Поэты Серебряного века

Сборник

Серебряный век – уникальное явление в духовной жизни России, культурный феномен конца XIX – начала XX века, великая эпоха, в которую сформировались как поэты А. Блок, Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Цветаева, С. Есенин, В. Маяковский, В. Хлебников и многие другие выдающиеся мастера поэтического слова. Предлагаемая вашему вниманию антология представляет наиболее яркие и значительные произведения двадцати четырех русских поэтов Серебряного века – символистов, акмеистов, футуристов, а также авторов, не связанных с каким-либо определенным поэтическим направлением русского модернизма.

Андрей Белый

Жертва вечерняя

Стоял я дураком

в венце своем огнистом,

в хитоне золотом,

скрепленном аметистом, —

один, один, как столб,

в пустынях удаленных, —

и ждал народных толп

коленопреклоненных…

Я долго, тщетно ждал,

в мечту свою влюбленный…

На западе сиял,

смарагдом окаймленный,

мне палевый привет

потухшей чайной розы.

На мой зажженный свет

пришли степные козы.

На мой призыв завыл

вдали трусливый ша´кал…

Я светоч уронил

и горестно заплакал:

«Будь проклят, Вельзевул —

лукавый соблазнитель, —

не ты ли мне шепнул,

что новый я Спаситель?..

О проклят, проклят будь!..

Никто меня не слышит…»

Чахоточная грудь

так судорожно дышит.

На западе горит

смарагд бледно-зеленый…

На мраморе ланит

пунцовые пионы…

Как сорванная цепь

жемчужин, льются слезы…

Помчались быстро в степь

испуганные козы.

Серебряный Колодезь. Август 1903

Солнце

Автору «Будем как Солнце»

Солнцем сердце зажжено.

Солнце — к вечному стремительность.

Солнце — вечное окно

в золотую ослепительность.

Роза в золоте кудрей,

роза нежно колыхается.

В розах золото лучей

красным жаром разливается.

В сердце бедном много зла

сожжено и перемолото.

Наши души — зеркала,

отражающие золото.

Серебряный Колодезь. 1903

Последнее свидание

Она улыбнулась, а иглы мучительных терний

ей голову сжали горячим, колючим венцом —

сквозь боль улыбнулась, в эфир отлетая вечерний…

Сидит — улыбнулась бескровно-туманным лицом.

Вдали — бирюзовость… А ветер тоскующий гонит

листы потускневшие в медленно гаснущий час.

Жених побледнел. В фиолетовом трауре тонет,

с невесты не сводит осенних, задумчивых глаз.

Над ними струятся пространства, лазурны и чисты.

Тихонько ей шепчет: «Моя дорогая, усни…

Закатится время. Промчатся, как лист золотистый,

последние в мире, безвременьем смытые, дни».

Склонился — и в воздухе ясном звучат поцелуи.

Она улыбнулась, закрыла глаза, чуть дыша.

Над ними лазурней сверкнули последние струи,

над ними помчались последние листья, шурша.

Серебряный Колодезь. 1903

Воспоминание

Посвящается Л.Д. Блок

Задумчивый вид:

сквозь ветви сирени

сухая известка блестит

запущенных барских строений.

Всё те же стоят у ворот

чугунные тумбы.

И нынешний год

всё так же разбитые клумбы.

На старом балкончике хмель

по ветру качается сонный,

да шмель

жужжит у колонны.

Весна.

На кресле протертом из ситца

старушка глядит из окна.

Ей молодость снится.

Всё помнит себя молодой —

как цветиком ясным, лилейным

гуляла весной

вся в белом, в кисейном.

Он шел позади,

шепча комплименты.

Пылали в груди

ея сантименты.

Садилась, стыдясь,

она вон за те клавикорды.

Ей в очи, смеясь,

глядел он, счастливый и гордый.

Зарей потянуло в окно.

Вздохнула старушка:

«Всё это уж было давно!..»

Стенная кукушка,

хрипя,

кричала.

