Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019

Коллектив авторов, 2019

Журнал поэзии «Плавучий мост» является некоммерческим изданием, выпускается на личные средства его создателей, при содействии и участии издательств «Летний сад» (Москва, Россия) и «Waldemar Weber Verlag» (Аугсбург, Германия). Периодичность издания – один раз в квартал. В этом выпуске: Андрей Коровин, "Кто теперь поэт"; Герман Власов, стихотворения; Юлия Белохвостова, "Утешь меня"; Ярослав Пичугин, "Земля в снегу"; Михаил Колесов, "Танцующий Заратустра" и многое другое. Содержит нецензурную лексику.

Берега

Андрей Коровин

Кто теперь поэт

Коровин Андрей Юрьевич — поэт, прозаик, руководитель культурных проектов. Родился в Тульской обл. (1971). Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Автор десяти поэтических книг. Стихи публикуются в поэтических антологиях, журналах «Арион», «Дружба народов», «Новый мир», «Октябрь», «Плавучий мост» (3–2016) и др. изданиях, переведены на десять языков мира, в том числе на английский, немецкий, польский, армянский, грузинский и другие языки. Руководитель Международного культурного проекта «Волошинский сентябрь», литературного салона в Музее-театре «Булгаковский Дом» (Москва) и других культурных проектов. Лауреат премий литературных журналов, кавалер Золотой медали «За преданность Дому Максимилиана Волошина» (2010). Живёт в Подмосковье.

«отцвели ночные одуваны…»

отцвели ночные одуваны

испустили свой пушистый дух

разбежались в небе тараканы

я успел увидеть только двух

расцвела сирень в моём садочке

у сирени чёрные глаза

я бы с ней дошёл до самой точки

но Конфуций вовремя сказал

как пройти до Старого Арбата

если сам ты молодой Арбат

молодость ни в чём не виновата

да и ты ни в чём не виноват

«слишком долго слишком сложно слишком высоко…»

слишком долго слишком сложно слишком высоко

закипает летний дождик словно молоко

по сиреневым бульварам рядовой Москвы

едут разные романы разных духовых

утлый ослик лопоухий как троллейбамбас

пересказывает слухи в образах гримас

вот и Пушкина убрали кто теперь поэт

на Тверском стоял бульваре

а теперь уж нет

всё закончится однажды Пушкин и Москва

все закончатся однажды важные слова

пусть скорее закипает дерзкий летний дождь

каплет каплет заливает молодую дрожь

«так широко так тяжко так телесно…»

так широко так тяжко так телесно

шагает дождь по свежей мостовой

так грузно переваливает чресла

над Пушкина железной головой

то в западных шагнёт микрорайонах

то на восток наступит не спеша

и прячутся в подъездах на балконах

собравшиеся выпить кореша

стекает в хлам побелка и известка

плывут куда-то письма и зонты

но нам-то что мы сделаны из воска

а гибнут только люди и цветы

«зебра стоит в переходе метро…»

зебра стоит в переходе метро

в джинсовой коже и пьяном пальто

с мятым блокнотом в кармане

плавающем в стакане

а у Тверской полосатая жизнь

точит бульдозер о землю ножи

есть ли душа у асфальта

или одна только смальта

выпрямись в голос подобьем ножа

и из убитой Москвы не спеша

выведи женщин и прочих

ангелов чернорабочих

«самолёты летают у самой Москвы…»

самолёты летают у самой Москвы

бесконвойные птахи

свищут ножницы крыльев поверх головы

словно дрыхнешь на плахе

замирает в ушах самолётовый гул

в небе рваная стрелка

самолёты ведь тоже уходят в загул

с бодуна с опохмелки

самолёт пролетит или вспыхнет звезда

мир почти обитаем

это ночь выбирает свои невода

в подмосковном китае

«в августе Москва живёт…»

в августе Москва живёт

от народа отдыхает

в августе Москва жуёт

запоздавшие трамваи

сыплет звёздами в ночи

самолётами взлетает

новой плиткою стучит

от жары случайной тает

что осталось от Москвы

лишь трамваи да поэты

липы выше головы

беззаконные кометы

«сумка версаче драная неживая…»

