Посвящение в Мастера

Павел Парфин, 2014

Книга Павла Парфина «Посвящение в Мастера» – путешествие по загадочному лабиринту искусства. Действие происходит в 2000-х годах в обычном украинском городе. Художник-керамист Вадька Ходасевич, отправившись 8 марта на персональную выставку знакомой художницы Катарины Май, становится свидетелем невероятного открытия – гибкой керамики, которая во время сгибания не трескается и не ломается. Ходасевич одержим желанием узнать секрет загадочной керамики, попадает в авантюрное приключение, в котором смешаны детективная история, любовь, мистика, философия, вакханки, древнегреческая мифология, эзотерические обряды и неожиданное погружение в историю культуры Древнего Вьетнама… На протяжении всего действия Ходасевич и Катарина много и неожиданно рассуждают об искусстве, музе и вдохновении. В повести много диалогов, игр смыслов и слов, но также много действий, необычных ситуаций, перформансов с переодеваниями и танцами, драк и секса. Шаг за шагом, приобщаясь к сакральным тайнам и знаниям, герой становится Мастером. Хотя, по большом счету, он сам и жизнь его остаются прежними. В конце концов, после всех замысловатых приключений и мытарств Ходасевич выясняет: для того чтобы глина была гибкой и упругой, в нее нужно добавить… человеческую кровь.

3

В баре, битком набитом людьми, было густо накурено. По ушам хлестнула громкая музыка, будто и вправду Вадька попал на техно-пати. Вращая головами, двигая плечами, переходя из одного пятачка на другой, квашеным тестом бродила толпа посетителей. Часть ее блестела потертыми джинсами, часть — белыми обнаженными плечами и шеями, восставшими, будто из мрака, из черных и ярко-красных декольте вечерних платьев. «Прямо как майдане Незалэжности перед нашим „Пентагоном“, — невольно сравнил Ходасевич. — Петрович такие же толпы собирает, когда хочет праздника». «Петровичем» звали местного губернатора. Он, приехав в Сумы из крупного города, сохранил любовь к праздничной толчее.

Внимание Ходасевича привлек столб света, почти отвесно падавший откуда-то сверху. Потолок застилал густой, с виду волокнистый, как сладкая вата, сигаретный дым, скрывая от глаз невидимый источник «столботворения». Вадька так и не успел понять, что, собственно, заинтриговало его в потоке, казалось бы, обыкновенного солнечного света. Вдруг дверь за его спиной распахнулась, впуская, видимо, очередного посетителя, и сквозняк, доселе мирно дремавший по углам и закоулкам бара, вмиг очнулся и развеял крахмальный смог. Тут же взгляду Ходасевича открылось маленькое, с разбитым стеклом оконце в потолке, нет, крыше дома — потолок в этом месте был разобран, словно как раз для того, чтобы освободить дорогу лившемуся в дом потоку света и воздуха. Дверь с шумом захлопнулась, сквозняк поджавшей хвост собакой вновь улегся, дым, напротив, совсем оборзев, полез еще круче вверх, тараня солнечные лучи.

Ходасевича удивило, что в бледно-золотом круге света, растекшемся на полу под окном, не было ни души. Возбужденная, куражащаяся тусовка, будто нечистая сила, обходила круг стороной. Ходасевич вошел и нерешительно встал в центре солнечного лотоса. Запрокинул голову, прищурил глаза, прислушался… Сверху нежно, свежо обдувало лицо, будто дул вентилятор, щедро обмазанный «диролом»… Как ни странно, внутри круга не так донимал гвалт. Ходасевичу точно посчастливилось отгородиться от людского шума, стоило ему только оказаться в том круге света. А может, все это ему только казалось?