А время, грустя,

над домом бежало, бежало…

Задумчивый хмель

качался, как сонный,

да бархатный шмель

жужжал у колонны.

Москва. 1903

Шоссе

Д.В. Философову

За мною грохочущий город

На склоне палящего дня.

Уж ветер в расстегнутый ворот

Прохладой целует меня.

В пространство бежит — убегает

Далекая лента шоссе.

Лишь перепел серый мелькает,

Взлетая, ныряя в овсе.

Рассыпались по полю галки.

В деревне блеснул огонек.

Иду. За плечами на палке

Дорожный висит узелок.

Слагаются темные тени

В узоры промчавшихся дней.

Сижу. Обнимаю колени

На груде дорожных камней.

Сплетается сумрак крылатый

В одно роковое кольцо.

Уставился столб полосатый

Мне цифрой упорной в лицо.

Ефремов. Август 1904

Изгнанник

М.И. Сизову

Покинув город, мглой объятый,

Пугаюсь шума я и грохота.

Еще вдали гремят раскаты

Насмешливого, злого хохота.

Там я года твердил о вечном —

В меня бросали вы каменьями.

Вы в исступленьи скоротечном

Моими тешились мученьями.

Я покидаю вас, изгнанник, —

Моей свободы вы не свяжете.

Бегу — согбенный, бледный странник —

Меж золотистых, хлебных пажитей.

Бегу во ржи, межой, по кочкам —

Необозримыми равнинами.

Перед лазурным василечком

Ударюсь в землю я сединами.

Меня коснись ты, цветик нежный.

Кропи, кропи росой хрустальною!

Я отдохну душой мятежной,

Моей душой многострадальною.

Заката теплятся стыдливо

Жемчужно-розовые полосы.

И ветерок взовьет лениво

Мои серебряные волосы.

Москва. Июнь 1904

Отпевание

Лежу в цветах онемелых,

Пунцовых, —

В гиацинтах розовых и лиловых,

И белых.

Без слов

Вознес мой друг —

Меж искристых блесток

Парчи —

Малиновый пук

Цветов —

В жестокий блеск

Свечи.

Приходите, гостьи и гости, —

Прошепчите: «О Боже»,

Оставляя в прихожей

Зонты и трости:

Вот — мои кости…

Чтоб услышать мне смех истерический, —

Возложите венок металлический!

Отпевание, рыдания

В сквозных, в янтарных лучах:

До свидания —

В местах,

Где нет ни болезни, ни воздыхания!

Дьякон крякнул,

Кадилом звякнул:

«Упокой, Господи, душу усопшего раба

твоего…»

Вокруг —

Невеста, любовница, друг

И цветов малиновый пук,

А со мной — никого,

Ничего.

Сквозь горсти цветов онемелых,

Пунцовых —

Савана лопасти —

Из гиацинтов лиловых

И белых —

Плещут в загробные пропасти.

Серебряный Колодезь. 1906

Утро

Рой отблесков. Утро: опять я свободен и волен.

Открой занавески: в алмазах, в огне, в янтаре

Кресты колоколен. Я болен? О нет — я не болен.

Воздетые руки горе́ на одре — в серебре.

Там в пурпуре зори, там бури — и в пурпуре бури.

Внемлите, ловите: воскрес я — глядите: воскрес.

Мой гроб уплывает — золотой в золотые лазури.

Поймали, свалили; на лоб положили компресс.

Париж,1907

Друзьям

Н.И. Петровской

Золотому блеску верил,

А умер от солнечных стрел.

Думой века измерил,

А жизнь прожить не сумел.

Не смейтесь над мертвым поэтом:

Снесите ему цветок.

На кресте и зимой и летом

Мой фарфоровый бьется венок.

Цветы на нем побиты.

Образок полинял.

Тяжелые плиты.

Жду, чтоб их кто-нибудь снял.

Любил только звон колокольный

И закат.

Отчего мне так больно, больно!

Я не виноват.

Пожалейте, придите;

Навстречу венком метнусь.

О, любите меня, полюбите —

Я, быть может, не умер, быть может, проснусь —

Вернусь!

