Тень, дракон и щепотка черной магии

Павел Георгиевич Козлов, 2017

В этом мире все идет наперекосяк: дракончики разучились летать, понастроили городов и подчинили себе бюрократическую машину, а зловещая Тень совершенно безнаказанно украла целое солнце. Дракончик-поэт по имени Зигфрид намеревается исправить эту несправедливость. Он отправляется в большое путешествие в надежде достучаться до мудрости его дракошества короля в столице империи – славном городе Хныкельбурге. Зигфрид еще не знает, что ему предстоит повстречаться с беглым адептом черной магии, ввязаться в дворцовые интриги, получить урок в стихосложении и найти не совсем то, что он искал.

Завтра

На следующее утро Зигфрид проснулся перед самым рассветом, когда мир снаружи был сумеречным, а все остальные дракончики еще мерно похрапывали. Час был ранний, поэтому Зигфрид решил немножко понежиться в постельке и помечтать. Когда солнце наконец появилось из-за далеких восточных гор, оно по своему обыкновению заглянуло к нему в хижину и, просочившись сквозь массивную оконную раму, нарисовало на его одеяле четыре расплывчатых квадрата, маленькие лужицы света.

Тогда Зигфрид, сам не понимая почему, в первый раз заподозрил неладное.

Странно, решил Зигфрид — может быть, вчера стряслось что-то необычное? Не припоминаю, что такого странного могло вчера произойти…

Он встал с постели, заварил чай и уселся за стол, помешивая душистый напиток в желтой глиняной кружке.

Ощущение чего-то неправильного не покидало дракончика.

Зигфрид размышлял над этой неприятностью и мерно похлебывал чаек, когда в дверь постучали. Он спрыгнул со стула и, продолжая думать на ходу (что отнюдь не было среди дракончиков общепринятой практикой, так как думать на ходу очень сложно), направился на зов неведомого гостя. За порогом, к его удивлению, стоял сосед Карло, никогда ранее не встававший в такую рань, и более того, имевший необыкновенно хмурую для себя физиономию. Зигфрид был настолько сбит с толку, что поначалу даже забыл поздороваться.

— Привет, — буркнул Карло и уставился в пол.

— Привет, — медленно произнес Зигфрид, тщетно пытаясь выйти из ступора. Карло, как будто не желая помочь своему товарищу справиться с неудобной ситуацией, продолжал смотреть в пол.

— Я могу тебе чем-то помочь, Карло? — спросил наконец Зигфрид.

— Можешь, — ответил Карло, предварительно немного подумав. — Дай в долг пять монеток.

Сам необычный характер просьбы и безразличный, обыденный тон, которым она была озвучена, не на шутку встревожили нашего героя. Здесь мы вынуждены отвлечься и заметить, что дракончики очень редко просили в долг деньги, ибо, во-первых, они были гордыми, а во-вторых, сами неохотно расставались с монетками и потому боялись услышать отказ от других.

Но Зигфрид был необычным дракончиком, и он, не задавая неудобных вопросов, молча проследовал к сундуку, переложил книжку, лежавшую на его крышке, на кровать, открыл крышку, достал из сундука пять золотых монет и так же молча вернулся к другу Карло и протянул ему деньги. Карло что-то буркнул в ответ (получилось очень похоже на «спасибо», но Зигфрид не смог бы за это поручиться) и побрел по направлению к городу, не отрывая взора от ступенек, а потом уже и тропинки, ведущей прочь от хижины Зигфрида.

Ну и загадку приготовил дракончику новый день!

Пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, Зигфрид допил чай и решил проведать своего приятеля, фермера Помидорку, торговавшего овощами на рынке под вывеской «Томаты свежайшие да огурцы дивные».

Погода стояла престранная. Было жарко, даже душно; казалось, что вот-вот разразится гроза. Несмотря на то, что тускло-голубом небе не было ни облачка, оно казалось Зигфриду пасмурным и неприветливым. Дракончик то и дело недоверчиво поглядывал наверх, как будто ожидая, что в любую минуту откуда ни возьмись набегут тучи.

По дороге на рынок Зигфрид повстречал лишь нескольких дракончиков-прохожих, и все они поразили его необычайно задумчивым выражением мордочки. Конечно, дракончики часто обижались и расстраивались по пустякам, но на каждого расстроенного дракончика всегда находился один счастливый (угадайте, почему), а повстречать дракончика не только расстроенного, но к тому же еще и задумчивого, было делом неслыханным. Увидать же сразу несколько хмурых дракончиков подряд было происшествием почти невероятным, а потому Зигфрид всерьез забеспокоился.

Однако на рынке его ожидали новые потрясения.

Лишь только Зигфрид миновал нарядную арку, прошел по первым еще не заполнившимся рядам и вышел на рыночную площадь, тревога еще прочнее сжала его драконье сердце — вместо привычного гвалта и шума его встретила гнетущая тишина. Все продавцы были на привычных местах, а дракончики-покупатели чинно курсировали от лавки к лавке; однако они молчали, и мордочки их были сосредоточенны и сердиты. Вместо деловитого шума и музыки возбужденного торга Зигфирид услышал лишь случайные фразы, произнесенные полушепотом, хмурые замечания, брошенные здесь и там по неизвестному поводу, да гордое фырканье, производимое дракончиками как знак неудовлетворенности товаром и отказа от покупки.

Зигфрид, опечаленный и сбитый с толку, попытался напрямую протолкнуться на дальнюю сторону площади — туда, где расположил свои прилавки приятель Помидорка, однако каскад осуждающих взглядов настолько смутил его, что наш герой был вынужден пойти в обход. Очень странно было видеть дракончиков, брезгливо реагирующих на здоровое поталкивание! А еще удивительнее странного было видеть Помидорку подавленным и отрешенным!

Когда Зигфрид окольными путями добрался наконец до Помидоркиной лавки, даже гордо реявшая в иной день вывеска «Томаты свежайшие да огурцы дивные» выглядела какой-то обмякшей и тусклой, а сам фермер угрюмо сидел в самом темном уголке своего вагончика и смотрел в пустоту. Раз в минуту он ронял скупую драконью слезу и тяжко вздыхал.

— Зигфрид! — воскликнул Помидорка, завидев своего товарища, вскакивая и протягивая Зигфриду лапу с таким рвением, как будто тот своим появлением спас его от незавидной участи. — Что ты здесь делаешь, дружище?

