Тихая речушка

Равиль Садыков

События в романе реально происходили в России и на Южном Урале в середине XVIII столетия. Это книга открывает правду на события до октября 1917 года, на всю жестокость и бесчеловечность правителей, чиновников и крезов в отношении простых людей, и какими методами они добивались поставленных целей – обогащения.

Глава 7

Детство Алмабики закончилось неожиданно. Это было ее тринадцатое лето. Все ее сверстницы уже имели мужей, но родители Алмабики не торопились выдавать свою дочь замуж. Им хотелось, чтобы дочь еще немного побыла с ними, а они за это время подыщут ей хорошего мужа, но все случилось помимо их воли.

Однажды к ним в стойбище в конце лета приехали незнакомые ей люди.

Первым заметил приближение всадников ее младший брат.

— Ата! Ата! К нам кто-то едет! — закричал он, едва на горизонте замаячили черные точки. Молодые глаза сумели быстрее других разглядеть незнакомцев.

Он стремглав бросился к загону, где работал его отец Рахманкул. Жена Рахманкула Минлибика в это время длинным деревянным пестиком с тяжелым и тупым концом взбивала в продолговатой, вырезанной из цельного куска дерева ступе масло, но, услышав слова сына, быстро выпрямилась во весь свой рост и, прикрыв ладонью глаза, чтобы солнце не слепило ее своими лучами, стала всматриваться в даль.

На горизонте показались четверо всадников. Вглядевшись, женщина узнала в одном из них старшину Шарипа, в другом — его сотника Нуркея, который всегда неотступно следовал за своим хозяином, еще один всадник был Аиткул, сын Давлеткула из соседнего стойбища; четвертый всадник был намного моложе других, и он не был ей знаком.

В это время, оставив работу, из загона вышел муж; нагнувшись, сорвав с земли пучок сухой травы, он стал вытирать ей свои руки.

— Рахманкул, к нам едут какие-то люди, — сообщила жена.

Хозяин стойбища, как и жена, прикрыв ладонью глаза, всмотрелся в даль.

— Шарип, а с ним еще трое, — сказал Рахманкул, когда его глаза более отчетливо стали различать приближающихся всадников. — Отведи Алмабику в дальнюю постройку и запри ее там, — добавил он.

Минлибика без лишних расспросов отправилась исполнять указания мужа, она понимала, что сейчас не время для разговоров. Взяв дочь за руку, они направились к деревянной постройке в дальнем конце, где Рахманкул хранил свои инструменты и упряжь.

— Сиди тихо, пока гости не уедут, — сказала мать.

— Мама, а кто эти люди? — не удержалась и спросила Алмабика.

Мать посмотрела на дочь. Алмабика уловила во взгляде матери какую-то тревогу. Но женщина, не промолвив ни слова, набросила на голову платок, вышла из пристройки, плотно прикрыв вход.

Оставшись одна, Алмабика боялась пошевелиться и, следуя указаниям матери, сидела тихо, словно притаившийся зверек, обхватив колени руками и прижимая их к себе. Все, что происходило, вселяло в нее необъяснимую тревогу. Она не понимала почему, но ее пугали эти гости. Впервые в жизни она ощутила сильный необъяснимый страх от появления чужаков в их стане. От долгого и напряженного ожидания девочка не заметила, как уснула.

Рахманкул всего лишь несколько лет назад появился в этих местах, он взял в аренду небольшой участок земли. Его семья перебралась в эти края из-за Урала. Что заставило его покинуть родные места и отправиться на чужбину со всем своим семейством, никто не знал, а сам он никогда ничего о себе не рассказывал. Налаживать жизнь на новом месте нелегко, но Рахманкул был не из тех, кто готов быстро сдаться, они с женой работали не покладая рук.

Подъехав ближе, всадники быстро спешились, привязали коней к изгороди. Рахманкул на правах хозяина направился к гостям и стал приветствовать их, начав с самого старшего и почтенного.

Самым старшим и почтенным был старшина Шарип — богаче его не было ни одного человека в округе. Семья Рахманкула жила на земле, принадлежащей Шарипу.

Люди говорили о Шарипе разное. Поговаривали, что у Шарипа есть дом в Уфе, невиданное по тем временам богатство, которым не мог похвастаться ни один из башкортских старшин и тарханов. Не брезговал Шарип и питейными заведениями, сам держал несколько винокурен и кабаков, где людям предлагали шайтан-воду. Характер старшины был тяжелым и непредсказуемым. Много людей пострадало от старшины Шарипа, были такие, которых он согнал с их вотчинных земель, обманом и хитростью отбирая у них имущество, делая их типтярами — безземельными изгнанниками, вынужденными скитаться в поисках пристанища.

