Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020

Коллектив авторов, 2020

«Говорить о журнале, к которому ты и сам, наряду с другими его редакторами, имеешь непосредственное отношение, не так просто. С одной стороны, ты должен любить дело, которое делаешь. С другой – обращение к суперлативу в его оценке может только навредить. Мысль сама по себе не слишком оригинальна…»

Берега

Юрий Кублановский

«…Только в памяти цело»

Стихи 1967–2019

Поэт, эссеист, публицист и литературный критик Юрий Михайлович Кублановский родился в Рыбинске Ярославской обл. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета Московского государственного университета. В 1982 г., после выхода за границей сборника его стихов под редакцией Иосифа Бродского, был вынужден эмигрировать. Вернулся в Россию восемь лет спустя первым из политических эмигрантов. Заведовал отделом публицистики, а затем поэзии в журнале «Новый мир». Автор многих поэтических сборников, вышедших в США, Франции, России. По словам Александра Исаевича Солженицына, «поэзии Кублановского свойственны смелость метафор, живейшее ощущение русского языка, интимная сроднённость с историей и неуходящее ощущение Бога над нами». Лауреат премии Правительства Российской Федерации в области культуры за 2012 год, Почётный гражданин города Рыбинска, отмечен многими литературными наградами, в том числе Литературной премией Александра Солженицына (2003), Новой

Пушкинской премией (2006), Патриаршей премией имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия (2015) и другими. Предлагаем вниманию читателей новые стихи Юрия Кублановского, дополненные рестроспективной подборкой, составленной самим автором по предложению редакции.

«Держась, горячий не по-детски…»

Так давно,

что тогдашних дождей рядно

перетлело

и только в памяти цело.

Держась, горячий не по-детски,

как можно дальше от престола,

я стал под ветром соловецким

похож глазами на монгола.

Там в плащ-палатке ветхой, прочной,

с полой, омоченной росою,

спешил с утра за свежей почтой

на встречу с лётной полосою.

Водил в тогдашней жизни шаткой

я дружбу с островным шалманом,

закусывая шоколадкой,

как лётчики перед тараном.

Сознанья зыбкий морок. Соль же,

что с кусковым сравнима мелом,

в том, что, кажись, я прожил дольше,

чем позволяет время в целом.

Утешу ли хотя б одним лишь

подругу, чтоб от слёз не слепла:

я не смотрю, а ты не видишь,

как парусинит струйка пепла.

2018

Отголосок

H. G.

Явь, нашпигованная фейками,

давно не дружит с костью лобной.

А забытьё сравнимо с флейтой,

масонской, но богоподобной.

Там с нежным смешано тревожное,

чтобы прочнее сохраниться.

Ведь ты, считай, на невозможное

пошла тогда, как говорится.

Когда под хлябями летучими

нас в роще непогодь застала,

ты вдруг лицо моё колючее

разглаживать ладонью стала.

С тех пор каким-то чудом минули

добро бы годы — но эоны.

Из слишком многих душу вынули,

нагнули под свои законы.

Но до сих пор обрывки голоса,

что стал от никотина ниже,

ещё слышны…

И меркнут волосы

твои за столиком в Париже.

2018

«Бывает, по выходным…»

Бывает, по выходным,

спешившись с мотоциклов,

на которых проще припарковаться,

вольные каменщики

заходят в неприметные двери лож

или в парижские с цветением палисады.

Что там сегодня — в теневых кабинетах,

какая повестка дня?

Прежние черепа и шпаги?

Бизнес-ланч?

Закулисная перекройка мира?

Собирался перечитать про масонские похождения Пьера,

но ушёл на глубину

встречи его с Наташей,

им неузнанной поначалу — после войны —

в тёмной комнате с видом на пепелище.

И тотчас стариковские пресные слёзы,

слёзы русской любви и боли,

затопили глаза,

в малопевчем уже запершили горле.

2018

«Российские пропилеи…»

Российские пропилеи

на старости лет меня

практически одолели.

Считай, не проходит дня

без новых попыток снова

раскручивать вспять судьбу,

всю певчую силу слова

неся на своём горбу.

Спускались бы нынче ниже,

клубясь, облака с утра.

Скулили бы тише, тише,

как блудные псы, ветра…

Дремал бы я под порошей,

щетинился хвоей лес…

И снился бы мне хороший

кулацкий двойной обрез.