— Помидорка! — забормотал Зигфрид, пожимая Помидоркину лапу. — Как ты, Помидорка? Почему ты плачешь? Я, право дело, не могу понять, что случилось с нашим городком! Почему все дракончики такие сердитые и понурые? Почему все такое странное? Что происходит, друг Помидорка?

— Зигфрид! — молвил в ответ Помидорка, — хоть убей, сам не соображу! С самого утра мне сделалось печально, как будто что приключилось! Немного хочется плакать, и животик покалывает, будто съел не то. Я пожаловался жене, а она мне и говорит: «Ты, Помидор, больно впечатлительный. Твое дело овощи растить да на рынке торговать, а ты все поводы ищешь, чтобы от работы увильнуть! Так мол и так, не верю я тебе, симулянту.» Тут меня такая обида взяла, Зигфрид, я ей и говорю: «Ты, мол, меня просто так не оскорбляй, честного труженика. Тоскую я, грустно мне взаправду! А слова твои злые и беспочвенные.» Прям так и сказал, представь себе, — «бес-поч-венные»! Уж не припомню, откуда такое словечко мне ведомо, ну да слово не воробей, вылетит — не воротишь. Признаться, резковато я ей возразил. Да и Фасоленка моя слов таких мудреных знать не знает — подумала, бедная, что я ее, дуреху, обозвал как-то по-обидному, и давай реветь. Ты, говорит, Помидор, смотри у меня, здоровую жену на больничную койку сведешь и бровью своей бесстыжей не поведешь. Ишь ты, выучился как разговаривать! Ты, говорит, ступай на рынок, и чтобы очи мои тебя сегодня больше не видели до самого вечера! Иди, велит она мне, и принеси в дом монетки! Мне, признаться, Зигфрид, стыдно стало, что я так с Фасоленке нагрубил, а оттого мне сделалось еще грустнее, и я послушно побрел сюда. Даже не скушал завтрак. Прихожу я, значит, раньше всех, как мне было подумалось. Я, а за мной верный ослик Виконт. Видал ты его?

Зигфрид кивнул — Виконт был хорошим осликом.

— Виконт мой тащит тележку с овощами, — продолжил Помидорка, — еле-еле идет своею ослиной походкою. А я, страдая душою, его по недосмотру опередил, да так, что пришел к прилавку пораньше ослика. А часы лишь только пробили восемь. Ну, думаю, рано я сегодня собрался! Покупателей ищи-свищи в такую рань, буду баклуши бить. Не тут-то было! Смотрю я, Зигфрид, а все мои… как ты говоришь?

— Коллеги, — подсказал Зифгрид своему другу.

— Ага, точно. Коллеги! Так вот, все мои коллеги уже тут как тут! Что за чертовщина, думаю, не спалось им что ли? чего в такой час на рынке делать. Я уж было принялся со всеми по своему обычаю здороваться. Привет, говорю, всем! Привет, говорю, Самовар! здравствуй, Бублик! А они знай себе, кивают — да так, что едва заметно, будто я злодей какой и нету чести со мною по-драконьему, то есть вежливо, поздороваться. Тут я, братец мой, совсем приуныл. А коллеги мои так и сидят молчком, не разговаривают, дуются невесть на что, гордые, все из себя важные! Тьфу! Грустно-то как! Лишь только Виконт за мною подоспел, бедняга, я овощи тут же разложил, да сел себе тихонечко в уголок и предался интроспекции.

— Чему? — удивился Зигфрид, — чему это ты такому предавался?

— Неважно, — Помидорка махнул лапой, но на щеках его впервые за день заиграл здоровый румянец. Было приятно знать словечко, которое не слышал даже сам Зигфрид.

— А потом, Помидорка? Что было потом, когда пришли покупатели?

— Ах, потом?.. — вздохнул Помидорка, которого этот вопрос вернул к суровой действительности. — А потом, Зигфрид, дела расстроились пуще прежнего, если приличный дракон сможет такое себе вообразить! Уж как я надеялся: вот, братцы мои, придут сейчас наши дракончики шумные, покупатели долгожданные, да зазвенят монетки, разбудят вас, каждого брюзгу. Эх! Никогда, Зигфрид, никогда Помидорка так не ошибался! Лишь только я заслышал, как часы на ратуше пробили девять, так сразу же я начал потирать лапки и поглядывать в направлении ворот — ну, думаю, сейчас набегут, драгоценные наши. Ух, поторгуемся! И что ты думаешь?

— Что?! — подбодрил его Зигфрид, хотя он уже обо всем догадался.

— А ничего! Тишина! Сижу, знай себе, жду! Добрых пять минут прошло! И вот — появляются. Идут, важные такие, не спеша, поглядывают по сторонам, каждый сам по себе, держат дистанцию. Морды у всех брезгливые, в глазах подозрение, на лбах — морщины скепсиса!

— У-у-у! — протянул Зигфрид.

— Не говори! — подтвердил Помидорка, — Я тогда чуть не расхныкался! Где же толкотня, крики, радость? Где азарт? Где звон монеток? Ходят, поглядывают, ничего не покупают. Цену только иногда спросят, хмыкнут, и дальше идут. Дошли наконец и до моей лавочки. Некто Прищепка — самый важный, даже праздничный монокль нацепил, — смотрит на мой товар, недоверчиво так, с презрением, и осведомляется: скажите, говорит, любезный, почем вот этот огурец — и тычет на самый скромный неприметненький овощ. Я оторопел, дара речи лишился. Не далее как на прошлых выходных, на ярмарке в долинке, он со мной квас распивал и величал меня «друг Помидор», а теперь, стало быть, я ему совершенно посторонним драконом стал: то-то он со мной так чопорно разговаривает! Ну и ну! Да и шут с ними, с разговорами: где это видано, чтобы дракончик к одному-единственному огурчику приценивался!? Ладно бы огурцы мои были большими, так нет — они у меня маленькие, с пупырышками, объедение! Такие огурцы надобно брать комплектом, ибо из одного огурца даже салат не сделаешь. Взыграла во мне, Зигфрид, гордость, и такой ответ я держал — извольте, говорю, не беспокоить из-за одного овоща: в таких мелких масштабах мне, батенька, торговать невыгодно. Уж как он зарделся! Глаза на меня выпучил, грудь выпятил, ноздри раздул. И шипит мне следующее: Ах так! Тогда я у вас и вовсе брать ничего не буду — дорого! И ушел. Представь себе, Зигфрид, друг мой сердечный, дорого ему! Так он и цены от меня не дождался, а уже решил, что дорого! Тьфу, вот так напасть. Остальные дракончики эту сцену как увидали, так и стали нос от моей лавочки воротить — вот и сижу я теперь один-одинешенек, без прибыли и достоинства, коротаю минуты в пучине отчаяния.