сумка версаче драная неживая

кожзаменитель синий куда-то едет

старость приходит скользкая ножевая

косо глядят попутчики и соседи

сколько ни копишь сумок а старость близко

видишь вокруг таджики в метро узбеки

дом электричка маршрутка всё зона риска

внуки несут на свалки библиотеки

драная сумка версаче где твоё жало

если кругом снега облака медведи

жизнь из тебя как молоко сбежала

лишь оболочка дальше куда-то едет

«Царицына глаза зелёные…»

Царицына глаза зелёные

как дирижабли надо мной

глядят печальные влюблённые

я взгляд их чувствую спиной

в них день и ночь переливаются

как марсианские пруды

дворцы картонные качаются

как две упавшие звезды

глаза зелёные коварные

Баженовские небеса

а мимо поезда товарные

былых любимых голоса

«по листопаду листопаду…»

по листопаду листопаду

скользящих букв неровный почерк

косые тени за ограду

ложатся линиями строчек

и над расплакавшимся прудом

руками всплёскивает птица

стать ветром осенью не трудно

срывая умершие лица

я всех друзей похоронивший

за их опасную заботу

стихи раздариваю нищим

как анекдоты

«на зонтиках свет клином не сошёлся…»

на зонтиках свет клином не сошёлся

моцарствуй дождь бетховенствуй вивальдь

ты как чайковский по воде прошёлся

и пахнет прелым нотная тетрадь

шум тишины басит на обе уши

скрипичный знак мерещится в окне

немотствуй брат шопенствуй брамствуй слушай

рахманинова в солнечном огне

по мокрым склонам царственного Баха

на клавесинах клёнов и берёз

на крик и гнев срывается от страха

осенний музыкальный токсикоз

«в лесах живущих золотом сирен…»

в лесах живущих золотом сирен

пришито небо струнами антенн

и эхо окликает пустоту

— идешь?

— иду!

— куда?

— туду! туду!

в осиннике где скатерть расцвела

рябина льётся с красного стола

и капли ягод падают в траву

их нотами зимою назовут

в распоротых кленовых животах

где пауки шагают на понтах

там паутины солнечная сеть

поймать её обнять её согреть

«сентябрь из последних жил…»

сентябрь из последних жил

плеснул в окно куинджи света

и солнечные миражи

плывут лучами через лето

морской проходится волной

июнь по Щербинке щербатой

а в Бутово июль шальной

малинники гребёт лопатой

румяный август из оград

у Битцы разжигает пламя

и дождь слепой как виноград

шаманствует: Москва за нами

«а потом начинаются фрики зимы…»

а потом начинаются фрики зимы

главари подвижного состава

косорылые щуки тупые сомы

страхолюдины слева и справа

это их полигон пожилая зима

ссаный снег расписная блевота

это хрип матершинный что сводит с ума

это пиво на водку с икотой

и глядят из кустов ледяные глаза

что готовы упасть и разбиться

и такая тоска и такая слеза

что выходишь на станции Битца

«электричка тоненько смеётся…»

электричка тоненько смеётся

жалобным скрипучим хохотком

в электричке весело живётся

каждый с каждым здесь давно знаком

достают из сумок разносолы

наливают водки через край

запевают парно или соло

электричка в полночь это рай

рай для опоздавших и успевших

и приют для брошенных в ночи

мы ещё доедем все конечно

так что наливай и не молчи

будь собой пока морозец жгучий

в клочья рвёт окрестные леса

не грусти чувак ты самый лучший

от любви спасает колбаса

мы ещё обсудим все детали

женского коварства и любви

электричка едет трали-вали

и любой катарсис поправим

«собачье дерьмо выпирает из снега…»

собачье дерьмо выпирает из снега

на снеге рисунки мочи

алкаш у магаза

привычная нега

моей подмосковной ночи

девчата идут с припозднившихся блядок

со смены идут мужики

а месяц так тонок

а ветер так падок

скандалят в окне голубки

звезда над промзоной горит не сгорая

от ветра дрожат провода

не нужно ни воли

ни ада ни рая

но пусть не погаснет звезда

«вчера ледоход а сегодня опять…»

вчера ледоход а сегодня опять

одна снеговая равнина

на сцену реки выступает гулять

принцесса пурги балерина

движения плавны этюды точны

блестит позади подтанцовка

а сонное войско амфибий речных

под снегом танцует неловко

брутальные танцы пещерной зимы

меж ними рыбак и наживка

а то что взлетают на воздух сомы

наверное это ошибка

Зима на Пахре

фигурки лыжников как в титрах

мелькают так что не поймёшь

кто молодой бенгальский тигр

а кто простой подольский ёж

ах эта лыжная погодка

морозец свеж и ветра нет

летит пижон и с ним кокотка

костюм со стразами надет

с горы проносятся со свистом

не замечаемые мной

такие лыжные артисты

что ветер чувствуешь спиной

а я картину дорисую

дореставрирую пейзаж

и вот «Охотников…» вчистую

рисует Питер Брейгель старш.

