Партия в любовь. Повести и рассказы

Павел Макаров

В сборник помещены истории и рассказы, короткие и длинные, грустные и веселые, а также повесть «Партия в любовь». Говорят, что любовь – это тайна, непознанная и загадочная. А еще говорят, что любовь – это болезнь. А если это болезнь, почему же нельзя изучить ее и понять, откуда она возникает и куда исчезает?

Без этого

С Днем Рожденья, Колька

У меня есть школьный друг Колька. Когда я в Одессе, я всегда хожу к нему на день рождения, тем более, если это круглая дата. Это традиция. Все началось с третьего или четвертого класса. Точно — с третьего, Кольке исполнилось десять лет. Помню, первый раз у Кольки было человек двадцать, весь класс и еще ребята со двора. Колькина мама, Елизавета Антоновна, добрейшая женщина, накрыла огромный стол на день рождения своего единственного сына, которого она воспитывала сама. Особых яств на столе не было, но картошечка, килечка, помидорчики с огурчиками были приготовлены с душой. Мы ели и бесились, прыгали со шкафа на шкаф, суматоха, крики. Нам было не до еды. Шкафов было много, особенно книжных. Елизавета Антоновна работала библиотекарем и очень любила книги. Мы бесились до тех пор, пока Елизавета Антоновна не вынесла огромный торт, такого я никогда и нигде не ел. Это был кремовый торт с орехами, с хрустящими коржами. Она поставила его на стол, но прежде чем позволила нам наброситься на него, сказала тост.

— Дорогой сыночек, первый раз ты празднуешь День Рождения в таком большом кругу друзей. Я желаю тебе, что бы у тебя в жизни всегда было много друзей, чтобы они поддерживали тебя, а ты бы поддерживал их. Жизнь бывает непростой, но если вы будете преданы друг другу, то у вас все получится, и вы преодолеете все сложности.

Нам понравились эти слова, хотя мы ничего не поняли. Конечно же, мы преодолеем все трудности. На радостях от осознания этого факта мы уплетали вкуснейший торт, запивая его лимонадом.

Я был у Кольки и на его двадцатилетие. Я подарил ему двадцать пять рублей. Гостей было человек десять, но из класса, из нашей школы только я один. Остальные — новые колькины друзья-сокурсники из полиграфического института. Не знаю, зачем Колька поступил в этот институт, думаю, что за него решила Елизавета Антоновна. Она ценила все, что было связано с книгами. Колька был веселым, жизнерадостным, за это я его любил тогда и люблю сейчас. На столе были все те же милые картошечка с килечкой, помидорчики и огурчики. Мы много смеялись, Колька и его новые друзья вспоминали смешные ситуации из их студенческой жизни, пародировали преподавателей. Мы уже были взрослыми, и пили вино и шампанское. Елизавета Антоновна сказала тост.

— Дорогой сыночек, я рада, что у тебя так много друзей. Я желаю тебе реализации всех твоих жизненных планов, чтобы у тебя получилось все, что ты задумал, чтобы ты встретил женщину, которая бы стала тебе верным спутником и чтобы твои друзья всегда были бы с тобой.

Мы дружно чокались за Колькино будущее, а затем уплетали вкуснейший торт, который умела готовить так только Елизавета Антоновна.

Когда Кольке исполнилось тридцать лет, я как раз собирался уезжать в Киев. Меня назначили национальным менеджером. Я трудился довольно успешно в сфере коммерции. Я специально задержался на несколько дней в Одессе. Не мог не пойти к Кольке на день рождения.

У Коли дома ничего не изменилось, старая мебель приходила в упадок. Шкафы, на которые мы прыгали в детстве, подозрительно покосились. Кроме меня, Кольки и Елизаветы Антоновны была только соседка тетя Люда. Колька пытался улыбаться, но глаза у него были невеселые. Общественная формация поменялась, и Колька никак не мог найти себе в этой новой жизни места. После института он успел поработать пару лет в типографии, потом пару лет на заводе, там он был душой компании. Затем началась новая эпоха, завод закрыли, Колька мыкался, пытался найти занятие. Я слышал, что он пытался заняться коммерцией, но его облапошили. Уж не знаю, кто отдал его долги, может быть мама. Колька был несерьезным, я бы никогда не имел с ним никаких дел. Он был непутевым, но беззлобным парнем. Он нигде не работал. Я по-прежнему любил его.

На столе была неизменная картошечка с килечкой, я слышал запах заветного торта. Елизавета Антоновна была немного осунувшейся, но столь же спокойной и уверенной женщиной. Как всегда она сказала тост:

— Дорогой сыночек. Я поздравляю тебя. Ты сейчас в прекрасном возрасте, у тебя скоро возраст Христа. Мы все в тебя верим, у тебя все получится. Я желаю тебе, чтобы все, что ты задумал в своей жизни, исполнилось бы. Никогда не сдавайся и верь в свою звезду. Желаю тебе, чтобы ты встретил спутницу жизни, которая будет тебе верной подругой на всю жизнь.

Я чокался и пил, и искренне желал, чтобы Колька встретил женщину. Только я никак не мог себе представить эту женщину, которая будет любить и будет верной подругой человеку, у которого нет, никогда не было и, вероятно, никогда не будет ни копейки денег.

После этого дня рождения я не видел Колю много лет. Я трудился в столице, туда переехала вся моя семья. Я часто выезжал за границу, и лишь иногда вспоминал Колю, его маму. Когда вспоминал, я пытался, но не мог представить себе, как они живут.

Незадолго перед сорокалетием Коли я снова оказался в Одессе. Мы встретились с ним, он пригласил меня на день рождения. Колька был неунывающим парнем. Он по-прежнему нигде не работал. Как он жил, одному богу было известно. Но я любил его, он был из той породы людей, которые радуются каждому дню, тому, что светит солнце, тополек шевелится, и сегодня нет никаких неприятностей. Возможно, неприятности будут завтра, но так тоже завтра, а не сегодня, а значит, нет повода к унынию. При старой системе Колька вполне бы мог всю жизнь протирать штаны в каком-нибудь НИИ, получать зарплату инженера, возможно, он смог бы даже жениться и иметь детей. Но в сегодняшней жизни таким нет места. Мы вспоминали смешные случаи из нашего детства, нам было хорошо. Колька рассказал мне, что он ходит на море, играет в волейбол. Он вообще неплохо выглядел. Он не пил много, молодец. Он попросил одолжить ему сто долларов, я одолжил.

Я с волнением зашел в так хорошо знакомую квартиру. За десять лет почти ничего не изменилось. Покосившийся шкаф был привален к стене. Я увидел паутину на окне, чего раньше никогда не было. Елизавета Антоновна сильно постарела. Она уже была на пенсии. Но взгляд ее был по-прежнему твердый. Она улыбнулась, пожала мне руку. Нас было трое, никого больше не было. Соседка тетя Люда умерла. Мы сели за стол, долго молчали, как люди, хорошо знающие друг друга, уплетали картошечку с килечкой. Потом я рассказал немного о своей работе, жене, своих детях. Елизавета Антоновна сказала тост.

— Дорогой сынуля. Я тебя поздравляю с Днем Рождения. Сейчас у тебя трудный период. Но в жизни все всегда налаживается. И у тебя все будет хорошо. Ты не одинок, у тебя есть я, твоя мама, есть твой преданный друг, настоящий. А настоящих друзей не может быть много. Я пью за тебя, за твое здоровье, за твое будущее. В сорок лет жизнь только начинается.

Мы дружно выпили, а затем, как всегда, Елизавета Антоновна поставила на стол этот удивительный торт, который никто в мире не умеет готовить так, как это делает она.

Завтра у Коли день рождения, ему пятьдесят. Он по-прежнему нигде не работает, но не унывает. Его голос был достаточно бодрый, когда я позвонил ему. Я уже пять лет работаю в Германии, в головном офисе. Сейчас сижу в аэропорту Мюнхена, жду вылета и пишу. Своих сыновей я отправил в Париж на экскурсию, а сам вот еду на свою родину, в дорогую Одессу. Я подарю Коле двести евро, ему деньги сейчас нужны. С женой я это обсудил, она согласна. Я не могу не приехать к Кольке на день рождения, на его юбилей. Не приехать мне было бы неудобно перед Колей и, прежде всего, перед Елизаветой Антоновной. Она неважно себя чувствует, почти не выходит из квартиры. У нее что-то с ногами, ей тяжело сойти с третьего этажа. Но я знаю, что будет вся та же картошечка с килечкой, помидорчики, огурчики и вкуснейший торт, ради которого стоит проехать полмира. И еще я знаю, что скажет Елизавета Антоновна, когда поднимет бокал вина.

Друзья далекого детства

Еще когда мы жили на старой квартире в центре Одессы, во дворе, где я вырос, у меня была своя гопкомпания. Мы все были почти одногодками. Аркаша, Лепа, Беня, Серый и я. Все, кроме Бени, жили в нашем дворе, Беня жил в соседнем. Он еще и учился в другой школе. Но был липшим нашим корешем. После школы мы обычно шли играть в футбол в парк, недалеко от дома. Беня всегда заходил в наш двор, жонглируя мячом, останавливался в самом начале, поднимал голову вверх, глядя на окна моей квартиры на четвертом этаже в глубине двора, и кричал, что есть мочи: «ПААВЛЕК! Идем в футбик играть!». Подниматься на четвертый этаж старого дома ему явно было лень. Я в этот момент, как правило, обедал и порывался убежать из-за стола, но мама меня всегда останавливала — «Надо доесть!». Но надо было и дать понять Бене, что я его услышал, иначе он продолжал бы кричать на весь двор «Паавлек!» без остановки. «Сейчас иду», — выкрикивал я в окно, быстро доедал и бежал, сломя голову, играть в свой любимый футбол. На кодовый крик «Паавлек!» вылетали, также, Аркаша, Лепа и Серый. Двор, как правило, отмалчивался, зная, что сейчас крики закончатся и вся гопкомпания исчезнет, и во дворе снова воцарится тишина и покой.

В парке был небольшой пустырь, там мы и играли. Штангами служили деревья, два пирамидальных тополя и две акации. Подключались мальчишки с других дворов. Я демонстрировал высокое индивидуальное мастерство обводки, Лепа удивлял всех своими мощными ударами с любых дистанций, Беня, который был полноватой комплекции, мало бегал, и постоянно стоял в офсайде. Но зато много забивал. Если ты все время стоишь у чужих ворот, обязательно забьешь. Серый предпочитал играть в обороне, а Аркаша, который занимался борьбой, и в футбол играл с нами скорее из солидарности, но зато хорошо стоял на воротах, — помогала спортивная реакция. Играть мы могли часами, три часа, четыре, пять часов. Никакой усталости. Пока чья-то мама не приходила, наконец, и не кричала: «Сколько можно? Уже семь часов. Ты обещал на час. А уроки когда будешь делать? Быстро домой!» Игра разваливалась, и мы, вымазанные в пыли с головы до ног, но дико счастливые шли домой. Назавтра повторялось все то же самое.

Но мы не всегда играли в парке. До этого, когда были поменьше, мы пробовали играть и в нашем дворе. Наш дом был построен в самом начале двадцатого века. Тогда это был доходный дом, предназначенный для сдачи квартир в аренду. Как во всех таких домах, двор был длинным и узким, ради экономии места, отчего казалось, что ты находишься внутри глубокого колодца. Поэтому наша игра добром не кончилась. Дело даже не в том, что в гулком каменном дворе удары мяча были подобны ударам молота, и не в том, что мы имели ярого врага в лице тети Бопси с первого этажа, которая грозилась порезать мяч, но дело еще и в том, что стекла стоили дорого. Однажды Лепа продемонстрировал свой коронный удар, свой сухой лист. Мяч не просто полетел в окно, он выбрал такое окно на втором этаже, в которое ни по каким законам физики не должен был попасть. Удар был крученный, залетел за угол и разбил огромное панорамное стекло в квартире, где жил инвалид войны. Скандал был неописуемый. Стекло стоило большие деньги по тем временам — семьдесят рублей. Лепа был не из зажиточной семьи, отца у него не было, и наши родители сбросились, кто сколько мог, чтобы Лепа заплатил за стекло. После чего мы ушли в парк.

А зимой мы играли в хоккей. Но это был особый, одесский хоккей. Одесская зима не способствует хорошему льду, и чаще всего мы играли просто на асфальте маленьким резиновым мячиком. Его так и нужно было называть — «хоккей на асфальте». Но клюшки были настоящие! Для игры мы облюбовали бельевую площадку, которая находилась по дороге в парк. В качестве ворот мы использовали деревянные ящики, или просто клали два камня. К этому одесскому хоккею мы относились очень серьезно, для нас это был именно хоккей, в котором мы считали себя специалистами. Иногда все-таки выпадал снег, и на бельевой площадке становилось скользко. Тогда появлялась шайба. Ох, и больно же она билась! Никакого специального хоккейного снаряжения у нас отродясь не было. Многочисленные синяки были гарантированы, но разве они колышат мальчишку в двенадцать лет? Иногда мы брали шланг с водой у доброй соседки и заливали настоящий лед. Некоторые прохожие громко ругались, но мы совершенно не могли понять, что не так. Ведь мы играли в очень серьезный взрослый хоккей, хоккей на льду. Но, по-видимому, где-то в душе мы чувствовали, что все-таки в этом хоккее что-то не то, чего-то не хватает. И однажды Беня пристал к нам, чтобы мы все купили коньки. Мне эта идея не понравилась, но Беня умел выкрутить все так, как ему надо. Моя мама послушно дала мне денег на коньки, мы все отправились в спортивный магазин «Динамо». Лепа тоже пошел с нами, хотя мама ему денег на них не дала. Мы с умным видом купили коньки, и сразу поторопились опробовать их в игре. Лепа хотел подключиться к нам в обычных ботинках, но мы его не пустили. Не хотели портить чистоту игры. Он понуро сидел в стороне на перилах, а мы даже не почувствовали, как ему было больно. Зато мы играли в настоящий, взрослый хоккей на льду. С клюшками, шайбой и коньками. Мы побили бы любого, если бы кто-то сказал, что мы играем не в хоккей. Но никто ничего не говорил. А нам было не до того, чтобы смотреть по сторонам, так как все наши усилия были направлены на то, чтобы удержаться на ногах. Нужно ж не просто не упасть, нужно еще и проехать, а в руках нужно держать клюшку, а этой клюшкой нужно еще совершить обводку, и сделать щелчок. Столько всего нужно. Но мы упрямо вставали после каждого падения и пытались сделать щелчок. По-моему, было даже пару забитых шайб, и кажется, Бене удалась одна обводка. Мы были счастливы после игры, что, наконец, играли в настоящий взрослый хоккей на льду, но больше к нему не возвращались. Никто об этом и не вспоминал. Так и получилось, что на коньки я вставал только один раз в жизни.