Сложно сохранять спокойствие, когда происходят такие ужасные, вопиющие несправедливости. Словно заново пережив все злоключения этого несчастливого утра, Помидорка, сделался так раздосадован, что по щекам его скатились три горючих слезинки.

Зигфриду сделалось неловко наблюдать печаль своего товарища, а Помидорка настолько погрузился в собственные угрюмые мысли, что беседа прекратилась на этой пессимистичной ноте и решила не возобновляться.

Зигфрид почесал затылок. Помидорка вздохнул. Зигфрид тоже вздохнул за компанию, но Помидорка не заметил этот дружеский жест. Пришла пора прощаться. Дракончики молча пожали друг другу лапы, и Зигфрид, озадаченный и не на шутку обеспокоенный, отправился домой. Что же случилось с горожанами?

— Думай, дракончик! — сказал он сам себе. — Думай!

Зигфрид покинул рынок. Проходя мимо ратуши, он по привычке посмотрел на часы и вдруг остановился как вкопанный. Какая-то неприятная мысль мигнула и пропала — что-то, неотъемлемо связанное с этим самым местом, с этою площадью.

И вновь дракончик почесал затылок.

Ощущение того, что вчера стряслось что-то важное, лишь усилилось.

«Что я делал вечером накануне?» — задался вопросом Зигфрид. Ответа не было.

Он огляделся по сторонам, пытаясь заметить, не изменилась ли площадь за последние сутки, не построил ли кто украдкой новое здание, не обсыпалась ли черепица с близлежащих домов, не повыковыривал ли кто брусчатку. Во глубине души Зигфрид чувствовал, что ответы нужно искать не здесь — не во внешнем облике окружающих вещей, а где-то еще, там, куда так просто заглянуть, но куда так редко смотрят. Но почему-то отгадка никак не приходила, а потому он продолжал вглядываться в дома, проходящих мимо дракончиков, мостовую — отчаявшись что-либо разглядеть, но не будучи в силах остановиться. Что же произошло здесь, у ратуши?

Площадь отказывалась выдавать свои секреты, и дракончик побрел прочь, побежденный, но не сдавшийся.

Путь от рынка до дома прошел в угрюмых и бесплодных размышлениях. Улицы были привычно людными, однако дракончики-горожане были все так же невеселы, а бедняга Зигфрид по-прежнему не мог подобрать к этой тайне ключиков.

«Как странно», подумал Зигфрид, когда городские стены уже остались далеко позади, «что все так странно».

Тысячи сомнений разом терзали чуткую драконью душу. Что же делать? — раз за разом спрашивал себя Зигфрид, — что же делать, как поступить? Как себя вести, когда точно знаешь, что что-то пошло наперекосяк, но никак не можешь понять, что?

Увы, все ответы и разгадки на свете словно бросились врассыпную при виде озадаченного дракончика — совсем как мыши, заслышавшие тяжелую поступь спускающегося в погреб хозяина, — короче говоря, положение представлялось решительно безвыходным.

Когда Зигфрид кое-как добрел наконец до своей хижины, лоб его был нахмурен, а глаза серьезны и грустны.

Зигфрид отворил дверь. На первый взгляд, комната была все той же — такой, какой он помнил ее всю свою драконью жизнь… Старая добрая комната! Однако же, что-то неуловимо изменилось; что-то во всем мире пропало, испарилось, исчезло. И это что-то всегда незримо и буднично существовало в каждой молекуле Зигфридовой хижины, в каждой частичке воздуха, в каждом вздохе каждого дракончика — а теперь весь мир, а вместе с ним и хижина, и комната разом оказались обездолены и обмануты. Это неуловимое что-то кричало о себе на каждом углу, заходилось в безмолвном плаче и затихало в пронзительной грусти, отчаянно просило о помощи и все неотвратимее ускользало прочь от дракончика. Что же это? Где оно? Как его найти?..

Стихи! — осенило дракончика. У Зигфрида, как у всякого поэта, была такая привычка — описывать все значимые события личной и общественной жизни в форме стихотворений. К стихам он обращался даже скорее дневника. Если муза не приходила сразу, дракончик не отчаивался. Он все равно открывал поэтическую тетрадь и делал наброски: записывал карандашом основные впечатления, разрозненные строки и эмоции, надеясь, что, когда муза все-таки посетит его, этих заметок будет достаточно для того, чтобы припомнить свои недавние чувства и предать их наконец поэтической огласке. Карандашные пометки в этом случае усердно стирались ластиком, а на их месте возникали вечные, несгораемые черничные рифмы. И сейчас он обратился к тетради как к последнему средству, уповая на свою привычку и страстно желая восстановить пропавшие воспоминания. Может быть, вчера он успел накарябать хотя бы пару слов — даже самой ничтожной заметки на полях может оказаться достаточно.

Но где же она, где вожделенная тетрадь!? Где же книжка со всеми его трудами? На тумбочке у изголовья кровати, там, где ей надлежало быть на случай непредвиденного визита музы, ее нет! Может быть, в столе? Нет, ни в одном из ящиков! Куда же она запропастилась?

Нужно распахнуть пошире шторы, решил дракончик — разве разглядишь что-то в этой полутьме. Вдруг книжка свалилась на пол? Вдруг он нечаянно загнал ее под кровать? Но нет, под кроватью ничего — только тень! «И у стола», отчаянно подумал Зигфрид, «такая густая и непроницаемая тень». Тень… Тень!

Щелочки-глаза, страшные молнии, вихрь! И тетрадка, тетрадка! Она забрала ее!

Он вспомнил. Зигфрид знал, что если очень потрудиться, обязательно можно было вспомнить все что угодно, но вот только хотел ли он вспоминать этот кошмар? Неужели этот жребий выпал ему одному? Почему Помидорка и другие дракончики ничего не припомнили о визите Тени и о Затмении? Почему никто не судачил об этом на улицах и на рынке? Неужели все договорились не упоминать столь позорное, мерзопакостное происшествие? Но ведь и сам Зигфрид его почти что позабыл! Что же она натворила, эта зловещая тень? Ответ как будто бы лежал на поверхности, но наш герой никак не мог до него додуматься.

