Самый лучший пионер

Павел Смолин (2024)

Приключения попаданца в пионера со стартом в 1968 году и с целью строительства образцово-показательного социалистического государства. В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 1

— И перекат! И еще один! И вот так! И… — Управляемый мной персонаж на экране позорно сдох.

Откинувшись в кресле, посмотрел на плакат Конаты Изуми из аниме «Лаки Стар». Кона-тян так позорно бы не налажала! Отложив геймпад, провел пальцами по струнам стоящей рядом с креслом гитары — не сегодня! — поднялся на ноги, подошел к груше и пару раз смачно по ней пробил, вымещая стресс. Да она и так не простаивает. Внезапно раскаленная по случаю разгара зимы батарея забулькала. Наклонившись к ней, с улыбкой спросил:

— Эй, ты же не собираешься взорваться мне прямо в ли…

Раздался грохот, и меня поглотило небытие.

* * *

Очнулся с жуткой головной болью, жаждой и ломотой во всем теле. Мутная пелена в глазах мешала разобрать хоть что-то. Руки не слушались, а еще — раздражающе громко тикали часы.

— Во… — попытавшись попросить попить, зашелся в жутко болезненном приступе кашля.

— Сережа! — раздался испуганный женский голос, шаги, скрип двери и крики: — Сестра, сестра!

Звучит как больница. Но разве после такого выживают? Я же отчетливо помню, как, словно в замедленной съемке, мне в лицо летела мощная железяка. С трудом оторвав руку от лежбища, уронил ладонь на лицо. На первый взгляд — на месте, и даже не забинтовано.

Сухой, растрескавшийся язык вяло потыкался в зубы — тоже на месте! Повезло — жить человеком без лица как-то не очень перспектива.

Снова шаги, и я вновь попытался открыть глаза — все еще мгла. В губы ткнулась стеклянная кромка, включились рефлексы, и я отпил глоток теплой воды. Снова кашель.

— Еще? — участливо спросил женский голос, губы ощутили стакан.

Попил еще — уже удачно и до последней капли.

— Прости, но больше пока нельзя, — расстроила меня Повелительница Воды, и сознание облегченно отрубилось.

В следующий раз глаза начали видеть, но лучше от этого не стало — я лежал на жесткой кровати, застеленной серым от постоянных стирок, украшенным казенными печатями бельем. Вокруг — полное уныние: давно не беленные, заляпанные стены, вздувшаяся краска на чугунной батарее под большим окном — сейчас, по случаю лета, оно приоткрыто. Рама деревянная, тоже требующая перекраски, а показывает эта прелесть кусочек синего безоблачного неба. С потолка время от времени отваливаются кусочки побелки, частично оседая на пыльных плафонах — лампочки обычные, накаливания. «Ходики» на стене внушают своей монументальностью — сразу видно советское изделие. Советское? Да, потому что едва ли мой зафиксированный на койке пожилой лысый очкастый сосед — у него сломаны обе ноги — стал бы просто так, из любви к необычному досугу, читать газету «Правда» за 5 июля 1968 года. А тем более этим не стали бы заниматься и пятеро других соседей — все с травмами разной степени тяжести, — вон тот чувак с корсетом на шее читает вслух для «человека-мумии». Жуть!

— Итоги восемнадцатого Берлинского международного кинофестиваля… — под бубнеж корсетного я прикрыл глаза и попытался подавить приступ паники.

Я — в СССР! Таких реалистичных снов не бывает. И галлюцинаций — тоже. Я сдох и по какой-то причине попал сюда — в древний шестьдесят восьмой год! Это… Это… Это офигенно! Там мне ловить было нечего — работаешь 5/2, жены нету, друзей — полтора человека, а контакты с родственниками давно утрачены из-за несходства характеров. Огромная часть досуга у меня уходила на чтение попаданческих книг — и теперь мне все это пригодится! Так, а что я помню?

