Самый лучший пионер

Павел Смолин (2024)

Приключения попаданца в пионера со стартом в 1968 году и с целью строительства образцово-показательного социалистического государства. В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 2

Следующую неделю обживал коммуналку и знакомился с жильцами — из интересных оказалась только та самая Надежда — симпатичная мамина ровесница и, как оказалось, подруга. Работает медсестрой, поэтому график скользящий — это позволяет присматривать за мной в некоторые дни. Нет, по-прежнему ничего не помню — рассказали. Разведена, воспитывает трехлетнюю дочку Свету — потешная, пузыри носом умеет надувать. Из соплей, да. Помимо них, в квартире проживают двое пенсионеров — муж-фронтовик Алексей Егорович и его жена — ветеран тыла Зинаида Матвеевна. Алексей Егорович тоже считает, что «при Сталине такой х*йни не было». Третий жилец — бобыль Федор, сорок лет, высок, статен, красив, модно-усат, передовик токарного дела и постоянный экспонат заводской доски почета. На Федора заглядываются все имеющие честь быть с ним знакомыми дамы, но большая часть даже не пытается — репутация «ходока» надежно к нему прилипла. Именно Федору мы обязаны идеально работающей сантехникой, проводкой и смазанными дверьми — мужик, даром что ходок, совсем не против помогать соседям улучшать быт. Судя по лицам мамы и Надежды, обе Федю знали несколько лучше, чем им бы того хотелось. Этого в отцы не берем, но маме не мешаем — для здоровья полезно же.

Вывод пока такой — никакой «блат» мне не светит, если не считать таковым телефонный номер корреспондента «Комсомолки» Семена, который до сих пор лечится. Придется идти обычным путем — это когда начинаешь с классного руководителя. Кое-что отнести я ему уже могу — вон лежит целая исписанная тетрадка на девяносто шесть листов с аккуратно выведенным маминой рукой на обложке (еще доктора обратили внимание, что мой почерк полностью изменился, причем совсем не в лучшую сторону — а что поделать, если руками писать в той жизни мне почти не приходилось уже много лет?) названием «Миша Добрин и философский камень, роман-сказка, тетрадь первая». Читали всей коммуналкой — слегка адаптированный «Гарри Поттер» понравился всем, кроме Федора, который дома не ночевал, и маленькой Светы — она ничего не поняла, но «сказку» слушала прилежно. Но пока не понесу — ждем вторую тетрадку и моего выздоровления до уровня, когда я смогу пройти пару кварталов — там класрук и живет.

Вторая тетрадка активно мной заполняется прямо сейчас, в положении полулежа на диване — сидеть еще больно. В открытую форточку врывался веселый летний шум, принося с собой теплые запахи тополей и расположенного в доме напротив хлебозавода. Тело пыталось травить душу хандрой — сходи, мол, пробздись, — но я не поддавался. Друзья Сергея пару раз заходили, сочувствовали, пытались знакомиться заново, но пока коммуникация не наладилась — я в основном молчу и наблюдаю, пытаясь перенимать манеру поведения хроноаборигенов.

С едой, вопреки опасениям, никаких проблем не оказалось — дефицит пока не набрал обороты, и, как минимум в Москве, купить можно если не все что хочешь, то многое. Мама кормила меня котлетами, супами, картошкой, рыбой (в том числе — красной), яблоками, овощами, а однажды даже принесла гранат. Помимо этого, хватало и сладостей — в частности, мое возвращение домой отмечали покупным тортом. Обычные продукты, на мой взгляд, ничем не отличались от аналогов из моего времени, а вот сладости прямо хорошо зашли! Увы — во рту у Сережи обнаружилось целых три пломбы, несмотря на ранний возраст, поэтому придется держать себя в руках — не очень я верю в советскую стоматологию.

— Ну хоть любовь к конфетам ты не забыл! — ласково потрепала меня мама по волосам, когда я жевал очередного «Мишку на Севере».

Вынырнув из воспоминаний, отложил служащий мне планшетом томик Ленина (седьмой из неполного собрания сочинений, нашедшегося у нас) и аккуратно поднялся. Столь же аккуратно направился к двери — проголодался, а мама вчера сварила просто замечательные щи, которые я сейчас и разогрею!