Париж. Январь 1907

Обет

Ты шепчешь вновь: «Зачем, зачем он

Тревожит память мертвых дней?»

В порфире легкой, легкий демон,

Я набегаю из теней.

Ты видишь — мантия ночная

Пространством ниспадает с плеч.

Рука моя, рука сквозная,

Приподняла кометный меч.

Тебе срываю месяц — чашу,

Холодный блеск устами пей…

Уносимся в обитель нашу

Эфиром плещущих степей.

Не укрывай смущенных взоров.

Смотри — необозримый мир.

Дожди летящих метеоров,

Перерезающих эфир.

Протянут огневые струны

На лире, брошенной в миры.

Коснись ее рукою юной:

И звезды от твоей игры —

Рассыплются дождем симфоний

В пространствах горестных, земных:

Там вспыхнет луч на небосклоне

От тел, летящих в ночь, сквозных.

Москва. Июль 1907

Отчаянье

З.Н. Гиппиус

Довольно: не жди, не надейся —

Рассейся, мой бедный народ!

В пространство пади и разбейся

За годом мучительный год!

Века нищеты и безволья.

Позволь же, о родина-мать,

В сырое, в пустое раздолье,

В раздолье твое прорыдать: —

Туда, на равнине горбатой, —

Где стая зеленых дубов

Волнуется купой подъятой,

В косматый свинец облаков,

Где по полю оторопь рыщет,

Восстав сухоруким кустом,

И ветер пронзительно свищет

Ветвистым своим лоскутом,

Где в душу мне смотрят из ночи,

Поднявшись над сетью бугров,

Жестокие, желтые очи

Безумных твоих кабаков, —

Туда, — где смертей и болезней

Лихая прошла колея, —

Исчезни в пространство, исчезни,

Россия, Россия моя!

Серебряный Колодезь. 1908

Русь

Поля моей скудной земли

Вон там преисполнены скорби.

Холмами пространства вдали

Изгорби, равнина, изгорби!

Косматый, далекий дымок.

Косматые в далях деревни.

Туманов косматый поток.

Просторы голодных губерний.

Просторов простертая рать:

В пространствах таятся пространства.

Россия, куда мне бежать

От голода, мора и пьянства?

От голода, холода тут

И мерли, и мрут миллионы.

Покойников ждали и ждут

Пологие скорбные склоны.

Там Смерть протрубила вдали

В леса, города и деревни,

В поля моей скудной земли,

В просторы голодных губерний.

Серебряный Колодезь. 1908

Родина

В.П. Свентицкому

Те же росы, откосы, туманы,

Над бурьянами рдяный восход,

Холодеющий шелест поляны,

Голодающий, бедный народ;

И в раздолье, на воле — неволя;

И суровый свинцовый наш край

Нам бросает с холодного поля —

Посылает нам крик: «Умирай —

Как и все умирают…» Не дышишь,

Смертоносных не слышишь угроз, —

Безысходные возгласы слышишь

И рыданий, и жалоб, и слез.

Те же возгласы ветер доносит;

Те же стаи несытых смертей

Над откосами косами косят,

Над откосами косят людей.

Роковая страна, ледяная,

Проклятая железной судьбой —

Мать Россия, о родина злая,

Кто же так подшутил над тобой?

Москва. 1908

На рельсах

Кублицкой-Пиоттух

Вот ночь своей грудью прильнула

К семье облетевших кустов.

Во мраке ночном утонула

Там сеть телеграфных столбов.

Застыла холодная лужа

В размытых краях колеи.

Целует октябрьская стужа

Обмерзшие пальцы мои.

Привязанность, молодость, дружба

Промчались: развеялись сном.

Один. Многолетняя служба

Мне душу сдавила ярмом.

Ужели я в жалобах слезных

Ненужный свой век провлачу?

Улегся на рельсах железных,

Затих: притаился — молчу.

Зажмурил глаза, но слезою —

Слезой овлажнился мой взор.

И вижу: зеленой иглою

Пространство сечет семафор.