Зато в хоккее на асфальте и в футболе мы были чемпионами нашего хутора. Иногда устраивались встречи двор на двор, улица на улицу. Мы почти всегда выигрывали. Почему мы так сильно играли? Не знаю. Мы были фанатами футбола и хоккея. Хотя никто из нас не ходил в футбольную школу. Такие мы были самородки.

Какими мы были в те десять-двенадцать лет? Разве в этом возрасте между мальчишками есть какая-то разница? Кого-то водят на борьбу, кого-то на шахматы, а кого-то никуда. У кого-то папа моряк, а у кого-то папа — простой работяга. Кому-то папа привез джинсы, а кому-то починил велосипед. И все, никакой разницы больше нет. Это потом, во взрослой жизни выясняется, что один — добрый, другой — подлый, третий — умный, четвертый — фартовый, а пятый — непутевый.

Мама Бени работала в продовольственном магазине неподалеку. Когда я приходил за сметаной, она наливала мне банку до самых краев. Тогда я еще не понимал, что это значило в то, дефицитное советское время.

Я учился в одном классе с Аркашей, Серый и Лепа были на год старше. Аркаша взял надо мной шефство. Он защищал меня от хулиганов, которые водились у нас в школе. Все знали, что он занимается борьбой и может «вломить». А еще все знали, что мы живем в одном дворе и дружим. Драки в школе были, но нас это не касалось. И между собой мы не дрались. У нас во дворе никогда не было драк. Мы могли посмеяться друг над другом, поиздеваться, поехидничать, но друг на друга мы руку не поднимали никогда. Мы дружили. Мы ходили на дни рождения друг к другу, устраивали конкурсы, получали подарки.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, моя семья переехала на новую квартиру в новый спальный район города, который был далеко от центра. Я еще пару раз заходил в старый двор, но потом потерял всякую связь с друзьями. Иногда мама рассказывала мне новости старого двора, когда случайно встречала кого-то в городе из бывших соседей. Через несколько лет, когда я уже был на первом курсе института, пришла страшная весть. Маме позвонила соседка со старого двора. Аркаша попал под машину, и его не стало. Мы пошли на похороны. На похоронах был Лепа с мамой, но Бени и Серого не было. Странно было видеть своего товарища, такого молодого, лежащего в гробу, изуродованного. Кто-то шепотом говорил, что он то ли был пьян, то ли еще что. А кто-то шептал, что ничего подобного, водитель виноват. Но через маму я знал, что в старом дворе не все ладно.

Через много лет, а я уже окончил институт и работал, я услышал, что Серого посадили в тюрьму за наркотики, дали пять лет. Они с Беней одно время подсели на это дело основательно. Куда-то ездили, в какие-то поля, что-то там то ли собирали, то ли выращивали. Там Серого и поймали. Бене вроде удалось выкрутиться.

Лепа после окончания училища уехал с мамой в Америку. Я о нем почти ничего не знаю. Можно было бы поискать в соцсетях, но я не помню его фамилию.

Воспоминания о старом дворе почти стерлись из моей памяти. Тридцать лет прошло. У меня уже совсем другая жизнь, дети заканчивают школу. Бизнес идет потихоньку, про старых друзей я и не вспоминаю. Все это в таком далеком тумане. Но вот однажды, пару лет назад, недалеко от дома, где я живу, я встретил… Беню. Он стал, конечно, старше, но все такой же толстый, и все такая же хитрая улыбочка на устах. Лицо его было красным. Я узнал, что, оказывается, Серого уже нет в живых. Т.е. он пропал. Однажды ушел куда-то и никто не знает, что с ним, он больше не появлялся. Может и живой. Мама Бени умерла уже давно. Сам Беня плавал матросом, был женат, но сейчас разведен, в мамкиной квартире живет его бывшая жена с дочкой, а он у какой-то подруги на хате. Сначала я был настороженным, памятуя о Бениных приключениях молодости, но оттаял, услышав его рассказ. Вроде он ничего так. Я показал ему на дом, в котором живу, мне даже захотелось его пригласить. Но тут вдруг, неожиданно, посреди разговора, он попросил меня одолжить денег, сто долларов. Он просил очень настойчиво, не так как это обычно делают люди. Я вообще никогда никому не одалживаю денег, мои бизнес-партнеры знают, насколько я щепетилен в этих делах, но тут я почему-то вспомнил, как его мама наливала мне полную банку сметаны. И одолжил. Беня был счастлив, пообещал деньги отдать, мы расстались, причем я не взял ни его адрес, ни его телефон. Через неделю, он вдруг снова нарисовался возле моего дома, и снова, уже без прелюдий, попросил одолжить ему еще сто долларов. При этом он клялся, божился, умолял, что отдаст, просто деньги ему нужны на лечение дочки. Нужно знать меня, я никогда не одолжу денег тому, кто мне не вернул предыдущий долг. Но Беня меня уломал. Не могу поверить, я снова одолжил ему сто долларов. Но это еще не конец истории. Через еще одну неделю он нарисовался и в третий раз. На этот раз почему-то снизил планку, и просил только пятьдесят на срочные лекарства, и божился, что скоро отдаст. Мне стоило невероятных усилий отказать ему. Он ушел очень обиженным. Потом я как-то раз видел его в городе, он сделал вид, что не заметил меня. Неужели это тот Беня, с которым мы в детстве играли в футбол? Тот, с которым мы были так равны? А сейчас, как на разных полюсах планеты. Того Бени уже точно нет, и никогда и не будет. Ну да ладно, пусть так, я помню его добрую маму, я это сделал ради нее. Больше я Беню не видел.

Как-то недавно я проходил возле своего старого двора. Хотел заглянуть внутрь, но ворота закрыты кодовым замком. Я постоял, посмотрел на них. Те ли самые ворота, или новые? Не знаю, раньше они всегда были открыты, и я не обращал на них внимание. Да и давно это было. Я попытался подобрать код, но бесполезно. Я постоял минут десять, ожидая, что, может быть, кто-нибудь пройдет, но никого не было.

Странно, что я вот стою тут, тридцать лет спустя, полный сил, энтузиазма, живущий новой, совсем другой жизнью, возле закрытых ворот своего двора, где прошли самые счастливые дни моего детства, а моих друзей давно уже здесь нет, двое умерли, один давно уехал черт знает куда, а четвертый умер для меня. Действительно ли все это было здесь? Странно все это.

Душевные люди

Вокруг нас полно душевных благородных людей. Добрых, отзывчивых. Есть они и во власти, неправда, что там одни черствые люди. Неправда. Вот и наша райадминистрация озаботилась тем, как помочь людям, кому сейчас трудно в наше непростое экономическое время. Душевные, отзывчивые люди. Много они сделали хорошего, столько всякой помощи придумали. Вот даже знаете, о чем подумали, — о том, что социально незащищенным слоям нужно как-то и где-то подстричься бесплатно, не ходить же по городу заросшими, если нету денег. И неэстетично и портит внешний вид города. Здорово придумали, кто придумал это — благородный душевный человек.

Стали в райадминистрации раздавать талоны на бесплатную стрижку и обязали центральную парикмахерскую оказывать незащищенным эти услуги. Прекрасно придумали, это был порыв души благородных, неравнодушных людей.

Получила один талон, в том числе, Прасковья, мать троих малых детей. Хоть и трое детей, а все равно ж женщина, нужно выглядеть прилично. То-то! Пошла Прасковья, мать троих детей, в эту парикмахерскую. На входе сидит там такая дородная женщина, зовут ее Зина, распорядитель, по совместительству уборщица, сразу видно, что очень добрая, душевная. А дальше в коридоре сидят посетители, несколько человек. Прасковья дает Зине талон на бесплатную стрижку, та смотрит на него, но ничего не понимает. Видит только печать райадминистрации.

— Что это? — спрашивает Зина.

— Это… Ну, это — как-то неловко мямлет Прасковья. — Это талон на бесплатную стрижку.

— Что за талон? Как это бесплатная?

— Ну, это в районной администрации дали.

— В районной…. Сейчас спрошу у заведующей, — Зина кричит что есть мочи — Валентина Сергеевна! Тут женщина с каким-то бесплатным талоном пришла.

Валентина Сергеевна высовывается из окошка, что напротив.

— Что за талон? А ну дай сюда.

Она протягивает руку через коридор, дотягивается до вытянутой руки Зины, берет талон и несколько секунд с недоумением смотрит на него.

— Сейчас позвоню в райсовет, узнаю, что они еще там придумали — говорит она и прячется за окошком.

Любое дело, даже в высшей степени благородное, требует внимательности и последовательности в исполнении.

— Алло, райсовет? — Валентина Сергеевна говорит очень громко, ее слышат все в парикмахерской, а может быть даже еще и на улице — А что Вы тут нам прислали женщину с талоном каким-то на бесплатную стрижку?… А-а, теперь поняла, а то-то я смотрю. Значит, это для неимущих сейчас выдают. Ага, поняла. Значит, оказать услугу и оприходовать… Талоны собирать, и потом сдать. Хорошо! Сейчас все сделаем. Зина! — кричит она истошно, хотя Зина находится от нее в двух метрах. — Зина, значит, это сейчас бедным такие талоны выдают. Нужно подстричь женщину.

Прасковья слегка волновалась, но была рада прояснению ситуации.

Зина встала со своего командного пункта и повела Прасковью в женский зал.

— Нужно подстричь, подстригем… Девочки, — сказала Зина, когда вошла в зал — значит, по решению райадминистрации мы сейчас будем оказывать бесплатные услуги обездоленным.

Благородное дело никого не оставит равнодушным, дамский мастер Изольда слегка скривилась, дамский мастер Яна слегка удивилась, дамский мастер Карина никак не изменилась в лице.

— Кариночка, ты сейчас свободна, возьми женщину, — попросила Зина.

Кариночка усадила Прасковью в кресло, строго и внимательно, профессиональным взглядом посмотрела на нее и начала стричь. Как стричь, она не спрашивала, в бесплатные услуги такие вопросы не включаются. Прасковья смотрела на себя в зеркало, на лице ее даже были слезы от благодарности душевным и неравнодушным людям. Между тем, Кариночка почти закончила стрижку.

— Валентина Сергеевна, — громко крикнула она. — А на нищих лак выделяется, или так подсушить?

— Так подсуши, Кариночка, — прокричала Валентина Сергеевна, — убогие у нас будут идти без лака.

Как прекрасно, когда профессионально, быстро и четко решаются вопросы вспомоществования и благотворительности.

Прасковья уже выходила из парикмахерской, когда услышала голос Зины.

— Карина! Голодранцам мы белые простыни давать не будем. Вот есть одна фиолетовая, в следующий раз ее бери.

Душевные, благородные, неравнодушные люди!

Жизнь коротка

Муж Марфы поехал на заработки в Италию. А що робити? Дитятко народилось, гроши потрибны, а во всей округе нигде никакой работы не сыщешь. Давно все поразваливалось. Только будки со сникерсами и марсами стоят. Есть, конечно, подсобное хозяйство, но це таке — щоб с голоду не помереть. Марфа с мужем недавно одружилась, два роки тому. Ох и веселая свадьба была, сколько было надежд. Но на все надежды и мрии нужны гроши, так уж жисть устроена. В округе, где Марфа с мужем живут, каждый четвертый — заробитчанин, где-то в Европе на стройках кантуется, а сюда гроши присылает и раз в году приезжает. Но то не беда — и в Италии живут люди, нешто не так?

Осталась Марфа одна с дитятком. Муж звонит, гроши приходят, жить можно. Конечно, грусть, что баба такая молодая и одна, без мужика. Но так и потерпеть можно, и не такое в жизни случается. Хочется, но не надо. Живет Марфа неплохо, дитину годует, за хозяйством смотрит.

Как-то всю работу по дому сделала, ребеночка спать уложила, села и начала скучать, тут — «тук-тук». Що таке? Кто там?

Это гость, с соседнего села Мыкола, участковый, он с Марфыным мужем в одной школе учился, в параллельном классе. Такой простоватый, крупный сельский мужик, внешне неприветливый, но в душе добрый.

— Как ты Марфа, тут сама живешь, як справляешься, не обижает ли кто? — спросил Мыкола, по-свойски снимая сапоги и пиджак.

— Да все нормально, живем по-маленьку, жду вот мужа, — ответила Марфа.

— Это правильно. Малый-то спит в той комнате? Добре. Ждешь — это хорошо. Трудно, конечно, одной, я знаю. Сделай мне чаю… Одной нелегко, мужик то в доме нужен, прибить вот что, построгать. О, вот у тебя дверца шкафа болтается, що я казав? А ну дай молоток… Сейчас мы ее на место приладим.

Мыкола уже освоился, прибил дверцу шкафа и уселся на диван пить чай. Марфа села на стул сбоку от дивана.

— Як работа, як справи? — спросила Марфа вежливо, из участия.