Тончайшие золотые нити, нет, золотые лианы струились вокруг, за ними неразумными обезьянами скакали немо орущие люди, и уже минут через… Да кто ж засекал тот момент, когда Вадьку дернуло встать под чердачным окном?.. Ходасевич продолжал тупо стоять, ему стало казаться, что лианы света поднимаются из-под его ног, прямо из заплеванного, замызганного пола, возносятся вместе с сигаретным дымом, которым дышит низкое небо. Вадька почувствовал под коленками внезапную слабость, а на сердце — легкость чудесную, словно вместе со смогом и смрадом, царившим вокруг, уходило прочь, ввысь, все наносное, чужое и грязное, что скопилось в его душе…

Вадькиных ушей вкрадчиво коснулась музыка — его слух, только что, казалось, почти полностью утративший чувствительность, опять оживал. Ходасевич узнал Джорджа Майкла, поющего на концерте своего закадычного друга Лучиано Паваротти. Фрагменты этого концерта совсем недавно крутил Эдуард Николаевич — пенсионер-диджей с радио «Всесвит»…

Хорошо, черт подери! Ходасевич, улыбаясь беспричинно, неуклюже кружился в центре большого солнечного пятна. От Вадьки упала тень, своевольно отделилась, сделалась грациозной, пластичной. Затанцевала дерзко, свободно, вызывающе извиваясь бестелесным силуэтом. Ходасевич от удовольствия даже крякнул, наблюдая прямо-таки языческую или восточную пляску тени. Затем украдкой, боясь вспугнуть неизвестную плясунью, обернулся, надеясь встретиться взглядом с той, что так откровенно говорила с ним языком танца… Позади, по-прежнему обходя стороной солнечный круг, сновали праздные люди, среди них мелькало ярко-алое платье красавицы, но ни она, ни какая другая фланировавшая рядом женщина не отбрасывала пляшущую тень. Может, то, что не под силу земной женщине, обычный дар… музы? А кто его знает!

Золотые лианы поблекли, будто спагетти, их втянуло назад небо, солнечный круг вдруг растаял (по всей видимости, над чердачным оконцем нависла туча), на его месте тут же затопали десятки неразборчивых ног, оконце исчезло за сигаретным облаком. «Хорошо, если откровения случаются хотя бы раз в жизни», — вздохнул Ходасевич. Ему нестерпимо захотелось промочить горло. «Водки бы», — скромно пожелал он.

В самый ответственный момент бармена не оказалось за стойкой. Ходасевич духом не пал, довольствовался малым, зато на шару: на стойке стояла початая бутылка вьетнамской водки «Хо Ши Мин» со звездой на этикетке и змеей в сорокаградусном зелье. Вадька решил носом не воротить и воспользовался случаем. Выпив гадкой водки, сглотнул соленую маслинку, как бы случайно наколотую на кончик вилки, потом, наколов той же вилкой змейку, закусил ее перченым, проспиртованным мясом. Наливая вторую рюмку, справедливо подумал, что не все то, что абсурдно, так уж и паскудно. «Лишь бы жизнь вкусней и гуще… Эх, салатика бы!»

Слегка охмелевший взгляд Ходасевича вдруг уперся в громадный кочан капусты, насаженный на шампур. Шампур ручкой вставлен был в массивный подсвечник, стоявший на столике в центре зала. Столик был одним-единственным. Вокруг него, сменяя друг друга, беспрерывно кружила тусовка. Одной рукой люди сжимали стаканы с темным или прозрачным вином и время от времени подносили их к влажному рту, другой по очереди срывали капустные листья. Листья, как следы снежного человека, усеяли темную замызганную поверхность стола. Несколько бледно-зеленых листков упало под стол.

— Что это? — кивнув на кочан капусты, спросил у возникшей перед ним Катарины Вадим Ходасевич.

— Здравствуй сначала! — улыбнулась ему Катарина. На вид ей было лет двадцать пять, в глазах — целая вечность. — Ну, как я тебе в этом платье? — девушка крутанулась перед Вадькой на левой ноге. Полы длинного ярко-алого платья взметнулись синхронно с взлетевшими прядями светлых волос. — Ну, как тебе моя шелковая инсталляция?