2018

«На картонных фото деды в гимназиях…»

На картонных фото деды в гимназиях,

а потом на службе — в воротничках.

Балтии насельники и Евразии

Левины, Самарины и — покой в зрачках.

И почтарки-чайки живут на Белом.

И орлы гнездятся в солончаках.

Нет такого качества в мире целом…

А потом

на скользких полах ЧК

сколько их в ночные часы допрошено,

пытано, избито до синевы,

наконец, в расстрельные ямы сброшено,

как когда-то в чумные рвы.

2018

Последний поэт

Если пылит пехота,

а небеса нежнее,

стало быть, есть же что-то

жизни и поважнее.

Возраст… А то бы пошёл на фронт —

в эпицентр землетряса.

Сонные степи, гремучий понт

слушались бы приказа

деда в замызганном камуфляже.

Вспыхнуло… И обожгло плечо.

Жизнь заставляет спешить и даже

драться особенно горячо.

Только не рви на груди рубашку,

а, наступая издалека,

спрыскивай, запрокинув фляжку,

горло остатками коньяка.

Пьём за победу, как говорится.

Мы оставили за собой,

будто сонную голубицу,

полузаброшенную границу

между родиной и судьбой.

Правда, не слышу теперь, хоть тресни,

после контузии и всего

даже простой колыбельной песни

у изголовья у своего.

2018

«Жизнь не только в волнах акации…»

Заводи заброшенные, ничьи,

при подъёме с вёсел бегут ручьи.

Жизнь не только в волнах акации

и искристой зыби под старым садом.

Нет, она и в залах реанимации,

где мужи и женщины стонут рядом.

Сняты с пальцев кольца, с груди кресты.

И болезнь пытается сжечь мосты.

Иссякновенье трудов и дней,

любви и ночью огней над ней.

Видит тут чистилище разумеющий.

А когда-то я в солнцепёк без тени,

зная твой характер взрывной, нежнеющий,

покаянно ткнулся в твои колени.

А когда решился поднять глаза,

загадав, что будет однажды с нами,

я увидел чистую, как слеза,

темноту, усеянную мирами.

17 июня 2018

«Кто до самой старости учится на отлично…»

Кто до самой старости учится на отлично,

и того вдруг подмывает, ты не поверишь,

напоследок высказаться публично,

прошептать бессильно, выкрикнуть истерично:

отчую историю не соберешь, не склеишь.

Как она держалась на честном слове

помнит ветер,

сдувающий камилавку,

теребивший закладку в молитвослове,

гребни сосен в Оптиной и Белёве

иль папаху, отсыревшую в Могилёве,

когда царь, навек покидая ставку,

оставлял страну рогатым на переплавку.

2018

«Кто глядел на холку морской струи…»

Памяти Сергея Шмелёва (†1921)

Кто глядел на холку морской струи

за кормой, в черёд возвращенья веря.

Кто остался тут в Киммерии и

стал добычей в лапах мадьяра-зверя.

До бесцветья выжженные холмы.

В их лощинах вместо античных баек —

неужели все эти люди мы? —

на заре расправы

и гомон чаек,

так и несмолкающий посейчас.

Птичий грай, подобный обрывкам фраз.

Только у расщелины бледный мак,

изнурённый, выстрелов не боится,

понимая жизнь, очевидно, так,

что и, обрываясь, она продлится.

Ветер с моря лижет мою ладонь.

Не перекреститься. Не поквитаться.

Солнце мёртвых. Белый его огонь.

Я иду к нему,

чтобы там остаться.

Июнь 2018

Перекрёсток

Н. П.

Накрывала прежде любовь, поверь,

с головой. Стихи про неё слагая,

я словам потворствовал. Но теперь

им с тобой не справиться — ты другая.

Враз мороз и лекарь от всяких скверн,

и витражный мастер, искусной флорой

нам напоминающий про модерн,

флорой, наша ночь голубей с которой…

А когда свечные, в глазах рябя,

огоньки утонут в горячем воске,

лишний раз не снясь и не теребя,

терпеливый, буду я ждать тебя

на с земли невидимом перекрёстке.

20 сентября 2018

«Примстились…»

С. Е.

Примстились

свечи в тесной горнице

с оконцами в дремучий сад,

где оправляют крылья горлицы

и гулят с отпеванием в лад.