— Що работа, кручусь как белка. Столько всяких негараздов, за всем не уследишь. Развелось мелких нарушителей, ты их ловишь, пресекаешь, а их все больше становится. Рутина. — Мыкола развалился на диване, и как-то чаще стал поглядывать на Марфу и входную дверь. — Знаешь, Марфуша, я тебе скажу, стал чаще в последнее время задумываться, для чего я живу? Да, есть у меня жена, дети, работа, но що беспокоит, что как-то все известно наперед, не так как в юности, когда ты не знаешь, что тебя ждет… Таке враження, что рутина тебя засосала, радости нет, понимаешь Марфуша?

Марфуша вроде и понимала, но отчего-то напряглась. Больно сложная какая-то мысль. Мыкола, тем временем, продолжил.

— Для полного счастья одной обустроенности мало. Нужно какой-то волчок, чтоб крутился, что ли. Понимаешь? — Мыкола слегка придвинулся к Марфе. — Да, философия, воспитание — это все правильно, это добре. И я своих детей воспитываю правильно. Но ведь нужно, чтобы было что-то, о чем вспомнить, глядя назад, что-то этакое веселое, от чего, может, потупятся глаза, но взыграет сердце. Понимаешь, Марфуша? — Мыкола еще больше придвинулся к Марфе, а Марфа еще больше напряглась. — Жизнь коротка, да, Марфуша? Сегодня, может мы и зробымо что-то, что нам покажется дьявольским, а пройдет время, и будем памъятать это с весельем, разве нет? Как поется в песне, жизнь — это миг, между прошлым и будущим, так давай же не будем терять этот миг, пока он у нас есть.

С этими словами Мыкола сжал руку Марфы, резко потянул ее к себе, и попытался поцеловать ее в губы и очи. Марфа, однако, успела дернуться, получив смазанный поцелуй в нос, затем резким движением освободила захваченную руку и ей же огрела Мыколу.

— Пишов вон! — крикнула Марфа. — Сейчас всю деревню на ноги подниму.

— Что ты, что ты, Марфуша, — стал испуганно собираться Мыкола, — я же так, о жизни с тобой хотел поговорить, о смысле бытия. Не кричи, малого разбудишь.

Сердобольный Мыкола по-быстрому собрался и ушел со взглядом волка, которому не дали поживиться в коровнике. Марфа пришла в себя, зашла в комнату к сыночку, проверить, не разбудили ли его крики.

Недельки через две, только уложив сына спать и присев в кресло, слышит Марфа стук в дверь: «Тук-тук». Кто там?

Открывается дверь и заходит Любко, бухгалтер с сельсовета, тоже добрый такой мужик, только стеснительный и с красноватым лицом.

— Прывит, Марфа, не ожидала? — спросил Любко как бы с усмешкой, но и с опаской. — А где малой, а спит в той комнате… Не угостишь чаем?.. О, смотри карниз сейчас упадет… Дай мотолок. Сразу видно, мужика в доме нет… Ах Марфа, — Любко расположился на диване, а Марфа принесла чай и села на стуле, неподалеку, — какая текучка у нас, заела уже, мочи нет. Погряз я в этих формах, в этих дебетах и кредитах. А инструкций присылают из волости — не сосчитаешь. И все глупости какие. Соотносясь с этим инструкциями и шагу ступить нельзя, щоб какой норматив не порушить. Вот у водителя, нашего Степашки, колесо лопнуло третьего дня, так чтобы его по бухгалтерии провести, нужно ворох бумаг собрать, да еще в акте трех свидетелей предъявить.

Любко отхлебывал чай, сербая с расстановкой и знанием дела, а Марфа сидела, слегка сконфузившись. Было у нее легкое состояние дежавю. Любко, меж тем, продолжал:

— Да, все рутина. Домой придешь — тоже нет отрады, жена пилит, нужно то, нужно это. Для чего мы живем? Ведь должна быть в жизни какая-то цель, идея какая-то. — На слове идея Любко слегка придвинулся к Марфе. — Вот ты, Марфуша, небось тоже об этом думаешь, тоскуешь, я понимаю. Но нужно жить, а жизнь коротка. Не успеешь и оглянуться, а того — свищи… Должны быть в жизни какие-то радостные моменты. Как сказал писатель, прожить жизнь нужно так, чтобы затем не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Ты согласна, Марфуша?

Любко еще придвинулся к Марфе, и вдруг схватил ее за руку. Марфа стала отбиваться, но Любко не отпускал, придвинулся еще ближе, попытался обнять Марфу.

— Марфуша, ну что ты, жизнь коротка, нужно ж… Щоб веселише.

Тут Марфа наконец освободилась от объятий Любка, и удачно попала ему по лбу. Любко пришел в себя, быстро оделся, и с извинениями ретировался.

«Що за мужики, що им надо?..що за негидныки? Как мухи на мед. Я вроде повода не даю. Я своему кажу, как приедет. Ох, скорей бы».

Прошла неделя. Все в заботах, сыночек, и тому подобное. Вдруг, как-то после обеда, стук. Кого еще несет? Еще какой воздыхатель?

На пороге зъявився Андрий. «Ну слава богу», — подумала Марфа. Андрий был студентом четвертого курса, младшим братом Марфиной подруги, приехал домой из областного центра на каникулы, жил по соседству, как-то даже починил Марфе телевизор. Очень спокойный, интеллигентный мальчик. От Андрия Марфа не ждала никаких неожиданностей.

— Хочешь чаю, — сама предложила Марфа.

Они уселись на диван.

— Как мама, чем занимаешься? — спросила Марфа, чтобы поддержать беседу.

— Мама нормально, а я отдыхаю, — начал зажатый Андрий. — Гуляю вдоль речки, по лесу. Отвык я от природы. А теперь как бы ошалел. В городе — не то, там пыль, грязь, там люди другие. Я даже скажу, там мысли другие, не такие как здесь, мелкие какие-то… Как место меняет человека… А тут гуляешь, созерцаешь эту красоту, вдыхаешь тут самую суть, и мысли такие дивные приходят на ум… О бренности всего сущего, о нашей мелочности, о том какие мы все котята, не понимаем зачем живем, не ценим каждое прекрасное мгновение, а ведь именно каждое мгновение так прекрасно.

Тут Андрий повернул голову к Марфе, и что-то загорелось в его взгляде. И, кажись, уже не был он так зажат, как в начале беседы…

— Жизнь коротка… — попытался продолжить Андрий.

— Ах вы ироды! Ах философы! Мыслители! Эйнштейны! Откуда такие вы все умные да прыткие взялись! — закричала Марфа. — А ну пишов звидcи!

Эти крики уже слышала вся улица.

Почему он не стал футболистом

Как-то гуляя после дождя вокруг своего кооперативного дома, я обратил внимание на несколько скомканных листков бумаги. Не в моих правилах подбирать всякий мусор, но тут почему-то меня разобрало любопытство. Я оглянулся, убедился, что никто не видит, и подобрал эти листки. Они были не сильно мокрые, очевидно их выбросили недавно. Я бегло взглянул внутрь, и увидел, что суть написанного — повествование, может быть рассказ. Листки я сунул в кулек и пошел домой. При ближайшем рассмотрении мои первые выводы подтвердились — в листках был написан рассказ, который я предлагаю вашему вниманию. Прочитав его, вы поймете, почему автор выбросил его. Кто бы это мог быть… Рассказ, как и положено рассказу, начинался с названия:

Почему я не стал футболистом

Я взрослый человек, женат, у меня есть ребенок, сын шестнадцати лет. Скоро мой юбилей. Работа у меня серьезная, уверен, все меня воспринимают как порядочного, рассудительного человека, не выкидывающего «номеров». Да я такой и есть, правда. И в детстве я был тихим, интеллигентным мальчиком. Я всегда веду себя в соответствии с правилами, принятыми у порядочных людей. Почти всегда… Нет, не подумайте, я не маньяк какой-то тайный, не хищный зверь в обличии ангела. Есть у меня одна странность, и проявляется она только тогда, когда я остаюсь один, когда меня никто не видит… Это странная странность. Если бы Вы увидели бы меня в эти минуты, то наверно подумали бы, что я сошел с ума. Но с головой у меня все в порядке. Просто я предаюсь воспоминаниям, и вспоминаю то,…чего со мной никогда не было. Я взмахиваю рукой, делаю резкие движения туловищем, бью ногой виртуальный мяч, делаю обводку. Я играю в футбол, как вы поняли, только внутри, в своей голове. Как-то раз, случайно, жена застукала меня за этим занятием, дверь была незаперта, но мне удалось замять нелепицу, сказал, что делаю зарядку (днем, после обеда!), ну да ладно, жена вроде поверила.

Да, я играю в футбол в своем воображении, я разыгрываю опасные моменты, забиваю решающие голы. У меня есть несколько любимых сценок. Вот, например, в матче финала Кубка Кубков, я получаю мяч с правого фланга, нахожусь прямо против ворот. Что вы думаете, я бью что есть силы? Нет! Я очень элегантно подсекаю мяч, он взвивается ввысь, крутясь, как волчок, и по невероятной, непредсказуемой траектории, опускается в ворота, едва задев штангу, за спиной выбежавшего и ошарашенного вратаря. Гол-красавец, решающий гол. Мы побеждаем, меня осаждают журналисты, но я сдержан, не выказываю особой радости. В этом весь я.

Или другой момент. Я в составе сборной, и мы боремся за выход в финал чемпионата мира. Счет ничейный, дело идет к пенальти, а наша команда в пенальти не очень сильна. Я получаю мяч в центре поля, смещаюсь влево, все ждут, что я сейчас дам пас, ведь я центральный полузащитник, как говорят «диспетчер атак». Я делаю ложный замах, как будто хочу перевести игру на правый фланг. Двое игроков противника покупаются на это мое движение, я ловко сдвигаюсь еще влево и проскальзываю между ними и резко ускоряю свой ход. Возле угла штрафной я обманным движением укладываю на поле третьего защитника, а затем на противоходе и четвертого. Я у ближней штанги, вратарь бросается мне наперерез. Я могу бить, но вместо этого, я очень спокойно элегантно подсекаю мяч, и он летит к правой штанге, где его ждет мой партнер. Да, я такой, в решающий момент не жадничаю, а играю на общий результат. Мой партнер не ожидал такой дарственности, сказалось также волнение в такой важной игре, он неуверенно бьет по мячу в пустые ворота, но тот попадает в штангу и отскакивает в штрафную. Невероятно! Неужели упущен такой шанс? Нет, ваш покорный слуга, сдвигаясь назад после феноменального дриблинга, в прыжке догоняет улетающий мяч, и головой несильно, но точно, переправляет его в ворота. Мы в финале! Там нас ждет сборная Бразилии. Возможно, ли победить ее, да еще на ее поле? Смотрите, как сложилась игра.

Бразильцы — высочайшие мастера, невероятно легко обращаются с мячом и под неистовый рев трибун создают массу опасных моментов. Но им не везет, хорошо играет наш вратарь. Мы стойко обороняемся и ищем свой шанс. Мы редко переходим на поле соперника, но я обратил внимание, что вратарь соперника часто выходит далеко из ворот. Скучает. У бразильцев традиционно не очень хорошие вратари. Во втором тайме, после очередной атаки бразильцев, ко мне отскакивает мяч. Я нахожусь на своей половине поля, мяч прыгает достаточно высоко. Тут ко мне приходит счастливая мысль, и я, не обрабатывая мяча, бью его, что есть силы, высоко вверх. Повисает тишина, мяч долетает до своей высшей точки, и начинает опускаться за спину выбежавшего вратаря. Тот даже не пытается вернуться в ворота, может быть не верит, что так можно забить гол. Но по мере того, как мяч опускается, стадион начинает напряженно дышать. Это тяжелое дыхание превращается в испуганный крик, когда чиркнув верхнюю штангу, мяч точнесенько опускается в угол ворот. Гол! Мои партнеры по команде налетают на меня с фантастическим порывом радости, я тоже счастлив, но, как всегда сдержан. Я такой. Но игра не окончена. Бразильцы, с яростью обреченных, бросаются на наши ворота. Времени остается мало, мы отбиваемся, как можем. Возле наших ворот свалка. Но наши ребята совершают чудеса. Наш блестящий вратарь отбивает все мячи, а когда он не может достать мяч, это делают полевые игроки. Я сам выбил мяч из пустых ворот в падении головой. За пять минут до конца случается несчастье — наш вратарь совершает фол последней надежды. Его удаляют, а в ворота назначают пенальти. Кто станет в ворота? Наш первый вратарь был травмирован еще в матчах группового турнира, а удаленный вратарь — это наш второй вратарь. Есть еще третий, но он накануне заболел, что-то с желудком, не выдержал бразильской пищи. Я, как капитан, принимаю решение и становлюсь в ворота. Вы скажете, безумие? А что еще делать? Да, рост у меня маленький для вратаря, но у меня хорошая реакция и прыгучесть. И я знаю секрет, как отбить пенальти. Грозный бразильский форвард устанавливает мяч на одиннадцатиметровую отметку. Я смотрю на него немигающим взглядом. Я стою прямо на линии ворот. Я не буду двигаться, пока он не ударит. В этом весь секрет. Вратари пытаются угадать направление удара, и совершают ошибку. В момент удара они двигаются, и уходят драгоценные миллисекунды, чтобы остановиться, «вернуться на землю», и потом попытаться отбить мяч. Но мяч в этот момент уже в сетке. Я не буду гадать. Я пружина, которая распрямится, как только я увижу, куда летит мяч. И я не буду прыгать вперед, я всегда прыгаю вдоль линии ворот, чтобы увеличить время полета мяча до того момента, как он встретится с моими руками. Чтобы забить мне, нужно сильно и точно ударить в угол ворот, иначе я отобью мяч. Бразилец разгоняется, я не двигаюсь, я замер, мои ноги на земле, пружина взведена, я смотрю немигающим взглядом, и я абсолютно спокоен. Бразильский форвард настоящий мастер, но он слегка дрогнул. Удар получился хоть и сильный, но не в самый угол. Я распрямляюсь, бросаюсь в сторону, куда летит мяч, и кончиками плотно сжатых пальцев достаю мяч у самой линии, а потом намертво беру его в руки. Меня бросаются поздравлять игроки, но я, как всегда сдержан, ведь еще играть три минуты. За эти три минуты бразильцы упускают последнюю возможность сравнять счет. Вот как это было. Чудовищная ошибка нашей обороны, и двое бразильцев выходят на меня одного. Представляете! Двое бразильцев на одного меня. Мяч ведет игрок по левому краю. Я выбегаю из ворот навстречу ему, стараясь, прежде всего, закрыть угол ворот. Я как бы говорю противнику — дай пас своему партнеру на правом фланге. Это единственное решение. Вратарь покинул ворота, ближний угол он прикрывает, нужно дать пас неприкрытому партнеру, перед которым пустые ворота. Бразилец, так и делает. А как же! И тут раскрывается мой замысел. В момент передачи, я как бы переворачиваюсь в воздухе, совершаю небольшой прыжок, и пяткой, выброшенной на траекторию мяча ноги, отбиваю его в поле. Там наш защитник выбивает его в аут. Это победа. Стадион плачет. Меня качают наши игроки. Я радуюсь, но сдержано. Я всегда такой.