— Нормально. То есть восхитительно. Но ты не сказала, зачем эта капуста.

— Это — стриптиз.

— Стри… Что это, прости, я не расслышал? — Ходасевич поморщился от стоявшего вокруг жуткого гвалта (казалось, что каждый из приблизительно тридцати присутствующих сейчас в баре одновременно разговаривает не только друг с другом, но и вслух сам с собой) и наклонился к Катарине, коснувшись щекой ее надушенных чем-то неземным волос. Прямо в Вадькино ухо Катарина рассмеялась опять тем хрипловатым смехом, от которого у отдельных мужчин пропадает желание решать дела по телефону, смотреть по телевизору футбол и строить с семьей планы на будущее.

— Вадик, ну какой ты недотепа! Неужели не очевидно, что это стриптиз? Стри-и-птиз! — Катарина, сложив капризные губки, дурачась, топнула ножкой. — А капуста, разумеется, стриптизерша!

— Капуста?! — Вадька перевел обалдевший взгляд с Катарины на капустный качан. Полуоборванный, он так похудел, что теперь, когда Ходасевич был осведомлен о его необыкновенной роли, походил на затасканную девочку-подростка.

— Но это еще не все! — Катарине, видимо, понравилось интриговать Ходасевича, она съедала его большими бледно-зелеными, цвета разведенного виноградного сока, глазищами, шлепая вместо жадных губ длинными ресницами, и запивала свой восторг Вадькиной растерянностью. — Это только первая часть марлезонского балета! Потом тот, кто последним разденет стриптизершу… — девушка рукой церемонно обвела толпу, сбившуюся вокруг капусты, — должен раздеться сам!

— У-у? — вопросительно промычал Ходасевич, окончательно лишившийся дара речи.

— Да, такие наши правила. И ребята согласны. Видишь, сколько добровольцев!

Ходасевич посмотрел. Вокруг стола сновали и хищно щипали несчастную капусту неизвестные ему люди в потертых джинсах и умопомрачительных вечерних платьях. Вдруг он разглядел показавшуюся ему знакомой физиономию.

— Черт, неужто это Том?

— Ты кого-то узнал? — Катарина с любопытством и вдобавок с нескрываемой ревностью уставилась на дурачащихся гостей. — Кто там, Вадик?

— Невероятно! Катарина, что у тебя делает толстый Том?

— Ты имеешь в виду Артема Струтинского?

— Это для тебя он Артем, а мне, когда я ему делал унитаз, он представился Томом.

— Ты ему делал унитаз?! — теперь настала очередь удивляться Катарине.

— Ну да, два месяца назад. Том сказал: «Сделай такое, чтобы другие усрались от зависти!» Ну я и сделал. Со свистком. С того времени Тома запоры мучают.

— Унитаз со свистком?! — захлебываясь от восторга и одновременно умирая от зависти, расхохоталась Катарина. — Вот это клево!

— Это что! — польщенный, Вадька хотел было продолжить рассказ о других своих приколах, но в этот момент кто-то сзади хлопнул его по плечу, и Вадька обернулся.

— Здравствуйте, Вадим. Вы зачем до смерти напугали мою жену?

Перед Ходасевичем нос к носу вырос, предстал собственной персоной Василий Иванович Сахно, чиновник с солидным, еще двадцатисемилетним советским госстажем. Василий Иванович поддерживал под левый локоть свою супругу Нику Владимировну. Увидев ископаемого чиновника, Вадька вздрогнул и невольно попятился.

— Ну-ну, полноте, Вадим. В любом случае я вам очень благодарен. Вы сумели отвадить Нику от коньяка, и теперь я экономлю десять-двенадцать бутылок в неделю.

— Вадим вам тоже… унитаз со свистком поставил? — не сдержала бившего через край любопытства Катарина.

— Катарина, что ты такое говоришь? — смутился Вадька.