Где Тень сейчас? Как ей удалось похитить Хорошее Настроение, да так, что никто этого не заметил? Почему, за что, как с этим справиться? Так много вопросов, и лишь одна ясность во всем этом, лишь одна несомненная величина — Ее грозное возмездие.

Мысли роились в беспокойной голове Зигфрида. Ему стало немножко дурно, и он облокотился на стол, чтобы не потерять равновесие. Мир замер.

Тусклый свет струился сквозь окно стройными потоками и рисовал на полу грустное полотно. Почти такое же, как то, что с утра солнышко нарисовало на одеяле — четыре искривленных прямоугольника. Пылинки грустно танцевали в ниспадающих лучах. Почему они казались такими грустными? Неужели пылинки умеют грустить? Может быть, дело — в лучах?.. Какая же, право, абсурдная мысль! Но иного объяснения быть не может, разве нет? А может быть, а может быть?..

И тут Зигфрид все понял.

Забыв об усталости, дракончик выбежал на улицу и, словно по мановению невидимой руки, посмотрел наверх. Ветер уносил прочь серые бесцветные облака — еще пара мгновений, и светлый лик солнца останется неприкрыт, и тогда, быть может, его лучики привычно защекочут глаза, и дракончик зажмурится, а веселые разноцветные блики еще долго будут плясать перед его внутренним взором… Но Зигфрид продолжал бесстрашно смотреть вверх.

Облака убежали и обнажили солнечный диск. Холодной, неприветливый, сонный.

Зигфрид продолжал смотреть вверх. Минуту, две. В глазах не кололо. Ему даже не захотелось прищуриться.

Фрагменты мозаики один за другими складывались в стройную картину.

Зигфрид устал смотреть. Он медленно склонил голову, постоял, и вдруг врастопырку плюхнулся на землю — задние лапы расставлены, хвост плашмя.

Недавние события одно за другим пронеслись в его сознании.

Вот дракончики собрались на площади. Тень ждет подношений. Что это? Злая шутка, испытание, эксперимент? Дракончики делают свой выбор. На следующий день перед ней лишь один Зигрфид. Тень неодобрительно щурится. Грядет беда! Тень расправляет крылья, и мир погружается во мрак — наступает затмение.

Вот самое страшное позади, он покоится в чьих-то объятиях, на небе сияют звезды и полумесяц освещает путь домой. Что произошло стряслось, пока абсолютная темнота царила над драконьей землей? Чем все это время была занята Тень, которую после затмения не видела ни одна живая душа?

Зигфриду показалось, что он знал ответ — Тень похитила Солнышко.

Под покровом своих черных крыльев, втайне от объятых паникой дракончиков, зловещая Тень выкрала доброе Солнышко и заменила его на тусклый, бездушный, бледный диск! Жалкая копия, подделка — вот что светило дракончикам, вот что грело их в этот безрадостный час! Немудрено, что Хорошее настроение уступило место Унынию, Подозрительность вытеснила Открытость, а здоровая Сварливость утратила Доброжелательность и стала Превредной! Вот почему пылинки, танцевавшие в ореоле фальшивых лучей, казались такими потерянными и грустными, а знакомые пятна света на покрывале и на полу были лишь жалкой пародией на привычные сверкающие пятнышки!

Но почему, почему из всех дракончиков лишь Зигфрид и Помидорка заметили перемену? Почему лишь они вдвоем били тревогу, покуда все прочие горожане предавались будничным заботам, как будто ничего не стряслось?

Нужно рассказать им, нужно растормошить недотеп, решил Зигфрид, нужно сейчас же спасти похищенное Солнышко!

Ах, хитрая, коварная Тень! Какой же хитромудрый способ ты выбрала, чтобы наказать всех дракончиков разом! Так никто не заметил пропажи — ведь все вещички остались целы! Так ты, одним лишь изящными движением своих тонких рук учинила беду для всего драконьего мира! Эффективно, оптимально и… подло!

Нужно действовать! Вперед, вперед! Не время для меланхолии! Время для больших дел!

Подчиняясь новому импульсу, наш герой вскочил на ноги и бросился бежать обратно в сторону города. Сделав несколько шагов, дракончик вспомнил, что позабыл затворить дверь в хижину, однако после секундных колебаний он махнул в сторону дома лапкой — не до этого сейчас.

Добежав до высокого холма, что стоял на полпути до городской окраины, Зифгрид остановился и призадумался. В его умную голову пришла идея.

Может быть, если ему удастся самостоятельно отыскать Тень в кратчайшие сроки, не будет нужды понапрасну беспокоить и без того занятых дракончиков?

Зифгрид вздохнул. Он был замкнутым дракончиком и был бы рад избежать неприятной беседы с госпожой Тенью, однако чистая совесть была Зигфриду дороже собственного комфорта (большая редкость даже среди отзывчивых дракончиков), а иного выхода из сложившегося затруднения он не видел. Не попробуй он столь очевидный способ решения проблемы сейчас, стыд об упущенной возможности останется с ним на всю жизнь. Зигфрид собрался с духом. Стоит рискнуть.

Он забрался на вершину холма, что было отнюдь не легким делом в его возбужденном состоянии, и оглядел окрестности. Как и следовало ожидать, Тени и след простыл. Однако Зигфрид совсем не удивился бы, возникни она вдруг откуда ни возьмись — таковы были все волшебные тени. Нужно позвать ее, как бы страшно это не было.

— Тень! — осторожно молвил Зигфрид. И еще раз, звонко и раскатисто, — Тень!

Ему было непривычно говорить столь громко, и собственный голос казался дракончику чужим и странным. Он немного откашлялся, скорее для храбрости, нежели по надобности, и позвал еще раз:

— Тень!

Тишина была ответом.

Она не слышит меня, решил Зигфрид, нужно звать громче, нужно крикнуть…

— ТЕНЬ! — завопил дракончик что есть мочи, стараясь не думать о том, как это будет выглядеть со стороны. Цель в данный момент оправдывала средства.

И вновь тишина.

Отчаявшись, Зигфрид засеменил вниз по склону и возобновил свой путь в город. Скорее! Кто знает, как еще Бледное Светило может повлиять на и без того мрачное настроение дракончиков.

