Первый среди равных. Через смерть

Павел Чук, 2021

Не прошло и года, как Валентин оказался на чужой планете, но героические подвиги оказались замечены Императором. Не желая оставаться при дворе и участвовать в дворцовых интригах, он вновь направляется на фронт. В оформлении обложки использована работа, находящаяся в общественном достоянии, русского художника 19 века А.Д. Кившенко "Штурм Горгохатанских высот" 1 января 1878 года.

Глава 6

Сознание изредка прояснялось и я, стараясь не выдать себя, осторожно изучал окружающую обстановку. Прислушивался. Чуть приоткрывал глаза, осматриваясь, но всё больше приходил к выводу, что лежу в какой-то избе или сарае и у меня сильно болит плечо. Каждое движение, каждое шевеление доставляло невыносимую боль, что мои потуги понять, где нахожусь и что со мной случилось, терпели неудачу, и я вновь проваливался в забытьё.

Помню, что меня кормили чем-то тёплым, помню, что обтирали влажной тряпицей, но понять кто рядом: враги или свои, я был не в силах. Мне, то казалось, что я дома и мама ухаживает за мной. Было такое, когда я ещё лет десяти от роду заболел воспалением лёгких, отец отвёз меня в районную больницу, и мама день и ночь не отходила от меня, выхаживая. То я блуждал по своему воспалённому сознанию: мне казалось, что вокруг меня тёмные силуэты, и они хотят меня забрать с собой, но какая-то тонкая нить, вытянувшись в струну, держала меня, едва не разорвавшись от натуги.

В один из дней, когда я, весь мокрый от липкого пота, вновь ожидая приступа боли, попробовал пошевелиться, до меня, сквозь туман, донёсся знакомый голос:

— Совсем плох лейтенант, может лекаря найти? — я обрадовался, что слышу знакомую речь! Нет, к сожалению не русскую, но услышать канторийское наречие в этой ситуации лучше, чем сенарский го́вор.

— Искали уже. Едва ноги унесли.

— Смотри, шевелится.

— Силён. Нечего сказать. Командир! Ты меня слышишь? Понимаешь? Если понимаешь, кивни или моргни, — надо мной склонилось бородатое лицо, и я невольно отшатнулся.

— Не понимает он тебя. Сколько раз так открывал глаза, думали, что пришёл в себя, но нет. Не…

— Пи-ить! — прошептал, собрав все, что было силы.

— Воды! Нет! Лучше бульона, подогрейте немного, но не сильно горячо!!! Быстрей, быстрей гвардеец, вроде, командир в себя пришёл!

Сделав пару глотков наваристого бульона, откинулся на тюфяк заменявший подушку.

— Где мы? В плену? — спросил, осматривая тёмное помещение, куда через совсем маленькое окно едва проникал дневной свет.

— Никак нет, господин лейтенант! — ответил улыбающийся лейб-капрал Прокс. — Вам бы отдохнуть. Поспать нормально.

— Успею, давай, докладывай, что произошло. Ничего не помню.

— Куда упомнить-то, в бреду целых две недели пробыли, — выдохнул Черсин.

— Рассказывайте, что произошло.

— Когда остановились на ночлег, вы, господин лейтенант, упали в беспамятстве. Я приказал отыскать поляну или место для лагеря, чтоб не посреди густого леса. Так, в пяти километрах на север, нашли охотничий домик. Перенесли вас сюда, не беспокойтесь, охранение сразу выставил, проверили тут всё вокруг. Где надо секреты поставили. Никто мимо не проходил. Но вам становилось всё хуже и хуже. Жар был у вас сильный. Видимо, в рану попала зараза, что сразу не перевязали. Вы уж извините, пришлось дурную кровь выгонять, да железом прижигать. Потом ещё пять суток в беспамятстве пробыли, иногда приходили в себя, кое-как ели и опять в беспамятство. Я уж думал, не выкарабкаетесь. Слабы вы больно были. Но хорошо, теперь точно на поправку пойдёте!

— С людьми что?

— Тридцать восемь человек, все живы и здоровы. Я их разделил, кого на охоту определил, кого в охранение. Не волнуйтесь. Еды в лесу много. И зайцы, и косулю одну подстрелили. Так что с голоду не помрём.

— Сенарцы где?

— Так нет их здесь!

— Где здесь? Где мы находимся, какой ближайший населённый пункт?

— Ты, господин лейб-капрал, всё рассказывай, не утаивай, — вмешался в разговор Черсин.