Через пару секунд я чуть не завыл от восторга — помнил я абсолютно все, что читал, видел и слышал в прошлой жизни, — вплоть до много лет назад мельком проскролленных страничек «википедии». Я — читер! Кроме того, я умею играть на гитаре и фортепиано, знаю ноты, в целом, как ни странно, коммуникабелен… Стоп, я же не на собеседовании — других попаданцев здесь все равно нет, равно как и зрителей. Ведь нет же? Ладно, потом. Все, теперь дело за малым — выздороветь (интересно, что со мной?), освоиться и начинать долгий увлекательный путь к самым вершинам мира с неизбежным сокрушением главного врага каждого склонного к справедливости человека — Соединенных Штатов Америки.

Почувствовав, что проваливаюсь в сон, испуганно открыл глаза — а ну как обратно закинет? Нет уж, я хочу остаться! И год мне идеально подходит — достаточно много времени в запасе перед первой большой проблемой — Афганской войной. Так, тело… Руки-ноги на месте, отлично! Но туловище туго перебинтовано. Ребра, что ли?

— А, очнулся! — обрадовался сосед, отложив газетку. — Голова не кружится? — участливо спросил он.

— Да че ему, молодому! — кашлянув, успокоил его севший в кровати мужик с загипсованными до самых плеч руками.

А как он…

— А все по очереди мне жопу вытирают! — видимо прочитав что-то в моих глазах, ухмыльнулся он. — И сейчас — как раз твой черед. Пошли!

Народ радостно загоготал. Нервно хохотнул и я — очень зря, потому что правую сторону груди прострелило болью.

— Ой, юморист, б*я! — вытер слезинку мой сосед и представился: — Меня Семен зовут. Дядя Семен, получается.

— А мне сколько лет? — прохрипел я, вяло пожимая протянутую руку.

— Точно головой ударился! — веско заметил «корсетный».

— Кажись, пятнадцать? — спросил пространство Семен.

Пространство не очень уверенно ответило, что да — пятнадцать.

— Мамка твоя вечером придет, у нее и спросишь, если память не прояснится, — выдал план действий сосед.

— Опять выть будет, — вздохнул чувак со сломанными руками.

Этого «дядей» звать не стану — ему лет двадцать пять.

— Мы брата хоронили — под «ЗИЛ» попал, — сделал ему неловко «корсетный» — а вот этому от тридцати до сорока, рожа интеллигентно-еврейская.

— Меня вроде меньше помяло, — хрипло прервал я повисшее молчание.

Народ облегченно хохотнул — даже интеллигент! — и дядя Семен заверил:

— Да, считай, и не помяло — что тебе сотрясение и два сломанных ребра? Пару дней отлежишься, и домой — хоккей смотреть по телевизору!

Так себе перспектива — хоккей мне как-то не очень. Но «дома» всяко будет лучше, чем здесь. Ощутив позывы, попробовал встать и скривился — больно, блин, и голова кружится!

— Давай помогу! — воспользовался шансом «безрукий» и поднырнул мне под мышку.

Аккуратно поднялись — ему придется идти на полусогнутых, на полторы головы выше, — и я напряженно посмотрел на него.

— Да не боись, — хохотнул он. — Мне по-маленькому.

Это меня устроило, и мы медленно и печально выбрались в коридор.

— Петрухин! — раздался сердитый женский голос. — Куда его потащил?

— Ссать! — честно ответил мой провожатый.

— А утка на что? А меня позвать? — вкатилась в поле зрения полненькая, лет тридцати кудрявая медсестра.

— Да че он, не мужик? Сам не дойдет? — привел Петрухин разумные аргументы.

Медсестра посмотрела на меня, получила подтверждающий застенчивый кивок, вздохнула и посторонилась. В туалете безрукий отвернулся, пока я делал дела, — размер члена полностью устроил, учитывая, что я еще подрасту, — потом я стянул с коллеги по мочеиспусканию больничные штаны, он оправился, я натянул штаны обратно, и мы двинулись в обратный путь.

