Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

Рина Оре, 2019

Идеей для историй о Меридее послужила средневековая легенда «Роберт Дьявол», легенда о рыцаре, который прославился своими пороками, а затем встал на путь благих дел. Всё начинается в огромном по меркам Средневековья городе, среди небогатых лавочников и успешных дельцов, аристократов и бродяг, рыцарей и воинов простого звания, астрологов и алхимиков, праведников и демонов… И в этот город приходит война, меняя жизнь главной героини, Маргариты, ее воззрения и чувства. Иллюстрации и обложка книги выполнены автором. Содержит нецензурную брань.

Глава XIV

Признательность мертвеца

В середине второй триады Целомудрия планета Венера дарила людям лишний день, и меридианцы радовались празднеству любви и счастья — Венераалию. В эти два дня люди имели самый благой настрой, прощали врагов, одаривали подарками друзей, а тем, кого любили, преподносили красные пряничные сердца. Этот праздник с надеждой ждали девушки-невесты, получавшие в Венераалий стихи и сласти, да юноши, признававшиеся своим избранницам в чувствах. Ночью на Главной площади власти Элладанна устраивали «Бал счастья». В солнечном Лиисеме хорошая погода стояла до начала зимы, и если в Венераалий случался дождь, то он, теплый и безобидный, никого не разгонял по домам, тем более тех, кто пришел в поисках своей второй половины. В первый год сорокового цикла лет «Бал счастья» в Элладанне отменили, но пряничные сердца всё равно краснели на лотках торговцев, да и ночью на площадь собирались прийти знакомиться одинокие горожане.

В первый день Венераалия соседи Жоля и Клементины Ботно вспомнили, что очень их любили, и с утра зачастили в зеленый дом с пустяшными подарками. Добрый дядюшка Жоль, конечно, когда этого не видели гости, злился, раздражался, что его отвлекают, и вовсе не походил на счастливого человека. На заднем дворике, на пестром покрытии из разбитых горшков, ржали шесть лошадей — ими и занимался Жоль Ботно: вместе с Синоли и Филиппом он надевал на них богатую сбрую, яркие попоны в цветах Лиисема, налобники с перьями, закреплял седла. Невеста собиралась ехать в храм на голубоглазой Звездочке, ведь боялась не удержаться в седле, осрамиться перед всем Элладанном и доверяла лишь своей любимице. Старую кобылу триаду приводили в порядок — чесали ей гриву да усиленно кормили. В конце концов ее пятнистое тело затянули желтой попоной до земли, а на лоб прикрепили алое перо. Поводья заменили широкие белые ленты с зубцами — такие же, как на красной повозке Гиора Себесро.

Маргариту, бледную от волнения, полностью нарядили к полудню. В ожидании сватов со стороны жениха — тех, кто сопроводит ее до храма, она оставалась наверху, в своей спальне, с Беати и Ульви. Невеста пыталась рассмотреть себя в ручное зеркальце, но хорошо замечала только то, что нездорово выглядит, и едва не срывалась в нервные слезы по надуманным причинам: богатое подвенечное убранство сделало из Маргариты, вчерашней девчонки, пригожую даму, достойную поэм, прославлений, поклонения. Алое платье простого кроя выгодно подчеркнуло ее фигуру, напоминающая тесьму вышивка с жемчугом и бисером придала наряду торжественности. Плечи невесты обнял белоснежный плащ, ее светлые, золотистого оттенка волосы струились по нему длинными локонами, драгоценный ободок, похожий на венок, обрамлял чело красавицы, а тонкая вуаль мягко обволакивала силуэт девушки и вздрагивала, словно дымка, при каждом ее движении. Ульви и Беати, положив руки на свои выпуклые животы, восхищено наблюдали за подругой и не понимали, почему Маргарита недовольна собой: она без конца кусала губы и щипала щеки, пытаясь вызвать румянец, что раньше никогда ее не подводил.

— Ты — наикрасатющая! — в который раз сказала Беати. — И король взял бы такую в жены! Принц иль герцог — точно. Хватит уж истёрзываться!

— Вот-вота, — поддакнула Ульви. — А ты для его будёшь самовой красившной, пущай прочие и лучше́е. А ежели он любвит, то наглазеет тока на тябя, как Нинно на меня! Крашное сердечко мне поутру задарил!

Напоминание о кузнице было некстати: Маргарита занервничала еще сильнее.

— А, вота чего: он не смогёт бываться, — продолжала болтать Ульви, поглаживая живот, слишком большой для ее срока и худого тела.

«Боженька, спасибо за это!» — выдохнула Маргарита.

— Ужасть дюже как просил его извинять. А он хворый изнуреньем. А работов ныне во! — широко развела она руки. — Энто всё для войску. Не разобидишься?

— Нет, что ты — ответила Маргарита, опять принимаясь щипать свои щеки. — Пусть поправляется, ничего страшного…

— А ничё страшно́го, что я безмушней пойду? — тараторила Ульви. — А то мне все говорют, что лучше́е б я в дому сталася. Ну энто — негоже без мушо-то, кода пуза́ экая. А я всем скажу, что ты моя сестра да любимишная подруга — и я тябя в замушничестве не брошу! А пиршство у градначальника! Как можно́? Венчанье в храму Праматери! А я тама так ни разу и не набывала. Сиживай давай в дому! Ага! Но коли и ты так…

— Нет, — успокоила ее Маргарита. — Поступай как знаешь.

Ульви подняла голову, довольно заерзала на кровати и многозначительно посмотрела на Беати.

«Вота! — говорили круглые карие глаза Ульви. — Я былась правая! Нету здеся ничто неприлишного».

Беати, беззвучно отвечая, скривила пухлые губы: «Поглянешь еще — правая былась я!»

— Сватыыы!!! — донесся из коридора ор Филиппа.