Вы подумаете, какая чушь приходит ко мне в голову. Это не чушь. Я с детства любил футбол. Я отлично играл и во дворе и школе. Все ребята это отмечали. Все соглашались, что я один из лучших. Я забивал красивые голы. Хорошо играл головой, что в нашем футболе редкость. Отлично стоял на воротах (хотя больше любил забивать). Хорошо играл в пас, особенно хорошо давал пас в разрез. Играть я мог долго, иногда по пять часов подряд. Меня ничто, кроме футбола, особенно больше не интересовало. Я ходил на все матчи нашей команды мастеров, вел турнирную таблицу чемпионата, куда записывал все результаты. Мне надо было пойти в футбольную школу при команде мастеров. Однажды мне предложили. Вот как это было.

Летом, после седьмого класса, я был в пионерском лагере. Там был спортотряд футболистов — ребята из детской футбольной школы при команде мастеров. Они были такими важными, как же, ведь они уже почти профессиональные футболисты. Они тренировались на большом поле. А мы, все остальные, играли на маленьком. Эти ребята футболисты вечером приходили к нам, как бы снисходительно позволяли нам уговорить их сыграть с нами. Некоторые из них соглашались, ту я и проявлял себя. Мне удавалось обводить по несколько человек. Хваленые «футболеры» падали на поле, и не понимали, как их могли так обвести. Справедливости ради, нужно сказать, что их отношение ко мне изменилось, они отдавали должное моему умению. Кто-то из них рассказал обо мне тренеру. Тренер пришел как-то вечером специально посмотреть мою игру. Мы как раз играли на первенство лагеря с другим отрядом. Я в это вечер не очень хорошо играл, но забил, тем не менее, два гола. Тренеру моя игра понравилась. «Приходи послезавтра в воскресенье на тренировку», — сказал он. Я, конечно, согласился.

Вы должны понять, что седьмой класс, подростковый возраст, — это такой момент во взрослении мужчины, когда он остро переживает выпады против себя, насмешки, и всякие намеки, которые унижают его мужское достоинство. С возрастом понимаешь, что это все глупости, но в тринадцать-четырнадцать лет мальчик — существо очень обидчивое и задеваемое. Так у всех. На следующий день, я прогуливался возле площадки с разными тренажерами. Там сидели ребята футболисты из спортотряда и с ними тренер, не тот, а другой какой-то, по физподготовке. Я услышал такую фразу, которую сказал этот детский тренер:

«Сегодня подтягиваемся на турнике. Всем понятно? А то среди вас есть тут один дистрофик, который ни разу не может подтянуться на турнике. Чтобы мужчина ни разу не мог подтянуться!».

Он, конечно, был прав, этот детский тренер. Я не пошел на тренировку в воскресенье и не стал футболистом. Здесь ставлю точку. Мне нужно расписать накладные на завтра.

Мы с Героем

Как-то раз осенью в субботу поехал я к себе на дачу. Дача — это громко сказано, так халабуда за городом на шести сотках. Зато воздух свежий, степной. Управился я с огородом, листья собрал, деревья подрезал, а тут темнеть стало. До зимы еще далеко, ночью хоть и холодно, а ночевать в домике у меня можно, тем более есть обогреватель. Думаю, останусь с ночевкой, утром еще кой-чего поделаю — и домой. И может вечером вдохновение меня посетит, какой рассказ или стих напишу. За городом, в степной дали и тиши как-то лучше пишется. Стемнело, я в своей халабуде закрылся, включил лампу, положил лист бумаги, задумался. Настроение хорошее, воздушное, какие-то образы кружат, но в слова что-то не складываются. Бывает такое, это ничего, это даже хорошо, это можно сказать, предвестник чего-то значительного. Хуже всего, когда не пишется, денег нет, да еще и настроение фиговое.

Посидел я так минут десять, решил немного для согрева стограммулечку, у меня в халабуде всегда припасено. Только я знаю, где лежит, без меня не найти, это на всякий случай, — никогда не знаешь, что за гости пожалуют. Место, где моя дача находится, — тихое, можно сказать безлюдное, особливо осенью. До ближайшего дома, где люди живут, метров сто, не меньше. Я с соседями здороваюсь, но в друзья не набиваюсь — не нарушаю, так сказать, личное пространство.

Достал я заветную, и задумался, что же это я один пью? Я совсем не пьяница, пью редко, я вообще непьющий! Я эту бутылку, может, буду месяца два мусолить по сто грамм в выходной! Как-то неловко стало, не то, что другие подумают, что мол пью я один, значит пьяница (тем паче другие об этом не узнают), а то, что я сам про себя подумаю. А люблю я сам перед собой выглядеть хорошо. И тут идея! А почему бы не позвать моего Героя? Какого героя? А главного, того, которого я в романе уже почитай год вывожу. Хоть и не пьяница он, а сто грамм выпить может. И не расскажет никому, свой же человек. И не стыдно перед ним. Роман я пишу о жизни, о поколении, и герой мой — выразитель всего поколения, есть у него и хорошие черты, есть и недостатки. Человек интеллигентный, вдумчивый, но немного вспыльчивый. Чем-то на меня похож. Но славный малый! Недолго думал я, достал из сумки роман, раскрыл. Смотрю, Герой мой собирается спать укладываться.

— Герой, — говорю, — рано еще спать, пить будешь? Выпьем, побеседуем, торопиться некуда.

Герой посмотрел на меня сначала удивленно, затем улыбнулся.

— От чего ж не выпить, — говорит. — С милым собеседником и время быстрее бежит.

Уселись мы, сыр, колбасу нарезали, разлили по пять капель. Договорились, что понемногу будем пить, чтобы не сразу всю бутылку хрустнуть. Мы с Героем не часто так вот сидим, выпиваем, все как-то времени нет. У меня свои дела, житейские, у него интересы литературные. Пересекаемся по жизни, но не так уж, чтобы часто. Выпили по одной, по второй, закусили, но как-то молча, как бывает в начале длинной беседы, когда сказать нужно много, но не знаешь с чего начать.

— Как жизнь? Как дела? — начал он.

— Та так, помаленьку, — ответил я медленно, словно разгоняясь. — Пишем, живем.

Снова повисла небольшая пауза. Первые пара рюмок, как известно, не считаются. Вагонетка только начинает скатываться. А катится по-взрослому она уже где-то после третьей.

— А что роман так долго продвигается? — продолжил Герой, кладя сыр на хлеб. В голосе его была слышна некоторая издевка. — Только чуть больше половины написал.

— А ты куда торопишься? Что за срочность? — ответил я. — Что не терпится узнать, чем закончится? Еще успеешь узнать. Как роман закончу, тебе придется потом целую вечность по кругу бегать, все триста страниц топтать, еще надоест до смерти.

— А может не надоест? — ответил Герой. — Любопытный я, больно хочется узнать, чем дело кончится. Кроме того, на этом романе свет клином не сошелся. Может, я еще в какой повести выступлю героем, может даже снова главным. Ты ж со мной не расстанешься, я ж вижу — тебе писать нравится.

Герой поднял очередную рюмку, сделал жест в мою сторону и быстро выпил. Вроде как пошло дело, завертелось.

— Нравится, то нравится, да дел полно разных, все никак не получается засесть так, чтобы никто не мешал, настроиться на волну, — пожаловался я. — Я же еще на работе работаю, почти от звонка до звонка. Текучка всякая, вечером подработка — переводы. А для того, чтобы творить, должно быть перед тобой открытое пространство и время, никаких преград, ничего отвлекающего, открытый космос. Если с утра я знаю, что в шесть вечера мне нужно кому-то позвонить, то в этот день не могу писать.

— Да ну ты! — воскликнул Герой. Звук его голоса и интонация мне показались невежливыми. Не ожидал я, что мой Герой со мной автором так может говорить. Но моего замешательства он не заметил. — Скажешь тоже, открытое пространство, космос. Джек Лондон писал по 16—17 часов сутки! Так сколько он успел! Умер же молодым. А ты… Если звонить аж в шесть вечера, то что мешает писать в десять утра, в одиннадцать? А хоть даже и в полшестого что мешает? Поставь себе будильник, отключись от мира и пиши.

Я тяжело переношу, когда мои мысли, рожденные в трудной работе над собой, взращенные моим дарованием, отшлифованные часами раздумий, так легко кем-то подвергаются сомнению. Тем более если этот кто-то — герой, которого я сам придумал.

— Кто бы говорил! Ты кто — писатель? Ты — даже не читатель. Ты — герой. Я тебя выдумал. Понимаешь, не было тебя в природе, а я сел к столу и ты появился из ничего, из воздуха, даже не из воздуха, а непонятно из чего, — по интонации моего голоса можно было сказать, что я немного вышел из себя.

Герой был слегка изумлен напором моей речи, но по глазам было видно, что мнения своего он не изменил. Мы продолжили дискуссию, не забывая подносить рюмки ко рту.

— Да, я признаю, своим существованием я в некотором роде обязан тебе, — выкладывал Герой на стол логические выводы. — Но я хочу стать известным героем, как Печорин или Пьер Безухов. Какой смысл, если про меня узнают три человека? А ты — ленишься… Но скажи, это из-за меня ты ленишься? «Я создал тебя из воздуха». А ты посмотри, как пишут другие. Они пашут, не покладая рук. И успевают и писать, и работать, и еще бог что выделывают. И известны всей стране. А твой роман, кто его прочитает? Ты мне обещаешь вечность, а где гарантии? То же мне, Шекспир. Ты уже год роман пишешь, а за это время Пронцова четыре книги издает.

— Вот только не надо сравнивать меня с Пронцовой! Я делаю литературу, настоящую. Я пишу честно. А узнают про меня, прочитают ли, — не только от меня зависит. Это случай.

— Ну, насмешил, — не унимался Герой. — Он пишет честно. Во-первых, кому твоя честность нужна? И что такое писать честно? Как это понять? Написанное — оно интересно или нет. Если роман издали, его читают, значит, он написан честно. А если он никому не нужен, то толку в нем никакого, и никто не знает, написан он честно или нет. На случай не списывай — талант пробьется.

Градус нашей беседы повысился. Непонятно откуда на столе появилась вторая бутылка. Закуски почти не осталось — хлеб и вода. Я не ожидал такого напора от моего Героя, собирался с мыслями. Он между тем продолжал.

— Вот ты говоришь честно. А кто писал сценарии ментовских серий? Я помню, как тебе позвонили, попросили серию написать, и ты руки потирал, сразу сел писать, роман побоку. И уже ничего не мешало, никакие звонки. За три дня написал, не вставая.

— Так это ради денег, их же никто не отменял! — закричал я. — Ты жизнь знаешь однобоко. На все нужны деньги. Например, чтоб эту дачу содержать. Да просто на жратву, на водку, наконец. Тоже мне, судья нашелся.

— А почему бы мне не быть судьей? — не унимался Герой. — Ты знаешь, я герой цельный, на все вызовы окружающего мира я отвечаю твердо, все мои поступки понятны и моральны. А ты бы мог больше работать, не искать оправданий.

— Ха, ха, ха. Он, видите ли цельный! Судит меня… Ты меня судить не можешь… Ты хоть понимаешь, в чем между нами принципиальная разница? — я решил нанести тяжелый удар.

— В чем же разница? — насторожился Герой.

— А подумай, ты — герой литературного произведения, романа. На тебя смотрят все читатели. И ты это знаешь. И тебе легко поступать всегда морально — тебя оценят. И финал романа будет таков, что все поймут, скажут — «да, он был прав». Литературного героя оценивают совсем не так, как реального человека в жизни. Шкала другая. Ты совершишь высокоморальный поступок, например, скажем…отдашь все деньги больным детям, и тебя оценят, причем сразу же, в ту же секунду, у тебя есть зрители, и ты, зная это, чувствуешь себя совсем по-другому. И последующей жизни у тебя нет. Роман закончился, тебя похвалили, и больше тебе ничего не нужно. На пенсию ты не выйдешь, будешь вечно молодым. А у меня зрителей нет. Я сам себе судья. Поступлю я плохо или хорошо, никто этого не поймет. А если я все, что у меня есть, отдам нуждающимся, меня сочтут сумасшедшим. И как жить я буду, если все отдам? Легко быть правильным героем, когда на тебя все смотрят, когда у тебя есть читатели и зрители. Вы, герои, живете совсем не так, как мы простые люди. Вы нужны всем, вы всем интересны, а мы… мы, безвестные люди, никому не нужны, разве что кроме самых близких людей…

Я закончил спич, и налил себе водки. У Героя была какое-то застывшее лицо, словно он переваривал какую-то трудную мысль. Машинально мы чокнулись и выпили. Вдруг лицо его оживилось, словно его что-то озарило.

— Э, не води меня за нос. Что значит другая шкала? Люди в жизни совершают тоже разные поступки — хорошие и плохие. И жизнь их вознаграждает за хорошие и наказывает за плохие. Если в жизни, как ты говоришь, нет морали, то откуда ей взяться в романе?