«выходит баба и потягивается…»

выходит баба и потягивается

и груди трогает рукой

и что-то сладкое развязывается

в её подробности нагой

на плечи криво шаль наброшена

и волосы расплетены

горчит лица её горошина

в больших глазах клубятся сны

она встречает мужа с промысла

ворота гаража раскрыв

его назло расхожим домыслам

в постели ждёт императив

«земли касаются деревья…»

земли касаются деревья

сквозь сон переходя на ты

взлетает тихая деревня

роняя тапочки в кусты

в тумане все равны под утро

и лишь фонарь один как перст

сияет мутным перламутром

и темноту губами ест

и словно сахарный репейник

глядит в себя неотразим

и бомж расхристанный как веник

идёт за правдой в магазин

«цепочка следов это заяц…»

цепочка следов это заяц

бежал от собачьей возни

пугливый лесной лапотаец

в подрамнике снежной мазни

вот мышь вылезала из снега

за мышью ныряла лиса

открытая книга побега

заветные наши леса

вот кто-то прошёл утопая

в глубоком российском снегу

холодная злая слепая

я жить без тебя не могу

Воспоминание о снеге

земля под снегом еле дышит

её коробит и знобит

земля под снегом нас не слышит

а лишь тихонечко храпит

над опустелыми домами

в лучах клубится снежный пар

над кривобокими холмами

свингует солнечный угар

и лес вдали стоит массовкой

кривые руки распластав

лишь тени в мутных прорисовках

лежат поэму расплескав

«а небо плавится в болотах…»

а небо плавится в болотах

и соснами растёт назад

поэты — люди-эхолоты

они за будущим следят

за сетью заячьей интриги

за почерневшею травой

и за рожденьем тайной книги

весенней дали горловой

ты выйдешь в поле ножевое

и там под талою водой

пульсирует пережитое

в кротовьей яме молодой

«корявые деревья и дома…»

корявые деревья и дома

при станциях печальны и убоги

засохшая оврагами зима

унылые железные дороги

Россия спит и едет в холода

куда-нибудь всегда Россия едет

горит над ней Полярная звезда

живут под ней полярные соседи

у нас обычно пахнут поезда

надеждами и удалью и страхом

не говори в России никогда

и не спеши послать кого-то ахом

«они влетают шумным табором…»

они влетают шумным табором

по телефонам говорят

от них разит вином и тамбуром

их лица варваром горят

там дым табачный густо варится

там кулаками машет речь

там если девица ломается

то этим можно пренебречь

там между трезвыми и пьяными

идёт по сути разговор

о родине о белокаменной

о том чем живы до сих пор

«водокачка прудик прачка…»

водокачка прудик прачка

милый городок

держит удочку рыбачка

прямо между ног

день воскресный гуси в луже

Шарик на цепи

горькой русской белой «Стужей»

счастье расщепи

светит церковь на пригорке

куполами ввысь

с сосен падают иголки

ну а ты держись

«греховодникам и цветоводам…»

греховодникам и цветоводам

посвящается это вино

корчеванию всякого рода

помогает свершиться оно

для садовников и для туристов

предложения всяких страстей

от амуровых стрел серебристых

и до ирисов разных мастей

ну а дачникам надо впридачу

что там дачникам нынче дают

ну во-первых какую-то дачу

а в нагрузку терпенье и труд

«уезжают поезда…»

уезжают поезда

из России в никуда

из России-моросии

уезжают в никуда

говорят что где-то там

есть другие города-м

может врут а может правда

если правда — вот так да!