Он впервые постучался, а затем его подстриженная и завитая как у Оливи голова высунулась из-за двери. Беати и Ульви стали помогать Маргарите закрыть лицо вуалью.

— Я сама, — отказалась она от их услуг.

Ее подруги удалились, хихикая и вытаскивая за собой любопытного Филиппа, что тоже надел новенький наряд, туго обтягивавший его детское тело.

Маргарита расправила вуаль на лице, глянула на себя в зеркальце и замерла. Голос брата Амадея прошептал ей на ухо: «Ему тебя не изменить».

— Да, не изменить, — сказала она своему отражению, превратно понимая слова праведника. — Госпожу второго сословия из меня не сделать. Как не рядись — я посудамошка с улочки бедняков и неудачников.

Но тут же она отмахнулась от таких суждений — всё ж не с герцогом венчается, а Ортлиб Совиннак сам имел схожее с ней происхождение, значит, если она будет стараться, то справится. Маргарита еще раз посмотрела на свое лицо, закрытое полупрозрачной вуалью, закинула шлейф на левую руку, перекрестилась и с зеркальцем в руках вышла за дверь.

В гостиной Оливи впервые посмотрел на Маргариту с уважением, и без слов она поняла, что сужэн более не считал ее дурехой — что он оценил ловкость, с какой она устроилась в жизли подле «богатого старика». Гиор Себесро явился один, без спутницы, да и затяжелевшая Залия осталась дома с матерью. Черноглазый суконщик доставил красную телегу, привел несколько лошадей, одел всю родню и был готов дальше помогать, однако не по желанию, а из чувства долга. В сторону Маргариты от него словно задувал зимний холодок. Там же, в гостиной, находился высокий, благообразный молодой мужчина. При виде распрекрасной невесты его лицо не выразило ничего, кроме, казалось, скуки.

— Идэ́р Мона́ро, — поклонившись, представился он.

Невеста и сват жениха первыми прошли во двор, а за ними все остальные.

«Гиор и этот мужчина, Идер, могли бы быть братьями, хотя ничуть не похожи, — думала по пути Маргарита. — У Монаро красивые, тонкие черты лица, Гиора же как будто наспех обтесали, а выражение их лиц одно: ни радости, ни огорчения… Маски, а не лица. И оба санделианцы».

В ее памяти всплыло название раны Иама — «санделианский поцелуй», но она лишь подивилась совпадению — санделианцев, подданных самого большого королевства Меридеи или имевших корни оттуда, по всему континенту насчитывалось несметное множество людей.

Дед Гибих, ожидая невесту около Звездочки, расчесывал бороду деревянным гребнем Ульви; более прихорашиваться он не стал: его коричневые кожаные чулки, порванные на коленке, воняли за пару шагов, за поясом привычно торчал топор.

— Пущай Боже подаст те счастия и любвови, девчона, — сказал старик Маргарите, целуя ее сквозь вуаль в лоб. — Ужо в сей-то разок, точна боле не воротайся. Звёздочку-то тока воротай — куды мне без ею?

Маргарита кивнула и обняла его. Теперь у нее будут породистые лошади, подобные гнедому рысаку Гиора: с лоснящимися боками и ухоженной гривой. Звездочка вместе со всем остальным уйдет в воспоминания о Безымянном проезде.

Идер Монаро подержал под уздцы кобылу, пока невеста садилась в женское седло (громоздкое сооружение с подушечкой на сиденье, тремя ступеньками, рогом-ухватом для правой ноги и полукруглой спинкой, за какую также можно было держаться). Дядя Жоль взобрался на красную повозку и взял поводья; к нему сели тетка Клементина, Беати и Ульви. Филипп поехал верхом и от такой почести делал важное лицо, хотя в седле держался неуверенно, а на лошадь даже с приступки еле-еле залезал.

Вскоре свадебная колонна с шутками и пересмешками довольных родственников невесты двинулась по узкому тихому тупичку за Судом. Последнее, что Маргарита увидела, оглянувшись на зеленый дом, — это как дед Гибих закрывает ворота.

Зато площадь перед Судом наводнилась народом. Городские стражники теснили зевак, давая возможность свадебной процессии проехать. Люди подпрыгивали, пытаясь разглядеть девушку под подвенечным покровом. Кто-то хлопал, кто-то свистел или приветствовал ее, но в основном горожане просто пялились. Все балконы и окна домов от Северной дороги до Главной площади, а затем от Западной дороги до улицы Благочестия, усеялись горожанами: следующую триаду Элладанн намеревался обсуждать наряд невесты и ее несчастное, как всем думалось, лицо под вуалью. Каждый желал что-то видеть и опосля судачить про такое неравное, любопытное супружество. Маргарите показалось, что еще на площади, перед храмом Благодарения, когда она искала глазами брата Амадея, то увидела Нинно, но не была в этом уверенна. Священник же так и не появился, чтобы ее проводить.

Осеннее солнце порой ярко озаряло город и быстро пряталось за низкими облаками. Затем оно вовсе исчезло, а небо посерело. С севера ветер гнал сизую, устрашающую тучу, что, словно вдовье покрывало, опускалась на Элладанн.

«Дурной знак, — подумала Маргарита и отругала себя за эти мысли. — Нет, я докажу брату Амадею, родне и подругам, всему Элладанну докажу, что все они ошибались. Я стану счастливой женой и матерью, кто бы что ни думал».