— Меня Андрей зовут, — видимо воспылав ко мне симпатией после такого трогательного ритуала, представился он.

— А я… — Проблема!

— Сергей! — хмыкнул он. — Крепко же тебя приложило.

— Крепко, — согласился я. — А как тут вода работает?

Наклониться, чтобы попить из-под крана, я не решился — больно же!

— Меня просить нужно! — снова заспавнилась рядом с нами медсестра и выдала мне стакан с водой.

Напившись, поблагодарил и спросил:

— Простите, не помню, как вас зовут.

— Антонина Петровна, — улыбнулась она, явив пару золотых коронок. — Ты иди, отдыхай, — мягко пожелала мне. — А ты его не колобродь! — это уже строго и Андрею.

Входили мы в палату под бормотание вернувшегося к чтению газеты «корсетного»:

–…Самолет Douglas DC-8 Super 63CF авиакомпании Seaboard World Airlines, США, нарушил воздушную границу СССР. На борту самолета находились 214 военных, направлявшихся на войну в Южный Вьетнам, и 24 члена экипажа. Самолет был перехвачен советскими летчиками в 8:20 утра и принужден к посадке на 2,5-километровой бетонной полосе аэропорта Буревестник на о. Итуруп в 8:39 утра. Самолет и члены экипажа находились на территории СССР двое суток, после чего были отпущены. Капитан самолета Джозеф Тосолини принес извинения за нарушение воздушной границы СССР.

— Вот суки! — отпустил меткий политический комментарий «человек-мумия».

— Иваныч — сам летчик, — пояснил мне Семен. — Вот, сел неудачно.

— Хоть не угробил никого, — оправдался летчик.

— Это — главное! — веско подытожил «корсетный».

Андрей помог мне улечься на койку, и я моментально уснул.

Открыв глаза в следующий раз — состояние ощутимо улучшилось, головокружения почти нет, — услышал облегченный женский вздох:

— Сереженька! — И мне по лицу аккуратно провела ладонью худенькая женщина «чуть за тридцать» с красивым, почти лишенным морщин лицом в обрамлении каштановых кудряшек. Глаза — с зеленой радужкой, но красными от слез белками.

Тело словно само отреагировало на материнскую (а кто это еще может быть?) ласку, и я чуть не замурлыкал от удовольствия.

— Слава богу, очнулся! — со светлой улыбкой на лице начала она плакать. — А то напугали меня тут — ни себя, говорит, не помнит, ни других.

— Не помню, — сглотнув ком в горле — прости, женщина, но твоего сына я каким-то образом вытеснил и виноватым себя чувствовать не собираюсь — меня тоже не спрашивали! — ответил я. — При виде тебя я чувствую тепло, заботу и спокойствие. Ты — моя мама?

Женщина испуганно пискнула и прикрыла рот руками. Нужно просто потерпеть — со временем мы с ней обязательно поладим. Не можем не поладить — никто подмены и не заметит. У меня жутко удобная травма и поразительно хорошее для переродившегося настроение — от открывающихся перспектив захватывает дух, а от осознания своего пребывания в «золотом веке СССР» сердце сладко сжимается от странной для никогда не жившего в СССР человека ностальгии — молод я был, относительно молодым и умер и СССР люблю, так сказать, как сеттинг и отечественный Древний Рим.

— Позову-ка медсестру! — вышел в коридор мой давешний безрукий товарищ.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — попытался я успокоить мать.

— Это я должна тебе говорить, сыночек, — жалобно протянула она.

Соседи по палате старательно тупили глаза кто во что, и я их понимаю.

В компании Андрея появилась медсестра с тарелкой в руке:

— Ужин ты проспал, но голодным тебя не оставим! — улыбнулась она мне.