мы-то думали — Москва

руки-ноги-голова

оказалось есть Камышин

Кострома и Магадан

столько слышь в России есть

городов сам Бог — не весть

вот мы их и не считаем

нету времени со-счесть

городушки-нескладушки

городишки как игрушки

города городовы

что кончаются на вы

ходят-бродят кто куда

по России города

их то сносят то возносят

то увозят в никуда

Илья Семененко-Басин

Стихотворения

Род. в Москве в 1966 г. Окончил исторический факультет МГУ им. Ломоносова, доктор исторических наук. Занимается преподавательской и исследовательской работой. Стихи пишет с детского возраста; в юности также активно занимался живописью, участвовал в выставках московского творческого объединения «Колесо», в конце восьмидесятых годов выпускал самиздатский журнал «Ситуация», посвящённый пластическим искусствам. В 2012–18 гг. изданы книги стихов: «Ручьевинами серебра», «Мои стихи: В память 100-летия кубо-футуризма», «Лира для диких зверей», «Март 2007», «Ювенилиа». В 2015 г. — прозаический сборник «Начало века: микропроза». Поэтические публикации в журналах «Гвидеон», «Журнал ПОэтов», «Волга», «Урал», в альманахах «Среда» и «Средоточие». Стихи публиковались также в переводах на нидерландский, сербский, английский языки. Работы в жанре бук-арта находятся в Собрании конкретной и визуальной поэзии супругов Сакнеров (The Sackner Archive of Concrete and Visual Poetry; Miami) и в архиве Исследовательского центра Восточной Европы (Forschungsstelle Osteuropa; Bremen). Участник Фестиваля свободного стиха начиная с 2014 г. Член Союза писателей Москвы.

На новый год. Мажорная

Вот тебе,

бабушка,

и день.

Ликвидация и ремонт

крыс, мышей,

кресел, стульев

обещаны живущим. Передвигающимся

коридорами времени.

Гнёт к земле

после чащи мебельных ножек,

гнёт течением воздуха, на восток

несущим с улиц Смоленска песчинки,

шерстинки, исчезающие имена

кресел, крыс,

стульев, мышей.

К земле, к

осколку стекла на земле, к

помеченной территории — к псу,

захлёбывающемуся лаем.

«Невозможно…»

Torcido, desigual, blando y sonoro…

Quevedo

Изогнутый, изменчивый, нежный, звонкий…

Невозможно.

Не поэзия невозможна, а ручей

в неопрятной тишине

заболоченного,

подмосковного и безымянного,

дрогнувшего раз от вторжения бульдозера,

примученного

придорожным таким, зашоссейным воздухом — сверху,

и подтачивающей влагой — сбоку

и снизу,

в бархатной тишине

уверенно цветущего, выворачивающего

четвероякий подгнивший корень

на глазах у зрячей крапивы в партере,

покоящегося

недолеса.

«быстрым соком голова налита…»

быстрым соком голова налита

не сворует моих слов Калита

не отыщет Димитрий Донской

под нагретой разогретой доской

потому что японский бандит

выдал чёрточки кружочки в кредит

я по списку поискал их, да зря

здесь не Чичиков тебе и не Ноздря

Касание шестидесятых

читаешь старые стихи?

так ведь это же звукозаписи, а не письмена

и

хотят ли узкие вины

хотят ли узкие вина

или широкие — стены

перед которой расстреливали рабочих

ты не узнаешь

никогда

Дополнительные формы

ловословословословословос без конца

текучий океяна край

я вам не родилась морячкой

я матросом не родился

мене лишь голод гонит в море

знал бы, за морем женился

могла б сейчас в картинной галерее сидеть

пошёл бы честно под арест

сидеть, потупив глаз

а море слушает, черно шумит, да ест

Молитовка

Краюха свинца. Сквозящий холод

превращений

лёгкого света в круглую тяжесть.

Царя ль гений

воззвал к густоте, внутри сокрытой,

иль философ

нагревом добыл небесного льда.

Иоасаф,

заступник индский, молись о людях,

зде живущих,

да имут помощь и для душ-зябуш

весьма тонких.

1930

клалЫ ужОсы Урмы: кто

судии предаст шерстистое сердце

врага и не принесёт поленца

в очаг коммуны; просеянный через ситце

не соблазнится колхозами — спасётся

Летняя вариация

В полдень я уже приходил

и вернулся

в сумерках — к деве-реке послушать беседу,

плеск беседы, болтовню струй.

Жалко, ты меня не слышишь.

Не журчишь, говоришь, в себе — о себе,

между собой:

быть девой — просто покой в стремительном течении.

Любить — это просто непостижимое,

чему не научишься.

В полдень — молчание.

Затемно — невнятная болтовня, танцующая

чуть слышно

в затенённой долине.

Не забудь покормить

Заглавная буква выяснится в конце,

когда проскочат фабрики и бараки.