________________

Церемония венчания сопровождалась нежной, будто ангельской, песнью из уст хористов и проникновенным звучанием невидимого органа. В бесподобном храме Пресвятой Меридианской Праматери, таком, казалось, небольшом с улицы, Маргарита, находясь на алтарном взлете, чувствовала себя крошечной: над ней чернели бескрайние звездные Небеса, под ними горели солнца золоченых лампадофоров, стены вокруг вздымались каскадами беломраморных, малахитовых и яшмовых волн. На левой фреске Пресвятая Праматерь, немного похожая на Марлену, наполнялась сиянием, а за ней простерлись белые крылья ангела. Справа от красочного сатурномера уже взрослый Божий Сын закрыл глаза: он только что умер и еще немного улыбался — так же как всегда улыбался брат Амадей. Над ним, не причинив друг другу вреда, сошлись два светила, знаменуя миг Возрождения. Пресвятая Праматерь убивалась, будучи не в силах превозмочь боль утраты, а у подножия креста переставал плакать младенец. Рядом другие мученики веры возносились с косых крестов к Божьему свету, чтобы стать его частью. Один из тридцати шести ангелов — тот, что держал меч и что так походил на Иама Махнгафасса, с укором смотрел на свою вдову из шатра Юпитера, но четверо его собратьев кружили с дарами стихий в шатре Сатурна и благословляли новый союз.

Аненклетус Камм-Зюрро, облаченный парадную золотую мантию, мерцающую то резкими искрами блесток-монист, то деликатными всполохами сапфировых, рубиновых, аметистовых бриллиантов, читал короткий молебен, представляя пару Богу у восьмиконечного алтаря, просил за их счастье и чадородие. Маргарита посмотрела влево на того, кто скоро станет ее мужем: этот властный, уверенный в себе, наполненный волей мужчина, слушая волшебные песнопения, смягчился лицом, — и теперь, вместо важности или суровости, от него исходили волны светлой силы. Бородка клинышком с разливами проседи гордо приподнималась вместе с большой, умной головой; черная тока сменилась почти такой же, только более солидной — с атласным околышем и золотой брошью. Строгая одежда говорила и о достатке этого человека, и о его умеренности. Неброская цепь на широкой груди градоначальника подтверждала его хороший вкус. Не к чему было придраться, но в памяти Маргариты всплывали голоса ее друзей и знакомых.

— У градоначальника есть качества, какие мне нравятся, — первой заговорила Марлена с левой фрески, — он трудолюбив, нелицемерен, нельстив, независтлив и поступает согласно закону. Если ты будешь честна с ним и независима от него, даже в мелочах, он будет это ценить и уважать. И ты никогда не увидишь неприятную сторону его нрава, не столкнешься с его гневом. Если же обманешь его или предашь — он никогда не простит, как бы ни был дорог ему человек, — Порок Гордыни, ничего не поделаешь…

«Марлена не пришла на венчание, — с досадой подумала Маргарита. — Пришел лишь Огю Шотно с поздравлениями и извинениями, что жена будет отсутствовать по причине траура. И добавил, что она никого не принимает дома, так как занедужила. Она, как и Нинно, внезапно заболела. Осуждает меня. И, возможно, никогда не простит».

Маргарита захлопала глазами, прогоняя неожиданные и неуместные слезы.

— Ты спрашиваешь: «Что не так? И что неправильного?» — заговорил с правой фрески, голосом брата Амадея, Божий Сын. — Не так — это то, что ты совсем не знаешь своего жениха. Ты видишь только его лучшую сторону, какую он тебе показывает и какая кажется тебе прекрасной. Но пока ты не узнаешь и не полюбишь того Совиннака, каким его знает весь город, твоя любовь не даст по весне новых ростков.

— Попомни, милая, — пришла в ее голову Несса Моллак в белом переднике и чалме, повязанной через подбородок, — Ортлиб Совиннак могёт казаться хорошим. Могёт даж бываться таковым, но лишь на время, а опосля сызнову станется тем, кто он и есть. И не зря его никто не любвит. И он николи никого не любвил и не слюбвит, окромя себя, чего бы он ни говорил и чяго б ни делывал.

— Градначальник Свиннак… Несса… А любвильники… Притыкнул в кухню… — зашептала в ухо Ульви из прошлого.

«Несса Моллак и Ортлиб Совиннак! — задумалась Маргарита. — Слабо верится, но… когда они познакомились, ей было тридцать, то есть даже меньше, чем той даме с белокурыми волосами, Диане, которая издали выглядит как девушка-невеста. Этой светловолосой даме скорее уже за тридцать — по глазам видно. Кто она такая на самом деле? Она была с Ортлибом в ратуше, пришла на венчание, но первой со мной не стала знакомиться: дождалась, пока Ортлиб меня ей представит, словно она выше меня по положению, а Ортлиб сказал, что она воспитательница его дочери — не прислуга, конечно, но и не госпожа… Не замужем, раз не носит закрытого головного убора, хотя очень красивая и статная… Идер Монаро ее сыном оказался. Сын Ортлиба? Ничуть не похож на него, разве что глаза одного цвета и волосы темные, но Ортлиб вроде назвал его сыном. Тогда почему Ортлиб не женился на этой даме с именем как у богини древних людей?»

Внезапно Маргарита почувствовала сильный прилив дурноты. Она на пару мгновений закрыла глаза, а когда снова подняла ресницы, то сморгнула несколько раз, но невозможное видение не уходило: на алтаре среди чаш, дымившей курительницы и золотого меридианского креста, прыгал маленький Блаженный, голый и похабный.

— Лодэтский Дьявол в город наш придет! Градоначальника тогда он и пригнет! — тонким голосом закричал свои грязные стишки бывший священник.

Лодэтский Дьявол в город наш придет,

Девчонку в красном чепчике он отъе…т!

И так и сяк тебя он будет драть,

Везде тебе руками станет залезать!

Маргарита таращилась во все глаза на алтарь и совершенно настоящего человечка, плясавшего на нем свой срамной танец. Она снова попробовала сморгнуть, но маленький, голый бродяга никуда не исчезал — он выкидывал вперед бедра, помогая себе руками, какие ухитрился развязать на эшафоте.