И запах издали доносится

окровавленного свинца

и пота с ворса переносицы

печоринского жеребца.

Мы земляки не только с самою

родимой Волгой и Окой

с их гаснущею амальгамою,

но вот — и с южнорусской драмою,

её оборванной строкой.

Присовокупь сюда и звёздные

пространства на излёте тьмы

с их обещаньями негрозными,

что скоро будем вместе мы.

С ней как-то связана в подробностях

та в отчем доме в давний день,

считай, во всех стеклянных ёмкостях

густая белая сирень…

За всё, последний друг единственный,

что с детства знаем наизусть,

за свет из наших книг таинственный

я беспокоюсь и страшусь:

сумею вспомнить ли обширную

в совсем-совсем другом краю

земную враз и неотмирную

былую родину свою?

2 июля 2019, Касимов

«Прощай, дорогая, настала пора расставанья…»

1

Прощай, дорогая, настала пора расставанья,

змеиных разводов лепнины вокруг потолка,

душ неискушённых, неутолённых желаний

и розовых пятен на пальцах цветного мелка.

С той самой весны

я тебя и запомнил такою:

из чёрного сада под горку скользила тропа

— к лохматому льду, проходившему по-над рекою,

и падала щедро на нас соляная крупа.

…В мещанском квартале погибших домов деревянных

доныне гуляют в прохладном покое удач

два голубя тучных, бродяжка с серьгой оловянной,

с растительным маслом в причёске проезжий силач.

2

Ты слышишь,

ты слышишь — то нас призывают с тобою.

Своё промолчала ты, я своё отголосил.

И радужит воздух над коркою берестяною,

ещё догорая в расщелинах бурых осин.

В апрельских ветрах мы на днях растворимся с тобою,

когда забулдыга, на вешнее солнце кривясь

и снежную влагу с тропы загребая полою,

проглотит слюну и почует в себе ипостась.

Да, мы отлучимся, но после своё наверстаем,

неся над землёю в ответ шелестящую весть:

ограбленный дед мой в снегах ярославских окраин

простил

и дозволил всей живности снова расцвесть.

1967

Осень 1978 года

I

…ближе к милому пределу

П.

1. Вера, Надежда, Любовь

Бабьего лета отеческий лик.

Штрифель в холщовом кармане.

Красно-зелёный кленовый плавник

поутру выплыл в тумане.

Нищий сидит у церковных ворот

к мелу спиной, подбородком вперёд.

Видят насквозь ледяные глаза.

Вылинял ворот рубашки.

К сальной подкладке его картуза

весело липнут медяшки.

С шишечкой чёрной резины костыль.

Псевдоплодовой отравы бутыль.

…Это, должно быть, сама благодать —

луч на надвратной иконе!

Бабки к ограде пришли торговать

астры и сливы в бидоне.

Тает холодная слива во рту.

Крепнет малиновый звон на лету.

30 сентября

2

На Никольском погосте в ограде

вязью значится «Регент Машков».

В глянцевитом земля листопаде

от кленовых красна гребешков.

Точно в махом разбитой копилке,

перед нищим с грошами картуз.

— Парень, парень, сходи за бутылкой! —

Побегу и скорее вернусь.

…Хорошо нам на родине, дома,

в сальных ватниках с толщей стежков!

Верно, чувствуем — близится дрёма

та, в которой и регент Машков.

На ветру отсыревшие спички

инвалид прикрывает рукой.

По округе стучат электрички:

упокой, упокой, упокой.

3

Безнадёжно в осенние дни

пахнет яблочной гнилью вино.

Алый панцирь кленовой клешни,

как холстину, топорщит окно.

Краснопёрая севера темь!

Кто из русских не хочет того,

чтобы не было больше совсем

ничего, ничего, ничего.

Подстригает стога под горшок

ветер, лишку хватив по пути.

В Емишёво дорога, дружок,

стала жижей, и нам не пройти.

Только сразу заплывший чертёж

сапогом на раскисшем песке…

Только тянущий жилы галдёж

журавлей в предотлётной тоске!

…Всё отдать за понюх табаку

— землю, волю, судьбу и фиту,

и лежать на печи на боку

с кочерыжкою зайчьей во рту.