Любимая живёт во мраке,

по адресу, не написанному на лице.

Первый Шибаевский! Выглядываешь с угла.

Нам ли завёртывать с местными в «керосинку»?

Нет же, будем в обнимку,

о пьющая слёзы поэта, текущие со стекла.

Ешь солнечное жаркое любовей Горовых.

Просиявает Осирис в нас у ворот Егоровых.

Красный боец

тёмные домы победы — в боковом освещении

профиль-треугольник

вперёд вперёд

у него глаза узкие или наши?

пространство огня свобождает молитвами громких ЗАЧЕМ

сетевые сифилисы и шпионажи

и придут к победе — ического труда

по мостовой голов

революционеры не занимались никогда ничем

кроме здравых горячих углов

что есть солдат? профиль на стене:

фреска, написанная охрой

Стихи благопреклонные

i

Скажу: «Я люблю тебя». И сам испугаюсь.

Коснулся будущего, словно оное есть.

Своенравно решаю, ум свой совлекаю.

Что же погонит испуг и нас освободит

к возвращённой радости, ещё не поспевшей

и вниз не опадавшей, к премудрой радости

лета красного?..

ii

Спокойствие любящих обращено словом

согласия своего к любви, к лицу ея.

Улыбкою, на двоих одной, — к сердцу ея.

Приемлем. И в Божием круге согласны быть,

радоваться, любове, с тобою,

искусобрачными.

Тверженное

освящён наказан узбек

батюшкой сильным наказан узбек

освящён наказан калмык

злою лошадью наказан калмык

песню воспевает казак

покаянием просвещается казак

покаяние блистает — клад золотой

а восходят голоса от воды разлитой

мавок не боится казак

с кашей делает привал казак

свободи от действ, — твердили уста

когда чёрный котёл варить устал

Происшествие в Монголии

некий вёл женщин по улице — куда

войдут ему в голову тихие имена

не торопись, тараторка

смотри

вот весна дымит

озеленение: ужасное русское слово

его невозможно договорить до конца

вёл женщин

а был на нём мундир

или халат

не помню: вторжение речи

в светящуюся стереометрию

«Там — начертан орёл…»

Там — начертан орёл.

Смотрит треугольник.

Тепло

в комнате ста свёрл.

Лошадь из помхильни к

выходу — тело.

На набережной твоей реки

греет конь-когонь.

Говори! Некий

Он.

Голос доносится из ограды

Моей маме

Мы ходили смотреть время,

мы крошили пред его норою пшеничный хлеб,

прикармливали, как крысу.

Всё бесполезно. Нашим глазам

открывались воины, делившие добычу,

птицы, клевавшие поцелуй.

Премудрость танцует с ангелами,

о суде радуются жнецы.

Синие люди стояли свечками на столах,

и другие летали. Мiр дрожал,

падающие птицы видели пасти камней.

И вот, реки растекаются во весь свет,

великие реки равнин.

Мы ходили на красный берег стирать одежду.

Премудрость танцует с ангелами,

о суде радуются жнецы.

Двадцатое марта

Яркий свет солнечный лица осиял,

лица девушек, склонившихся над листами бумаги

за длинным столом

в комнате девятого этажа старого уродливого дома.

И не было ничего, ничего такого,

что мог бы назвать своим Я, центром вселенной

моих интересов и прав.

Только солнце,

солнце напоминало мне обо мне, тревожа

слишком ранним весенним жаром.

Вяжись лычко

стихи разновременные

в газетах близкородственных

мочальные, ременные

гужи для нетождественных

а, впрочем, дюже сходственных

впрягающихся сослепу

лягающихся задними

вязал бы лыка, если бы

диралось сотнями

Песни грибоеда

Пролог

сэнвонно зонк

иревна сиална ю шы

исничи шьёт ружьём повсюду

грибы образовали груду

из сигаретою поёт Назон

здесь не куро

суровы дни

послушай

они растут землёй ламая дзмужи

несмыслены иу бажи

ианнавица азсидо

убака рэль

альши авё

песнь

альмэ альян царуэ местэкдеи

тпоё попое-павла

дабраталин и уто зекалозабо

ехбычи ве

сокрыца ль

столовоче ушатан жн

овдали дне лила

несён олидозжен

ирвило элюак имёу итоа

вевехсом а о э

ольян ольмец merltmorlding

Элегия

Кочевник не купил ничего, а заплатил хорошие деньги,

металлические деньги на красном шнуре,

не взял себе ни вещей, ни новых желаний.