— Так и говорю, в лесу мы в охотничьем домике… — даже я уловил, что Прокс хотел соврать, но набрался сил и продолжил, — когда вам совсем плохо стало, думали, что кровопускание не помогло, послал я гвардейцев посмотреть, разведать окрестности. Может лекаря удастся, где отыскать, но не нашли. В дневном переходе на северо-запад крупный город. Думаю, что это Сари́нта.

— По карте смотрел?

— Так, вышли мы за пределы карты. Нет того места, где находимся. Западнее ушли.

— Что там произошло, все вернулись? Сколько там неприятеля?

— Неприятеля много, господин лейтенант, — вновь заговорил Черсин. — Очень много. Повезло, что сначала осмотреться решили. А там, разъезд за разъездом: то пеший, то конный. И сосчитать не смогли.

— Местных не встречали? Они что рассказывают?

— Попадались одиночные сани, но побоялись выходить, а в Саринту не пробраться. Слишком охрана хорошая. У въезда целая рота охранения и это только то, что издалека разглядели.

— От Лисовны Саринта далеко? — чтоб хоть как-то сориентироваться, задавал вопросы. Голова постепенно перестала болеть, и мысли прояснялись. Теперь понятно, что мне в бреду казалось: это и ухаживание гвардейца Черсина, и когда чистили мою рану, прижигая огнём, и непонятные тёмные силуэты окружающие меня.

— Четыре, может пять дней пути. Мы на запад сильно ушли.

«Значит, забрались в самый тыл», — думал я, прикрыв глаза.

Видя, что разговоры меня сильно утомили, мне дали ещё немного бульона и настойчиво рекомендовали поспать, но сон не шёл. Я лежал с закрытыми глазами и размышлял: «Целых две недели прошло, как обосновались в глубоком тылу. В штабе, наверно, с ума сходят, что нет ни известий, ни каких других признаков действия группы. Интересно, дошли отправленные в тыл гвардейцы или нет? Доставил ординарец донесение, и передали ценного пленного сенарца? Хоть бы как весточку подать, что живы, но не до этого. Надо выбираться. Укреплённый город нам не по зубам. Сгинем и толком ничего не сделаем, да и углубляться в тыл противника нерезонно. Как потом выбираться будем?! Значит, остаётся только одно — на восток. Обратно к линии фронта. Но где эта линия фронта? Может за эти недели она продвинулась к самой столице, а я тут лежу, прохлаждаюсь, не зная, что делать. Хотя, вряд ли. Зимой военные действия, а особенно крупные манёвры затруднены погодой. Это не на грузовиках ехать, а пешим, конным маршем преодолевать сотни километров. Не думаю, что кардинально сменилось расположение войск. Тогда остаётся придерживаться намеченного плана. Первый этап выполнен — мост через Пенху уничтожен. Второй пункт как раз склады, расположенные в Лисовне. Если гвардейцы не ошиблись, то до них примерно пять-шесть дней пути. Так что надо готовиться к выступлению, а то тут всю войну пролежу. Герой, понимаете ли! Как ранили, так сразу на полати, спать. Ладно. Попробую завтра вставать. Не нога ж ранена, а рука. Почему ходить-то не могу? Да, слаб. За две недели лежания мышцы отвыкли и начали атрофироваться, но это дело поправимое»…

— Господин лейтенант, вы б лежали! — под неодобрительное ворчание гвардейца я встал с кровати.

— Одежду принеси! — прикрикнул не столько на гвардейца, а на себя. Слишком оказался слаб. Голова кружилась, а когда доковылял до поставленного на полке небольшого зеркальца, так совсем потерял дар речи. Из небольшого кругляшка на меня смотрел чужой человек. Осунувшееся лицо, впалые щёки, заросший, с многонедельной щетиной… только и узнал себя по глазам. Они сохранили узнаваемость, но приобрели пронзительный, холодный взгляд. Тут же добавил:

— И воды, чтоб умыться и побриться!

На большее меня в этот раз не хватило. Упал на скамью возле стола и дрожащими от напряжения руками орудовал ложкой. Мясная похлёбка оказалась наваристая, с большими разварившимися кусками мяса, как понял — зайчатина. Съев половину, отодвинул в сторону. Не стоит нагружать желудок, пусть привыкнет к пище. А то, сколько на диете из воды и бульоне сидел.

— Черсин, пригласи лейб-капрала.