4

С. Стратановскому

В край киреевских серых зарниц,

под шатёр карамазовских сосен,

где Алёша, поверженный ниц,

возмужал, когда умер Амвросий,

исцелявший сердца на крыльце,

ибо каждое чем-то блазнится,

куда Лев Николаич в конце

то раздумает, то постучится, —

я приехал в октябрьскую мгу

посидеть наподобье калеки

у руин и никак не могу

приподнять задубевшие веки.

…Надо встать, да пойти, да купить

настоящей отравы бутылку,

карамельки какой закусить,

чтобы стало лицу и затылку

сразу весело, жарко. А то

в шарф упрятать простывшую выю.

Всё я думаю: братья!

За что

изувечили нашу Россию?

5

Небо рыхлое тёмное,

точно ямы во льду.

Даль земная огромная,

вся она на виду.

От рябины с оскоминой

лает рыжий трезор.

Путник в ризе заплёванной

входит в оптинский бор.

Страстотерпцу мерещится

вразумлённая Русь.

В старке ивовой плещется

подмерзающий гусь.

Птица глупая серая,

в Палестину лети,

где кончаются, веруя,

человечьи пути.

Там, где самая строгая

служба ночью и днём,

— Ждите нашего Гоголя! —

крикни с лёта в проём.

6

В лжеучении Толстого

есть над чем всплакнуть,

от Козельска до Белёва

коротая путь

с тенью оптинского бора,

где одно в одно:

ребятни патлатой свора,

ругань да вино.

Ужас вместо русской чести

побелил кулак —

только вспомнил шелест жести,

храмин сбитый праг

и ломоть, подобный глине,

из которой плоть…

Сколько зла в своей святыне

попустил Господь!

7

Наметало кленовых стожков

с веток, свищущих, как кнутовища.

Коля Воронов. Регент Машков.

По соседству кресты и жилища.

С благовестом милеет лицо

за оградой юродки счастливой.

В стороне заросло озерцо

камышами с каурою гривой.

…Перелётная утка крылом

расплескала осеннюю старку.

Но когда б я сидел за столом,

мне хватило б на целую чарку,

что наполнена по ободок

на расшитом крестом полотенце…

Я бы, выпив её за глоток,

помянул старика и младенца!

8. Покров день

Каурым перелеском сшитое,

жнивьём ершащееся поле.

Знать, подмосковье самовитое

печётся о своём престоле.

Покров с надвратными иконами

зарю встречает властным звоном,

плывущим над погостом с клёнами,

и мне б хотелось на котором

однажды лечь под свежей пахотой,

пока её не смёрзлась проба,

чтобы у паперти распахнутой

стояла твёрдо крышка гроба.

…Но идущим путями скользкими

невместно и мечтать об этом.

Не стоит кладбища Никольского

не брезгающий белым светом.

За верную измену родине

взамен широких листьев с веток

ему махровых черносотенных

на крест навешают виньеток.

14 октября

II

…Удушает прах летучий

Б.

1

Это — когда опять без угла,

а дело вовсю к зиме.

Электричка клацнула и ушла,

нас утопив во тьме.

Ещё в пути человек простой

всё угостить хотел,

да я в ответ мотнул головой:

не буду, дескать, — говел.

На полустанке ледок и слизь.

Пришлось его довести:

— А ну, браток, на скамью садись,

а я побежал, прости.

…По чёрным путям к любимой своей,

где её отец-инвалид

из суток в сутки на койке спит,

где венчик газа всю ночь горит,

но стоек сквозняк с полей.

28 октября

2

Первый снежок завсегда служил

ссыльному для охот.

Наливки няниной заложил,

вскочил в седло и — вперёд.

Под небом дымчатым с бирюзой

лицейский аллюр…

А тут

скорее сам бежишь от борзой,

слыша спиной: ату!

Не разбирая, где топь, где мрежь,

где лес, а где городская муть.

И сорок вёрст пробежишь, допрежь

найдёшь — у кого стрельнуть.

…И всё угадывая в пути

не просто смерти грядущий час,

а миг, когда пригласят пройти

иль дотянут блатную козу — до глаз.

29 ноября

3

Забудь, чего я тебе скажу.

А не забудешь — что ж.

Я сам, что тать, по ночам дрожу

и выкрикну первым: ложь!

Заворожённо с дубовых крон

рушится ржавый лист.

Руины красной щербат пилон.

Ветра холодный свист

по-уркаганьи прилип к лицу.