Я не тот человек, который может смутиться и испугаться витиеватой мысли.

— Я не говорю, что в жизни нет морали, — возразил я. — Я говорю, что она отличается от вашей, литературной. У вас, у героев, есть некая всеобщая стена добра и зла, на которой отпечатываются все ваши поступки. И все читатели видят, что написано на этой стене. Всегда понятно, морально поступил герой или нет. А мы люди, отвечаем только перед собой. У нас никакой стены нет. Если я совершил благородный поступок, то только я сам и могу себя оценить, а хорошо я сделал, плохо ли — неизвестно. Если про меня, может быть, потом кто-то когда-то напишет лет через сто, то я стану сам героем, и тогда мой поступок оценят, но скорее всего я кану в безвестности, и все мои поступки я могу оценивать только внутри себя, в своей голове, а этому чуждому и злому миру абсолютно все равно, что я сам о себе думаю. Мне остается только тешить себя надеждой, что меня и мои дела кто-нибудь когда-нибудь оценит. Вспомни жен декабристов…

На захмелевшем лице Героя отразилась мыслительная работа, как будто он действительно пытался вспомнить, где он раньше встречал жен декабристов. Я не дал ему опомниться и продолжил.

— Они совершили удивительный поступок самопожертвования — бросили обеспеченную жизнь, и отправились за своими мужьями на каторгу. Этот поступок помнит вся страна, о них романы написаны, кино снято. Так то-то и оно, что написаны, и что снято. Когда ты на виду, легче быть благородным и самоотверженным, самолюбование в чужых глазах греет сердце… Я все время думаю, а нужна ли мне моя честность? Толку от нее… Никто все равно не поймет. Нужно мне на вещи проще смотреть, выгодно или невыгодно. Но не могу по-другому, раньше нужно было свой характер менять.

На лице моего Героя отобразилась напряженная работа мысли.

— То ты за мораль, то тебе честность надоела, — промямлил мой Герой. — Ты как-то определись. В мире и так полно плохих людей, будь уж лучше хорошим, так оригинальнее.

— Ну, спасибо за совет, — ответил я. — А почему ты думаешь столько злых людей? Столько воров, мерзавцев? Они понимают, что вряд ли станут героями, у их поступков почти нет зрителей, вот и тащат все, что могут украсть, а накажет ли их жизнь — неизвестно. Если бы люди точно знали, что они — герои будущих романов, в этом мире было бы в десять раз меньше преступлений… Но так уж устроен этот мир.

Мы с Героем уже давно были в состоянии, не способствующему точному учету выпитого. Но мой визави держался молодцом, хоть и из последних сил.

— Так, что все герои живем и поступаем не как люди? — смог тихо произнести он. — Зачем мы тогда вообще нужны?

Я был доволен произведенным эффектом, у меня вдруг появилось сочувствие к моему Герою.

— Раз вы существуете, значит нужны, — сказал я снисходительно. — Человеку свойственно мечтать, он открывает книгу, надеясь, что кто-то укажет ему путь, по которому следует пойти, хотя ни одна книга не может дать ответ человеку, как ему жить, куда идти.

Мне самому понравилась последняя фраза, какой-то она получилась значимой. Герой сидел, уткнувшись головой в свои руки. Поддерживать беседу он уже не мог.

— Ложись спать, утро вечера мудренее. Засиделись мы. Кажись, уже светает.

Я вышел на улицу. Тьма побледнела. Несмотря на осеннюю мглу, первые лучи солнца пробивали себе дорогу. Было тихо, немного зябко и сыро. Но природа уже просыпалась, в предвкушении счастливого теплого дня.

Бизнесмен

(рассказ, написанный плохо)

Везет мне на подарки. Возвращаюсь я как-то с митинга вечером домой, и вижу, недалеко от моего дома, валяются какие-то листки. Вы знаете мое любопытство, листки эти были подобраны и принесены домой. Оказался рассказ неизвестного мне автора. Он не писатель, да и сам он об этом говорит, но есть какая-то нить, некая мысль, которая меня заинтересовала. Не буду долго мучить, автор листков так и не нашелся, обнародую сие писание, литературной ценности в нем мало, но если читатель уделит некоторое внимание сему, то, пожалуй, сможет и выделить для себя какое-то рациональное зерно. Итак, вот сам рассказ…

Мне как-то не совсем понятно, я сейчас постараюсь изложить свою мысль, как вот люди прошлого, скажем лет двести назад, как они относились к самим себе и к своей жизни, и чем их отношение отличается от нашего сегодняшнего? Вы не поняли? Я не писатель, пишу плохо, но сейчас постараюсь объяснить, что я имею ввиду. Когда современный человек читает книги, художественную литературу, он как бы находится на вершине знания, как будто у него есть некое мерило, способное оценивать поступки героев. Это мерило скорей всего дано тем огромным творческим и научным достоянием, которое доступно современному человеку. Огромное море великих художественных книг, исторических исследований и прочих творческих достижений дает нашему современнику некое интеллектуальное оружие, с помощью которого он кажется намного умнее и оснащеннее что-ли того читателя, который жил двести лет назад. Наш современник читает о значительных событиях, часто катастрофических, часто ужасных, живя в спокойном современном обывательском мирке. Он знает о жизни что-то такое, чего не знали двести — триста лет назад. А собственная жизнь современного читателя, это что? Чем она знаменательна? Важна ли она? Можно будет ли ее описать через двести лет, как нечто значимое? И тот читатель, который жил двести или триста лет назад, был ли у него этот мирок, было ли у него это обывательское спокойствие, когда за окном происходили значимые исторические события? Было ли ему знакомо это снисходительное превосходство современного знатока человеческих страстей? Ведь ему были неизвестны ни Пушкин, ни Толстой, ни Чехов, ни Бальзак, ни Мопассан, ни Чайковский, ни другие великие авторы, творцы. Что он знал о жизни тот читатель? Непонятно. Или ничего не поменялось с тех пор, и наша будничная суета когда-то тоже будет картиной для будущего ценителя истории и литературы, который будет находить в ней яркие невидимые нам сегодня краски? И наша сегодняшняя жизнь не будет казаться ему, будущему читателю, неинтересной, неважной, пошлой?

Я расскажу об одном человеке, о Бизнесмене. Расскажу, как умею, еще раз говорю, что не обладаю литературным даром, я не писатель, не знаю, что выйдет из этой затеи, вполне пойму каждого, кто бросит читать в любом месте сего произведения, что ж так тому и быть, я не в обиде.

Вот о чем думает Бизнесмен: «Денег нет, и взяться им неоткуда, но странно, что время, когда я отчаиваюсь, когда меня давит это нехорошее чувство здесь под сердцем, вдруг сменяется временем, когда у меня как-будто все хорошо. Жена сейчас, когда уходила, сказала, что идет в магазин и зайдет к маникюрше, ничего не сказала о деньгах. Поэтому мне стало легче?».

Бизнесмену сорок девять лет. Бизнесом он занялся тогда, когда этим занялись и все остальные. После краха социализма миллионы людей вдруг почувствовали — вот он шанс стать богатым, стать человеком. Только займись — и деньги можно грести лопатой. Кто еще не занялся бизнесом, тот просто отложил это на потом. Бизнесмен бросил аспирантуру, где он занимался темой искусственного интеллекта, и стал делать то же, что делали другие. Он ездил в Польшу, Болгарию и Турцию. Сколотив небольшой капитал, он открыл стол на базаре, затем второй. Его бизнесом была мужская одежда — рубашки, брюки и т. п. Это направление не было плодом целенаправленных поисков, все получилось случайно. В одну из поездок он привез партию мужской одежды. Так и пошло. В то время многие приставали к тому или иному берегу. Кто встрял в дистрибьюцию, кто в экспедирование, кто торговал на рынке. Основная идея была — заработать сто долларов, затем еще сто долларов, а там как бог даст, — время было такое, что перебирать харчами не приходилось. Люди не думали о стратегии, о будущем, о маркетинге. Основной проблемой было — как сегодня закупить, и как завтра продать. Друзья бизнесмена тоже занимались бизнесом, два школьных друга. Один торговал на авторынке, другой на оптовом. Бизнесмен часто встречался с друзьями, они обсуждали новости, подначивали друг друга. Было приятно пить пиво, чувствовать себя при деле, на уровне и думать, что все идет хорошо, все идет туда «куда нужно». В бизнесе возникало тысяча проблем, все эти рэкетиры, пожарники, налоговики. Но была молодость, была сила, было мужская стойкость, был интерес к бизнесу, был азарт. Все было.

Все было и куда-то исчезло. Два магазина одежды на базаре давно не приносили нужного дохода. «Как это все получилось? — думал Бизнесмен. — Когда были лотки, дела шли намного лучше. Да, бизнес ушел с рынка, все продается в городе, в торговых центрах, сетевых магазинах. И еще этот чертов кризис. Сколько их уже было, этих кризисов… Да, надо было открываться в центре… Но легко сказать, открываться, а деньги где взять? Тогда же кража была у меня, и на курсе валюты я попал. А открываться — это надо опять покупать оборудование, новую коллекцию, рекламу давать, а где взять бабки, опять одалживать? У меня тогда еще долги были перед поставщиками, о каком открытии магазина вообще могла идти речь? Некоторые с базара пооткрывались. Где они взяли бабки? У них бизнес точно шел не лучше чем у меня. Где деньги взяли? Наверняка вообще налогов не платили, иначе как. Я работал почти честно, всегда показывал прибыль, а они, по-моему, все по-черному. Иначе никак. Да и не уверен я, что в их магазинах все хорошо. При встрече улыбаются, но не вижу на их лицах большой радости. Там же аренда сумасшедшая».

Деньги, эти деньги, вечная проблема. Сколько их было сейчас у Бизнесмена? Он не знал. Он уже полтора года не считал, сколько у него есть денег. Не вообще, а своих собственных средств. Раньше, на заре бизнеса, это было его любимым занятием. Считаешь кэш, в кармане и в банке, прибавляешь деньги, вложенные в товар, добавляешь то, что тебе должны и вычитаешь то, что ты должен сам. Когда-то он делал такой расчет каждую неделю, потом, когда бизнес вырос, каждый месяц. Было приятно, что каждый раз свои собственные деньги вырастали на какую-то сумму и Бизнесмен становился богаче. Из этой разницы можно было тогда хорошо жить, пятьдесят процентов прироста направлялось на увеличение капитала, а пятьдесят — на жизнь. Бизнесмен вспоминал, как часто он обедал в кафе, ресторане, несмотря на то, что покушать можно было и дома, жена Бизнесмена хорошо готовила. Но то было раньше, а сейчас он не считал, сколько у него есть денег. Оборотка крутилась, была какая-то касса, он платил, ему платили, но куда все это движется, было неизвестно. Или, вернее сказать, известно. Если бизнес не идет вверх, значит, он идет вниз. Третьего не дано. Бизнесмену было страшно. Он понимал, что денег с каждым днем становится все меньше. Бизнес не покрывал текущих расходов, не было столько покупателей. Деньги на текущие нужды бизнеса и на семью брались из оборотных средств. Бизнесмен экономил на всем. Он давал деньги жене только на питание. Одевалась она сама, на свою зарплату преподавателя. Когда у нее не было лекций, она шла на рынок и сама стояла продавцом. Уставала, конечно. Нет, жена все понимала, была поддержкой, разделяла, так сказать, тяготы. Но глаза то у нее были грустными, и ему самому было ее жалко. Иногда Бизнесмен плевал на все, и делал жене подарок, покупал духи. Деньги брались все из тех же оборотных средств. Жене было приятно, но Бизнесмен понимал, что тратя деньги, он ускоряет финал. Жена, наверно, тоже это понимала. А, может, не понимала?

Сын жил с одной женщиной, старше его, работал стажером-юристом и подрабатывал в Макдональдсе. Сын не просил денег у отца. С одной стороны, в этом нет ничего такого — сын уже взрослый. В Германии вообще после восемнадцати лет не помогают детям. Но с другой стороны — то в Германии. При встрече с сыном Бизнесмен чувствовал некоторую неловкость, от которой он не мог избавиться. И опять же, ему казалось, что сын понимает, что он чувствует эту неловкость.

Мама Бизнесмена, видя сложное финансовое положение своего сына, пыталась по-своему, по-матерински, помочь ему, давала какие-то талоны на отоваривание, которые ей положены, как пенсионерке. Бизнесмен брал эти талоны, хотя чувствовал себя не очень хорошо. Он любил маму, но как-то эта забота напоминала ему его детскую зависимость от родителей, от которой, как казалось, он давно ушел. Бизнесмену казалось, что все вокруг понимают, что происходит, и что все ему сочувствуют. А ведь на самом деле он был бизнесменом, ездил на хорошей, хотя и не новой машине, купленной когда-то в кредит, значит, был небедным человеком. Не может же бизнесмен быть бедным? А даже если он действительно был бедным, то эту бедность надлежало тщательно скрывать. Но скрыть все равно не получалось.

«Все все понимают. В кино не ходим, в театры не ходим. Я сам стою за прилавком, как когда-то, когда начинал. Оставил из наемных только одного продавца. А когда-то было две смены по два человека. И сколько я платил им! Сегодня понедельник — на базаре выходной, хожу вот по дому, слоняюсь из угла в угол, никуда не тянет, ничего не хочется. И зачем мне дома два телефона? Есть мобильный мой, мобильный жены, зачем еще два стационарных? Надо написать заявление об отказе. Да были времена, когда это не имело значения, казалось, копейки стоит. И мама моя… Квартиру придется продавать и к маме переезжать. Она еще не знает, но, конечно, не откажет… Сколько я должен? Я даже не знаю точно, сколько у меня долгов. Надеюсь, квартиры на их оплату хватит. Может еще останется. Да, придется продать квартиру и переехать к маме. Другого выхода нет. Опять начнем ссориться. Черт, но какой же выход? А чем я буду заниматься… Хорошо бы на работу какую-то менеджером или еще лучше коммерческим директором. Если возьмет кто-то. Только если менеджером — это ж кто-то будет мной командовать, давать указания, отчитывать в моем-то возрасте. Лучше, конечно, директором — нормально бы выглядел в глазах друзей. Ах, друзья, друзья. Шуточки, прибауточки. А шуточки их — это самое неприятное. Придется самому смеяться с камнем на душе. Особенно мой дорогой оптовик будет стараться, у него самого-то дела хорошо идут. А вот на авторынке те же проблемы, та же история, с рынка уходит бизнес. Может быть, там даже дела хуже, чем у меня».