К его облегчению, дела в городе по крайней мере не ухудшились. Они были ровно в том состоянии, в котором Зигфрид оставил их по дороге домой — дракончики куксились, дракончики хмурились, поругаться еще никто не успел, но все друг на друга обиделись.

Переступив городскую черту, наш дракончик остался один на один с вопросом — что же делать дальше? Как достучаться до соплеменников? Немного поразмышляв, Зигфрид не смог придумать ничего лучше, чем начать обращаться ко всем прохожим без разбору и тактично взывать к их мироощущению. Надо сказать, что сильное волнение немного мешало Зигфриду изъясняться ясно и взвешено, однако мало кто на его месте смог бы проявить себя более достойно.

Первая попытка завязать диалог закончилась провалом — жертва нашего героя-самоучки дала деру, заслышав вступительное Зигфридово «Извините, пожалуйста, не будете ли вы так любезны ответить мне на один вопросик…»

Дальше было только хуже.

— Вы не помните затмение вчера? — прямо спросил он у следующего попавшегося на глаза прохожего, на что тот так же без обиняков отвечал ему:

— Я пока не сбрендил, уважаемый!

— А Тень? Тень вы тоже не помните?

— Тень? — удивился его собеседник. — Как же, помню: так вот она, — указал он пальцем на свою собственную тень и проследовал прочь, довольный своею шуткой.

После нескольких подобных диалогов Зигфрид хлопнул себя по лбу и в отчаянии взвыл:

— Ставни! Вы все вчера закрыли свои ставни! Горе мне, горе, я в жизни не найду свидетелей кражи!

Зигфрид возобновил расследование, но теперь его расспросы были куда более осторожными. Он все равно казался своим собеседникам исключительно подозрительной и не в меру любопытной персоной, однако же они не находили причин отказать ему в ответе, так как вопросы он задавал весьма учтивые и, на первый взгляд, невинные, пусть и несколько странные. «Как вы провели вчерашней вечер? Не приключилось ли с вами ничего необычного поутру? Как вы себя чувствуете, господин Ведёрко? С кем вы на этой неделе общались? Нет ли у вас знакомой госпожи, похожей на тень?» Дракончики пожимали плечами, но в большинстве своем признавались, что ничего не помнят и на самочувствие нынче не жалуются, а других теней, окромя своих собственных, не ведают. Вот как!

Единственным, что удалось выяснить нашему дракончику, был следующий примечательный факт: этим утром многие дракончики проснулись не в своих постельках, а, к своему вящему удивлению, на полу. Те же, кто с первыми лучами солнца обнаружили себя лежащими в своей привычной кроватке, были вынуждены первым делом извлечь собственные морды из-под подушек. Причем все дракончики, с кем приключилось это недоразумение, не припоминали за собой привычки укрываться подушкой на ночь и нашли происшествие загадочным.

Многое стало ясно.

Однако же все подробности продолжительного визита Тени в Плаксингтон, да и сам факт ее визита и событий им порожденных, самым тщательным образом стерся из памяти всего населения славного города — всех, всех дракончиков. Ну, кроме одного — нашего Зигфрида…

Зигфрид был тихим дракончиком и нечасто обсуждал свои чувства с окружающими. Злые языки назвали бы его замкнутым и скрытным, однако нам с вами, дорогие читатели, уже известно, что многие поэты бывают не очень общительны, и не стоит на них за это сердиться.

Осознав, что в этой пренеприятнейшей ситуации ему не на кого было рассчитывать, Зигфрид твердо вознамерился действовать самостоятельно. Махнуть лапой на текущее положение дел было решительно невозможно!

А что делают все благоразумные дракончики, когда они обнаруживают себя в тупике, без надежды на добрый совет и счастливое избавление? Конечно же, они обращаются к высшим силам. Поэтому Зигфрид, собравшись с духом, принял единственное возможное решение — он широким шагом направился к резиденции градоначальника.

Через несколько кварталов он наткнулся на Карло — дракончика, который давеча занял у него денег.

— Карло! — удивился Зигфрид.

— Привет! — буркнул тот себе под нос и, стараясь не смотреть на Зигфрида, поспешил проследовать мимо.

— Погоди! — окликнул его Зигфрид, — Куда же ты?

Карло понял, что бегство невозможно, и обреченно обернулся. Он одарил Зигфрида хмурым взглядом, будто говорившим: «Чего тебе?».

Зигфрид был немного опечален таким приемом, однако после сегодняшних чудес и необычностей его было трудно удивить обычным недружелюбием. Каждая новость была сейчас на вес золота, а покручиниться и призадуматься можно было и потом. Поэтому он сделал вид, что не заметил грубости со стороны Карло, и невозмутимо спросил:

— Как дела, сосед?

Карло, даже не потрудившись сообразить чего-нибудь в ответ, продолжал взглядом намекать Зигфриду на то, что в данную минуту он беседовать не расположен.

— Нет ли у тебя известий? — не сдавался Зигфрид, который между делом заприметил, что Карло бережно прижимал к груди блестящий и, судя по всему, достаточно объемный предмет. Зигфрид не выдержал. — Что это у тебя?

— Чайник! — прошипел Карло, и Зигфрид чуть не подскочил на месте от того, с какой злобой было произнесено это безобидное, домашнее слово. Даже не пытаясь соблюсти самые заурядные приличия, Карло развернулся, мстительно взмахнул хвостом и скрылся в толпе.

Вот те на! Так вот зачем он занимал у Зигфрида денег! Дракончик припомнил, что Карло давно мечтал о необычном серебряном чайнике, который так и манил его своим сверкающим брюшком с витрины знаменитого магазина «Домашняя роскошь и прочие завитушки». Но Карло всегда не хватало на покупку нескольких монет — только очень зажиточные дракончики могли позволить себе такой подарок. Работяга же Карло каждый месяц посылал половину жалования своей больной матушке в деревню, а потому вскоре он записал свою мечту в категорию несбыточных и лишь изредка позволял себе полюбоваться на чайник издалека, когда дела вынуждали его проходить через богатый квартал. Тем удивительнее, что вожделенная посудина при помощи нескольких звонких монеток, занятых у Зигфрида, теперь оказалась у Карло в цепкой драконьей хватке, а матушка в далекой деревне, видимо, не досчиталась очередной посылки от любимого сына.

