25 съезду партии – 25 ударных декад

Чихнов (2024)

25 съезду партии-25 ударных декад. — фантастика в тесном переплетении с действительностью.1976 год. Трудовые коллективы рапортуют о досрочном выполнении плана. Пришелец был невидим, но вот он принимает образ случайного прохожего-мужчины в очках. Это был Федор Семенович Голубцов, технолог. Лже — Голубцов устраивается на цементный завод, вместо со всеми принимает соцобязательства....

Земля — маленькая светящаяся точка — пропала. И вот опять появилась, уже большего размера. Обозначился рельеф. Пришелец завис над землей…

Что-то упало в парке за деревом — была мягкая посадка. Сидевшие на скамейке женщины обернулись — никого. Пришелец был невидим.

— Желуди, наверно, падают, — сказала женщина в сером платье. — А может, мыши бегают, запасаются на зиму… тоже хотят есть. Сейчас самое время запасы делать. У меня соседка, здоровая как лошадь, спит до двенадцати, ничего у нее нет, никаких запасов. Как живет?

— Да, — соглашалась подруга.

Пришелец легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Мужчина, чей облик он принял, деловито, глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Пришелец хотел последовать за своим оригиналом, но помешало что-то лохматое на четырех ногах… И тогда пришелец пошел за мужчиной в очках, с портфелем из натуральной кожи. Мужчина с портфелем остановился у почты. Пришелец тоже остановился. «Что надо?» — вопросительно посмотрел мужчина в очках на «хвост» и заскочил в автобус.

Тогда пришелец пошел за женщиной с зелеными волосами. Женщина с зелеными волосами прошла в «Салон красоты», он — тоже.

— Что вам, мужчина? — подошла невысокого роста женщина.

Пришелец вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и незнакомо.

— Что скажете? — не отставала женщина. — Забыли, зачем пришли? Напьются до потери сознания. Метил, наверно, в вытрезвитель, а попал к нам. Бывает.

Мужчина был трезвый.

— Вы кого-то ищете? — виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина. — Это «Салон красоты». Понимаете? — Женщина принялась накручивать на палец волосы, показывая завивку.

Пришелец, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов.

— Давайте выйдем.

Женщина вывела мужчину на улицу. «Бедный, — думала она. — Вроде как не в себе. Откуда такой взялся? Вот горе родным».

Пришелец пошел в парк. И это был уже другой парк, не тот, где он приземлился. Было прохладно, даже холодно.

— Ба, Федор! — вдруг услышал пришелец.

— Не узнаешь?! Митин я! Генка.

Мужчина полез обниматься. Федор хотел отстраниться, но Генка крепко держал.

— Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе «Уют». Согреемся. Пошли, а то холодно.

Кафе было рядом.

— Сейчас закажем что-нибудь покрепче, — захлопотал Митин. — Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.

— Что мы с тобой закажем? — и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. — Ты мой гость! Я угощаю!

Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.

— Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить, — и как бы в доказательство Митин глубоко затянулся.

— Пожалуйста, — принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.

Митин наполнил стопки.

— За встречу! — выпил.

Федор тоже выпил — сразу ударило в голову и стало хорошо.

— Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Что-то ты какой-то… не такой. Изменился.

Появилась официантка-красавица.

— Вот она, Федор! Смотри!

Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд, чувственные полные губы… Сама страсть.

— Видел, как она посмотрела в нашу сторону? — оживился Генка. — Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает. Боюсь! Ты понимаешь меня? Давай выпьем за красавицу, — поднял Митин стопку, поддел вилкой икру. — А ты что не рассказываешь о себе? Я знаю, что ты живешь неплохо. Вот скажи мне, чем отличается гармоническая личность от негармонической? Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?

Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. Митин, подперев голову руками, тихо запел:

— Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще грамм по сто!

— Слышу, слышу, — отозвалась официантка.

— У меня, Федор, жена-умница, дети — все есть! Но чего-то все равно не хватает! Неудовлетворенность какая-то. Стал выпивать — помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого получается…

Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; глухо взревела труба; ухнул барабан — музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.

