Алмазы для Бульварного кольца

Ринат Валиуллин, 2020

СССР, конец 70-х. Вчерашний студент Олег Хайдаров из абсолютно мирной и беспечной Москвы попадает в пылающую войной Анголу, которая только что рассталась с колониальным прошлым и уже погрузилась в кровавую, затянувшуюся на два десятилетия гражданскую бойню. Война перемалывает личные отношения, юношеский романтизм, детские представления о добре и зле. Здесь прочитанные книги становятся бесполезной макулатурой, дикие звери в африканской саванне обретают узнаваемые человеческие черты, свобода превращается в призрак долгого и тернистого пути в бесконечность, Родина кончается на лжи и предательстве близких и начинается вновь, когда возникают надежда, вера и любовь…

«Happy New Year!»

Новый год они встречали с Лизой вдвоем. Невероятно! Лизина мама празднует у друзей, живущих по соседству, к которым приехала их общая одноклассница из Свердловска. Они не виделись тридцать пять лет. Ирина Леонидовна собиралась уезжать в Израиль и перед тем, как исчезнуть, может быть, навсегда в другой стране, решила навестить близких ей людей, разбросанных по всему Союзу, с которыми провела бо́льшую часть жизни! Наконец-то это стало возможным: теперь уже не отговаривали, не пугали климатом и тяжелыми условиями жизни, не угрожали лишить званий и привилегий на работе и так далее. В те годы об этом рассказывали характерный анекдот:

Старый еврей собирается уезжать в Израиль. Его вызывают в КГБ и предлагают прослушать лекцию о трудностях жизни в эмиграции. Так называемый лектор рассказывает: «Вы не представляете, куда вы едете. Полгода в Израиле идет сплошной дождь. На улицу выйти нельзя — все в воде, в магазин за продуктами не добраться». Еврей качает головой.

Лектор продолжает: «А остальные полгода там невыносимая жара. На улицу опять же не выйти, может случиться солнечный удар, трава горит, ничего не растет». Старик опять качает головой. В конце лектор спрашивает:

— Я так понял, что вы передумали и решили остаться?

— Да нет, — отвечает старик с характерным акцентом и интонацией. — Я никак не могу решить — брать с собой зонтик, не брать с собой зонтик?..

Олег приехал к Лизе сильно заранее, привез ее маме «подарок из Африки» — симпатичную, еще не распространившуюся в Союзе, почти крамольную статуэтку из черного дерева с тремя сидящими в ряд обезьянками. Одна из них закрывала руками глаза, другая — уши, третья — рот: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу», — почти как в популярной невинной песенке про влюбленных в исполнении Эдиты Пьехи.

— Это ты мне на вырост даришь, что ли? — ехидно пошутила Людмила Михайловна и засмеялась. — К тому возрасту, когда я стану немой, слепой, глухой, как пробка, и вправду ничего этого делать уже не смогу? — Людмила Михайловна была довольно прямолинейным человеком. Этого качества ей, вероятно, добавило полученное образование и опыт работы с западными бизнесменами: она закончила немецкое отделение педагогического факультета московского иняза и все последнее время работала с немцами из ФРГ, поэтому сантименты были не в ее стиле.

— Ну что вы, фрау Люда! Это, так сказать, завуалированная в искусстве сатира на наше закрытое от мира общество, — с трудом подбирая приличные слова, ответил Олег. — Вы же всегда любили Салтыкова-Щедрина, эзопов язык? Вот, это о том же. Возьмите ее с собой на Новый год, будет вам на столе вместо коллективной Снегурочки. Уверен, ваша подруга оценит.

— Так может, тебе лучше к моим Иришке с Федором Ивановичем на ночевку отправиться? У них и дочка подходящая, Анечка, в самом соку, все на ней лопается, не то, что моя спирохетина. А, зятек?!

— Мама, мне надоел ваш солдафонский юмор, — неожиданно для себя процитировала Лиза, чем удачно разрядила уже начинавшую накаляться атмосферу.

В дверь позвонили.

— Это Ирина, легка на помине, я ее попросила зайти: глаза что-то совсем ослабли.

— Мама! После Нового года, как только выходные пройдут, идем с тобой к окулисту. И никаких больше отговорок! — строго произнесла Лиза, открывая дверь.

— Здрасте-мордасти! С Новым годом, дорогие! — Ирина Леонидовна вошла в прихожую, вся еще разгоряченная от мороза. — Ой, Лиза, какая же ты взрослая, прям невеста уже!