Мысль о том, что у кого-то еще хуже успокаивала, но не сильно и ненадолго.

Бизнесмен ходил по квартире и думал. Взгляд упал на несколько экземпляров книги, которые лежали на полке. Это была его книга, небольшая книга, изданная много лет назад, когда дела шли неплохо, когда он был на подъеме. Книга была про розничный бизнес. Это были его собственные наблюдения и выводы, о том, как правильно управлять магазинами. Книга, как ему казалось, и как отзывались читатели, была написана легким доходчивым языком, в непринужденной манере. В свое время она неплохо продавалась. Тогда подобной литературы было мало, тираж был распродан лет за пять. С того времени много воды утекло, бизнес стремительно развивался, появилось много переводных книг, и многие тогдашние советы, которые он давал в книге, казались ему наивными. «Хотя, с другой стороны, в книге очень много полезного, — думал Бизнесмен». Он думал о том, что можно было бы, если было бы настроение, переработать книгу, добавить свой последующий опыт и снова издать ее. «Да, можно было бы, если бы было настроение. Ах это настроение, куда ты ушло?» «Но с другой стороны, — подумал бизнесмен, — что ж это за книга об успешном бизнесе, написанная неуспешным бизнесменом?» Бизнесмен снова задумался. Вдруг, он почувствовал, как слегка заныл его зуб. «Нужно уже давно пойти к врачу. А то зуб совсем распадется. Чем позже пойду, тем дороже будет стоить его восстановить. Пойду на следующей неделе обязательно. В конце этой недели будет приход наличных с области за поставленный товар, так сразу в следующий понедельник и пойду. Надо будет позвонить врачу».

Бизнесмен снова задумался о деньгах и о том, как ему их не хватает. Эти мысли ни к чему не вели, но Бизнесмен снова к ним возвращался. Казалось, когда ты думаешь о них, то становится легче, вроде как кажется, что сейчас придумаешь, как их заработать. Подумав о деньгах, Бизнесмен снова вспомнил свою жену:

«Она хорошая, все понимает. Ее, конечно, жалко, но и меня тоже. Кажется, все понимает, но все равно что-то не так. Я понимаю, так жить, когда нет радостей сложно. Радости — они и материальные тоже. Не только же восхищаться восходами и закатами. Когда гуляли в прошлый раз возле моря, вдруг сказала, давай посидим в кафе, поедим хачапури. Я тоже хочу хачапури, но она же знает, что эти деньги на кафе нужно будет откуда-то вынимать. Конечно, я иногда трачу деньги, на те же подарки ей, но нужно экономить. Не могу ей объяснить, почему я иногда трачу деньги, а иногда нет. Это просто ощущение, что сейчас лучше не тратить. Кажется, я понял, я вчера после долгого перерыва ходил в бассейн, может она решила, что дела пошли лучше? Но она же знает, что лучше ничего не стало. А если не знает, может спросить. Хотя, не надо, лучше пусть не спрашивает, не люблю этих вопросов. Я ничего не могу ей объяснить, меня это просто раздражает, все меня раздражает».

Была еще одна неприятная мысль. Через три месяца Бизнесмену исполнялось пятьдесят лет. Юбилей, дата, когда можно подвести первый итог. А что подводить? Бизнесмен вспоминал, как когда-то он был на пятидесятилетии своего дяди. «Да, то был грандиозный вечер, веселый, все дарили юбиляру не только подарки, цветы, но и стихи. Было столько юмора, творчества, вечер был действительно незабываемый. Нет, пятидесятилетие нельзя пропустить, и все друзья, знакомые намекают ему, что они готовятся, ждут, покупают платье, костюмы. А к чему готовиться? Для того, чтобы расплываться в широчайшей улыбке, принимая поздравления и подарки, нужно, чтобы внутри была радость и покой. Какая там радость… А деньги где взять? Сейчас же это все в копеечку. Опять одалживать? У кого? И так в долгах, как в шелках. И слушать пожелания будущего благоденствия, когда непонятно, откуда оно возьмется — невыносимо. И вообще в пятьдесят уже все у человека в жизни должно быть сделано, он должен быть всеми уважаем, сидеть в офисе в атласных брюках, пить кофе и принимать просителей, а у меня к пятидесяти опять качели, неизвестность».

Самое плохое было, что Бизнесмен никак не мог отделаться от невеселых мыслей. Эти мысли преследовали его везде — дома, на улице, в магазине, в гостях. Встретишь знакомого, вроде поулыбаешься, похорохоришься, а потом опять накатывает это туча в душе.

«Да, бизнес ушел с рынка. Были времена, сколько людей приезжало. Даже с Молдовы ездили. А сейчас? И зачем я занялся этой одеждой, нужно было заняться продуктами питания. Человеку нужно кушать каждый день. Вон, несмотря на все супермаркеты и гипермаркеты, небольшие магазинчики растут, как грибы. Люди продолжают открывать все новые. А я бы мог открыть сейчас продовольственный магазин?».

Бизнесмен задумался, почему кто-то открывает эти новые магазины, и почему этого не может сделать он сам. Эти кто-то наверно молоды, полны сил, как он когда-то, они верят в себя, у них нет страха, они готовы пахать с утра до ночи. Как он когда-то. А что мешает ему, имеющему такой опыт, начать снова, взбодриться, встряхнуться? Эти молодые верят в близкий успех, у них перед глазами золотые замки, которые так близко, что стоит только протянуть руку и… А он, в отличие от них, знает, что будет дальше, он все уже знает, он прошел этот путь.

«Я все делал, рекламу давал, и по радио, и по телевидению, и „наружку“, проводил акции, у меня ходили девочки с флаерами, обучал продавцов, разве что не танцевал в магазинах и стриптиз не устраивал. Нет, оно все было неплохо, был какой-то эффект. Был и сплыл. Того взлета, который хотел, не получилось. Было что-то, но мало. А все время нельзя на энтузиазме работать. Как странно, эти молодые не знают еще будущего, и готовы рисковать, а я, со своим опытом, ничего не хочу, больше никуда не хочу влазить, с меня довольно. Работаешь всю жизнь на перспективу, а хочется уже и заработать, и пожить…».

Бизнесмен вспомнил, как он когда-то давно ходил на тренинги личностного роста, как здорово организаторы накачивали аудиторию.

«Действительно возникала вера в себя, в свое будущее. Ощущения были классные, но и они куда-то ушли, растворились во времени. Все усилия, все заклинания ни к чему не привели. Бизнес — это враждебная среда. Ты конкурируешь с такими же как ты, прошедшими все тренинги, игроками, которые стремятся к успеху, не меньше чем ты. Успех есть, и его добиваются, и у меня когда-то все было хорошо. Но чего стоит этот успех? Ты выходишь из дома, и думаешь, что для того, чтобы добиться успеха, нужной пройти пешком от Киева до Харькова, но уже в пути выясняется, что пройти нужно гораздо дальше, — до самого Владивостока. А разве можно дойти туда пешком? Но некоторые доходят. Хотя, кто они эти некоторые? Я преувеличил их достоинства. У них простое есть крыша, „волосатая рука“, им легко плывет в руки то, что ты завоевываешь потом и кровью. У них просто нет таких расходов. И в стране нет нормальной экономики, власть всех обобрала, и все, от безысходности, лезут на базар, каждый отбирает у соседа кусок хлеба, о каком развитии, каких инвестициях можно говорить?»

Бизнесмен знал, что это все досужие разговоры, и толку от них никакого. Те, кто достигают успеха, те не ищут оправданий, они ищут, как решить проблему. И на тренингах про это говорили. Бизнесмен знал это, но он не мог решить проблему, что делать дальше, а значит, ему нужны были оправдания. И мысли, мысли снова лезли ему в голову.

«Как быстро время летит. Только вчера все началось. Было ощущение, что все идет по плану, шаг за шагом, к цели. А какой цели? Чем я занимался? Считал остатки, торговался? Это, конечно, все важно, нужно работать, работы есть разные, но для чего? Раньше меня грела мысль, что я стану богатым и смогу посвятить себя чему-то иному — учить молодежь, писать книги, рассказывать о бизнесе. Принимать благодарные взгляды. Но, дорога, по которой я шел, вдруг исчезла. А другой нет. Все хорошо, только что делать и чем заняться? И кто я? Бизнесмен? Если я бизнесмен, то почему все так печально? Надо признать, что никакой я не бизнесмен, если бы я был им, то все не было бы сейчас так грустно. Я бы вовремя предпринял бы что-то, поменял направление. Или, может быть, вовремя закрылся. Тогда, еще десять лет назад, когда стали падать продажи, можно было выйти с относительно небольшой потерей из бизнеса, деньги бы сохранил. Может быть, вложил бы во что-то другое. Почему же я этого не сделал? Я думал об этом, но не мог придумать, куда вложить деньги. Порог входа в бизнес увеличился, моих денег на что-то серьезное не хватило бы. Так мог бы на работу устроиться. Чего я боялся — перестать быть свободным? А сейчас я свободен? И еще — мне было жалко потерять даже тех небольших денег при закрытии бизнеса. Как же я мог допустить их потерю? Меня толкало вперед то, что столкнувшись с трудностями, я вроде как не должен отступать. А, может, надо было отступить? Тогда я еще был моложе, пошел бы на работу, ну был бы на побегушках, ну и что? Друзья бы посмеялись и перестали, — не враги же они мне. Да надо было тогда еще все закрыть… А, может, вообще не надо было идти в эту коммерцию. Занимался бы себе искусственным интеллектом, интересная была тема, глубокая. Я же был умным, почему был — я умный, все говорили, что я умный. Рассуждал бы не о товаре, „выторге“, „идет — не идет“, а о разуме, алгоритмах, эвристике… Только при той зарплате непонятно как бы я прожил. Жениться и вырастить сына точно не смог бы… Нет, правильно, что я ушел из аспирантуры. Вырастил сына, жил нормально, пару раз с женой в Европу ездили. И даже книгу написал. Нет, бизнес — это интересная тема, только нужно иметь потенциал вырасти в очень крупные бизнесмены, в этом весь смысл. Стать заметным, экстравагантным. Тратить на благотворительность. Вот это жизнь, жизнь богатого бизнесмена. Но у меня не получилось. Но что же делать? А может неправильно, что я ушел из аспирантуры. Ведь мог бы сказать свое слово в науке, защитил бы диссертацию, преподавал бы, сейчас был бы профессором, уважаемым человеком. Перетерпел бы несколько лет, пусть даже лет десять, зато создал бы что-то, что у меня никто не мог бы забрать. Знания, авторитет, потерять нельзя. А бизнес, что бизнес — сегодня он есть, а завтра… В итоге и богатым не стал, и профессором не стал. Может, вообще нужно было уехать. Бросить все к чертям. Кто уехал, сюда не возвращаются. Им, наверно, лучше чем нам. Хотя… это только кажется, чего это им стоит, они не расскажут. Хорошо там, где нас нет».

Бизнесмен ходил по квартире из угла в угол и думал, что все может быть не так плохо, отчаиваться не надо, в жизни бывают взлеты и падения, кризисы, черные полосы когда-то заканчиваются, и начинается светлая полоса.

«Так бывает в жизни. Нужно просто сцепить зубы и выдержать, выстоять. Все как-то разрулится. И с долгами разберусь. Ну продам квартиру, переедем к маме, пойду работать. Если не менеджером, то в таксисты пойду, где-то работу найду. Только вот пятидесятилетие нужно будет справить. А может не праздновать? А ну его. Спрячусь и все, на звонки не буду отвечать, нет меня. Дома узким кругом сядем, бутылку вина выпьем. Точно — спрячусь и все».

Бизнесмен все ходил и думал — о своем бизнесе, а краже, которая когда-то помешала его росту, об аспирантуре, которую он бросил, о жене, маме, сыне, о друзьях, о его близких преданных друзьях, которые любят иногда пошутить с издевкой, о деньгах, и о своем предстоящем пятидесятилетии, которое нужно или может быть не нужно было отпраздновать.

Но все решилось само собой. Сева (так звали Бизнесмена) не дожил до пятидесятилетия. Он умер. Сердце. Некоторые его кредиторы простили жене долги. Молодцы.

Я уже говорил, что я — не писатель, изложил эту историю, как мог. Даже не знаю, какой вывод из всего этого можно сделать. В чем тут мораль и в чем тут сюжет? Как-то все быстро и странно. Раз и все. Значительна ли жизнь? И что скажут об этом через двести лет? И сегодняшняя жизнь — она драматична, или она просто отражение эпического прошлого? У меня нет ответа. Что-то еще мне хочется спросить, какая-то меня мучит мысль, но ее я не смогу вам изложить. Мне кажется, что стоит прочитать эту историю разок и задуматься.

Молоко!

Гришка Сандальченко проснулся в поту в пять часов пятьдесят минут утра, как это часто с ним случалось в последнее время. «Сейчас, скоро это начнется» — подумал он. Так рано он просыпался и раньше, уже в течение двух лет, но в последнее время это стало происходить с ним все чаще и чаще, почти каждый день. На него давило сознание своей беспомощности, и какая-то злая философская мысль сдавливала его сердце. «Сейчас это снова начнется. Надо что-то сделать, но что?». Учащенно бился пульс, что-то сдавливало горло, становилось трудно дышать, дрожали руки.