Музыка была главной в зале хозяйкой — развлекала, занимала, веселила. Не обошлось без танцев.

— Давай закончим, — предложил Митин, опорожняя бутылку.

Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица-официантка. Федор хотел встать — не получилось, словно кто держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, Федор уже не помнил.

2

Было холодно, тошнило, болела правая нога, колено. Федор открыл глаза — темный грязный потолок, исписанные стены. В комнате он был не один.

— Ты пройдись, согреешься, — участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на полати напротив. — Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, — протянул мужчина крепкую в наколках руку.

— Федор…

— Тебе плохо? Может, мента вызвать?

— Так тебя и послушает мент, — откликнулся с усмешкой парень.

— Молчи, Мишка! — цыкнул Александр.

Парень что-то царапал на стене.

— Первый раз в вытрезвителе? — спрашивал Александр.

–…сразу видно, — буркнул мужчина в серой кожаной куртке.

— Ты, Федор, не переживай. Вон, Мишка, — кивнул Александр на парня. — Третий раз попадает. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.

— Радуйся, что тебя не обливали.

— Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.

— Стоит раз попасть, а там понравится, — усмехнулся мужчина в серой кожаной куртке.

— А знаете, как я сюда попал… — не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.

— Как все — нажрался, как свинья.

— Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши. На автобусной остановке, смотрю, мужик вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. А я третий лишний, да еще пьяный.

–…эмансипация, равноправие… — брюзжал мужчина в серой кожаной куртке. — У меня баба говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» — спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят? Когда я буду пьяный — ломать их?

–…это, Сергей, искусство.

— Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.

— Это уже мода, — с улыбкой ответил Александр.

— К черту такую моду!

— Мишка, скажи: приятно, когда женщина накрашена и в коротком?

— Конечно! — обрадовался Мишка.

— Вот оно, молодое поколение…

— Это он-то молодое поколение? Алкаш!

— Помолчи, папаша.

— Не нравится? Не пей. Не можешь?

— Заткнись!

— Что-о-о?! — встал Сергей.

— Ладно, ладно вам. Не хватает еще драки здесь. Выпустят — поговорите по душам.

Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр стоял у двери, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…

— Что, дядька, все молчишь? — спросил Мишка. — Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал — и в суп попал.

Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок, дверь открылась — вошел младший сержант со связкой ключей:

— Что, «униженные и оскорбленные»? Кто из вас Голубцов? Голубцов!

— Иди, иди, Федор, — кивнул Александр на дверь. — Тебя, наверно.

— Голубцов, на выход!

Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение… Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.

— Проходи.

Федор открыл дверь. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа — мужчина, склонный к полноте, в плаще. На стене Карл Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону.

— Садитесь! — указал капитан на стул напротив. — Голубцов Федор Семенович, значит. Разведен. Так. Трудовая книжка. Вы у нас проездом? Мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?

Федор кивнул: как-то само собой получилось.

— Ну и отметили это на радостях, — посмотрел капитан на мужчину в плаще. — Вы хоть помните, что с вами произошло? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали. Первый раз в вытрезвителе?

И опять кивок.

— Нехорошо.

— Федор Семенович! — заговорил мужчина в плаще. — Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня Забелин скоро выходит на пенсию. Поработаете пока слесарем, ну там — мастером. Вижу я, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Я начальник цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, а пока с недельку поживете у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись…

— Соглашайтесь, квартиру вам сразу нигде не дадут. Так что… Вот ваши документы и больше не попадайтесь.

— Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, но пьет, стервец!

— Ведь и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение, но нет, неймется людям!

— Алексей Алексеевич, тут важно самосознание. Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.

— Федор Семенович, вы свободны, — кивнул капитан на дверь.

Федор вышел и почти следом — начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал. Что работал мастером, тоже не помнил, да и это было неудивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы принял образ ребенка, тогда были бы и детство, и юность, а так — амнезия.