И едет.

В конце эпохи остаётся всячина: озёрная соль,

вкус верблюжьего молока. В степи

ничего невозможно скопить, и об этом не размышляют.

Бесполезен ум, разместившийся в циферблате часов.

Шуточник

Писатель Джнин садится за работу

писать пролегомены культа боду.

Быть может, он взлетит,

увидит свет над ульем Петрограда,

какая надобна ему награда,

и от судьбы какой ещё кредит?

Счастливый сон нарушит разве кто-то,

прыгучий как подбрюшье анекдота,

уставит свой глазок.

«Вотще жевал ты вечности вощину,

не суйся, Джнин, в чужую боговщину».

И вздёрнет носик-помазок.

Оставим Джнина, примемся за Джненко.

Сегодня его любит уроженка

широколиственных широт.

Пожалуй, позабудешь о страничке,

когда мелькнёт случайно в электричке

красивый рот.

Страница требует своей словесной платы.

«Поэт что Аквилон» — твердят апофегматы.

Пристроченный к бумаге ветр.

Озёра в скалах, беглеца под елью,

предпостный бал и Фомину неделю

чередованьем охраняет метр.

Предположение

Почему мне так хочется твоей любви?

Чтобы ты сидела в купе и читала,

например, Горация в английском переводе,

так проще. А я принёс бы тебе поесть.

Или размышляли, что любовь нам вовсе ни к чему.

Прекрасная тема для влюблённых,

идущих не спеша где-нибудь по Сивцеву Вражку.

Можно попробовать и не двигаться,

просто вбирать друг друга глазами, когда четыре ладони

согревают спины, щёки и животы.

Твоей любви — чтобы исследовать

свою способность не вспоминать. Есть и много других причин.

Мы смогли бы их все перебрать, разглядеть,

пока они ещё не утратили формы, выпуклостей, углублений —

от ветра.

«Жили светом дня былого…»

Жили светом дня былого,

детским взглядом на Христа.

Так опорами моста —

свет, и взгляд, и ласка слова.

Очищением без мести

жить хотели; храбреца

воля — умягчать сердца.

Просто шли и были вместе.

«Круглый стол»

В редакции журнала «Плавучий мост» появилась мысль собрать за круглым столом четырех замечательных и совершенно разных поэтов. Мы попросили их высказать свои мысли как о внешней стороне литературной деятельности — литпроцессе, так и о чем-то внутреннем, сокровенном, очень личном — рождении стихов. Предлагаем вниманию читателей эту беседу-размышление. Четыре голоса современной поэзии. Так уж случилось, что состав КС получился чисто мужским, а география практически ограничена Москвой.

Ведущая: Ольга Афиногенова (Москва)

Участники «Круглого стола»:

Андрей Коровин (Подольск)

Илья Семененко-Басин (Москва)

Герман Власов (Москва)

Дмитрий Мельников (Москва)

Ольга Афиногенова: Как вы относитесь к понятию «Литературный процесс», если понимать под ним некую совокупность социальных взаимодействий, связанных с литературой? Чего в нем больше — увлекательного креатива и серьезного отношения к литературе или напрасной суеты и черт, характерных для клубов по интересам?

Андрей Коровин: Литературный процесс — это всё сразу: и собственно культурная жизнь, и способ времяпрепровождения, и уникальные авторы и проекты, на которые и авторы, и публика приезжают и даже прилетают из других городов, и классические презентации новых книг, и попытка открыть новые имена, и память об ушедших писателях, и вкусовщина, и групповщина — куда же без них? Это воздух, который необходим литературному сообществу. Вот вы, к примеру, поэт, вы написали и издали книгу. Вам хочется её где-то показать, вы обращаетесь в литературный клуб, чтобы её представить, созываете своих родных, друзей, людей с улицы. Опять же, поэту бывает одиноко вечером дома, и ему некуда пойти. Тогда он идёт в литературный клуб, где что-то происходит, встречает знакомых, друзей, выпивает, влюбляется, пишет новые стихи, и жизнь налаживается или наоборот. А куда без этого? А ещё есть исследовательская и собирательская функция. Уже десять лет, с момента смерти замечательного поэта Валерия Прокошина, в Булгаковском Доме проходят вечера его памяти, и каждый раз мы открываем что-то новое в авторе и его архиве, находятся новые поклонники его творчества, автор и его произведения живут после его смерти отдельной жизнью. Или вот, например, лет десять назад я решил собрать поэтическую группу «Московское время», которая существовала в 60–70-х годах, а затем рассеялась. Это рано ушедший Александр Сопровский, а также ныне хорошо известные Гандлевский, Цветков, Кенжеев и другие. И с тех пор эта группа периодически выступает под этим брендом. Или вот были вечера, посвящённые Леониду Губанову и группе «СМОГ», — это вообще целая вселенная! А ещё в Булгаковском Доме рождались новые литературные группы, самая известная из них — «Сибирский тракт», в ней много хороших поэтов, некоторые из них в будущем могут стать классиками, мне кажется.