С кухни доносился мягкий гитарный перебор. Это кто у нас музыкант? Вариантов немного — сегодня вторник, и дома только пенсионеры да отсыпающаяся Надежда, чья дочь сейчас у бабушки — через два дома от нас живет, одинокая, поэтому понянчить внучку всегда рада. Увы, у нее тоже комната в коммуналке, так что переехать в более комфортные условия Надя не может.

Так и есть — за накрытым сильно покоцанной выцветшей клеенкой столом на табуретке сидел одетый в растянутые синие штаны и майку Алексей Егорович с инструментом в руках.

— Привет, Сережка! — сквозь дымящуюся во рту «Беломорину» поздоровался он со мной.

— Здравствуйте, деда Леша, — поздоровался я в ответ так, как научили. — А я и забыл, что вы играть умеете.

— Да ты вообще все забыл! — хмыкнул он, прекратил музицировать и предложил: — Помочь тебе?

— Сидите, дед Леш, я сам, — успокоил я его и залез в общий холодильник — тарахтящее, даже сейчас древнее ублюдище. Холодит, впрочем, как надо и, уверен, еще и меня переживет.

Вот она — наша желтенькая эмалированная кастрюля. А вот и миска — столь же желтая и эмалированная. Зачерпнув загустевшую массу, щедро наделил ею миску, которую поставил на конфорку новенькой газовой плиты — дом газифицировали совсем недавно и плиту поставили тогда же. Чиркнув спичкой, повернул рукоятку, и под миской заплясало жизнерадостное синее пламя. В Советском Союзе даже газ смотрит в будущее с оптимизмом!

— Тяжко поди — каникулы, а ты дома сидишь, — ритуально посочувствовал дед.

Отметив татуировку Сталина на усеянной седым волосом дедовской груди, аккуратно опустился напротив него с не менее ритуальным ответом:

— Да нормально, какие мои годы — набегаюсь еще.

— Знатно тебя приложило, конечно, — перешел он к любимой в последнее время теме нашего двора. — Даже мамку — и то забыл.

— Стыдно перед ней, — признался я.

— И правильно — нельзя, чтобы человек мать забывал, — веско заметил фронтовик. — Вот у нас однажды парнишку контузило…

Истории хватило ровно на выхлебать тарелку супа, закусывая его вкусным бородинским хлебом и сочной, сладкой луковицей. Порадовавшись за вернувшего память парнишку из военного рассказа, вымыл за собой посуду, протер стол и попросил:

— Дед Леш, а вы меня на гитаре играть немножко не научите?

Нельзя же демонстрировать окружающим взятые из ниоткуда навыки? Все придется легендировать — Сережка мальчик начитанный и умный, но мячик ему пинать нравилось больше, чем играть музыку или учить языки. В школе с сентября мне придется ходить на немецкий, а вот инглиш «постигать» придется в кружке ближайшего Дома культуры. Английский у меня очень хороший, а вот немецкий — полный швах. А мне ведь переаттестацию в конце августа проходить — будут смотреть, что из школьной программы я забыл. Не отправят же меня обратно в начальную школу? Ерунда, проблема только с немецким и существует — все учебники вместе с остальной инфой из прошлой жизни моей новой абсолютной памяти доступны в любой момент. Позднесоветские по большей части — в 90-х по ним детей еще вовсю учили, и я из их числа. Неужели не пойдут навстречу больному ребенку?

— Во-о-от, а я тебе еще когда предлагал? — довольно протянул старик. — Девки музыкантов любят, Сережка!

— Вот и я так подумал, — улыбнулся я.

— Научим! — пообещал Алексей Егорович. — Прямо щас и начнем.

— А давайте у нас, — предложил я.

Там можно сесть на диван, и будет почти не больно.

— А давай! — согласился он.

Сменили место пребывания, и до самого маминого возвращения фронтовик «учил» меня играть на гитаре. Притворяюсь дубом, да — а что поделать?

— Ой, здравствуйте! — поздоровалась с гостем немного раскрасневшаяся от жары, одетая в клетчатое бело-зеленое платье мама.

— Здравствуй, Наташ, — поздоровался он в ответ и с явным одобрением понаблюдал, как я принимаю у мамы полную всякого авоську — первое время она на такое ругалась, а теперь смирилась — и отношу ее на кухню. Вот такой я плохой человек — приручаю чужую мать, давя на жалость и образцово-сыновье поведение. Тем временем дед Леша продолжал:

— А твоего, вишь, на прекрасное потянуло — говорит «научи на гитаре играть, все девки во дворе мои будут».