— Нет, про унитазы со свистком я ничего не знаю! А ты и такое можешь, Вадим? — громко, по-начальственному загоготал Сахно. — Да-а, я вижу, ты парень не промах. Девушка, — Сахно обратился к Катарине и вдруг замолчал, упав взглядом на Катаринину роскошную грудь. — О-о, как вы сегодня очаровательны!

— Вася, будь последовательным! — нетвердым, как плавленый сыр, голосом произнесла Ника.

А Ходасевич, почувствовав ее резкое и густое, как воздух на ликеро-водочном заводе, дыхание, тут же прикинул, сколько бутылок коньяка в неделю не удается сберечь г-ну Сахно. — Вася, ты начал говорить о той мерзкой выходке этого мерзкого господина, — Ника, с трудом подняв подбородок, кивнула на Ходасевича, — за которую он взял с нас немалые деньги. Вася, ты слышишь?.. Ты начал говорить… ик!.. и не договорил, — Ника устало качнула головой, пару раз уронив ее себе на плоскую грудь.

— Ника, прошу тебя! Ты слишком много говоришь! — поморщился Сахно. — По просьбе своей жены, я договорю, в чем тут дело. Вас зовут, кажется, Катарина?

— Катарина Май, — Катарина, нарочито жеманничая, слегка приподняв полы своего длинного платья, сделала а ля реверанс, — художник-ке…

— Не ври! Я-то тебя знаю! — грубо перебила Ника. — С каких это пор у тебя новая кликуха?

— Ника, фи! — повысил голос на жену Сахно. — Возьми себя в руки, иначе мы сейчас же уедем отсюда!

— Васечка, не надо! — пьяным голосом заклянчила Ника, отчего всем троим сразу стало очень неловко. — Но какая Катька, к е… матери, Май?! Когда она всю жизнь была…

— Ну успокойся, слышишь, коза! — неожиданно оборвала ее Катарина. В голосе ее зазвучало столько ненависти, что Ходасевич, в первую секунду разинув от изумления рот, в следующую поспешил рот захлопнуть, дабы Катаринина злость не проникла ему внутрь. — Подумаешь, цаца! Ну и что, что фамилия моя Майборода? Если б я хотела, в свое время моя фамилия даже не Сахно бы была, а… а… Дашутина! Во!

При слове «Дашутин» старый чиновник вздрогнул, сгорбился и машинально обернулся: мол, нет ли людей Дашутина позади.

— А что ты сделала с остальной частью фамилии? — дабы хоть как-то разрядить обстановку, поинтересовался Ходасевич.

— Я поделилась ею со своим прежним бой-френдом. Правда, этот кретин так и не сумел ею воспользоваться — до сих пор у него на подбородке, как у козла, растут три жалких волоска!

— Ну ты и завелась не на шутку! — снова попытался спасти положение Ходасевич. — Кстати, Катарина, я ведь сюда не ради стриптиза приехал, а чтобы взглянуть на твою выставку. Как она, кажется, «Времени упор» называется?

— «Времени запор», — уже миролюбивым тоном поправила Катарина. — Пойдем, я покажу. Она в соседней комнате.

— Подожди, Катя. А про какой это стриптиз сказал… ик… этот гадкий господин?

— Сама ты… — начала было снова Катарина, но, встретившись взглядом с умоляющими глазами Ходасевича, передумала браниться и просто махнула рукой в сторону не прекращающей кружиться тусовки. — Вон там. Поспеши, а то стриптизершу без тебя разденут! — и расхохоталась низким хрипловатым смехом.

Когда они уже выходили из прокуренной, наполненной бесшабашным весельем, безмерным хохотом и пьяными вскриками комнаты, до них донесся счастливый, победный Никин клич: «Вася, я ее раздела!»

— Вот дура! — не удержавшись, прокомментировала Катарина. — Теперь тебе придется шмотки с себя скидывать. А ведь ты плоская, как мой гончарный круг!

— Ну-ну, Катарина! Ты ж такая вежливая сначала была! — мягко осадил художницу Ходасевич. — Лучше показывай, где тут «Времени…» A-а, вот оно что!