Ухватчив сухой репей…

Здесь бы повёл я тебя к венцу

мимо живых ветвей

во дни — как ладан катил слои

к оперенью свеч, за которым Спас.

Чтоб отец, и мама, и все твои…

Далека дорога обратно — и

на заре ободок у глаз.

30 октября

4

В чужом дому. Книгу возьму

(а дело к зиме — беда!) —

или слово не по уму,

или белиберда.

Посеребрён вдалеке лесок,

и обесчещен храм.

Как ржав кирпичный его песок,

когда долетает к нам!

…Скоро за раму сала кусок

повесит добряк-отец.

И будет синица его — цок, цок,

пока не склюёт вконец.

Но в эти дни уже тут с тобой

не просыпаться мне.

А где-нибудь с больной головой,

с монеткой (а на пивко) сырой,

с зимним бельмом в окне.

2 ноября 1978

«Чёрный лебедь сухо шуршит крылом…»

I

Чёрный лебедь сухо шуршит крылом,

окунает клюв в патриарший ил.

Мне сегодня страшно — и поделом.

Не скажу, чтоб сильно тебя любил,

но чего-то медлится на скамье.

В десяти минутах ходьбы — Арбат,

где когда-то пили пивко в фойе

до начала сеанса сестра и брат.

А чего смотрели? По чьей вине?

Не припомню, да и тогда не знал.

Никого вокруг. Лишь откуда не —

известно взявшийся генерал

бычью шею мнёт пятернёй — озяб,

и идёт в ворота к себе домой,

представляя, верно, что там генштаб,

где дурные сводки лежат горой.

..............

Никогда уже в пестроватый ворс

твоего жакета не ткнуться лбом.

На заросший ровной травой откос

вышел лебедь, чёрным шурша крылом.

14 августа

II

Я один пройду меж кусковских пихт

на голландский пруд сквозь сырой туман.

Будет мне о чём расспросить у них

в октябре, топыря вином карман.

Вновь увижу рамы барочной крем

и графини с круглым брюшком халат.

Я сжимал здесь руку Елены М.

лет пятнадцать с лишком тому назад,

в год, когда почти пустовал престол,

толковали что-то про новый нэп,

хоть и было видно: король-то гол.

Нет в земле родимой надёжных скреп.

Вот и вспомнил — чёлку, тугой платок

и холщовый крепкий ремень сумы…

Но когда студенческий наш урок

оборвался, редко встречались мы.

А когда и встретимся — что с того?

Посудачим, не возвращаясь вспять.

Но ведь было что-то у моего

сердца? Кто теперь может знать…

Потому и сутолоки похорон

я не видел и не спешу туда,

где в высоких терниях грай ворон

над всего однажды сказавшей да.

13 августа 1979

Вальдемар Вебер

Стихи разных лет

Вальдемар Вебер — поэт, прозаик, переводчик. Пишет на русском и немецком языках. Родился в 1944 г. в Сибири. Детство прошло во Владимирской обл. С 1962 г. жил в Москве. Окончил педагогический факультет Московского Ин`яза. Автор нескольких книг поэзии и прозы на русском и немецком. Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Арион», «Нева», «Интерпоэзия», «Плавучий мост» и др. Переводчик и составитель многих известных антологий немецкой поэзии на русском языке в 1970-2000-е годы. Руководил семинаром поэтики и художественного перевода в Литературном институте им. Горького. С 1992 по 2004 г. работал в университетах Граца, Инсбрука, Вены, Маннгейма, Пассау. В 2002 г. основал в Аугсбурге издательства Waldemar Weber Verlag и Verlag an der Wertach. Переводился на французский, английский и болгарский. Лауреат трех международных литературных премий. Живёт в Аугсбурге (Германия) и Москве.

«Вновь запевает ранняя птица…»

Вновь запевает ранняя птица

и распускается роза,

и ты ощущаешь себя

заодно с рассветом…

Похоже, создателю ты еще нужен,

и пока не исполнил

всех своих обязательств,

если он каждое утро,

свой резец вложив тебе в руку,

как всегда, говорит: «Давай!»

I

Сон

Сожженный германский город.

Безлюдный,

безмолвный,

и я в нем,

почтовый голубь

c посланием,

которое некому передать…

«Наше счастье, что мы — …»

Виталию Штемпелю

Наше счастье, что мы —

не сыны палачей,

что мы — из семьи убитых,

оклеветанных и забытых,

что не надо нам опускать очей,

повстречавши однажды

потомков жертв,

у которых в груди

словно кратер отверст…

Нам с тобой повезло. С тем везеньем живем.