Ехидно покосился на меня — я хохотнул, и дед расстроился — не получилось школяра в краску вогнать.

— От скуки все, — нашла причину мама.

— А хоть бы и так, — не расстроился Алексей Егорович и указал на гитару: — А с ней и в гостях, и в окопе жить веселее.

— Лишь бы без окопов, — поджала губки мама и попросила: — Ну, покажи, чему научился!

Я показал, нарочито неуклюже наиграв выданную мне дедом Лешей для освоения гамму.

— Ну молоде-е-ец! — умиленно протянула мама. — Попьете с нами чаю, Алексей Егорович?

— Да не, к себе пойду — хоккей начинается, — покачал головой дед, посмотрел на инструмент… — Дарю! — принял он для себя решение. — Только чтобы каждый день учился, понял? — строго нахмурил на меня седые брови.

— Спасибо, дед Леш, как стоять перестанет — верну!

— Постараюсь дожить, — хохотнул фронтовик. — Молодец! — выдал он заключение о моих личностных качествах и ушел к себе.

Мама неодобрительно покачала на меня головой, зашла за ширму, переоделась в домашний выцветший халатик, вдела ноги в коричневые тапки, и мы отправились ужинать.

— Опять посуду помыл, — укоризненно-одобрительно заметила родительница на кухне.

— Не тебе же оставлять — ты работаешь, а я дома сижу, — привычно оправдался я.

— Совсем ты поменялся, Сережка, — грустно вздохнула она, вынимая из авоськи кулек с картошкой. — Раньше никакой помощи, поговорить — только «да», «нет» и «нормально», а тут… — сгрузив овощи в раковину, развела она руками.

— Поправлюсь и буду помогать больше, — с улыбкой пообещал я ей.

— Ты уж лучше головой выздоравливай, а помочь я себе и сама могу, — попросила мама и принялась чистить картошку. — С салом пожарю сейчас, а завтра у тебя и суп будет, и картошка, — сформировала мне меню родительница. — А еще я там чай купила вкусный.

Сквозь нити авоськи была видна пачка чая с замечательным названием «Чай № 36».

— Как пишется? — Выкинув очистки в ведро, мама начала мыть картоху и ставить на плиту черную чугунную сковородку.

— Нормально, шесть страничек, — отчитался о проделанной работе. — А потом вот деда Леша от скуки спасал.

— Ты у него всему учись, — наказала мама, для весомости покачав на меня вынутым из морозилки куском сала. — Он — настоящий, не как дядя Федя.

— Уже понял, — улыбнулся я ей. — Обидел тебя наш сосед? Хочешь, отомстим?

— Какие там обиды? — cовершенно по-девичьи хихикнула мама. — Я от него ничего и не ждала. Федя хороший, просто таким, как он, быть не нужно.

— Не стану, — пообещал я, скрестив пальцы за спиной — на всякий случай.

— Обижается он на тебя, — слила инсайд родительница.

— Это почему? Я же с ним как со всеми? — удивился я.

— Потому и обижается — раньше-то хвостиком бегал: «дядь Федь то, дядь Федь это», а теперь только здравствуйте и до свидания, — не без оттенка застарелой вины в глазах пояснила она.

Почему безотцовщина бегает за всеми, кто минимально похож на отца? Вопрос сугубо риторический.

— А вот представь, — попытался я ее немножко утешить. — Был бы у меня отец — мне бы и перед ним было за потерянную память стыдно. Так что я даже рад.

Мама изобразила вымученную улыбку — не помогло, увы — и принялась кромсать картошку, складывая ее в скворчащую салом сковороду.

Повисла неловкая тишина — за последние дни ее вообще было много. А что я могу? Здесь поможет только время.

— А почему я во взрослой больнице лежал? — нашел я нестыковку в процессе перерождения.

— Это тот жирный постарался, — неприязненно поморщилась родительница, помешала картоху, накрыла сковороду крышкой и уселась напротив, положив подбородок на ладони. — В Горисполкоме работает, людей не видит! Но хоть больница хорошая, — грустно вздохнула.

— Надо было с него печатную машинку стребовать, — запоздало пожалел я.

— У меня на книжке пятьсот рублей осталось… — мягко начала мама.