Мои самые любимые мемуары — о литпроцессе, даже не о личной или семейной жизни писателей. Ирина Одоевцева, Нина Берберова, Рюрик Ивнев и многие-многие другие, сколько они оставили интересных наблюдений за современниками, которые потом стали классиками. Это нескончаемая россыпь анекдотов! Вот по каким текстам надо снимать байопики!

И ещё — были у нас бесплатные (!) мастер-классы толстых литературных журналов для всех желающих. Сейчас ведь развелось множество платных курсов, где будто бы учат, как стать писателем. Хоть Литинститут закрывай! Если сейчас у нас в стране перебор с юристами, экономистами и менеджерами, то скоро будет перепроизводство писателей, судя по темпам роста таких «кратких писательских курсов».

Что же касается литклубов… на моей памяти было множество людей, которые пытались вести какие-то собственные клубы, но хватало их, как правило, ненадолго. Литературный процесс — это работа, за которую не платят (по крайней мере, в моём случае). Ежедневная и утомительная. Которую, скажу честно, регулярно хочется бросить. Но почему-то не бросаешь, хотя она уже висит камнем на шее, тянет на дно. А для участников литпроцесса это — вечный Париж, который всегда с тобой. Им кажется, что так было и будет всегда. Блаженные, что сказать! А вообще у меня есть цикл стихов «ЛИТПРОЦЕСС», там обо всём (ну или почти обо всём) этом сказано.

Илья Семененко-Басин: Ольга, Вы прибегли к синхронному анализу, но ведь есть же и литературный процесс в большом времени, в веках. Поэт — это идентичность в том смысле, что греко-римскую классику, христианскую традицию, своё локализованное наследие мы понимаем генеалогически.

А в малом промежутке времени литературный процесс как — тот слон из индийской притчи: один человек ощупывает его ногу, другой трогает бивень, третий — хобот, потом каждый рассказывает о слоне по-своему… Так же и мне российский литературный процесс приоткрылся одним боком; я вижу только немногочисленные клубы по интересам и ещё крепкие стены, возводимые людьми.

Социальные взаимодействия, связанные с литературой, привлекают чем-то иным. Мы достигли такой стадии, что делом поэзии становится порождение недоумения. Именно такое социальное взаимодействие и следовало бы ценить сегодня. Не провокацию, не выпад против кого-нибудь, не иронию, но безыскусное проявление нового, вызывающего недоумение.

Герман Власов: Да, наверно, так и отношусь — как к смешению разных составляющих… Хорошо, если есть коллеги, есть взаимодополнение, взаиморазвитие… Друзей всегда немного — тут и появляется — увлекательный креатив и отношение. Наверно, в целом стоит относиться к литературному процессу как к большой игре — оглядываясь назад, видишь, что многие начинания были именно элементами игры, через которую можно было вслепую нащупать реальность… Хорошо, если через игру становишься самодостаточным, понимаешь свое место…

Дмитрий Мельников: Трудно сказать. Это в первую очередь борьба самолюбий, на мой взгляд. В целом к литературному процессу я отношусь положительно. Но в нем не участвую по причине своей неискоренимой застенчивости.

О. А.: Какое место, на ваш взгляд, вы занимаете в современном литературном процессе? Вам важен такой (само)анализ?

А. К.: Говорить самому о себе нескромно. Могу заметить только, что литературных кураторов с таким стажем (с 2001-го года только в Москве) и количеством придуманных, раскрученных, поддержанных проектов — немного. О себе же, как о поэте, говорить тем более странно. Живу, пишу. Периодически удивляюсь рецензиям, которые пишут на мои книги и публикации. Пока ни одного точного попадания.

Конец ознакомительного фрагмента.