Шарип не жалел ни чужаков, ни соплеменников. Этот человек никогда не упускал своей выгоды, он, как хитрая лисица, любившая забраться в чужой курятник, думал только о своей наживе, и Рахманкул понимал, что если уж Шарип появился в его стойбище, то это не могло предвещать ничего хорошего для него. Значит, почувствовал старый лис какую-то выгоду.

Но обычай требовал не встречать приезжих вопросом. «Вначале прими гостя, дай ему возможность отдохнуть и освежиться с дороги, а лишь потом занимай его расспросами», — таков был неписаный кочевой кодекс.

— Ас-саляму алейкум (мир тебе), уважаемый Шарип-агай, — сказал Рахманкул, подавая для приветствия, как того требовал обычай, обе руки своему гостю.

Если человек был старше человека, обращающегося к нему с приветствием, то обычай обязывал прибавлять к его имени приставку, которой он высказывал уважение к этому человеку — агай.

— И тебе мира, — ответил Шарип, пожимая в ответ протянутые руки Рахманкула.

— Здоров ли ты, уважаемый Шарип-агай? — поинтересовался Рахманкул у Шарипа.

— Здоров, уважаемый Рахманкул, — поприветствовал хозяина Шарип. — Вижу, ты весь в заботах по хозяйству. Скоро разбогатеешь, станешь баем, — он хитро прищурил свои маленькие глазки на вытянутом скуластом лице с жиденькой бородкой на тяжелом, почти прямом подбородке и захихикал. Его нос был похож на клюв коршуна, выискивающего добычу, а внутри его маленьких, слегка прищуренных глаз скрывался пугающий холодный блеск. Глядя в эти глаза, все, с кем он общался, ощущали, будто тоненькая холодная струйка воды потекла вдоль позвоночника. Но Рахманкул справился с охватившим его волнением и ответил гостю как можно приветливее:

— Ты все шутишь, почтенный Шарип-агай, — и, обратившись к жене, добавил: — Жена, принеси из ледяной ямы холодный кумыс и угости наших гостей, пусть они освежатся с дороги. А мы пройдемте внутрь тирмэ, там нам будет удобнее.

Пологи его тирмэ были откинуты, и ветер мог беспрепятственно проникать внутрь, принося с собой свежесть и прохладу степи.

— Кумыс в этом году должен быть славным. Много ковыля уродилось, — ответил Шарип, принимая приглашение хозяина.

— Да, травы в этом году уродились сочные, — поддерживая беседу, сказал Рахманкул. — А как ты, почтенный Аиткул? Все ли у тебя в порядке, здоров ли ты сам и здоровы ли твои близкие: жена, дети? — приветствуя Аиткула, поинтересовался Рахманкул.

— С Божьей помощью, все хорошо и все здоровы, — ответил Аиткул.

Рахманкул с Аиткулом были одного возраста, в молодости они даже дружили, когда служили в одном минге и принимали участие в походе на Нарву. С той поры много воды утекло в реке. Помня о старой дружбе, как только Рахманкул семьей появился в здешних краях, Аиткул, всякий раз, когда у него была такая возможность, заезжал к Рахманкулу поздороваться с ним и его женой, поинтересоваться их здоровьем, здоровьем их детей, разузнать, как у них идут дела, и если это было нужно, помочь им устроиться на новом месте. И Рахманкул всегда помнил и ценил это.

— А ты, уважаемый Нуркей, — обратился к сотнику Рахманкул, — здоров ли?

— Спасибо, уважаемый Рахманкул. Все слава Аллаху.

Перед тем как войти в тирмэ, гости разулись у входа: нехорошо заносить грязь в жилище, таков обычай. Они сняли сапоги и, пройдя внутрь, расположились на разложенных на полу подушках, усевшись полукругом, после чего произнесли молитву, прося Всевышнего сберечь жилище хозяина и его близких от всех несчастий и принести в его семью богатство и благополучие.

— Аллах акбар (Аллах велик)! — произнесли они все хором по окончании молитвы, прикладывая ладони к лицу.

Внутреннее убранство тирмэ было скромным, но везде царили чистота и порядок. Вдоль стен были расставлены окованные железом сундуки, закрытые на массивные замки, которые открывали только по важным праздникам или по особым случаям. В них хранились самые ценные вещи. Сундуки покрывали тканью с ручной вышивкой, поверх них стояли сложенные одна на другую подушки, начиная с самой большой и широкой внизу и уменьшаясь по мере возвышения, образуя конические башенки. В одном из таких сундуков хранилось приданое Алмабики.