Блаженный остановился, прокричав эти три куплета еще раза два, встал у креста, посмотрел на Маргариту и подмигнул ей.

— Пасиб за желту розу! — театрально низко поклонился он. — Лицадею завсегды приятное, коль ему дарют цветов! Даже ярмарочному шуту приятно. Блаагодарррю.

Маргарита вздрогнула — Аненклетус Камм-Зюрро протянул к ней ладонь и позвал ее. Она, чувствуя себя всё хуже и хуже, быстро вложила свою правую руку в нее. Маленький Блаженный оглушительно засмеялся силой тысячи глоток — будто вся толпа с Главной площади перенеслась в его крошечный рот; потом он раскинул руки в стороны и вознесся, закрыв собой Божьего Сына на алтарном распятии, — епископ соединил длани венчающихся прямо перед бродягой. Тот еще издевательски хохотал — эти оглушающие звуки стали дополняться пошлыми выкриками, как и в день его казни. Ортлиб Совиннак сжал безвольные пальцы Маргариты, а потом, нахмурившись, сам сцепил их со своими. Епископ в слепящей глаза мантии улыбался красным ртом, что-то говорил, но девушка больше не слышала его голоса, зато и смех толпы утихал. Вдруг епископ испугал Маргариту: его лаковые черные глаза под хищно изогнутыми бровями посмотрели на нее как на свою жертву, что вот-вот падет, и он ей, еще живой, пообедает. Нос-клюв прелата похотливо расширял ноздри. У невесты всё поплыло перед глазами: стены стремительно убегали ввысь, четверка ангелов спустилась из шатра Сатурна и запарила над ней хороводом, ставший необычайно громким сатурномер отсчитывал секунды тайного девятого диска, и бой походил на набат Толстой Тори, колокола из ратуши. Мутное лицо Ортлиба Совиннака нависло тенью — и последнее, что Маргарита помнила, как его усы пощекотали ее под носом. Дальше тьма разрослась, и в ней соколом летал на вороных крыльях красный демон с мужским, лишенным кожи телом, пахло потом и кровью. И демон летел к ней, падая камнем.

________________

Тьма, гонимая светом серого неба, сгущалась в центре и смутно вырисовывалась в лицо градоначальника, его бородку с проседью и новую черную току. Ортлиб Совиннак размывался в синеватой, сумеречной пелене. Его голос доносился издалека, как если бы Маргарита снова тонула в бочке и слышала звуки из-под толщи воды. Сознание возвращалось медленно, с чувством холода и болью в висках. Невеста, неподвижно лежавшая на скамье, казалась себе выбирающейся из темного колодца.

— Ну же, любимая, приходи в себя, — услышала Маргарита голос Ортлиба Совиннака. — Как же ты меня напугала! — похлопал он ее по щеке.

Краски возвращались, насыщая листву за спиной Ортлиба Совиннака пронзительно-зеленым, а сумеречная дымка перед глазами таяла. Маргарита ощутила, как по лицу иголочками засеменил мелкий дождик.

— Я… потеряла сознание в храме? — услышала она себя и не узнала: голос был слабым, лишенным жизненной силы.

— Да, любимая, — нежно поцеловал ее Ортлиб Совиннак в лоб, а затем в обе щеки. — Перепугала нас… Но обвенчаться мы успели: свидетели расписались в храмовой книге и епископ Камм-Зюрро заверил ритуал. Ты теперь моя… — легко поцеловал он ее в губы. — Русалка моя, — вздохнул мужчина и крепче прижал к себе девушку.

Он сидел на скамье рядом с храмом, в самом начале кладбища, где возвышался белый склеп герцогов Лиисемских. Маргарита полулежала в объятиях мужа. Никого, кроме него, рядом с собой она не видела.

— Когда я был маленьким, — говорил Ортлиб Совиннак, — то жил около Веммельских гор: почти деревня — ничего особенного, кругом одни рыбаки… Там бухта была, какая звалась Русалочьей, потому что когда-то один рыбак поймал там в сети русалку. Давным-давно… Бухта, если смотреть на нее со скал, была изумительного зеленого цвета с очень прозрачной водой. Я там днями пропадал лет с десяти или раньше — высматривал свою русалку, — и так до четырнадцати, пока навсегда оттуда не ушел. Сначала хотел сокровище, что русалка дает за свою свободу, но потом уже хотел иметь свою русалку… — тихо засмеялся он. — Свою русалку и ничью иную, — нежно погладил Ортлиб Совиннак лицо Маргариты, вытирая с него капли дождя. — Когда я тебя впервые увидел, то твои глаза были цвета той бухты — изумительные… зеленые и прозрачные. И сейчас они такие же… И я сразу влюбился. А чем больше узнавал тебя, тем сильнее и сильнее влюблялся.

Девушка ему улыбнулась.

«Чего я так боялась? — промелькнуло у нее в голове. — Он замечательный!»

— Прости… Я уже опозорила тебя — сразу… да еще и в храме.

— Нууу, ты меня предупреждала, — усмехнулся он. — Я был готов… Даже к этому… Перетревожилась?

— Кажется, да… И, кажется, я толком не кушала дня три… Со дня юпитера…

«С тех пор как была в храме Благодарения», — чуть не сказала она.

— Это мы скоро поправим! — ответил градоначальник и, став серьезным, поцеловал ее снова — на этот раз так же, как и в беседке: долго, медленно, проникая глубже и будто выпивая из Маргариты остатки сил.

Потом он донес ее на руках до дороги, где их ждали гости.

— У госпожи Совиннак легкая слабость! — громко сказал им градоначальник. — Обычные волнения юной особы в самый важный для нее день. В дорогу. Нам следует поспешить, если мы не хотим промокнуть.