— Вы б доели. Не волнуйтесь, на всех еды хватает. Не голодаем. Даже запас вяленого мяса сделали, так на всякий случай. Ведь, понимаю, скоро в поход собираться будем. Вот окрепните, так и пойдём проклятых сенарцев бить!

— Об этом и хочу поговорить с ним. Где он?

— Секреты пошёл проверять. Скоро вернётся.

— Хорошо, где карта? Я пока посмотри, подумаю.

— Вот она. Её лейб-капрал пару раз брал, чтоб значит понять, где находимся, но и всем миром не смогли.

«Понятно, местных, из этих краёв — никого. Далеко ж забрались. Хотя, может это и к лучшему. В таком глубоком тылу нас точно искать не будут».

Я разложил поданную карту на столе и углубился в изучение. Выходило, что нам надо возвращаться на юго-восток. Но какой дорогой, через какие населённые пункты, и вообще, я не понимал, как мы так далеко забрались.

Вошёл Прокс:

— Звали, господин лейтенант?

— Звал, присаживайся. Подумаем вместе, что дальше делать. Сколько продуктов осталось, боеприпасов? Как обмундирование, исправно?

К вопросам капрал оказался готов и отвечал чётко, обстоятельно, делая акцент, что с обувью проблемы. Я сначала не понял, почему он пятый раз говорит, что износилась обувь, но потом не выдержал и позвал пару гвардейцев из тех, кто были свободны от работ.

«М-да», — рассматривая то, что называлось обувью, качал головой. Я даже не смог подобрать слов, чтобы описать то, чем стали солдатские ботинки. Подмётка оторвана, обмотана верёвкой и проложена тонкими прутиками. С такой обувью далеко не уйдёшь. Ноги мигом промокнут и мало того, и сотрёшь за первый километр до кровавых мозолей.

— У всех так? — отправив гвардейцев, обратился к лейб-капралу.

— У четверти состава. Но и у остальных не намного лучше. Кто ходит в дозор и на охоту, я приказал после смены меняться обувью. Больше никакой нет и найти негде. Даже сплести чуни не можем, не сезон, материала нет. Хотя люди опытные есть, могут сделать.

— Собери мерки со всех, даже у тех, у кого более менее хорошая. И себя не забудь.

— Это дело нехитрое.

— Вот и хорошо. Через пару дней пойдём обувь добывать. Сам говорил, разъезды каждые полчаса ходят. Так что у сенарцев возьмём.

— Так их всего двое, редко трое ходят. А нам почти на сорок человек надо.

«Проблема! Как же не подумал, — сокрушался я, делая поправку на перенесённую болезнь. — И тем более в серьёзное боестолкновение ввязываться не стоит, хоть и боеприпасов осталось достаточно, но, сколько нам ещё пробиваться к своим, и задача не выполнена»…

Целых три дня я занимался, истязая свой организм, восстанавливая физическую форму и всё это время думал, что делать дальше. Идти по тылам с разутыми солдатами, так в первом же бою или кто ногу подвернёт, или из-за никудышной экипировки не выполнит задание и тем самым всех подведёт.

— Вы б отдохнули, господин лейтенант, а-то, как истязаете себя, — неодобрительно следя за моими занятиями, изредка ворчал гвардеец Черсин.

— Уходить отсюда надо, а для этого нужно восстановиться, — ответил, продолжая отжиматься. — Лучше скажи, где раздобыть обувь? — спросил, не надеясь на ответ.

— Так на базаре, ил в сапожной лавке, где ж ещё?!

От очевидных слов я замер в положении: «Раз!». Ведь верно говорит гвардеец. Вот только мы в тылу, кто ж нам продаст или выменяет столько обуви разного размера и главное — на что? Денег-то нет. Хотя, может у меня в личных вещах и завалялось немного, но не думаю, что этого на всех хватит. И понятно, что попадаться сенарцам нам нельзя, и одновременно местным особо показываться тоже, но…

— Позови капрала! И вещи мои принеси, — мысль подкинутая гвардейцем казалась мне не столь утопической, но выслушав сформировавшуюся быстро идею, Прокс неодобрительно покачал головой:

— Господин лейтенант, не отпущу я вас. Да, все мерки собрал, но куда ж вы один? И потом как назад? Да ещё с грузом! Это вам не одну пару сапог нести, а три дюжины!

— Верно, подметил. Так что пойду не один, а с глухонемым сопровождающим. Черсин! Пойдёшь со мной?

— Я не глухонемой, — отозвался гвардеец.