— Так и есть, Ириш. — Людмила Михайловна крепко обняла и расцеловала подругу. — А вот и наш будущий зять, Олег. Если, конечно, не передумает, — продолжала подкалывать она Олега. — Знакомься!

Ирина заинтересованно посмотрела на юношу и, похоже, осталась довольной:

— Джигит! — произнесла она. — И чем мы занимаемся, молодой человек?.. — начала было долгую светскую беседу Ирина, но подруга ее тут же оборвала:

— Все, все! Я тебе про них все подробно расскажу, у нас целая ночь впереди, ты мне еще рот затыкать будешь. Ну, ладно, голубки, — продолжила она, уже обращаясь к молодежи. — Мир вам да любовь, «дочку Васей назовем», — решила не отставать от своего чада по части цитат Людмила Михайловна. — Буду завтра после двенадцати. Чао, какао! — Она поцеловала поочередно в лоб Лизу и Олега и, пропустив подругу вперед себя, выходя из квартиры, помахала им из-за спины на прощание.

— Она тебя любит, — неожиданно произнесла Лиза. — Только признаться ни себе, ни нам в этом не желает. Наверное, боится сглазить.

По телевизору уже начали показывать часто занимавшую в последние два-три года предновогодние экраны «Иронию судьбы, или С легким паром!».

— Чувствуется. И эти чувства затмевают в ней все остальные.

— Перестань, она нам даже бутылку шампанского оставила.

— Это меняет дело, а с чувствами я как-нибудь договорюсь.

— Лично у меня сейчас только одно чувство… голода.

— И я жутко голоден. У нас есть что-нибудь?

— Есть. Холодильник, — незаметно для себя они оказались на кухне. — Вот тебе шампанское, — открыла Лиза холодильник, — и включай телек, там «Ирония судьбы…» уже началась, а я сделаю бутерброды по-быстрому.

Олег взял шампанское и прошел в гостиную. Поставил бутылку на стол и стал искать глазами фужеры, чуть было не забыв про фильм. Когда Олег включил телевизор, герои комедии уже помылись и дружно пели: «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги»^[11]. Он сел на диван напротив телевизора, как добрая половина страны в этот вечер, и стал наслаждаться фильмом.

Скоро пришла Лиза и принесла на тарелке бутерброды с сыром и колбасой. В комнате аппетитно запахло краковской.

— Как же она вкусно пахнет, — закрыл глаза от удовольствия Олег.

— Даже актеры начали оборачиваться, — взяла в руки один бутерброд Лиза и поднесла к губам Олега.

— Конечно, столько пить, закусить хочется, — жадно откусил Олег.

— А для шампанского что-нибудь есть? Бокалы?

— Нет, только ванна, — рассмеялась Лиза. В ее радости чувствовалось легкое волнение.

— А крепче ничего нет?

— Только чувства, — быстро нашлась Лиза. — Вот, — она достала из серванта два фужера.

Олег скинул золотку с бутылки «Советского» и стал раскручивать сеточку. Бах! — выскочила пробка из бутылки и стрельнула по стеклу серванта. Стекло задрожало, но выдержало. Олег посмотрел с уважением на полированный сервант, в котором томились бокалы и чайный сервиз. Он разлил шампанское по фужерам, оно зашипело и стало подниматься, словно кипящее молоко, которое всегда норовит убежать.

— С наступающим, — протянул он бокал навстречу бокалу Лизы.

— Ура! — крикнула тихо Лиза и пригубила стекло. — Закусывай, — протянула она бутерброд, но в последний момент заменила его на свои губы и затянула Олега в долгий поцелуй.

— Фильм же пропустим, Лиза, и бутерброды остынут, — пошутил сквозь поцелуй Олег, обнимая свою невесту.

— Его все равно каждый год показывают, так что ничего страшного.

— В следующем году я уже в Анголе буду, там вряд ли покажут, — все-таки добрался до закуски Олег и, запивая шампанским, наконец прикончил бутерброд.

— Да, вряд ли там знают, что такое зима, тем более — баня, — не отставала Лиза.

— Там баня кругом.

— Тогда еще один тост, за теплоту!

— Ура! — тихо воскликнул Олег, наполнив еще раз бокалы. Они чокнулись и выпили. Лиза обняла Олега, его руки потекли по ее телу, их губы слились. А руки продолжали двигаться дальше и уже забрались Лизе под рубашку. Женская грудь легла в мужские ладони, как в ванну, но ненадолго — скоро руки, гонимые инстинктами, пошли дальше, пальцы уже пытались расстегнуть лифчик.

