки тратить общественные средства на подобные эфемерные идеи. Деньги, ассигнованные на научные и опытные разработки, пошли на воздухоплавание, то есть куда следовало, что дало великолепный результат.

Однако за последние несколько дней я приобрел иную точку зрения на «невозможное». И когда невероятная летательная машина появилась в небе, я как-то не слишком удивился.

По-моему, Маргрета перевела дух, только когда машина, пролетев над нами, устремилась к горизонту. Я тоже затаил было дыхание, но заставил себя дышать ровно. Машина была прекрасна — серебристая, изящная и стремительная. Я не мог определить ее величину, но если черные точки на ней — окна, она была огромной.

Я не понимал, как она движется.

— Алек, это воздухоплавательный корабль?

— Нет. Во всяком случае, это не то, что я имел в виду, говоря о воздухоплавательных кораблях. Я назвал бы это летательной машиной. Могу сказать только одно: таких я никогда не видел. Но знаешь, я должен сообщить тебе одну вещь, очень-очень важную.

— Да?

— Мы не умрем… И теперь я знаю, почему затонул корабль.

— Почему, Алек?

— Чтобы помешать мне сверить отпечатки пальцев.