Однажды Минлибика позвала дочь и открыла сундук. До этого случая Алмабика ни разу не видела, что хранилось в нем. Минлибика редко открывала его. Она делала это, только когда оставалась одна. В нем хранились вещи, которые Минлибика готовила как приданное для своей дочери. С некоторыми из них у Минлибики были связаны свои воспоминания: цветной платок, который ей подарил Рахманкул после их свадьбы, он привез его с ярмарки из Казани; праздничное платье и головной убор, сшитые и украшенные ее собственными руками; серьги, искусно выполненные умелым мастером из серебра и украшенные красным сердоликом, камнем, который люди считают, что он приносит удачу — это все, что у нее чудом сохранилось в память о ее маме. Минлибика бережно доставала из сундука, каждую вещь, внимательно осматривала, аккуратно возвращала на место и снова запирала его на замок, пряча ключ в складках своей одежды.

— Смотри, дочка, — сказала она, указывая на сложенные в сундуке вещи, — однажды это станет твоим, когда ты выйдешь замуж.

— Мама, я не хочу выходить замуж, — хмуря личико и совсем по-детски произнесла Алмабика.

— Мы не можем противиться воле Всевышнего, который определяет нашу судьбу, — сказала ласково Минлибика. — Придет время, и однажды мы выберем тебе мужа, и ты станешь жить с ним в его тирмэ, и семья твоего мужа станет твоей семьей.

Она провела своей ладонью по ее волосам, черным и шелковистым.

После этого случая Минлибика больше не заговаривала с дочерью о замужестве.

Минлибика вернулась к гостям, держа в одной руке глиняный кувшин, наполненный кумысом, а другой рукой она поддерживала круглый поднос с несколькими пиалами. Поставив поднос и кувшин перед гостями, она подала каждому из них чистое полотенце. Затем быстро вышла из тирмэ, как того требовали приличия, чтобы посторонний мужчина не задерживал на ней свой взгляд. К тому же по мусульманскому обычаю женщине нельзя было находиться в одном помещении с мужчинами. Рахманкул разлил пенящийся прохладный напиток в пиалы и предложил своим гостям, протянув пиалу по очереди каждому из гостей, начиная с Шарипа.

— Попейте с дороги прохладного кумыса и утолите жажду, — говорил он, протягивая гостю пиалу с напитком.

— Хороший у тебя кумыс, — похвалил Шарип, возвращая на поднос пустую пиалу. Он обтер ладонью губы. — И жена у тебя хорошая, воспитанная. Повезло тебе, Рахманкул, жениться на такой красавице, — от его взгляда ничего не ускользало.

Годы как будто не тронули Минлибику, ее стан по-прежнему оставался таким же стройным и упругим, как и в молодые годы, а движения — плавными и грациозными. Минлибика будто не ходила по земле, а проплывала, настолько легко она двигалась.

— Да, — добавил Аиткул, — хорошая жена — это настоящее богатство.

После этих слов наступила пауза. Во время которой Рахманкул размышлял — для чего Шарипу вдруг понадобилось проделать неблизкий путь, чтобы приехать к нему в стойбище, к тому же не одному, а взяв с собой в спутники Аиткула и его сына. Рахманкул хорошо понимал, что Шарип и его спутники приехали не для того, чтобы попробовать его кумыса и похвалить его жену. В голове у Рахманкула забрезжила смутная догадка, которая заставила чаще забиться его сердце, а на лбу выступил холодный пот. Чтобы скрыть это от гостей, он поднес к лицу полотенце и обтер выступивший пот. Рахманкул попытался отогнать охватившую его тревогу.

Первым нарушил затянувшееся молчание Шарип.

— Я слышал, уважаемый Рахманкул, что в твоей тирмэ есть еще одна красавица — дочь. Не пора ли и ей подыскать хорошего мужа? — поинтересовался он у Рахманкула.

Рахманкул молчал; теперь он все хорошо понял, та мысль, которую он пытался отогнать от себя, оказалась правдой — эти люди приехали к нему, чтобы сосватать его дочь.

Чем старше становилась Алмабика, тем более отчетливо Рахманкул осознавал, что однажды придет время и она покинет их. Он любил свою дочь и хотел видеть ее счастливой.

— Алмабика еще совсем ребенок, и нам рано думать о муже для нее, — сказал Рахманкул.

Конец ознакомительного фрагмента.