— Нет уж, теперь — только с гонорара! — с улыбкой одернул я ее. — Сейчас подживут ребра, и начнем покорять писательский Олимп!

— Я ребятам во дворе рассказала, — усмехнулась мама. — Готовься — завтра слушать придут.

— Это хорошо! — одобрил я услуги фокус-группы.

— А то я-то тебя люблю, — вытянув руку, она убрала с моей выцветшей, когда-то черной футболки невидимую соринку. — И оценить как следует твое произведение не могу, как лицо заинтересованное.

— Это правильно, — кивнул я. — Коллективный читатель всегда важнее индивидуального.

— Заговорил-то как! — умилилась мама.

— Нас же партия учит, что общее превыше частного, — продемонстрировал я азы идеологической подготовки.

— В телевизоре сказали? — спросила мама.

— Нет, это я помню, — с улыбкой покачал я головой.

— Мать не помнит, а партию помнит, — вздохнула она.

— Это потому, что крепка советская власть! — раздался из коридора сонный голос Надежды.

Одетая в такой же, как у мамы, полинявший халатик, растрепанная и зевающая, она появилась на кухне.

— Доброе утро, — пожелали мы ей, несмотря на садящееся за крыши «хрущевок» солнце за окном.

Удивительно быстро адаптируюсь. Причина проста — не было шока. Не успел осознать смерть, не успел отрефлексировать перерождение — болячка отожрала все ресурсы организма, — да даже ходить и думать одновременно трудно было! И потом — первое время я тупо спал. «Чик-чик», — сказала реальность, переключившись на другое время и место. А я и не против — там я уже все понял и потерял интерес. А здесь, да еще с читами — хо-хо! Главное — КГБ не злить, я же совсем не Джейсон Борн — расколют как нефиг делать и запрут в подвале. Нет, если Родине нужно, я согласен и на подвал, но лучше до этого не доводить. А еще — по совершенно непонятной причине страшно выходить на улицу. И печальное — когда нет ценных социальных связей, гораздо проще обрести новые.

— Сережка теперь еще и композитором стать решил, — порадовала мама соседку новостью.

— Ни пуха, — пожелала та, поставила чайник на плиту и отказалась от поспевшей картошечки.

Поужинав, я отвоевал право помыть посуду, и мы с мамой вернулись в комнату — ритуально смотреть программу «Время», которая появилась на свет только в нынешнем январе.

* * *

— Я и не знала, что ты такой талантливый, — с мечтательной дымкой в глазах сделала вывод аж шестнадцатилетняя Оля, обладательница длинных, собранных в «конский хвост» каштановых волос, голубых глаз, маленького, чуть курносого носа и красиво очерченного ротика, положив подбородок на ладони опертых на голые коленки — на ней синий сарафан, из-под которого торчат предательски белые лямки лифчика, — рук.

— Сказка как сказка, — ощутив ревность, фыркнул ее штатный бойфренд Артем — он такого же возраста, а еще — боксер пугающих для своего возраста габаритов, затянутых в клетчатую рубаху с коротким рукавом и синие шорты.

Буду стараться смотреть на Олю пореже.

— Я бы хотел в Московскую академию волшебства, — вздохнул рыжий, засеянный веснушками по самое не могу двенадцатилетний — почти ровесник — тощий Вовка.

Мама позвала тупо всех, кого нашла во дворе, и никто не отказался — а в СССР много интересного досуга? — этим объясняется столь разновозрастная компания.

Еще «сказку» слушал семилетний Славик — брат Артема, «мамка за*бала, присмотри да присмотри», — пояснил он после рукопожатия. Слева от него — девятилетняя Василина, милейший светловолосый ребенок в бежевом платьице. За ними, на полу, независимо привалившись спиной к шкафу, тринадцатилетняя Таня, сейчас упершая лоб в колени, свесив длинные распущенные черные волосы. Чисто девочка-призрак из японских ужастиков, и белое летнее платье с подолом чуть ниже колена только усиливает впечатление. А вот бретелька сиреневого лифчика — наоборот, портит.

Еще был одиннадцатилетний чумазый Мефодий, но его почти сразу после процедуры приветствия за ухо утащила откуда-то взявшаяся разгневанная бабушка.

Татьяна шмыгнула носиком. Книжка работает! А вот Славику ожидаемо пофиг — вот были бы картинки, тогда — да.

— Чаю попьем, может? — приземленно предложил Артем.