Блеснул огонек, еле зримый,

Протяжно гудит паровоз.

Взлетают косматые дымы

Над купами чахлых берез.

Москва. 1908

Тела

На нас тела, как клочья песни спетой…

В небытие

Свисает где-то мертвенной планетой

Всё существо мое.

В слепых очах, в глухорожденном слухе —

Кричат тела.

Беспламенные, каменные духи!

Беспламенная мгла!

Зачем простер на тверди оледелой

Свои огни

Разбитый дух — в разорванное тело,

В бессмысленные дни!

Зачем, за что в гнетущей, грозной гари,

В растущий гром

Мы — мертвенные, мертвенные твари —

Безжертвенно бредем?

Москва. Декабрь 1916

Родине

Рыдай, буревая стихия,

В столбах громового огня!

Россия, Россия, Россия, —

Безумствуй, сжигая меня!

В твои роковые разрухи,

В глухие твои глубины, —

Струят крылорукие духи

Свои светозарные сны.

Не плачьте: склоните колени

Туда — в ураганы огней.

В грома серафических пений,

В потоки космических дней!

Сухие пустыни позора,

Моря неизливные слез —

Лучом безглагольного взора

Согреет сошедший Христос.

Пусть в небе — и кольца Сатурна,

И млечных путей серебро, —

Кипи фосфорически-бурно,

Земли огневое ядро!

И ты, огневая стихия,

Безумствуй, сжигая меня,

Россия, Россия, Россия —

Мессия грядущего дня!

Поворовка. Август 1917

«Я»

В себе, — собой объятый

(Как мглой небытия), —

В себе самом разъятый,

Светлею светом «я».

В огромном темном мире

Моя рука растет;

В бессолнечные шири

Я солнечно простерт, —

И зрею, зрею зовом

«Воистину воскрес» —

В просвете бирюзовом

Яснеющих небес.

Березы в вешнем лесе,

Росея в серебре, —

Провеяли «воскресе»

На розовой заре…

«Я» — это Ты, Грядущий

Из дней во мне — ко мне —

В раскинутые кущи

Над «Ты Еси на не-бе-си!».

Дедово. Декабрь 1917

У т р о

(и-е-а-о-у))

Над долиной мглистой в выси синей

Чистый-чистый серебристый иней.

Над долиной, — как изливы лилий,

Как изливы лебединых крылий.

Зеленеют земли перелеском;

Снежный месяц бледным, летним блеском, —

В нежном небе нехотя юнеет,

Хрусталея, небо зеленеет.

Вставших глав блистающая стая

Остывает, в дали улетая…

Синева ночная, — там, над нами,

Синева ночная давит снами!

Молньями, как золотом, в болото

Бросит очи огненные кто-то.

Золотом хохочущие очи!

Молотом грохочущие ночи!

Заликует, — все из перламутра, —

Бурное, лазуревое утро:

Потекут в излучине летучей

Пурпуром предутренние тучи.

1917

Младенцу

Играй, безумное дитя,

Блистай летающей стихией:

Вольнолюбивым светом «Я»,

Явись, осуществись, — Россия.

Ждем: гробовая пелена

Падет мелькающими мглами;

Уже Небесная Жена

Нежней звездеет глубинами, —

И, оперяясь из весны,

В лазури льются иерархии;

Из легких крыльев лик Жены

Смеется радостной России.

Москва. Март 1918

«Июльский день: сверкает строго…»

Июльский день: сверкает строго

Неовлажненная земля.

Неперерывная дорога.

Неперерывные поля.

А пыльный, полудневный пламень

Немою глыбой голубой

Упал на грудь, как мутный камень,

Непререкаемой судьбой.

Недаром исструились долы,

И облака сложились в высь.

И каплей теплой и тяжелой,

Заговорив, оборвались.

С неизъяснимостью бездонной

Молочный, ломкий, молодой,

Дробим волною темнолонной,

Играет месяц над водой.

Недостигаемого бега

Недостигаемой волны

Неописуемая нега

Неизъяснимой глубины.

1920