Мама отобрала тарелку и начала пичкать меня перловкой с мясом. Вкусно! Это с голодухи или привычки? Когда тарелка опустела, меня начало клонить в сон, и мама пообещала заглянуть завтра пораньше — будет суббота, а она уже больше года как выходной.

* * *

Выписали меня, как и пророчествовал Семен — корреспондент «Комсомолки» по профессии, пострадал на производстве — во время визита в колхоз провалился в прикрытую лужей глубокую яму, получив сложный перелом, — через три дня. Во время маминых визитов общался с ней, во времена остальные — с соседями по палате. Политические темы — в абсолютном меньшинстве, и с гораздо большей охотой все обсуждали проблемы общечеловеческие — кто, когда, где, с кем, почем и что из этого выйдет, но Чехословакию и «социализм с человеческим лицом», в соответствии с линией партии, немного поругали, ошибочно предположив, что до ввода войск не дойдет. Я свои пророчества, само собой, оставил при себе.

В субботу вместе с мамой пришел толстый пришибленный плешивый мужик в костюме на размер больше нужного — на вырост брал, видимо.

— Это — Елистрат Венедиктович, — поджав губы, с явной неприязнью представила визитера мама. — Он тебя и сбил.

— Простите, бога ради! — явно не первый раз покаялся жирный и поставил на тумбочку рядом с моей кроватью авоську с парой яблочек и почему-то помидорами.

Витамин «цэ», так сказать.

— Здравствуйте! — пожал протянутую мне пухлую ладошку. — Спасибо за фрукты. Если вам это важно — я на вас совсем не сержусь, потому что ничего не помню. Да и живой остался, так что все не так уж и плохо.

— Двое суток на ногах! — вздохнул он. — Жена рожала, мчал как мог — водитель у меня запил, пришлось самому, вот тебя и не заметил.

— Родила? — заинтересовался я.

— Девочку, 3300, — похвастался «молодой» отец и спросил мою мать: — Давайте я вам все-таки помогу чем-нибудь.

— Нам подачек не надо, у нас все есть! — гордо отвергла она взятку.

Вздохнув, мужичок осторожно потрогал меня за плечо — вместо хлопка — и свалил.

— Надо было цветной телевизор с него стребовать, — подал голос «корсетный».

— Или холодильник! — внес корректировку «безрукий».

— Или стиральную машинку! — добавил вариант Семен.

Довольный совок стартер-пак прямо!

— А чего сразу не квартиру? — фыркнула мама. — Сама заработаю, и на холодильник, и на телевизор. Ишь че удумал — «заберите заявление, Наталья Николаевна, а я вашему мальчику путевку в „Артек“!», — вполне похоже спародировала она, судя по всему, важного человека — раз из него можно вытрясти холодильник, телевизор, стиральную машинку и путевку в «Артек».

— При Сталине такой х*йни не было! — веско заметил «человек-мумия».

Перед выпиской меня, само собой, хорошенько осмотрел ряд врачей — включая психиатра. Мне поставили удобный диагноз «шоковое состояние» и вызванную им не менее удобную посттравматическую амнезию. Было очень легко — никому и в голову не пришло меня пытать, гипнотизировать и «прогонять» через полиграф. Врач в круглых очках много улыбался мне и маме, успокаивал и изо всех сил излучал оптимизм. Кроме того, все эти дни мама Наташа активно рассказывала мне обо мне и себе. Снова удача — Сережа был отличник, спортсмен (футболист) и вообще образцовый пионер. Единственный и любимый сын двадцатидевятилетней швеи-мотористки с одной из многочисленных московских фабрик — мы живем в столице, да! Так-то вроде удобно, но через регионы, где дым пожиже да труба пониже, «подниматься», на мой дилетантский взгляд, легче — особенно если ты, например, с Кавказа. Ладно, берем что дают — благо что дают полные горсти.