— Сам налей — чайник на кухне, общий, — предложил я, не желая подчиняться альфачу.

Вот если он меня сначала от*издит, тогда — да.

Боксер не стал придираться к больному и пошел на кухню.

— Таня, ты плачешь? — опустилась со стула на пол поближе к подруге Оля и приобняла ее за плечи.

— Да не реви ты, — фыркнул Вова: — У меня тоже батя бухает, но я-то не реву!

Таня заревела в голос, подскочила и выбежала в коридор, едва не врезавшись в посторонившегося Артема. Через пару секунд раздался звук открываемой и закрываемой двери.

— Дурак! — заклеймила Оля рыжего.

— Во, видел? — показал ему альфач профилактический кулак.

— Видел, — грустно подтвердил Вовка.

— Жалко, — вздохнул я.

— Да че ей будет? — проявил черствость Артем. — Есть конфеты?

— Есть, — гостеприимно признался я и повел «выживших» на кухню.

— А, Сережка, друзей привел? — выглянула в коридор пожилая, немного согнутая женщина в цветастом платочке на голове и выцветшем халатике — Зинаида Матвеевна.

— Здравствуйте! — почти хором поздоровались вежливые мы, и я ответил:

— Чай идем пить. Давайте с нами?

Улыбки ребят несколько померкли — оно, конечно, уважение к пожилому человеку, но чай пить…

— Да ну, куда я с вами, с молодыми? — с улыбкой отмахнулась она и вернулась в комнату.

Дальше по коридору — мое слабое место: зеркало, ни в одно из которых я так до сих пор и не отважился заглянуть. А ну как урод? Но теперь, когда перед глазами маячат Олины ножки, я должен знать, на что могу рассчитывать.

Не… плохо? Даже скорее с уклоном в «хорошо». Действительно — с тем самым Андроповым совершенно никакого сходства, и слава богу. Средней высоты лоб, «модельно» подстриженные черные волосы, не ушастый — это немаловажно! Следы аварии все еще при мне: зеленые впавшие глаза лихорадочно блестят — это очень выгодно подчеркивают синяки под ними. Пошлепал бледно-розовыми тонкими губами, подвигал челюстью туда-сюда. Даже если бы дали выбор, ничего другого я бы и не взял!

— Ты на нее, что ли? — отреагировал на шлепанье Артем, кивнув на Олю.

— У меня сотрясение, дергает, — оправдался я.

— А, ладно, — с явным облегчением на лице — не больно-то ему хочется жертву аварии в ее же доме угнетать — он хлопнул меня по плечу.

Больно, блин!

Вошли, расселись, я достал конфеты — мама велела не жадничать, чайник закипел, и Оля взяла на себя функции хозяйки, заварив нам «тридцать шестого». Прожевав конфету, попросил ребят рассказать о себе — мы же толком не знакомились, так, по именам.

— Да че я, я как все, — пожал плечами Артем.

— У меня батя бухает, — выдал Вовка уже известный факт.

— А у меня родители — учителя! — гордо заявила Оля. — Мама — химик, а папа — математик!

Может, и сходим — нужно же как-то омепразол «слить»? Почему бы не через маму-химика? С другой стороны — слабоваты связи, поэтому пока не торопимся.

— А мой папа — автомеханик! — подала голосок девятилетняя Света. — А мама — библиотекарь! А ты почитаешь нам книжку, когда напишешь еще?

— Почитаю, — охотно пообещал я.

— Лучше бы про космос написал, — буркнул боксер.

— У него батя — товаровед, — сдал боксера с потрохами Вовка. — Торгаш!

— В нашей стране любой труд является почетным, — встал я на защиту отпрыска будущего самого важного человека на районе — вот наберет дефицит обороты, и все сразу это поймут.

Артем, к моему удивлению, благодарно на меня посмотрел. Да он же комплексует!

Кстати…

— А к вам на бокс записаться можно? Когда ребра заживут.

— У нас всех отличников берут, — кивнул Артем и подозрительно спросил, покосившись на Олю: — А тебе зачем?

— Если на меня в следующий раз машина нестись будет, я ей ка-а-ак втащу!

Ребята заржали, мне такая реакция понравилась, и остаток чаепития я, к огромной их радости, травил анекдоты. Напоследок они пообещали навещать меня чаще и пошли на улицу. Ну что, надо воровать книжку дальше!