Зигфрид, который подрабатывал писцом и копировальщиком, знал, каково это — считать каждый грош. Однако ему никогда не жалко было для товарища даже последней монетки… Если бы он только знал, на какую бесславную цель буду израсходованы эти деньги!

Это было столь непохоже на Карло — серьезного и ответственного дракончика. Почему он решился на такой отчаянный шаг? Опасался подорожания? Решил сделать себе подарок? Может быть, он надумал отослать этот чайник матушке?

Зигфрид покачал головой. Подумать только, а сколько же еще похожих историй произошло в Плаксингтоне с той поры, как Тень подменила Солнце? Сколько неприятных метаморфоз случилось по всему городу, сколько дракончиков дало волю своим слабостям?

Обуреваемый самыми тревожными мыслями, Зигфрид и не заметил, как ноги сами привели его к дому градоначальника Патриция — двухэтажной громаде, которую было видно уже за несколько кварталов.

Богатый фасад резиденции был отделан белым мрамором с черными прожилками, в подражание драконьим королям. Наружные колонны поддерживали треугольную крышу, которая, как выражались дракончики-архитекторы, имела значительный свес по фронтону. Эта особенность, вкупе с тем, что второй этаж также нависал над первым на массивном узорчатом карнизе, придавала зданию зловещий, внушительный вид, а по утрам, когда солнечные лучи падали на землю прямиком из-за резиденции, погружала добрую часть улицы в густую тень.

«Тень, тень, везде тени», подумал Зигфрид, когда ровно в полдень он, с некоторым трудом отворив в полумраке дубовую парадную дверь, просочился в приемную градоначальника и робко подошел к дежурившему секретарю. Из высоких окон на дальней стене струился слабый свет; весь первый этаж был погружен в блаженную полудрему; по левую руку от входа широкая лестница с коренастыми перилами вела наверх, а где-то в сени кремовых стен пряталась богатая мебель — роскошные диваны и мягкие кресла, на которых никто не сидел.

— Чем могу помочь? — рявкнул секретарь.

— Могу ли я попасть на прием к господину Патрицию? — поинтересовался Зигфрид.

— День сегодня неприемный!

— Ой, а когда он будет приемным?

— На следующей неделе приходите — как повезет. Приходите в понедельник!

— А могу ли я хотя бы на пять минут повидаться с ним сегодня? Больно уж важное у меня дело!

— Говорю же вам, непонятливый вы наш, день нынче неприемный! — резко отвечал секретарь.

Тогда Зигфриду пришла в голову одна здравая мысль. Всем было известно, что господин градоначальник души не чаял в своих драгоценных винодельнях. Обильный урожай с виноградных плантаций, что раскинулись на гектары в предместьях Плаксингтона, составлял предмет особой его гордости — Патриций имел значительный доход от первоклассных вин, да и сам виноград продавался ничуть не хуже. Зигфрид не любил врать, однако же, принимая во внимание все затруднения, он счел нужным заострить внимание именно на тех аспектах правды, которые были бы наиболее интересны конкретным личностям. Он до конца не был уверен, правильно ли поступает, но другого выхода из всей этой ужасной истории попросту не было — нужно было во что бы то ни стало пробиться на прием к градоначальнику. А секретарь, судя по его ни о чем не подозревающему виду, едва ли помнил о вчерашней трагедии больше остальных. Поэтому Зигфрид сказал следующее:

— Не могли бы вы в таком случае передать господину Патрицию, что над его несравненными виноградными плантациям нависла жуткая угроза?

– — Какого рода? — недоверчиво повел бровью секретарь.

— Могу доложить только господину Патрицию лично, — заверил его непроницаемый Зигфрид.

Секретарь тут же смутился. Несмотря на строгое распоряжение Патриция никого в этот день к нему не допускать, он все же усомнился, а не влетит ли ему, Люцию, если по его вине с плантациями что-либо приключится. В конце концов, этот странный дракончик может на него донести и убедить Патриция, что именно он, верный секретарь Люций, имея в своем распоряжении все возможности отвести угрозу, шансом легкомысленно пренебрег. Поразмышляв в таком ключе несколько минут (дракончики крайне основательно подходили к мыслительному процессу), Люций все же решился помочь Зигфриду и, велев тому ожидать своего возвращения, отправился вверх по лестнице, в покои градоначальника. Вскоре он воротился к основанию лестницы и, небрежным жестом повелев Зигфриду следовать за собой, не оборачиваясь, сопроводил нашего героя наверх. Там он указал на дверь в конце длинного слабо освещенного коридора и так же бесшумно испарился.

Зигфрид, стараясь побороть волнение, подошел к двери и, предварительно постучав и не услышав изнутри возражений и протестов, аккуратно потянул за ручку. Комната, в которой очутился Зигфрид, была невообразимо просторной и пустой. Все ее убранство составлял высоченный книжный шкаф, на многочисленных полках которого покоились в общей сложности четыре пыльные книги, и солидный письменный стол, за которым почтенно восседал градоначальник Патриций — полный и степенный дракончик средних лет, умудренный опытом и окончательно осознавший на экваторе своей размеренной жизни тщетность всякой суеты, однако не утративший при этом некоторого рвения в части дел, непосредственно касающихся его важной персоны. Градоначальник хитро щурился и смотрел в бесконечность.

— Здравствуйте, — полушепотом сказал Зигфрид. — Я Зигфрид. Я живу в хижине на окраине. Рядом с дракончиком Карло. Я…

Он запнулся, не зная, что бы еще сказать.

— Что же ты стесняешься? — градоначальник внезапно очнулся от послеобеденной дремы (он обедал первый раз в половину двенадцатого, а второй раз — в три), — подойди поближе!

Зигфрид послушно прошествовал через весь кабинет и остановился у стола. В комнате было немного прохладно, как будто в ней недавно проветривали, а еще в ней было немного сумрачно — шторы были наполовину задвинуты, дабы не нарушать покой ее обитателя.

— Так-с, юноша, — сказал градоначальник, — остервенело протирая глаза массивными кулачками, — с чем пожаловали? Что за опасность нависла над моими плантациями?

— С просьбой, — отвечал Зигфрид. — насколько вы помните, господин градоначальник, некоторое время назад у нас в городе завелась Тень!

— Да ну! — искренне выпучил глаза Патриций. — Тень, говоришь? Без моего ведома! Выдворить нахалку! Охрана! — застучал он ногами (больше для вида, так как у стражников в это самое время был тихий час, и Патриций об этом прекрасно знал).