— Может, я сама? — захотела помочь Лиза.

— Обижаешь, — улыбнулся Олег.

Лиза вытянула из-под своей рубашки сдавшийся бюст-гальтер и небрежно бросила на пол, скоро туда же полетели рубашка, юбка, колготки, штаны, еще одна рубашка, ирония судьбы и с легким паром.

— Может, диван разложим?

Словно по приказу оба соскочили с дивана, а Олег резким движением рук сломал его пополам.

— Удивительно, обычно я с ним так долго вожусь, — кинула на диван покрывало Лиза и бросила на него свое тело.

— Женщину надо удивлять, и не только разложенным диваном, — бросился вслед за ней Олег.

— Не перестаю удивляться, — рассмеялась шутке Лиза.

— Не переставай, — привлек ее к себе Олег.

Они долго целовались, а с экрана все подсматривали и подначивали, напевая:

Но внезапно по портьере

Пробежит волненья дрожь.

Тишину шагами меря,

Ты, как будущность, войдешь.^[12]

После глубоких сирен, визга электричек, лая собак, шума океана, криков чаек и конденсата на коже от погони за удовольствием, молодых выбросило на берег. Удовольствие медленно отступало, словно пришло время отлива, дыхание восстанавливалось. Мир снова начал возвращаться на круги своя сквозь переборы гитары и голос Пугачевой, которая пела в фильме за Барбару Брыльску:

Спасибо Вам и сердцем и рукой,

За то, что Вы меня, того не зная сами,

Так любите…^[13]

Олег обнимал Лизу сзади, они еще долго лежали так, глядя в мерцающий Новым годом экран, а когда там пошли прощальные титры под грустные стихи:

… Я за тебя молиться стану,

Чтоб ты вернулся невредим…^[14]

— руку Олега обожгла горячая слеза Лизы.

* * *

Зима пролетала в ожидании перемен. Черно-белый пейзаж и серые лица вечно спешащих нырнуть в метро москвичей. Москва планировала измениться, все ждали этого, сидя в темной комнате зимы, будто закрылись в ванной и печатали фотографии, с любопытством глядя в емкость с проявителем, где плавали белые листы, на которых проступали силуэты того будущего, что кругом обещали — и потом должны были вытащить свои впечатления и закрепить, положив в ванночку с закрепителем, а затем в альбом, на добрую память, чтобы было чем гордиться. Жизнь начиналась с нового листа. Мы всматривались в черно-белый негатив, который по мановению палочки или указу Брежнева должен вдруг стать цветным, красочным и позитивным.

Москва всегда была городом фасадным, а сейчас наводила марафет как никогда. В спешном порядке в городе открывались стадионы, спортивные арены. Город становился все более удобным для жизни и досуга.

Олег сидел за стеклом в кафе «Ангара» на Калининском проспекте, в одном из знаменитых зданий-книжек, и сверху наблюдал за своим однокурсником Гришей Соболевым, который, вжавшись в себя от холода, шел вдоль проспекта, без шапки, торопливо перебирал ногами, чтобы быстрее попасть в тепло. Гриша снимал здесь комнату, недалеко от ресторана «Прага», в арбатских переулках, где все еще оставались коренные москвичи, которых не успели расселить по столичным окраинам. В кулинарии при ресторане делали одноименный знаменитый торт, и очередь туда никогда не кончалась. Судя по ней, сладкого в стране по-прежнему не хватало, а следовательно — и любви. Народ занимал очередь с раннего утра, чтобы к обеду получить долгожданную «Прагу» или «Птичье молоко», как повезет. Мама Григория работала в этом магазине и для всех была на уровне министра по внешнеэкономическим связям, потому что с недавнего времени фирменный торт стал расхожей валютой, всем он, по поводу и без, был теперь жизненно необходим. Так она незаметно для себя обрастала выгодными связями и перспективными знакомствами. Благодаря этому она сумела купить сыну без переплаты хороший фотоаппарат. Гриша должен был принести фотографии со своего дня рождения, где собрались обе группы их курса. Он неплохо снимал своим «Любителем», содранным нашими производителями с импортного «Роллефлекса».

— Привет!

— Здорово, старик, — пожал он Олегу руку и сел за стол.

— Ну и дубак сегодня!