Только нашей заслуги нисколько нет в том,

как на них, «невезучих», — той самой вины,

в ад превращающей дни и сны…

О памяти мертвородящий голем,

копилка с прожорливым дном!

Грохнуть бы оземь,

и дело с концом!

Да только она не бьется…

Миражи

Юлии Покровской

Один честный поэт признался,

звуки немецкой речи

у него вызывают

металлический привкус во рту.

О незлопамятный русский слух,

и я не раз замечал,

мое имя

приводит тебя в смущенье.

Надо бы взять псевдоним,

да теперь уже поздно,

тогда молодым

я не знал,

что не только опыт

правит людским сознаньем.

Гораздо родней миражи;

достаточно чарки водки —

и уже из дали доносится

эхо татарских копыт.

Оттепель

За пустырями прозрачнеют дали,

снег прекращается, словно подняли

белую штору большого окна,

полдень всплывает, будто со дна

света бездонного… все теперь в мире

будет иначе, к нам из Сибири

бабушку вдруг насовсем отпустили,

в спальный вагон ей плацкарту купили,

белые простыни, проводница,

шумных попутчиков добрые лица,

снабженец, геолог и даже мент…

Его не коробит ее акцент.

Чай в подстаканниках с видом Кремля.

Та же дорога. Та же земля.

1957–2019

Данциг

А.Ренанскому

Лукавый жрец,

на все руки шельмец,

лжец-летописец сходит с ума…

И тогда История берется за дело сама,

и начинается страшная кутерьма,

и тут не до правды уже, не до лжи,

слова, как ножи.

Но вот чей-то голос

иное, чем все, говорит,

одуматься просит, зовет врача,

находит правильные слова…

Вон и шапка уже на воре не горит,

а у пальто с чужого плеча

подрезаны рукава.

2016

Памяти дяди Вити

Сколько их было,

вернувшихся

с фронта и Соловков,

выживших, но загнувшихся

уже через пару годков.

Кто их помнил в победной драме

под литавры и барабаны,

их, не разгуливавших с рукавами,

засунутыми в карманы.

2018

Красота безобразного

В 1973 году я бродил по Восточному Берлину

в компании с художницей.

Куда б мы ни шли,

упирались в Стену,

или она сама

вставала у нас на пути,

Меня поражала

ее жестокая обыденность.

Мою спутницу занимало другое.

«Ах, какая она некрасивая!» —

причитала художница, —

«ну зачем этот серый унылый бетон,

рядом с ним все мертвеет…

и предсмертный крик в ночи

должен быть прекрасным,

и он тоже…»

2018

* * *

У входа

в «Мемориальный центр жертвам войны»

носится мальчишка

с игрушечным пистолетом,

палит в прохожих холостыми хлопками.

Дедушка-ветеран глядит на него умиленно,

просит: «Петька, побереги патроны,

а то ведь опять не хватит до конца прогулки!»

Сила стояния

На плите закипает вода для кофе.

Я жду.

Минуты, часы стояния.

В очереди у кассы.

На перроне вокзала.

В ожиданьи загрузки компьютера.

Вынужденное безделие,

когда вдруг задумываешься о том,

о чем только и нужно думать,

но в суете забываешь

и вот вспоминаешь…

Миг надежды, что запах кофе

все сразу тебе объяснит.

Барменша

Терпеливо внимает рассказам

измотанных жизнью женщин,

рассказам мужчин,

заходящих в бар незаметно,

как невидимки,

чтоб через час или два

уйти с геройской осанкой.

В который раз она слышит слова,

те, что чаще всего говорят,

головою склонившись на стойку,

«кабы», «если бы», «лучше б», «надо бы»,

жизнь несостоявшихся,

жизнь в сослагательном наклонении.

Здесь у стойки,

как у дорожной развилки,

они просят ее поведать,

куда им дальше идти…

Хотя бы разок

поменяться с ними ролями.

«Я мало что знаю…»

Марине Гарбер

Я мало что знаю

о Млечных путях-дорогах,

зато слышать могу

шаги дроздов по ночному саду,

видеть, как в темноте

зреет жемчуг росы,

испытывать страх

за судьбу майских почек.