Его большой вороной конь, достойный рыцаря в турнирных доспехах, по команде подогнул ноги и опустился перед хозяином. Маргариту Ортлиб Совиннак усадил на свои колени, боком. Обнимая обессилевшую девушку, он пустил коня по дороге мимо домика Марлены.

«Госпожа Совиннак, — прошептала про себя невеста. — Госпожа Маргарита Совиннак!»

________________

Дождик уж вовсю лил, когда свадебная процессия приблизилась к темно-красному дому градоначальника. Пегая Звездочка, в попоне и с намокшим пером, непонимающе косила голубым глазом на свою хозяйку, которая ехала в объятиях большого мужчины, устало положив голову тому на плечо. На прощание Маргарита, как всегда делала, прижалась щекой к лошадиной морде, а та лизнула ее руки.

— Пойдем же в дом, — позвал Маргариту муж. — В моей конюшне кобылу согреют и накормят. И тебя кормить пора, а то так перемодничала ради фигуры, что едва на ногах стоишь, — смеялся он. — И прочие скоро попадают! Твои подруги, что в тягости, вот-вот тоже свалятся с голоду.

Он опустил левую ладонь на тыльную сторону правой руки Маргариты (взял ее за пальцы так, как в Орензе муж брал руку жены) — и через широко раскрытые двери жених ввел невесту в свой дом. Немногочисленные гости и слуги им захлопали. Со стороны Ортлиба Совиннака присутствовали только его дочь Енриити, Диана Монаро и Идер. Огю Шотно вернулся к заболевшей супруге.

Гости со стороны невесты, кроме Гиора и Оливи, войдя в дом, притихли: простор комнат и их убранство поначалу подавили веселье. Ортлиб повел всех в парадную залу, какая оказалась больше, чем весь зеленый дом Ботно. Еще у входа в нее гости увидели красный балдахин, нависавший крышей над отдельным столом для жениха и невесты. Второй стол у окон предназначался для приглашенных на застолье. Камин на противоположной от окон стене подпирал потолок; по обе стороны от него, будто караульные, встали высокие буфеты для напитков и угощений; с их полок хвастливо показывала себя расписная и позолоченная посуда. Вся обстановка была массивной, основательной, из темного дерева с резьбой, — мебель, сделанная на века, если не на тысячелетия. Тяжелые красные портьеры спускались к полу из черного сланца, в центре белела мозаика с орензской звездой. Между окон и на трех стенах тускло поблескивали оловом и бронзой декоративные щиты с соколами — подарки от герцога Лиисемского; их разбавляли два портрета в полный рост, выполненные на вытянутых досках. С картины слева стройный, сорокалетний Ортлиб Совиннак смотрел на себя, грузного и поседевшего. С другого портрета покойная хозяйка этого дома, тоже одетая в подвенечное красное платье, удивленно уставилась на новую супругу своего мужа. Деревянный барельеф, обрамлявший потолок, изображал сцены из жизни святого мученика Эллы: урожденный единственным наследником обширных земель, он сначала выбрал воинский путь, но после проникся верой, стал монахом и истязал себя лишениями вплоть до восхождения на крест. Судьбоносную для Лиисема встречу мученика и Олфобора Железного рассказывали цветные витражи в верхней, закругленной части окон.

Парадная зала, обставленная со старомодной строгостью и впечатляющим размахом, будто бы пропиталась тенями мрачной эпохи Альбальда Бесстрашного. Маргарита, как и ее родные, чувствовала себя здесь скованно, но музыканты на балконе заиграли легкую мелодию — и гости повеселели. К градоначальнику из буфетной комнаты выбежали борзые собаки: три из них — невысокие, рыжие, в светлых носочках на тоненьких ножках и с белой мордой; четвертая — большая, грациозная и совершенно белая.

— Ааа, мои хорошие девочки, — расцвел градоначальник, наглаживая собак. — Это А́лти, Ильта́, Дари́ и белая — это А́льба, — представил он собак Маргарите. — Все суки… И меня любят до безумия, а я их. Вот, ваша новая подруга, — показал он собакам на жену.

Собаки с дружелюбием отнеслись к «новой подруге», лишь белоснежная Альба неприязненно зарычала, когда Маргарита захотела ее погладить.

— Ревнует! — смеялся довольный градоначальник. — Не бойся, она не укусит. Эти собаки незаменимы для охоты на зайцев, а вот для охраны они не годятся — их самих надо охранять: уж очень они ласковые и доверчивые к людям. У Альбы, у единственной, есть норов, на то она и красавица… Диана, мона Монаро, — посмотрел он на холодную, статную блондинку, — проводите госпожу Совиннак и других уважаемых дам в женские покои.

Та присела, чуть склонив голову.

— Мона Монаро не только воспитательница Енриити, — сказал Маргарите муж. — Также она вела хозяйство этого дома, за неимением у меня супруги. Диана всё тебе расскажет об укладе, к которому я привык. Со всеми вопросами обращайся к ней… И сейчас иди с ней, любимая. Прихорошитесь и спускайтесь — будем праздновать, — поцеловал он руку жены. — Тебе принесут чего-нибудь перекусить наверх, а я пока выпью с Жолем и Гиором.

Женщины поднялись на второй этаж по лестнице — еще одному произведению искусства из розового и темного дерева. Диана Монаро несла себя впереди Маргариты, двух ее подруг и тетки Клементины с достоинством высокородной дамы. Маргарита побаивалась заговаривать с ней, хотя чувствовала неловкость из-за молчания.

— А у вас волосья экие красившные, — вдруг сказала Ульви Диане. — Вы с Бронтаи?

Блондинка повернулась и бросила на нее презрительный взгляд.

— Я из северной Санделии! — гордо сказала Диана. — Исконные санделианцы — светловолосые и светлоглазые! Это знает любой мало-мальски неглупый человек!