— Ну вот мы и пришли… — Юрий Владимирович достал из бокового кармана плаща ключ, открыл дверь. — Мария!

Из комнаты вышла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка.

— Мария — жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два-три, пока не дадут комнату. Ты не возражаешь?

— Почему должна я возражать? — удивилась Мария. — Проходите, Федор Семенович. Устали, наверно, с дороги? Женаты?

— Был, — вспомнил Федор, что разведен.

— Вы издалека? Откуда все-таки?

— Ох уж эти женщины, все хотят знать, — посетовал Юрий Владимирович. — Где газеты?

— Как всегда, на тумбочке. — Мария пошла на кухню.

— Бангладеш. Положение на Ближнем Востоке обостряется. Повышение эффективности производства, — сидел Юрий Владимирович на диване, читал.

Федор сидел рядом, зевал.

— Мужчины, за стол. Идите. Юра… — звала Мария.

— Идем.

На ужин были щи, рыба, колбаса, сыр, салат из помидоров с огурцами. Яблочный сок.

— Федор Семенович, за знакомство, я думаю, по стопочке не помешает. Молчание — знак согласия.

Федор выпил, от второй рюмки отказался. Юрий Владимирович тоже пить больше не стал.

— Юра, пойдем завтра в театр? — испытующе глядя на мужа, спросила Мария.

— Извини, но завтра я, наверно, не смогу.

Мария насупилась.

— А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…

— «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.

— Ну честное слово, завтра я не могу, — приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, — работы много. Ремонты. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию постиндустриального общества. Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички». Работаем, живем для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в 2000 году?.. Мария, — встал Юрий Владимирович, подошел к супруге, обнял. — Извини. Не обижайся. В отпуск я тобой хоть на край света. Вы что, Федор Семенович, все молчите? Устали?

— Сейчас я приготовлю постель.

— Курите? Я и забыл, вы же не курите. Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день.

За окном накрапывал дождь, капля за каплей.

Мария прошла на кухню:

— Идите, Федор Семенович, отдыхайте. Ваша комната готова. Завтра на работу.

— Не совсем на работу: надо посмотреть завод, ознакомиться… — уточнил Юрий Владимирович.

3

— А ты что здесь делаешь?

Федор обернулся — Чесноков в замасленной спецовке, кепка на глаза.

— К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Ладно, Федор, пойду, станок надо посмотреть, что с ним. Ты куда сейчас?

— На производство…

— А-а… Надо, надо ознакомиться.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

— Производство наше начинается с карьера, — заговорил Соболев, как вышли. — Добываем известняк. Потом этот известняк идет на дробилку. Вон туда, где стоит БелАЗ, за дорогой. Гипс у нас привозной. Помол. Мельницы. В них дробится известняк.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы в диаметре около трех метров, вращаясь с бешеной скоростью, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то респираторы. Женщины все в касках, респираторах. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

–…один из наших капризных цехов завода! — кричал Соболев. — Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Первый список. Чувствуете, как трудно дышать? Это сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам.

— Был у нас случай… Рабочий стоял у рельсов в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Кругом механизмы. И последний цех — обжиг.

Пощелкивая, медленно крутилась на роликах печь, в несколько раз больше мельниц, в длину метров сто. Под печью было тепло, даже жарко. «Все, что намечено партией — выполним!» — висел недалеко плакат.

— Смотрите, — Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру наверху — посыпался цемент, много цемента.

— Вот вкратце, Федор Семенович, про завод все. Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.

Федор зачем-то пошел в цех.

Сверкала сварка, словно кто играл, баловался с огнем. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом и обжигом, условия работы в цехе были завидными.

Подошел Чесноков:

— Федор, семья потом приедет? Или один? Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то ничего. Я тоже, можно сказать, один живу. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А ведь двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать — сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь — и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.

Конец смены. Токаря чистили станки, никто уже не работал.

Шел дождь. Небо то очищалось, то опять набегали тучи. В окнах домов загорался свет. Где-то играла музыка. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала, чтоб сразу домой.

Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах.

— Как, Федор Семенович, поработали?

— Я не работал.

— Ах да… Понравился завод? Юра опять опаздывает. Вовремя никогда не приходит. Начальник! Ответственность большая. Вы ешьте, не ждите его… салат, биточки. Не стесняйтесь.

Мария ушла в комнату, чтобы не стеснять гостя, подошла к окну.

Сомова опять спотыкалась. Сколько раз муж подбирал ее пьяную на улице. Неймется бабе. Говорили, что в войну она вынесла раненого мужа с поля боя, тогда они еще не были женаты, выходила. Выходить-то выходила, а сейчас мучает. Детей нет. Может, из-за этого и пьет.

Мария включила телевизор, села в кресле и стала ждать, когда Федор выйдет из кухни, поговорить. Гость о себе ничего не рассказывал: странный какой-то. Федор все не выходил. Мария хотела встать, посмотреть… Юра пришел.

— Телевизор смотришь? Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.

— Пошли, психолог, накормлю тебя.

— Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.

— Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?

— Нет.

— Сколько будет у нас жить Федор? — перешла Мария на шепот. — Боюсь я его что-то. Странный какой-то. Все молчит, а спросишь — не знаю. Как ребенок, только большой. Не нравится он мне.

4

Было холодно. Кто-то сзади кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Завод, ощетинившись трубами, совсем этому был не рад. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер — билось стальное сердце предприятия. Рабочие — точно белые, красные кровяные тельца

Одноэтажное бытовое помещение. Шкафы, шкафы, шкафы.

Чем-то была недовольна работница бытовой.

— Борис, ты еще не женился? — подтрунивал над плешивым рыжим мужчиной парень.

— Это ты под бабью дудку пляшешь, — нараспев отвечал Борис.

— Борис, у меня есть тут одна на примете. Хочешь, познакомлю? — встрял в разговор еще кто-то за шкафом. — Здесь она работает. Близко.

— Дурак! — огрызался Борис. — Твоя жена с другим валяется.

Вмешался третий:

— Правильно, Борис! Так его! Ты его за углом повстречай.

— У меня есть резиновая плетка, в середине железный прут. Всыплю — вот будет помнить!

— Борис, он боксер.

— Видал я таких боксеров. Будет прятаться под юбку. — Борис злорадно и отвратительно рассмеялся.

— Борис, за тобой бабы бегают?

— Пусть они за тобой бегают, сопляк!

— Борис, у тебя не хватает?

— Иди сюда, — угрожающе протянул Борис. — Я покажу тебе, у кого не хватает!

— Сломанные часы все покупает, якобы ремонтирует, — рассказывал мужчина пенсионного возраста. — Как-то у одного сломались часы, обратился к Борису. Он взял часы, обещал отремонтировать. Через неделю мужик пришел, а он приносит ему в платочке запчасти.

От бытовок до цеха было метров 200—250.

Разнарядка уже прошла.

— Опаздываете, Федор Семенович, — сделал замечание Аркадий Петрович Забелин.

Федор работал с Рашидом, собирали термобак в обжиг. Работа была несложная.

В полдесятого, крякнув, Рашид поднял руку — перекур. Федор единственный из слесарей не курил.

— Кто не курит, тот работает, — как бы между прочим заметил Лаптев, слесарь.

— Еще немного поработаю и рассчитаюсь, — откровенничал Трошин, сварщик. — Уеду к родителям в Рязанскую область. Там рабочие нужны. Там пивзавод, птицефабрика. А что здесь? Цемент. А там воздух чистый, речка…

— Ты уж который год рассчитываешься, — отвернулся Рашид.

Десять-пятнадцать минут — перекур, и опять работа. И так до обеда. Большинство в цехе в столовую не ходили, брали с собой.

В столовой была очередь. Рабочий в синей каске щелчком стряхивал с ушей впереди стоящего товарища цемент:

— Сразу видно, с помола.

— Не говори, везде сыплет.