— Да уж, холодрыга.

— Карточки принес?

— Само собой, — достал из модного пакета толстый бумажный конверт для фотобумаги Гриша.

— Ого, «АББА»! Классный пакет, за сколько взял?

— За треху, купил у одного чувака. Почти новый.

— Неплохо, — всматривался в лица шведской четверки Олег. — Не жалко на таком морозе носить, потрескается же?

— Да я ж тут рядом, не успеет.

— О! У тебя и штаны новые. Откуда?

— Мать с работы принесла, давно уже, кому-то не подошли, просто ушить надо было.

— «Америка»?

— «Ли», «Джинс энд джекетс» — сняв куртку, не без гордости показал лейбл Гриша.

— Да вижу, не какой-нибудь там индийский «Милтонс» или болгарская хрень. Стоя́т?

— Чего?

— Ну, фирменные джинсы, если их намочишь, можно поставить к стенке, не гнутся.

— Не пробовал. По паре шариков мороженого? — спросил Олега Григорий, подозвав знакомого официанта.

— Да ну, холодно.

— Тогда пива?

— Это другое дело. Тоже правда холодное, но другое, — рассмеялся Олег. — Возьми еще что-нибудь на закуску, — сказал он, уже перебирая фотографии.

Скоро за столиком уже пенились две кружки «Жигулевского» и благоухала нарезка из краковской колбасы.

— Как особым гостям! — не преминул добавить Гришин товарищ, подавая закуску. — Если нужно что посерь-езнее, я мигом!..

Друзья вглядывались в лица и в детали портретов своих однокурсников, рассуждая, кого куда должны распределить.

— Я бы сам, конечно, в долгую загранку хотел. Сразу нескольких зайцев убить. Здесь с португальским — только преподавать на кафедре, мне баба Таня уже предлагала, или в военно-дипломатической академии. Я там уже и собеседование прошел. И зарплата вроде неплохая. Но тамошние ребята меня отговорили: говорят, потом лет пять будешь невыездным, из-за секретности или что там у них, — отхлебнул пива Олег. — А это что у тебя за фотографии?

— Москва. Уходящая натура. В выходные люблю погулять с камерой по окрестным дворам.

— И ведь не жалко денег?! Пленка на тридцать шесть кадров, наверное, стоит, как две кружки пива? — с деланной иронией произнес Олег. — Уважаю! — он с восхищением всматривался в запечатленную на бумаге жизнь подворотен, пытаясь распознать знакомые места.

— Это история. Скоро всего этого не будет, город меняется на глазах. Скоро Москва купеческая уйдет в тартарары и придет совсем другая, вот увидишь…

— А тебе-то это зачем? — все еще не веря в бескорыстность Гришиного хобби, посмотрел ему во вдруг ставшие бездонными глаза Олег.

У Гриши была удивительная способность видеть перспективу, в пустоте находить какие-то вещи, которые потом могли пригодиться. Он все время был в движении, движение это не всегда было вперед, иногда оно просто имело целью выбраться наружу, за рамки происходящего.

— Как тебе сказать… Что мы обычно видим на фото? Фасады, памятники, красивые здания, рожу свою или чью-нибудь на переднем плане? Москва — город фасадов, никто не показывает зафасадную жизнь, жизнь подворотен.

— В общем, согласен, — глотнул еще пива Олег. Напиток располагал к доброму разговору, нежели к горячему спору. Зачастую от напитка зависит истина, подумал вдруг он. В каждой искренности своя доля спирта. — Если есть ворота, то должна быть и подворотня. Судя по твоим снимкам, у нас вся страна — одна большая подворотня. Особенно вот на этом, — рассмеялся Олег.

— Да, ты представляешь: выхожу как-то из дома, смотрю, мужик лежит на асфальте, глядит в небо и курит. А рядом бутылка пива. Красота, балдеж! Попробуй-ка вот так лечь на улице, сразу заберут, а в подворотне все свое, родное. Даже стены и менты.

— Да, контраст. Давай тогда за Москву, за «город контрастов»! И чтоб никакие бури ее не смели с лица земли!

Примечания

11

Из песни «Главное, ребята, сердцем не стареть», слова С. Гребенникова и Н. Добронравова.

12

Из песни «Никого не будет в доме», слова Б. Пастернака.

13

Из песни «Мне нравится», слова М. Цветаевой.

14

«Баллада о прокуренном вагоне», стихотворение А. Кочеткова.