Ульви погрустнела, но Диана решила окончательно уничтожить эту простушку.

— А где ваш супруг, ммм… Как вас там?

— Госпожа Граддак, — испуганно ответила Ульви.

— Так где он, позвольте узнать, хм, госпожа? Неужели вы вышли в люди со столь тяжелым чревом без сопровождения, без мужа? Гадай теперь: достойная вы или падшая!

Тетка Клементина тоже хмыкнула, соглашаясь с воспитательницей. Беати, хоть и оказалась в конечном итоге права, была готова разреветься вместе с Ульви. Маргарита посмотрела на подруг и, не думая о последствиях, заявила:

— А где ваш супруг, хм, мона Монаро? Позвольте узнать! Вашего сына мы сегодня видели, а супруга еще нет! Гадай теперь: достойная вы или падшая!

По серому льду в глазах гордой блондинки, Маргарита поняла, что приобрела опасного врага, едва вступив в новую жизнь, — и снова из-за своей помощи Ульви.

— Ваша спальня, госпожа Совиннак, — со сталью в голосе сказала Диана, — вторая по коридору: большие двойные двери. Там вас ждет покоевая прислужница, которая вам поможет. Прошу извинить, мне тоже нужно убрать себя, — едва склонила она голову, показывая, что прощается.

Маргарита вспомнила, как Диана Монаро смеялась над ней из окна ратуши, и не стала отвечать на лицемерную вежливость. Воспитательница и госпожа Совиннак смерили еще раз друг друга взглядами: словно схлестнулись серые воды под зимним небом и зеленые волны солнечного побережья. После чего Диана Монаро, выгибая прямую спину еще ровнее, удалилась и скрылась за самой дальней из дверей коридора.

— Вот это щука… — прошептала Беати. — Грити, бедняжка, я тебя столь сожалею…

Тетка Клементина снова хмыкнула — так, что стало понятно: Беати сморозила глупость. С точки зрения Клементины Ботно, сберегавшей медяки и стиравшей простыни из постоялого двора, богатство и его блага с лихвой перекрывали любые колкости слов.

За дверными створками, массивными и тяжелыми, как всё в этом доме, находилась удивительно светлая комната покойной первой супруги градоначальника. Мебель и здесь была громоздкой, старомодной, но в светлых драпировках. Мелкие, алые бутончики роз, будто расцветая на белом снегу, заполонили стены, балдахин и покрывало гигантской кровати. Была здесь и дневная кровать — лектус, накрытая красным бархатом и дополненная подушкой-валиком. Эта лежанка, гордый символ матроны, отделяла спальную часть комнаты от гостевой — той, где к скамье, будто к подружке, доверительно приблизились столик и широкое дамское кресло с Х-образными округлыми ножками, прозванное в свете «болтушкой». Разглядывая обстановку, Маргарита уже видела себя лет через четырнадцать-пятнадцать: как она, важная и степенная, полулежит на лектусе, а три ее дочери вышивают, обсуждают ухажеров или играют с лохматой, беленькой собачонкой (ласковой и непохожей на Альбу). Маргарита уже даже дала имя собачке — Снежинка, придумала, что старшая дочка, красавица-Ангелика, выйдет немного похожей на Ортлиба, самая младшая — на нее, а вот средняя всех удивит — уродится в кого-нибудь из далеких прабабушек.

Кроме входных дверей в спальне были еще две дверцы. Из-за ближней вдруг выбежала смешная девчонка в точно таком же белом чепчике с завязками под подбородком, какой раньше носила Маргарита.

— Рада приветствовать госпожу хозяйку, — низко поклонилась она и затараторила. — Меня зовут Алефтина или просто Ти́ни, я ваша покоевая прислужница. Обращайтесь ко мне хоть днем, хоть ночью. Я буду помогать вам раздеваться, омываться и убирать себя, буду приносить завтрак и исполнять ваши поручения. Любые! Едва скажите — я всё сделаю очень быстро!

— Там твоя спальня? — спросила Маргарита, показывая на дверь, откуда появилась прислужница.

— Нет, что вы, госпожа Совиннак, — почему-то испугалась девчушка. — Там ваша гардеробная. А следующая дверь — уборная. Простите, моя госпожа хозяйка, — добавила Тини, — я должна была вас здесь ждать, но не смогла сдержаться. Там такие наряды!

Дамы сразу устремились туда. Отдельная гардеробная являлась веянием новых времен: лет двадцать назад даже аристократы обходились уборной — комнатой, где одевались, прихорашивались и справляли нужду, а купались до сих пор люди в спальнях. Одеяния стоили дорого; их оставляли в наследство, дарили на свадьбы, хранили в приданом; их латали, чинили, перешивали. Раньше считалось, что лучше иметь всего три платья, зато ценных. Меж тем повсеместно богатели дельцы из третьего сословия, какому запрещалось носить одежду из парчи и узорной камки, но из ярких местных шелков — сколько хочешь, и незнатные прелестницы удивляли свет разнообразием нарядов. Далее мода на «простоту» удачно совпала с концом очередного цикла лет, а гардероб модницы или модника, значительно расширившись, перестал вмещаться в один ларь.

Маргарита зашла последней в хранилище своих женских сокровищ. Там ее прежде всего удивил необычный шкафчик, похожий на толстую разносчицу, поскольку он увенчивался деревянной головой — подставкой для головного убора; под его двумя выдвижными ящичками-грудями откидывалась, будто лоток, столешница, да еще две подвижные, изогнутые «руки» держали чашу и зеркальце. Внутри «чрева» этого необычного дамского шкафчика виднелись разные мелочи: гребни, щеточки, палочки и пузырьки, — по-видимому, наследство прежней хозяйки, как и сам диковинный шкаф. Еще одно зеркало подмигивало бликами со стены. На полках гардеробной уже расположились эскоффионы, в сундуках затаилось белье, на перекладинах повисли нарядным парадом платья. Во встроенном в угол шкафчике, под замком, наверно, хранились драгоценности, но ключа от него Маргарита пока не имела. По традиции, жена получала ценные подарки от мужа после первой супружеской ночи — во второй день свадебного празднества, и это имущество оставалось у нее при вдовстве, помимо законной трети.