Очередь двигалась медленно, вбирая в себя все новых и новых знакомых, стоящих в очереди. Невысокого роста женщина со смеющимся лицом принялась наводить порядок. Выстоять в очереди — полдела, надо еще добыть поднос, их катастрофически не хватало, передавали из рук в руки.

Федор весь обед простоял.

— Лучше брать с собой, — советовал Лаптев.

Трошин все никак не мог дождаться конца смены; с утра — все ждал обед…

В четыре часа уже никто не работал; убирали, мели. Без пяти пять Федор вместе со всеми вышел из цеха.

В душевой мужики кричали, делили лейки, всем не хватало. Мылись вдвоем под лейкой. Федор мылся с Чесноковым.

— Ты, Федор, не переживай, — говорил Александр, успокаивал, — раз Юрий Владимирович обещал, значит, будет тебе комната. Он слово держит. Свой угол — хорошо. Знаешь, какая у тебя кликуха? Ты только не обижайся. У нас у каждого почти прозвище. Один пришел к нам устраиваться на работу. Его спросили: пьешь? Пью, конечно, что я, белая ворона? Так и прозвали его белая ворона. А тебя прозвали молчун. Ты какой-то некомпанейский, сам по себе. У меня кликуха — философ. Коллектив у нас, Федор, дружный. Конечно, бывают ЧП, но кто в наше время не пьет? Блоха и та пьет. Кулиев здорово пьет… бабник. С ним лучше не связываться: в какую-нибудь историю вляпаешься. Месяца через два освоишься, появятся друзья. Все нормально будет. Заходи как-нибудь на досуге, посидим, поболтаем. Познакомлю тебя со своей «старухой». Зверь-баба!

5

Федор приходил на работу: любители домино вовсю уже забивали козла за расточным станком. По одному, по двое собиралась смена.

— Привет, — небрежно махнул рукой подошедший Тимофеев.

— Рашид, ты опять, наверно, к соседке ходил?

На правой щеке Рашида красовалась большая царапина.

— А тебе что, завидно?

— Да уж немолодой, по бабам-то ходить.

— Может, это кошка его царапнула.

— Вот так! Дуплись, чего ждешь? — ругался Борька, токарь.

— Успею!

–…успеешь, когда я тебе его отрублю!

— Следи за партнером. Куда ставишь?! Спишь!

— Вылазь!

— Списано.

— Я тебе покажу «списано»!

— Несчастливое это место, — говорил токарь. — Я тоже проиграл.

Пришла Татьяна, фрезеровщица, встала в стороне, сложив на груди руки. Подошли Марина с Галиной — токаря.

— Двигайтесь! — потребовала Марина, женщина уже в годах. — Расселись.

— Женщинам надо место уступать, — поддержала ее Галина.

— Вам дай слабинку, так быстро на шею сядете.

— Да, — упрямо тряхнула головой Марина.

— А-а! — завизжала пышнотелая Галина.

— Так ее, Витька, жми! — учил Тимофеев.

Подошла Тамара, инструментальщица. Интеллигентная, симпатичная женщина. По одному, по двое собиралась смена. У большинства была работа.

— Про технику безопасности не забывайте, — напомнил Забелин.

Федор сверлил трубы на фильтра, после обеда была уже другая работа: надо было срочно заменить ролик на мельнице в сортировочном цехе, приварить два листа двести на триста. Пантелеев, крановщик, там уже ждал.

— Вот черт! Нашли работу в конце смены, — сматывая кабель, ворчал Рашид.

Ветер дул то в лицо, то заходил в спину. Где-то рявкнул тепловоз.

— Холодно. — Втянув голову в плечи, беспрестанно фыркая, Рашид шумно вбирал в себя богатое содержимое носоглотки. — Не люблю я эти срочные работы.

Сортировочный цех был сразу за обжигом. В цехе — никого. В бетонных ячейках лежали разного калибра шары для мельниц. Чуть в стороне стоял сортировочный барабан.

Конец ознакомительного фрагмента.