— А придётся стать на время и глухим, и немым.

— Хорошо, что не слепым, — тихо буркнул гвардеец, но я его услышал. Как потом узнал, ходили местные суеверия, что изображать неполноценного — это накликать на себя беду.

— Не слепым, а глухонемым, что б ты не сболтнул своим го́вором, что лишнее. Прокс, где ближайшая дорога, чтобы можно подводу какую раздобыть. Желательно, чтоб и с одеждой гражданской.

— Дорога одна. Полдня пути напрямки через лес. По ней как раз и разъезды ходят, а дальше только Саринта.

— Вот и хорошо. Выставь там секрет на дороге, чтобы захватили, кто поедет в город без охранения, и чтоб не один желательно был, а со слугой или возничим. Если больше трёх, не нападайте. Секрет выставь сейчас, и потом гонца ко мне. Хотя. Завтра с Черсиным пойдём вместе, чтобы время зря не терять. Не думаю, что там столько много без охраны шастает, если только местные. Так, что не убивать! Доставить сюда и держать как дорогих гостей.

Лейб-капрал отказался перепоручать важное дело и лично ушёл с пятью гвардейцами организовывать засаду.

«Ничего, — думал, — денёк, другой потерпят. А если не удастся, кого за этот срок взять, то придётся пешим маршем топать. Вот только, что тогда с одеждой делать? В форме гвардейца канторийской армии входить в город, да ещё который под бдительной охраной — самоубийство».

— Черсин, что там с моими вещами?

— Всё в целости и сохранности, что только с саней забрали, всё сохранил.

Открыл походный мешок и вывалил содержимое на стол. За эти дни я окреп и, по-моему, стал поправляться. Так что небольшая вылазка не помешает. Теперь найти бы что, для продажи или обмена.

— Сколько стоит обувь? — спросил, разбирая вещи.

— Добротная, скроенная по ноге, ещё разношенная, то может и целую лиру стоить, — задумчиво произнёс гвардеец.

Я чуть не поперхнулся. Золотая монета самого крупного номинала и это за зимние сапоги?! Зря всё-таки понадеялся, что из скудных своих вещей наберу что-то ценное.

— Но это энцы в таких ходят. Я только раз видел такую, с мехом обувь. А простая, чтоб не промокала, да тепло было ногам, как у нас, то полкентария — красная цена. Если поторговаться, то и за пару тариев можно купить.

Вот это уже ближе к цели. Кентарий — серебряная монета. Двенадцать таких монет равны лире. Тарий — медная монета, двенадцать таких монет равны кентарию. Не знаю почему, но здесь принята́ двенадцатеричная система исчислений. Вроде она более приспособлена для математических расчётов и удобна в использовании.

— Вы что-то ищите, господин лейтенант? — смотря, как я роюсь в скудных пожитках, спросил верный гвардеец.

— Нужны деньги, чтобы купить обувь. Но я не знаю, что тут можно продать из моих вещей, чтобы не вызвать подозрения. Как понимаю, канторийские лиры не в ходу, да и мало их у меня. Всего одна лира, да пара кентариев.

— Этого вполне хватит.

После этих слов я застыл, а ведь верно, если посчитать, то одна лира равна двенадцати кентариям и ста сорока четырём тариям. А нам всего надо: если, пусть по три тария одна пара, то выходит, тридцать пять пар — у меня и ещё у двоих обувь нормальная, будет стоить сто пять тариев!

— Хм. Хорошо считаешь.

— Так не зря умеющих считать и писать отбирали.

— Ладно. Завтра поутру выходим. Надо отдохнуть.

— Может ещё шкурок зайцев взять с собой? Пригодятся. Их немного, десятка два всего наберётся. Все выделаны, высушены. Конечно, грубая работа, но сойдёт. И можно сказать, если остановят, что пушнину продавать приехали. Охотники мы, с дальнего какого села.

— Хорошо придумал. Но ты всё равно глухонемой. Твой го́вор очень выделяется среди остальных.

— Как скажите. Тогда я подготовлю, что с собой нести.

— Подготовь.

Не успел Черсин выйти, как тут же вернулся:

— Господин лейтенант! Взяли подводу с тремя местными. Их привели сюда, а сани спрятали в лесу!

В сопровождении гвардейцев в избу вошли трое мужчин со связанными руками.

— Что ж вы так-то, господин офицер?! Прикажи́те развязать! Всё равно порву ж верёвки, не удержите.