А случись,

затоскую вдруг

по звезде незакатной —

ведром изловлю ее

из своего колодца.

Чаепитие у фризов

В чашки кладут белые леденцы,

словно сколки льда c приморской скалы.

Наливают крепкий процеженный чай,

добавляют ложечкой сливки —

круговым движением по краю чашки —

обязательно против часовой стрелки.

Таким способом обозначают остановку времени

в течение всей церемонии чаепития.

Кому, как не им, поморам, не знать, что такое время,

как оно холодно и неумолимо.

Но сейчас им удается навязать ему свою волю.

И каждый глядит на свое

сливочное облако

на поверхности чая…

* * *

Осень.

Никому не слышно

робкого звука

на землю падающих семян…

* * *

Нужно было прочесть

сотни книг,

чтобы задуматься

о несказанном в них

* * *

Самое обидное,

что книги,

которых уже не прочту,

об этом не пожалеют

* * *

У чужбины есть все.

Кроме дара сочувствия.

* * *

Самые хорошие улыбки у тех,

кто редко улыбается

* * *

Беспризорные дети,

словно рожденные

галками и голубями

* * *

Отпусти из души своей

ястреба

на свободу

* * *

Надписи в отхожих местах,

начертанные в припадке одиночества.

Сколько в их грубости

отчаяния и тоски!

* * *

Диктатора в кино изображали там,

где он был и не был.

Последнее не искажало правды.

Он был везде.

* * *

Музеи концлагерей.

Безопасный туризм

в край чужого страдания.

* * *

Жизнь это владение малым

с нeнасытным желанием

обладать многим.

Смерть — приобретение всего.

* * *

С древа жизни

опавшие ветви и листья.

Сгорая, они согревают мне руки.

На большее не хватает.

* * *

Противники владения оружием

предпочитают

совершать убийства

словом

* * *

Бог дал тебе

время, землю.

О хлебе, вине

позаботься сам.

* * *

Вечная тайна жизни.

Одни влюбленные знают разгадку,

но так заняты собой,

что каждый раз забывают открыть

ее миру,

а после не могут вспомнить.

В ночь на Святого Николая

Cловно дитя, выставляю туфли

за дверь,

на коврик…

Чтобы утром

опять заглянуть

в их завораживающую

пустоту

2017

Арво Метсу

I

Счастливые не знают,

что существуют несчастные.

Рассказывают им про свои огорчения.

Никакой разницы

между схватившими насморк

и выжившими в цунами.

II

Никакого отличия

между

твердыми принципами

и приемами грабежа.

2016

* * *

Традиции

сродни плантациям рабства,

где рабами —

люди знатных сословий

порабощенных царств,

забывшие

о своем прошлом.

2017

«Ночь всегда далеко…»

Ночь всегда далеко.

День бесконечен, как жизнь,

и тягучий асфальт,

что плавится под тобой,

не вызывает страха.

Даже когда закат

разольется, как кровь твоя,

и солнце утонет в реке,

так верить легко,

что ночь далеко.

что ночь еще далеко…

* * *

О ветры пустыни,

песчаные смерчи,

мутные миражи,

в которых пляшут уродцы.

Жизнь продолжается,

несмотря на все подлости и коварства

и все старания

их изничтожить.

Тем, кто живет по правде,

не воздается…

У великой степи нет морали, —

лишь сострадание

в виде глотка воды,

луча солнца,

куска хлеба

* * *

Лишь мой взгляд

делает тебя такой,

какая ты есть,

прядет

золотые секунды,

серебряные минуты,

тебя извлекает

из молочных туманов,

из паутины лета,

из плоти розы…

2016

Каталонский вечер

Фиалковый цвет залива.

Тоска неутолённого дня.

В церкви душно.

Ждут священника,

помахивая веерами, как в концерте.

Круги, полукружья, локтей колыханье.

Язык веера…

Перекличка улыбок, взглядов.

Начинается месса.

Вдруг все вееры сложены,

как ладони пред Девой Марией.

2000

* * *

Вновь приехал в Таллин через пять лет.

Остановился в той же гостинице.

Спустился в бар.

Барменша, готовя мне кофе,

сказала:

«Вы у нас стали реже бывать».