Сколько осталось времени до «этого»? Десять минут, две, одна? Сколько бы ни было «это» неминуемо, как воды падающего Ниагарского водопада. «Ах, уже шесть часов, сейчас неизбежно». И Григорий посмотрел на слегка открытое окно. «Да именно сейчас, неминуемо и ужасно».

Тут тягучую утреннюю тишину пронзил крик: «Молоко!». Вот уже много лет молочник, разъезжая на «Газели», кричал рано утром в мегафон это ненавистное Григорию слово. Можно сказать, что у Григория была аллергия на это слово и на продукт, который оно его обозначало. Нет, против молока Гриша ничего не имел, ничего не имел он и против тех небогатых людей, которые в такую рань выходили купить литр молока. Гриша не мог понять, причем тут он, почему он должен просыпаться в холодном поту каждое утро и потом чувствовать себя разбитым целый день. «Постоянное нарушение сна ведет к заболеванию, т.к. я не восстанавливаю свои силы. Кроме того, сам сон становится очень нервным, т.к. во сне я жду начала этих криков, которые проникают в подсознание. Налицо, нарушение моих Конституционных прав, а именно права на отдых. Я считаю, что подобные крики должны быть запрещены в любое время дня и ночи. Требую принять незамедлительные меры и решить проблему раз и навсегда». Такие строки были в послании Григория к участковому. Гриша был мастер по сочинению словесных пируэтов. Гриша любил и умел писать письма в разные инстанции. У него был талант. Это очень самобытный, особой огранки талант. Причем чем выше стоял адресат, тем талантливее Гриша писал. Самые гениальные и талантливые письма он писал в адрес Президента. Можете мне поверить, я их читал. Обороты речи в этих письмах поднимались на такую недосягаемую высоту, куда их только мог поднять человеческий дух.

Но, несмотря на гришкин талант, ничего не менялось. Что может сделать наша власть в такой ситуации? Кто будет заниматься какими-то молочниками? Людей не хватает, чтобы бандитов ловить, а тут…с этими мелочами. Участковый выписал молочнику штраф семнадцать гривен, отчитался перед начальством о проделанной работе, молочник притих на две недели, а потом взялся за старое.

Гриша в злобном поту ворочался на постели, вздрагивая, как от предательской пули при каждом крике «Молоко» и обдумывал план действия. Это занятие было основным, чем он занимался в последние месяцы. «Нельзя это так оставить, я им покажу».

Самым простым было выйти и поговорить с этим молочником. Однажды Гриша так и сделал. Он выскочил, остановил молочника и выдал сдержанно-логичную, но взрывную и эмоциональную тираду. Неожиданно, молочник не стал с ним спорить, а наоборот, как бы даже поддержал. «Я сам не хочу кричать, Вы думаете, мне это интересно. Но иначе человек не выйдет за молоком».

Григорий обладал большим и чутким сердцем и недели на три простил молочника. Но это было уже давно. С тех пор месть снова всей своей массой и объемом поселилась в сердце Григория. «Что же делать?» — снова и снова думал он.

Первое, что приходило на ум — это затеять драку. Но сделать это тонко, спровоцировать. Чего Гриша не хотел, так это сам пострадать. Он чувствовал себя вдоль и поперек правым, а это не та ситуация, при которой допустимо навлекать на себя проблемы.

Что же делать? Гриша представил, — вот он выбегает на улицу, тормозит молочника. Первым бить нельзя, хоть утро раннее, но могут быть свидетели, те же люди, которые покупают это молоко, а уж они будут явно не на стороне Гриши. Значит, надо действовать как-то хитро. А точно, наступить молочнику на ногу! Незаметно, но больно! Он взревет, набросится на Гришу, а тут уж не плошай. Но было что-то в этом подходе не то. Во-первых, молочник ударит первым. А может вообще не ударить. А если все-таки ударит, то как? Нет, Гриша не боялся, полученный в детстве первый юношеский разряд по вольной борьбе вселял недюжинную уверенность. Но, все-таки, как-то было не по себе, вдруг у этого молочника третий взрослый разряд, и не по борьбе, а по боксу? Нет, тут надо как-то хитрее, с умом действовать.

Методично и напряженно трудился Гришин мозг. Придумал! Нужно действовать не здесь, где ты живешь, и где ты можешь себе повредить, а там где живет этот молочник. Нужно его выследить. Да, нужно перенести боевые действия на территорию врага! Гриша живо представил себе, как он незаметно, на своем «жигуле», выслеживает молочника. Тот, почему-то был уверен Гриша, живет в частном доме за городом. Итак, дом выслежен, молочник рано пошел спать, Гриша занял позицию в кустах возле дома, и, готов к решительным мерам! Каким? А что если начать ночью орать возле дома молочника «Молоко!». Что называется в собственном соку. Гриша хихикнул, «вот почувствуешь на своей шкуре, каково». Идея была классной, но показалась Грише малопродуктивной. Ну и что, что крикнуть? А вдруг он не услышит и не проснется? Или проснется сосед? И как-то эта сцена вообще не вязалась с интеллигентным нутром Гриши. Ну, как это, он такой добропорядочный гражданин, сидит ночью в кустах у чужого дома и кричит «Молоко». Кто, что подумает. И вообще, сколько это надо раз кричать, чтоб молочнику совестно стало, и перестал бы он ездить по утрам. А ездить он не все одно не перестанет, потому как это деньги его.

«Нет, тут нужно действовать радикальнее», — подумал Гриша. «А что если проколоть шины у Газели? Или больше — поджечь?». Мысль о такой суровой мести как бальзам, проливалась на психологические пробоины измученной Гришиной души. От души однозначно отлегало от таких мыслей. Гриша понежился в сладких лучах грандиозной мести, но затем на него сошло отрезвление. «А вдруг поймают? А вдруг люди? Вдруг собака почует или сосед увидит. Меня же вычислят, найдут, и я за свои муки я еще и пострадаю». Григорий чувствовал, что у него в этих делах нет никакого опыта, в школе этому не учили, и спросить совета было не у кого. Был бы Гриша шпаной какой-то, то не переживал бы по этому поводу, а ведь воспитан интеллигентом, и вынужден мстить как-то по интеллигентному, то есть изощреннее и с выдумкой.

Гриша мучительно перевернулся со спины на живот и снова задумался. «Почему я должен действовать один? Я ж не один так не сплю и ворочаюсь. Надо поднимать людей на борьбу».

«Молочник своими криками будит не меньше тысячи человек, среди них найдется человек сорок-пятьдесят, которые недовольны так же, как и я», — думал Гриша. Если все они выйдут, то это какой моральный прессинг! Молочник точно испугается. А если не испугается, то можно ему дорогу перегородить, не пустить во двор. Так, нужно развесить объявления, возле каждого подъезда. «Кому надоели крики обнаглевших молочников, объединяйтесь!» Назначить собрание, определить повестку дня. Или нет, вместо объявлений, лучше просто дать свой телефон, пусть звонят и записываются в ряды сопротивления. А потом всех собрать. И сказать. А что сказать? Народ захочет услышать программу действий. «А какую программу я могу предложить», — подумал Гриша. «Мордобой, битье фары, прокол шины». «Плохо, что я не Владимир Ильич, он бы тут развернулся, он бы газету организовал, а потом через газету овладел бы массой, и повел бы ее за собой». Да если и оставлю я свой телефон, то сколько человек позвонит? А вот конкурирующая организация, группа лиц, часто покупающих молоко (сокращенно ГЛЧПМ), они ведь рано встают, объявления увидят и сорвут их, мой телефон узнают и начнут мне звонить с проклятиями. Илья тут явственно услышал крики справедливых пенсионеров о том, как им важно покупать по утрам молоко, потому что «кто рано встает, тому бог дает». Гриша представил их гневные лица с праведным оскалом и неровными зубами, и ему стало не по себе. Нет, телефон давать нельзя. Тут надо действовать иначе, тоньше. Бог с этим собранием, с этими массами. Нужно их как-то иначе зацепить.

Григорий начал философски рассуждать над ситуацией. Как здесь применить системный подход? Как вызвать нужную реакцию? Как использовать все достижения русской философской мысли? И тут гениальная и простая мысль пронзила его — доведение до абсурда! Вот оно, методологическое решение! Точно, это стоит попробовать. Молочник кричит рано утром, и это вызывает ненависть многих людей, но не настолько, чтобы они выскочили на улицу. А что если действовать методом провокации? Раздобыть мегафон и в три часа ночи кричать, имитируя голос молочника «Молоко!», после чего быстро убегать. Народ проснется, ненависть превысит критическую массу, и когда утром приедет настоящий молочник, на него выльется весь гнев недоспавшего населения! Хорошо придумано. Главное, опять-таки, вовремя убежать. Да еще, чтоб соседи не слышали, что это именно ты выбегал, а то стены-то картонные, и слышно все. Да, неузнанным остаться будет тяжело. Особенности наших людей в том, что у них есть глаза на затылке, и они видят даже то, что происходит за углом. Как тихо ночью не выходи, сосед все равно услышит, что дверь щелкнула. А ведь потом еще нужно вернуться, а разбуженный и обозленный сосед тогда уж точно услышит, и что тогда? Может посвятить его в планы? Нет, тысячу раз нет, все такие диверсии нужно делать тайно, одному… И где этот мегафон взять? Где его продают или в аренду сдают?

Голова шла кругом у Григория, он такой умный, два высших образования, такой интеллигентный, не мог ничего придумать. От этого он ворочался все больше и тревожнее, мял подушку как салфетку, но ничего больше не мог придумать. Но должен быть, должен быть какой-то выход…

Резкие немелодичные звуки раздались за стеной. У соседа, как всегда, зазвенел будильник на полседьмого. Гриша вскочил и заорал:

— Ироды! Ничего святого! Как вы все меня достали! Хватит орать по утрам!

Неизвестно, слышали ли молочник и сосед крики Гриши, но точно известно, что в природе ничего не изменилось.

В это же самое время в немецком городке Имменхаузен, что возле города Кассель, состоялся следующий разговор между герром Кунце и его соседом герром Фратернихом.

Herr Kunze: Guten Morgen, Herr Fraternich.

Herr Fraternich: Guten Morgen, Herr Kunze.

Herr Kunze: Wie geht’s Ihnen, Ihrer Frau und Ihren Kindern?

Herr Fraternich: Danke, gut. Und Ihnen?

Herr Kunze: Danke, alles bestens, Herr Fraternich. Haben Sie gestern Abend Fußball geschaut?

Herr Fraternich: Oh ja, Herr Kunze! Unsere Mannschaft hat um den Pokal gekämpft. Es war ein sehr angespanntes Spiel mit Nachspielzeit und Penalty. Unsere Mannschaft hat gewonnen. Und warum fragen Sie? War es bestimmt zu laut?

Herr Kunze: Na ja, so war das, Herr Fraternich. Wissen Sie, ich bin kein Fußballfan und normalerweise gehe etwas früh ins Bett.

Herr Fraternich: Es tut mir leid, Herr Kunze, dass ich Ihnen Unannehmlichkeiten bereitet habe. Ich habe den Lautsprecher des Fernsehgeräts auf ganz leise geschaltet, aber vielleicht nicht leise genug.

Herr Kunze: Sie brauchen sich wirklich keine Sorgen darüber zu machen, Herr Fraternich, das ist nichts Schlimmes. Fußball ist ja schließlich nicht jeden Tag!

Herr Fraternich: Es ist klar, aber trotzdem möchte ich Ihnen keine Sorgen machen. Es gibt eine Lösung dafür. Ich kaufe mir einen Lärmschutzschirm zur Reduzierung von Raumeinflüssen bei der Aufnahme und benutze ihn wärend der Übertragung des Spiels.

Herr Kunze: Oh, Herr Fraternich, machen Sie meinetwegen keine Umstände. Glauben Sie mir, alles ist in Ordnung.

Herr Fraternich: Herr Kunze, ich hoffe, dass ich Ihnen keine Unannehmlichkeiten bereite. Sie können mir vertrauen.

Herr Kunze: Danke für Ihr Verständnis, Herr Fraternich. Wir würden uns sehr darüber freuen, wenn Ihre Frau und Sie am Sonntag um 12.00 Uhr zu uns zum Mittagessen kommen.

Herr Fraternich: Vielen Dank für die Einladung, Herr Kunze. Wir kommen sehr gern.*

Но Гриша Сандальченко ничего не знал об этом, состоявшемся в Германии, разговоре.

*

ГЕРР КУНЦЕ. Доброе утро, герр Фратерних.

ГЕРР ФРАТЕРНИХ. Доброе утро, герр Кунце.

ГЕРР КУНЦЕ. Как поживаете, герр Фратерних, как жена, как дети?

ГЕРР ФРАТЕРНИХ. Спасибо, герр Кунце, все хорошо, как у Вас?

ГЕРР КУНЦЕ. Все отлично, герр Фратерних. Вы вчера вечером смотрели футбол?

ГЕРР ФРАТЕРНИХ. О, да герр Кунце. Наши играли на кубок. Очень напряженный матч, было добавленное время, потом пенальти, мы победили. А почему Вы спрашиваете, а я понимаю, было наверно слишком громко?

ГЕРР КУНЦЕ. Да, герр Фратерних, Вы знаете, я не смотрю футбол и рано ложусь спать.

ГЕРР ФРАТЕРНИХ. Я очень сожалею, герр Кунце, что доставил Вам неудобство. Я сделал звук потише, но видимо недостаточно.

ГЕРР КУНЦЕ. Не переживайте, герр Фратерних, футбол ведь не каждый день, ничего страшного.

ГЕРР ФРАТЕРНИХ. Нет, что Вы, герр Кунце, я не хочу доставлять Вам никаких неудобств. Я знаю, что сделать, я куплю специальный звукопоглощающий экран и буду устанавливать его на время матча между нашими окнами.

ГЕРР КУНЦЕ. О, герр Фратерних, зачем так утруждать себя, все отлично, поверьте мне.

ГЕРР ФРАТЕРНИХ. Герр Кунце, мне очень неудобно, доверьтесь мне, я все сделаю так, что у Вас не будет никаких неудобств.