— Погодите, погодите! — принялся успокаивать его Зигфрид, которому было невдомек, что у охраны тоже бывает отдых. — Она уже ушла, опасности больше нет!

— Фуф! — одобрительно выдохнул градоначальник. — Она бы была сейчас совсем некстати в самый разгар рыночного сезона!

— А разве у нас не всегда разгар рыночного сезона? — уточнил наш герой.

— Именно! — одобрительно закивал Патриций. А про себя подумал: «Смотрите-ка, а этот юный дракон не без способностей! Под что бы его приспособить, чем бы его можно было озадачить?». А вслух он продолжал:

— Как известно, мой молодой друг, Тени и прочая нечисть — враги коммерции, ибо коммерция не терпит неожиданностей и прочей неприятной чепухи.

— Увы, не все так просто, господин градоначальник! Тень бесследно пропала, а вместе с нею пропало и наше Солнце — наша звездочка! А вместо него на небе засияла подделка!

— Как же так? — изумился Патриций. — Неужели правда? Вероломное существо! Но погоди, друг. Погоди, погоди, погоди, погоди! Стой! — остановил он Зифгрида, вспоминая о том, почему он допустил этого странного дракончика в свои апартаменты. — Так как же это все связано с моим виноградом?

Зигфрид молча сжал кулачки. Пришло время сыграть козырную карту!

— Очень просто, господин градоначальник. Новое солнышко очень тусклое — оно уже испортило настроение всему городу. Можно ожидать, что все растения пожухнут под лучами такой недобросовестной звезды. Не избежит подобной участи и ваш виноград.

— Хм! — призадумался Патриций. — Однако, смелая теория. Подумать только…

Зигфрид замер в тревожном ожидании. Он еще не успел изложить суть своей просьбы (которую можно было бы сформулировать одним абстрактным «спасите-помогите»), однако у него определенно было хорошее предчувствие — похоже, градоначальник отнесся к этой чудесной истории со всей серьезностью. Как будто для того чтобы воодушевить Зигфрида еще пуще, Патриций поднял свое грузное тело со стула и начал неспешно прохаживаться по кабинету взад-вперед, почесывая время от времени затылок, как то делают все серьезные дракончики.

— Ну ничего себе! — заключил он наконец, вернувшись к своему столу, — надо же было такому приключиться! Странно, что вы первым обращаетесь ко мне, когда день уже в самом разгаре. Скажите, вы лично стали свидетелем преступления?

— Да! То есть, нет… В смысле, не совсем…. Видите ли, было затмение, а когда свет вернулся, солнце было уже не на месте.

— Хм! А есть ли еще свидетели?

— Сомневаюсь, — пробормотал Зигфрид, обескураженный новым направлением беседы. Неужели, неужели и здесь он не найдет помощь?

– — Хм! Извольте погромче, юный друг, я вас не расслышал!

— Нет! Я думаю, свидетелей не было! — пискнул Зигфрид.

— Как же так вышло, что никто не заметил пропажи солнца? — недоверчиво спросил градоначальник.

— Скажите, — обреченно воскликнул Зигфрид, чуть не плача от кошмарной догадки, — а вы совсем не запомнили Тень?

— Ни капельки, — заявил Патриций. Он был готов заподозрить неладное — какой-то неудачный розыгрыш, жестокую шутку. Однако жалкий вид Зигфрида предостерег его от поспешных выводов — стоило дослушать эту историю до конца.

— Никто, никто не заметил! — убивался Зигфрид, забыв о том, что он на приеме у вельможи. — Все вдруг позабыли о ней, как будто ничего и не было! Но вы посмотрите, как сильно все переменились, какими все стали враждебными! Вы прогуляйтесь по рынку, пройдитесь по улицам, посмотрите на небо — это не то небо, он чужое, потому что на нем чужая звезда…

Зигфрид опустошенно замолчал, понимая, что Патриций ни за что не поверит в его историю. Ни за что на свете!

— То есть, ежели я верно вас понимаю, — молвил Патриций, — вы утверждаете, что давеча было украдено наше солнце. Затем, в суматохе затмения, оно было заменено на поддельное светило, а злоумышленница Тень, как вы заявляете, скрылась при этом с настоещею звездою в неизвестном направлении? Так?

— Так! — вздохнул дракончик.

— И как вам кажется, осуществима ли такая схема? Как вышло так, что вы были единственным свидетелем происшествия? где были все остальные? Где был я, в конце концов?

— Все заперлись, — всхлипнул Зигфрид, — все сидели по домам. Она просила нас отдать по любимой вещице, а дракончики отказались. Я единственный пошел на площадь, но там было пусто…

Он понимал, что бессвязные обрывки истории не добавляли ей правдоподобности, но разве это имело хоть какое-то значение, когда градоначальник ни за что, ни за что на свете не поверил бы ни в одну волшебную историю?

— Она была здесь много дней… — шепотом добавил он. — Неужели, неужели вы не помните…

Градоначальник, ничего не помнивший и ни во что не веривший, тем не менее испытал укол сострадания к плачевному состоянию просителя и, сам не зная почему, продолжил беседу.

— Неужели контраст между старым и новым светилом столь разителен?

— Оно другое! — воскликнул Зигфрид, хватаясь за соломинку призрачной надежды. — О, если бы вы только посмотрели на него, хоть разок!

Озадаченный Патриций, всем своим видом показывая, что не ожидает от этого эксперимента ничего хорошего, пожал плечами.

— Люций! — меланхолично крикнул он, хватая колокольчик, одиноко покоившийся до поры до времени на крышке стола, и несколько раз звякнув. — А ну-ка! Люций, ко мне!

Раздался тактичный топот, и в комнату влетел запыхавшийся секретарь, всем своим видом старавшийся изобразить непринужденность и шарм.

— Милейший, проверь, есть ли за окном солнце, — приказал Патриций, и, заметив недоуменный взгляд своего подчиненного, лениво добавил для пущей убедительности:

— Чего уставился, изволь действовать!

Люций, едва заметно усомнившись, направился к окну, недоверчиво оглянулся на градоначальника, предусмотрительно сощурился и скрылся за шторами. Шторы зашевелились, замерли, воскликнули: «Так вот же оно!», затем снова ожили и явили миру озадаченного Люция.

— Солнце на месте, — доложил секретарь, почесывая голову.

— Оно на месте, но оно поддельное, — настаивал Зифгрид, — посмотрите внимательнее!