Бросить музыку

Однажды закрыл крышку рояля

и больше никогда не прикасался к клавишам;

вдруг понял,

что его оставила благодать,

и ее, как женщину, уже не вернуть,

ощутил пепел на подушечках пальцев.

II

*

Великих деяния —

всеобщее достояние.

Разбирают по камушкам, по песчинкам,

кому жемчужина, а кому росинка…

Что поделать с породой людской, —

благодарности никакой!

И я,

когда от огня твоих глаз

хмелею,

не вспоминаю о Прометее.

* * *

По утрам к твоему изголовью

приношу незабудок букет…

Опьяняться твоей любовью

не мешает мне божий свет.

Позволять голубиной стае

быть свидетелем наших ласк —

так похоже на сон о рае,

мною виденный только раз.

* * *

Никому не понять печали позднего солнца,

помнящего о былой своей силе,

не могущего ныне быть хозяином жизни:

завладевать пространством, разбивать цветники.

Слабое утешенье, что солнце есть солнце,

пока у него остается хотя бы лучик,

способный всегда сотворить чудо большого огня…

* * *

Чтобы ночь любви удалась, кроме страсти

нужно совсем немного,

хлеб, вино, запах соли морской,

свечи, спички, сухие дрова, черновик,

чтобы дать дровам разгореться…

И еще какая-то малость,

незримая, без названья,

несгорающая в огне…

* * *

Любовь с женщиной,

много любившей,

недолюбившей…

Ты ничего не можешь дать ей,

чего бы она не испытала с другими,

лишь вкушать остатки

из винного погреба

ее страсти.

* * *

В неразделенной любви

есть особенная свобода.

Можешь брать ее с собою

хоть на край земли,

перемещаться

из света в тень и обратно,

и быть абсолютно уверенным

в ее верности.

* * *

Делающий добро,

не знает об этом.

Подобное знанье

свело б для него на нет

ценность творимого им.

Большинство благородных поступков

остаются поэтому безымянными.

И слава Богу!

III

Наступит день

Наступит день, обычный день, когда

ты или я — проснемся друг без друга.

Все будет, как вчера, и как всегда,

наш дом и сад, и тихая округа.

На стрелке у слияния двух рек

потоку вслед глядящий человек,

не ведающий дальше ни полшага…

Небурных вод безжалостная тяга.

Куда и для чего они текут?

И для кого их неотступный труд?

В соседнем доме вдруг заплачут дети

и церковь прозвонит им в лад,

никто ему на это не ответит

на всей земле, лишь отведет свой взгляд.

2013

* * *

Все прожито, все пережито, ныне

любой счастливый день, как рецидив

иль как кротовый холмик на равнине…

Все пройдено и отдано в архив.

И потому не так уж интересно,

что там в итоге, грош иль золотой,

шагнув за ту черту, где гений места

уже не властен больше над тобой.

«Странствуя…»

Александру Радашкевичу

Странствуя,

ищу себе равных,

безземельных, бездомных,

с молитвами о милосердии,

ищущих

траву раскаяния,

траву прощения…

Да и разве мы безземельны?

Разве земля не готова

принять нас в любое время,

где б мы не оказались?

И разве потом не слетятся пчелы к цветам,

склоненным главами к земле

на наших могилах.

«После всего пережитого никакой усталости…»

После всего пережитого никакой усталости.

Вот теперь бы

в состоянии бодрой мудрости

и начать составлять планы будущего.

Но жизни не нужны моложавые мудрецы.

Ей нужны молодые безумцы.

2013

В парке

В аллеях этих больше я не жду

встреч новых… Божеству воспоминаний

в парк неосуществленных упований

теперь я помолиться прихожу.

Минувшего загадочный излишек.

Напрасных дней бездонная криница.

Хотя бы для того, чтобы услышать

шум ветра в кронах, стоило родиться.

2016

«Я сказал тебе…»

Я сказал тебе:

«Наши деревья стареют,

давай посадим еще одно,

грушу иль вишню,

а может быть даже персик…"

Ты отвечала с улыбкой:

«Порою ты забываешь,

какие твои лета, —

не исключено, не успеешь

вкусить от его плодов…»

Пришлось звать на помощь Лютера:

Даже если б я знал,

что завтра конец света,

я бы еще сегодня

яблоньку посадил.

Убедил ли тебя мудрый Мартин,

этого я не знаю.

Но теперь ты в раздумье молчала.

Улыбаться был мой черед.

2019