ГЕРР КУНЦЕ. Спасибо, герр Фратерних, очень благодарен Вам. Приходите в воскресенье в двенадцать часов с супругой к нам на обед. Фрау Кунце будет очень рада.

ГЕРР ФРАТЕРНИХ. С большим удовольствием, герр Кунце, обязательно придем. Спасибо за приглашение.

(перевод с немецкого)

Как проехать или Маркетинг — он и в деревне маркетинг

К нам в журнал «Заря маркетинга» приходит много писем. Люди пишут разные, темы серьезные. Но одно письмо очень сильно отличается от остальных. Оно, как бы это сказать, от деревенского маркетолога. В этом письме, вот умора….Но не буду пересказывать, вот это письмо.

Здравствуй, дорогая редакция «Заря маркетинга». Я сельский значит это интеллигент, и по совместительству маркетелог (орфография сохраняется — прим. редактора «Заря маркетинга»). Как и всю нашу многострадальную родину, поломал всю нашу деревенскую систему вихрь перемен, и в далекую в нашу Бурдовку пришли капиталистические реалии. Пришли они неожиданно, и застали многих врасплох. Опосля социализма не все у нас в Бурдовке смогли сразу перестроиться. Раньше ж как было, каждый знал, что крадет он у государства и больше ни у кого. Государство у нас большое было и гуманное. А сейчас все государственное давно разворовано, включая нашу орденоносную птицефабрику. И красть можно только у соседа, а это чревато неуважительным отношением к личности, а могут, к тому же, и по башке треснуть. Но, что касается меня, то лично я не растерялся, и принял новую ситуацию, как должное. Еще при социальизме преподавал я историю КПСС в соседском краснозырянском аграрном техникуме, и научный опыт сей мне больно помог. Изучил я науку маркетинг, и стал, значит этим маркетелогом. В школе нашей преподаю науку сию, а еще веду пение и физкультуру. Но что я все о себе, я хотел посоветоваться об одном деле, как специалист в маркетинге с уважаемым журналом.

Возникла у нас тут маркетинговая проблема, значит, задача, и ко мне обратились за помощью. Есть тут у нас значит, два героя капиталистического труда… Это я так шучу, но есть короче двое ребят, они соседи, оказывают услуги населению. Хорошие такие ребята. Один, как и я, интеллигент, т.е. в очках ходит, зовут его Вася, а второй попроще — народный такой типаж, его зовут Петя. Вася — тот по двигателям, ну а Петька — по ходовой. Удобно так работать. На трассе, где поворот на нашу деревню, дорога не больно хорошая, влетит кто-то в яму, подвеска застучит, нужен ремонт, а где его сделать? Поднимет голову — и увидит наш плакат, это я Петьке с Васькой его спродьюсировал, нарисовал то есть. Прямо на трассе висит, с телефоном Петьки и телефоном Васьки. И контэнт тоже я придумал, стрелка куда ехать и череп и кости на голубом фоне. С юмором такой. Ну, клиенты, которые приезжают ходовую делать, заодно им Вася и двигатель переберет. Клиенты довольные, потом с города сами приезжают, и друзей присылают, работает, так сказать, воронка продаж. Всех покупателей в аккурат засасывает. Васька и Петя — хлопцы мастеровые, фуфла не гонят, на совесть все делают, по-капиталистически.

Но есть загвоздка одна. Если клиент позвонит с трассы Васе, чтоб узнать, как доехать, то Васенька ему все объяснит, и через пять минут он тут, как тут. А вот если Петю наберет, то потом два часа блуждает в поисках, или вообще пропадает… Найти не может. С этой проблемой ко мне, известному в наших краях специалисту маркетелогу, обратилась Петькина жена Нюрка, она добрая, хотя и несчастная. Но я специалист единственный в округе, и занялся этим вопросом, люблю людям помогать.

Прежде всего, согласно науке маркетинг, я провел исследования. Организовал я тайного покупателя, ну то есть, в редакции вы все там понимаете, шо це. Но короче, попросил я одного мужика позвонить сначала Васе и потом Пете и записать беседы на диктофон. Все было сделано, а затем по записям сделал я расшифровку звонков. Вот она расшифровка:

Вася: «Увидите такую синенькую табличечку Бурдовка. И стрелочка такая белая. Сворачиваете аккуратненько с трассы направо, едете прямо, там такое красивое раскидистое дерево, за ним дорога плавно поворачивает налево и до упора. Увидите забор и красные буквы, написанные шрифтом испанский кегль, „Слава КПСС“, там снова налево. Едете вдоль забора, дорога начинает спускаться вниз, вдали, увидите, блестит озерцо, справа живописный лесок, едете так пока слева не увидите тополиную посадочку, за ней поворот налево и вдоль посадочки по желтой такой дорожке вдоль подсолнухового поля, аккуратненько въезжаете в деревню, первая улица направо, и мой дом третий слева, с красной черепицей и французским балконом на втором этаже».

А вот Петя: «На трассе смотри не проскочи.. это.. поворот на Бурдовку. Поворачиваешь, значит, направо, чешешь, пока не увидишь бурьян такой, прямо на дорогу вылазит, за бурьяном налево, топишь, пока не упрешься в развалины птицефабрики, там одни столбы стоят, ну на кладбище похоже, там, короче. И надпись „Слава КПСС“. Налево, вдоль забора, значит, кладбищенского, ну то есть фабрики этой разворованной, и давишь так все время прямо, там дорога вниз спускается, аккурат возле кучи мусора, там еще скелет коровы с прошлого года лежит. Ну, значит, вдоль скелета вниз, и начинаешь считать ямы, только не все, а глубокие. А то если все будешь считать, то никакого калькулятора не хватит!..Гггггы. Так вот считаешь глубокие. Как третий раз колесом сядешь в яму, так сразу налево, и по жерстве шуруй. Там ям нет, только валуны валяются, как после бомбежки. Ты их это, того, объезжай и дуй в деревню. На первой улице направо, и второй дом справа мой. Там еще забор упал, а у калитки всегда сидит моя жена Нюрка, с лицом таким красным. Ее лицо даже ночью без фонаря разглядеть можно, так оно светится… Гггггы. Ну так что усек, как ехать то?»

Думаю я, уважаемая редакция, то нужно их речь унифицировать, слоган придумать. Для создания фирменного стиля. И все клиенты доезжать будут. Особливо если корову похоронить по-христиански. А может что, еще подскажешь, уважаемая редакция?

Сказка о раскаявшемся взяточнике

Жил-был Взяточник. Он не хотел в детстве становиться взяточником, но так получилось. Он мечтал стать спасителем человечества, ну на худой конец главным экономистом. Но светлые помыслы Взяточника растоптала и засосала правда жизни. Он женился, родился ребенок, нужны были деньги, а зарплата маленькая. Ее хватало только на «заплатить за квартиру» и «на покушать». На «одеться», «купить тюльпан», «съездить в отпуск», «купить подарки на день рождения» не оставалось, как и на все остальное. Взяточник стал чиновником, поначалу должность была не очень высокая. Там еще немного давали, но был шанс подняться выше. Сначала Взяточник брал взятки небольшие, и вовсю их отрабатывал. Он считал так, что дающие компенсируют ему недоплаченное за работу государством. Так он успокаивал свою Совесть. И старался изо всех сил. При этом он думал, что сможет в любой момент прекратить брать взятки и заняться, наконец, спасением человечества. Он еще был молодой неопытный Взяточник. Потом его повысили, сумма взяток выросла. Родился еще один ребенок. Он переехал на новую большую квартиру, взял кредит. Он брал взяток все больше, а работал все меньше. Его статус позволял ему это. У него в подчинении уже было несколько менее крупных взяточников, они делились с ним, а он делился с самым главным взяточником. Когда Совесть спрашивала его, а сможет ли он, если нужно, стать спасителем человечества, Взяточник уже не был уверен в этом так, как раньше.

Наконец, он стал самым главным взяточником. Взятки текли в его карман со всех сторон. Он переехал в загородный дом, обзавелся охраной, во дворе стоял огромный джип. Он вообще не работал, только приезжал на работу. Вся машина крутилась без него, но под его именем. Какие-то люди заходили и выходили, кто-то ему подмигивал, кто-то заносил ему деньги. С кем-то вечером он пил водку, а утром играл в теннис. Было ясно, что из всего этого нет никакого выхода, и у этого нет никакой цели. Когда он был мелким взяточником, он успокаивал Совесть, что за эти деньги делает важную работу. Сейчас он не мог объяснить Совести ровным счетом ничего. О спасении человечества уже не могло быть и речи. Не было видно вообще никакого просвета. Все что происходило вокруг него, ему не подчинялось. Даже дом он купил потому, что не мог жить в многоквартирном доме, там, где есть еще другие люди. Ему казалось, что все они смотрят на него осуждающе. Он чувствовал себя неловко. Хорошо ему было только с такими же, как он, взяточниками.

Так продолжалось какое-то время, колесо крутилось, а потом его начала мучить Совесть. У взяточников это редкое явление, но случилось именно так. Какое-то время он отпихивался от Совести, как от назойливой мухи. Но Совесть не отпускала его, как зубная боль. Невеселые мысли о смысле жизни и о не спасенном человечестве давили на Взяточника так, как партийная фракция давит на премьер-министра. Какое-то время ему удавалось не поддаваться Совести, отмахиваться от нее. Но однажды он не выдержал.

— Совесть, — спросил он, — что тебе нужно? Оставь меня в покое. Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты вернул людям все, что ты украл, — ответила Совесть.

— О чем ты говоришь? Как такое возможно? У меня семья, дом, жена, дети, — воскликнул Взяточник.

«Все что угодно, только не это», — подумал он. Но Совесть была неумолима.

— Верни все до копейки! — твердила Совесть.

Сначала Взяточник пытался бороться со своей Совестью, но затем «поплыл».

— А если я верну миллион долларов, ты отпустишь меня? Потрачу эти деньги на благотворительность, отдам больным детям? — спросил он робко.

— Нет, никаких компромиссов — вернуть все до копейки! — глас Совести звучал, как приговор.

Бывают такие случаи, когда кажется, что делать что-то вроде необязательно, но внутренний голос говорит: «А сделать придется!» И оказывается этот голос прав. Так и сейчас, побрыкался Взяточник, посопротивлялся, но Совесть в итоге победила, и решил он отдать все, что было украдено.

Взяточник снял все, что у него было на банковских счетах, включая два заграничных счета — и отдал Совести. Он продал дом, и всю сумму отдал Совести. Для того чтобы оплатить нотариальные расходы и налоги, он продал автомобиль. Но автомобиль был тоже куплен на нечестные деньги, для компенсации этих расходов он продал дачу родителей. Взяточник продал все драгоценности жены, все дорогие вещи и шубу, купленную в Греции. Свои часы и дорогой телефон он тоже продал. В подвале у него была коллекция вин, она также ушла в уплату Совести. На первую взятку он купил японский телевизор, но он лишь мгновение колебался — на своей спине он чувствовал пристальный взгляд Совести. Он избавился от всего, что пришло к нему после того, как он перестал быть спасителем человечества. До последней копейки. Жена ушла от него, вместе с ней ушли дети. Но Взяточник чувствовал огромное, ни с чем несравнимое облегчение — его Совесть отпустила его, с ней ему было снова комфортно и приятно. Теперь он мог снова подумать о спасении человечества.

Вы верите в то, что такое могло произойти?.. Я тоже не верю. Поэтому и называется — сказка.

,

Турнир поэтов в раю

Собрались в раю как-то все лучшие мыслители, философы, поэты, ну и другие просто заслуженные и хорошие люди. Все в прозрачных туниках, бестелесные, бессмертные, кушать не надо, одеваться тоже, с одной только душой. Разговоры бесконечные, все темы перетерли, им бы в футбол сыграть, но не получится — тела то нет. Тысяча лет в разговорах. Скукотища. И тут мысль кому-то пришла — а давай устроим турнир поэтов. Кто лучший? Идея классная, поддержали ее поэты Южанин, Алтынский, Копушко, Воскресенский, Сема Белый, которые вошли в состав комиссии, ну и все остальные. Установили три основных приза и десять поощрительных. Главный приз — десять тысяч условных единиц (в раю деньги тоже нужны, их копят, сдают в райский банк под два процента годовых, мало ли, вдруг второе пришествие случится и придется на грешную землю возвращаться).

Турнир провели отменный, сначала конкурсная комиссия отобрала из ста тысячи стихов ста тысячи поэтов тысячу самых, по ее мнению, лучших, а затем, в течение трех лет (а куда торопиться) отобранные поэты декламировали свои стихи с райской сцены. Наконец, пришел день, когда нужно было распределить призы. Оказалось это дело непростым. Председатель комиссии поэт Копушко нагло пропихивал своих, Сема Белый не совсем был с ним согласен, ему очень хотелось дать приз поэтессе Улетаевой, а Алтынский проиграл Воскресенскому в карты штуку баксов, в связи с чем, они оба проталкивали друг друга на призовые места.

Долгие были споры, но, наконец, все устаканилось, и все призы, включая поощрительные, были распределены, как говорится, каждой сестре по серьге.

Первое место получил поэт Бесшалашный (племянник Южанина) за стихотворение, где, между прочим, были такие строки:

Из недр итальянского туннеля

Неистовая гонит хренотеня!

Но я ее ни капли не боюсь,

Все выдержу, хотя и обоссусь.

Все были довольны и счастливы, турнир явно удался, только вот один малый, смуглый, кучерявый такой, все не успокаивался и оспаривал результаты. Ему говорят: «Но что ты хочешь, что ты лезешь, турнир получился отменный, организаторы — гении, провели серьезнейший отбор и определили лучших. Если ты не попал в призеры, не отчаивайся, работай над собой, над словом, лет через сто еще раз проведем, глядишь, и тебе какой приз достанется». Но кучерявый малый не унимался.

— Я поэт знаменитый, — говорил он. — Посмотрите мои стихи, они хорошие.

Конец ознакомительного фрагмента.