— Боже, Грити, экая же ты наисчастливейшая! — воскликнула Беати, разглядывая платья.

«Ну наконец-то! — удовлетворенно подумала Маргарита. — А то бедняжка да бедняжка…»

Ульви, быстро всё потрогав и ни на чем не задержав внимания, убежала в уборную — вскоре и оттуда стали доноситься крики восторга. Беати и тетка Клементина тоже захотели осмотреть там обстановку, а Маргарита сняла плащ и мокрую вуаль и попросила Тини помочь поправить ее убранство.

«Тини — точно не Марили, и слава Богу! — думала Маргарита, разглядывая свою помощницу. — Очень молоденькая, приятная, хоть и не красавица. Грамотная речь, чистая кожа, каштановые, как у Беати, волосы и раскосые глаза, как у герцога Альдриана, только карие. Тоненькая, как Енриити, но тем, как спешит без нужды, похожа на Ульви. Надеюсь, мы поладим».

— Сколько тебе лет, Тини? — спросила Маргарита девчушку, пока та ползала у подола ее платья со щеткой.

— В восьмиде Смирения стало четырнадцать. Тридцать седьмого дня меня подбросили к дому младенцев — я тогда и отмечаю.

— Да? — удивилась Маргарита. — Ты даже немного старше меня… Ты еще не замужем?

— Я же из приюта, преступнорожденная и бесприданница, — печально вздохнула Тини. — Такая никому не нужна. Мне очень повезло, что господин Совиннак отобрал меня для вас. Пожалста, не выгоняйте, — выпрямила она спину и оказалась на коленях. — Я буду ооочень стараться.

Миряне с незаконным рождением, если платили подати, то получали защиту закона, но сами в суд подать не могли, только под патронажем работодателя или землевладельца. Покидая приют, такие молодые мужчины приобретали новое родовое имя, причем сохраняя почетные окончания на «ак», ведь они помогали им поступить на воинскую службу. Далее, заработав достаточно, мужчина покупал дом или землю, после чего становился «законным» и имел все права свободного человека. Те, кто не имели родового имени (преступнорожденные, несвободные землеробы, незамужние женщины с незаконным рождением или лишенные имени) без работодателя или землевладельца, платящего за них подати и дающего им свое покровительство, вовсе были для закона бродягами. Поэтому страх Тини лишиться места пояснений не требовал. Да и должность ей досталась почетная — тогда как горничные занимались уборкой комнат, покоевые прислужницы (или покоевые девушки) являлись личными служанками госпожи, иногда даже ее подругами.

— Уверена, мы поладим, Тини, — улыбнулась Маргарита. — А, знаешь, я тоже сирота и бесприданница — и ты не отчаивайся. Однажды выйдешь замуж по мирскому закону и, конечно, по любви.

Тини продолжила радостно махать щеткой.

________________

Впервые на памяти старожилов Элладанна ночью в Венераалий бушевала буря — да такой неимоверной силы, что она разогнала по домам тех, кто пришел на Главную площадь в поисках своего счастья. За витражами со святым мучеником Эллой и прославленным рыцарем Олфобором Железным вспыхивали молнии, а от раскатов грома гости в доме градоначальника вздрагивали, затем хохотали и поднимали бокалы. Конечно, беззаботно веселились лишь приглашенные со стороны невесты. Идер, его мать и Енриити смотрели на родню Маргариты как на сильван. Синоли и Жоль Ботно напились так, что едва ходили. Оливи тоже опьянел. Он вел себя пристойно, вот только откровенно пялился на Беати маслеными, мутными глазами. Он попробовал пару раз так же посмотреть и на невесту, да, столкнувшись с глазами-прорезями градоначальника, навсегда потерял к Маргарите интерес. Беати и Ульви много не пили, но захотели танцевать. Пошатывавшиеся дядя Жоль и Синоли составили им компанию — и четверка, как умела, исполнила несколько танцев. Незнакомая с Культурой тетка Клементина, нарушая ее правила, жадно шарила глазами, запоминая малейшие детали, о каких намеревалась трезвонить всем, кто поинтересуется. Филипп налегал на сладости, облизывая пальцы. Пожалуй, один Гиор вел себя безупречно. Он учтиво общался с Енриити и даже станцевал с ней паво́, «танец павлинов». С этого танца начинались балы — и тогда самая знатная пара величаво двигалась по кругу, то кланяясь, то поворачиваясь, остальные же ими любовались. По традиции свадебный бал следовало бы открыть жениху и невесте, да вот Ортлиб Совиннак никогда не танцевал, поэтому не танцевала и Маргарита, хотя она удивлялась: зачем тогда ее учили этому искусству. Новая госпожа Совиннак просидела всё свадебное пиршество трезвой, порой красневшей за родню и благодарной мужу за то, что он не корит ее за их поведение, а радуется такому искреннему веселью.

Не считая сладких угощений и закусок, за вечер три раза менялись главные блюда, поразившие гостей необычайным видом: рыба возлежала среди «огненного моря», гигантское яйцо, расколовшись, явило запеченного гуся, поросенок, утыканный разноцветными хлебными иглами, походил на ежа из радуги. Маргарита, любившая полакомиться, постаралась попробовать всего понемногу, ругая себя за то, что не может сдержаться и слишком много кушает, а Диана Монаро видит ее неискушенность и посмеивается. Ортлиб Совиннак, наоборот, волновался, что она ничего не ест и постоянно пытался чем-нибудь ее угостить. Еще он с удовольствием кормил своих четырех собак.