Живут Наталья Николаевна Ткачева и Сергей Владимирович Андропов (Такая вот у нас ситуация с фамилиями, у мамы она девичья. А я — нет, не сын и не внук, и даже не знакомы, просто совпало.) вдвоем недалеко от «Сокольников» — парка и одноименного метро. Очень хороший район с дорогущей «недвигой» в моем времени, а здесь — просто хорошее место, откуда маме удобно добираться на работу, а мне — в школу.

— У всех каникулы, а ты болеешь, — сочувственно вздохнула она, когда речь зашла о школе.

Лет Сереже не пятнадцать и даже не четырнадцать, а двенадцать — просто выглядит несколько старше в силу хорошей формы. Тринадцать исполнится в конце августа. Отец реципиента, как водится, «пропавший без вести летчик-испытатель». За таких испытателей государство пенсию не начисляет, поэтому живем мы на мамину зарплату в сто пятнадцать рублей плюс обязательная тринадцатая зарплата в конце года. Иногда перепадают и заказы на дом — шьет и кроит всякое для знакомых.

Еще из родни у нас есть двоюродная мамина сестра в городе Астрахани и двоюродные дедушки-бабушки там же. С родственниками прямыми не повезло — померли все. Жалко Наталью — совсем одна осталась, даже сын теперь поддельный. Ерунда — поладим, поженим, в отдельную квартиру переселим.

В «отдельную» — потому что на вызванном мамой такси (машина марки «ГАЗ» с шашечками) мы доехали до трехэтажного старинного кирпичного дома — даже не «сталинка», а гораздо более древний экземпляр, — по пахнущей плесенью и котиками лестнице обшарпанного подъезда поднялись на второй этаж, и родительница открыла обитую потрескавшимся дерматином дверь, рядом с которой располагалось четыре электрических звонка. Коммуналка! И хорошо, что здесь — не два десятка «хозяев»! Вот мне задача-максимум: к Новому году переехать в отдельное жилье.

Пол коридора застелен недавно крашенными досками, стены — покрыты синей масляной краской, создавая «казенное» ощущение. В конце коридора сквозь приоткрытую выкрашенную белым дверь немного видно кухню — там сейчас кто-то бренчит посудой. От развешанного на просушку постельного белья вкусно пахнет хозяйственным мылом, на двери ванной — потешная табличка с карапузом на горшке.

— Опять Надька на улице белье сушить не хочет! — вздохнула мама и спросила меня: — Вспомнил?

«Вспомнил?» и «Помнишь?» вообще звучат постоянно, но, увы, ответ неизменен:

— Не помню.

— Ничего, вспомнишь! — уже привычно утешила саму себя Наталья, мы миновали первую пару дверей, и она открыла незапертую с левой стороны: — Вот мы и дома!

От «дома» я ожидал худшего, но комната оказалась довольно просторной — «квадратов» пятнадцать, если на глазок, и содержала в себе «стенку» с посудой, красно-золотистой расцветки ковер на полу, обитый зеленой тканью диван и односпальную пружинную кровать, застеленную покрывалом с оленями. В проеме «стенки» — новенький телевизор. На подоконнике, рядом с горшком герани — радиоприемник. У кровати — прислоненная к стене сложенная ширма. Создавать личное пространство, так сказать. Помимо всего этого — два стола, на одном — швейная машинка, а второй, похоже, мой, потому что на нем учебники, тетрадки и прочая канцелярия. Еще есть два шкафа — один с одеждой, второй — с книгами, которыми частично «заражена» и «стенка». Словом — вполне уютно! Из окна виден двор — гуляют ребята, вон какой-то рыжий «солнышко» на турнике крутит. Они мне махали, кстати, когда я из такси выгружался, — друзья, наверное.

— Ничего, вспомнишь, — мягко напомнила залипшему в окно мне мама.

— А если и нет — познакомлюсь заново и буду дружить! — с улыбкой заверил я ее.

— Так и будет! — кивнула она. — Но лучше все-таки вспомнить!