Гроза не утихала, и хозяин дома гостеприимно настоял на том, чтобы вся его новая родня осталась ночевать у него. Ближе к часу Любви, в шесть часов и две триады часа, жених первым вышел из-за стола и подал руку невесте (свободных женщин, бывших вдов, уже не передавали от отца к мужу и не уносили в спальню на руках). На втором этаже Ортлиб Совиннак повернул направо, в мужское крыло, Маргарита пошла в левую сторону, в свою спальню, готовиться к супружеской ночи.

У жаркого камина ее ждала купальная кадушка с ароматной водой. Пока Маргарита блаженствовала, Тини расчесывала ее волосы.

«Если бы Ортлиб не успел меня поцеловать, то что тогда? — думала Маргарита, нежась в теплой водице и прикрывая от удовольствия глаза. — Можно было бы заново провести венчание? О таком я еще не слышала. Надо будет спросить епископа Камм-Зюрро. И поцеловала ли я Ортлиба в ответ? Я ничего уже не чувствовала… Ну, душой и сердцем я точно ответила на поцелуй… — успокоила она себя. — Раз сам епископ признал нас мужем и женой, значит, так оно и есть».

Но дурные мысли упорно лезли в ее голову. Дожидаясь мужа, сжавшись в комок на огромной кровати его бывшей супруги, она опять начала тревожиться. И эта кровать, и лектус, и диковинный шкаф из гардеробной будто не принимали ее: другая женщина, их настоящая хозяйка, когда-то с явным воодушевлением выбрала эти вещицы для собственного семейного счастья, а вовсе не для новой госпожи Совиннак, явившейся на всё готовое и присвоившей себе чужое. Единственной родной вещью для Маргариты в этой спальне было зеркальце, подаренное дядюшкой. Даже тонкую, шелковистую сорочку, что она надела для первой близости с супругом, кто-то неизвестный заказывал у белошвейки — и упорно всплывало холодное лицо Дианы Монаро. Раскаты грома за окном усиливали гнетущее чувство: порой грохотания небес казались взрывами пороха, казались звуками войны.

«Буря завсегда значает приход нечисти», — шептала в голове Маргариты Петтана из хлебной кухни, а она вспоминала Блаженного, скакавшего на алтаре.

«Меч Лодэтского Дьявола бьет на́сквозь самый крепкай доспех, — влезла тощая Майрта, — и всё оттого что сей злодей точит его человечьей костью. И тока костью красивой женщи́ны. Он сперва насильничает над ею, а засим ей, ель живой опосля самых срамных утех, режет ляжку и рвёт кость! И несчастная мрет, узря, как он точит свойный меч. И чем краше́е женщи́на, тем егойный меч острее — колдовство!»

Неожиданно алые бутончики роз с портьер и стен почудились пятнами крови на снегу — вся спальня и кровать будто бы стали забрызганными кровью. Маргарита перевернулась на другой бок, пытаясь не думать о том, что лодэтский варвар, уж если не демон, то точно продавший душу Дьяволу человек с колдовскими серебряными зубами (чудовище в черных доспехах, на черном коне, с черной собакой и с черной женщиной!) войдет в Элладанн и исполнит пророчество из грязных стишков Блаженного: надругается над ней, а затем, наверно, заточит свой невероятно острый меч, пронзающий насквозь рыцарские доспехи, костью девчонки в красном чепчике.

Наконец послышался шум в коридоре, и двери приоткрылись. Градоначальник появился в зеленой тунике и в привычной черной токе на голове. Он сел на кровать рядом с Маргаритой, удивленно смотревшей на его головной убор.

— А, это… — проследил ее взгляд Ортлиб Совиннак. — Я пугать тебя не хочу. Сниму, когда свечу погасим…

Он немного помолчал.

— Герцогу Альбальду угодить было непросто, — хмуро изрек он. — Вовсе не просто… А вот заслужить наказание легко… Я ослушался его, и он мне на всю жизнь свой знак оставил… Чтобы я не забывал… Об этом почти никто не знает. Семья только… Даже Шотно не знает.

Маргарита приподнялась выше и села рядом с ним.

— Сними, — попросила она. — Я тоже теперь твоя семья.

Он покачал головой.

— Ты такая красивая… Я боюсь, что ты перестанешь на меня смотреть так, как сейчас смотришь.

— Но я ведь всё равно увижу…

Целуя лицо мужа, она сняла току. Под ней оказалась еще одна тонкая черная шапочка, считавшаяся бельем и давно вышедшая из моды. Ортлиб Совиннак сам ее стянул, после сдвинул волосы и опустил голову, позволяя рассмотреть знак на темени — среди плеши бугрился старый ожог с буквой «А» и мечом на ее завершающей вертикали — печать герцога Альбальда Бесстрашного.

— Не спрашивай, чем я это заслужил, — расстроено и зло проговорил Ортлиб Совиннак. — Я не готов рассказывать.

— Не буду… Посмотри на меня, — тихо попросила мужа Маргарита. Когда он поднял голову, она увидела, что грозный градоначальник испуганно ждет ее отклика. — Это такая мелочь, — прошептала Маргарита и поцеловала его в губы.

Ортлиб Совиннак улыбнулся и повалил ее на постель. Его большие руки, настоящие медвежьи лапы, нежно и ласково сжимали ее, а он сам, медленно и никуда не спеша, наслаждался телом красавицы. Придавленная его весом девушка тонула в этих сильных и мягких руках, желая, чтобы они никогда ее не отпускали. После любви она засыпала с улыбкой, положив голову на широкое, уютное плечо; мужчина погружался в забытье, вдыхая ее запах, лежал опутанный, словно драгоценной сетью, золотистыми русалочьими волосами.