На морде градоначальника пробежала морщинка сомнения, и Зигфрид воодушевился. Патриций, будучи весьма проницательным дракончиком, понял, что идти по пути категоричного отрицания не было смысла.

Градоначальник махнул рукой. Люций вновь пропал за шторами, лишь для того, чтобы через некоторое время повторно провозгласить, что солнце пребывало на своем законном месте и выглядело вполне привычно.

— Я тоже не сразу понял, что солнце испортилось, — не сдавался Зигфрид, — но сейчас я твердо-претвердо в этом уверен!

— Как, ты настаиваешь! — возмутился Патриций. — Тогда изволь, я проверю сам!

И градоначальник, собрав в кулак всю начальничью волю, во второй раз за встречу степенно покинул насиженное кресло, размял затекший хвост, почесал правое бедро и направился к окну. Щурясь и кряхтя, он достиг занавесок, передохнул, притопнул и знающей лапой решительно высвободил окно из объятий тяжелой ткани — он распахнул шторы. Ох, опять этот свет! Патриций брезгливо зажмурился.

Некогда он покинул этот суетный мир, удалился в добровольное заточение блаженного полумрака, мудрой сонливости. Как же он ненавидел те редкие выходы в народ, на которые его понуждал высокий пост! Как же он не переносил жару, как ненавидел хлопоты! Да, сложно было отказать себе в удовольствии прочитать раз-другой на публике страстный монолог, взять ситуацию в свои руки, поучить всех уму-разуму, но…

Патриций открыл глаза и храбро встретил докучливые лучи. Он не боится! Славная карьера, годы непрестанного труда — все прошло под знаком этого беспощадного светила, все вершилось на виду у его зоркого ока! Но теперь, теперь Патрицию нужен был отдых. И он его заслужил! Заслужил своею верною службой, заслужил своей порядочностью, мудростью! Разве нет? Разве не сделал он недавно что-то особенно примечательное, что-то бесподобно волшебное, что-то безусловно отважное… Вот только что это было? Память ворочалась с трудом.

Патриций задернул шторы.

Он вздохнул и побрел обратно к столу, волоча за собою почтенный хвост. Водрузив себя на кресло, градоначальник отрицательно покачал головой.

И чего только не придумает в эти сумасшедшие дни молодежь! Буйная, необузданная энергия, которую следовало бы потребить на благие дела, на размышления и созерцания! На прения! Подумать только, сколько таланта пропадает зря!

Он посмотрел в серьезные, умоляющие глаза Зигфрида — почти сочувственно, почти по-отечески. Бедный юноша! Неужели он и правда верил в то, что солнце подменили! О, воспаленная фантазия! О, глупый кошмар!

«Все ясно!» решил для себя Зигфрид. «Он не поможет!»

«Все ясно!» понял градоначальник. «Он сбрендил!»

Нужно как-то помочь ему, решил Патриций. Нужно направить заблудшего дракончика на путь истинный; мягко, не обидев, намекнуть ему, что проблема его носит скорее медицинский, психологический характер, и что хорошо было бы немедля ею заняться. Да, так он и сделает. Что бы такого сказать, чего бы посоветовать? И Патриций, нахмурив мудрый лоб, говорил так:

— Солнце на месте, юный горожанин — я лично в этом удостоверился. Его сияние все так же докучливо и, э-э-э, привычно. Мне кажется, друг, ты преувеличиваешь. Возможно, ты получил солнечный удар? Может быть, что-то тревожит тебя? — мудро предполагал градоначальник, не желая вдаваться в подробности и выяснять, а что же именно тревожит Зигфрида. — Наверняка, на почве треволнений ты вообразил себе всякую несусветицу, что бывает часто с теми, кто не всыпается и много думает о разной чепухе… Отдохни, посиди дома, испроси совета в гошпитале — я более чем уверен, что, как подсказывает мне многолетний опыт, неразрешимых проблем не бывает. Иди с миром, не отчаивайся!

И градоначальник сделал лапою властный жест, означающий, что аудиенция окончена.

— И все же, ваше превосходительство, я твердо верю в то, что видел! — заплакал Зигфрид, понимая, что его карта бита. — Солнышко неправильное, его подменили!

— Но, друг мой, — возразил Патриций, пытаясь хоть как-то успокоить Зигфрида, — даже если допустить, что сегодняшнее солнце — это вдруг не вчерашнее солнце… Допустим! Даже если так — подумай, друг, что раз уж никто не заметил подмены — значит не так уж оно и плохо, верно? Возможно, оно даже лучше, потому что сегодня, на мой взгляд, оно не так сильно бьет в глаза. К чему кручиниться?

С каждым его словом сердце Зифгрида все больше и больше наливалось печалью. Он сам не заметил, как ноги его подкосились, и он медленно, обреченно опустился на пол, безвольно положив рядом собою хвост. А градоначальник все говорил, и говорил, и словам его, казалось, не было конца. Зигфрид почувствовал, как соленые капельки предательски защекотали уголки его глаз, а потом одна за другой покатились по безразличным щекам и забарабанили по паркету. Все пропало! Он не верит — он не помнит! И как же ему сразу не пришло в голову, что градоначальник — всего лишь навсего такой же обычный дракончик, как и он сам! Как же он не догадался, что хандра, охватившая весь город, не пощадит никого — даже самый высокий из чинов. Горе, горе бедному Плаксингтону! Горе всей стране Драконии!

— В конце концов, — добавил Патриций, уловив в глазах Зигфрида, как ему показалось, искорку сомнения в своем авторитете, но упорно не замечая его слезы, — в конце-то концов, если бы проблема и вправду стоила таких хлопот, я мог бы использовать свое политическое влияние и лично обратиться к моему старинному товарищу Энцо, который некогда состоял дворецким на службе у короля Бонифация XIV, батюшки ныне здравствующего монарха Пафнутия XIV…

И тут Зигфрида осенило. Он вскочил на ноги и, не дослушав тираду Патриция, пробормотал несколько вежливых извинений и бросился к выходу, вытирая на ходу слезы.

Градоначальник, не зная, удивляться ли такому странному поведению юноши или же гневаться за столь вопиющее нарушение этикета, вопросительно смотрел на удаляющегося Зигфрида, стараясь уместить оба чувства в одном пронзительном взгляде.

Как только он вновь обрел дар речи, Зигфрид уже был в дверях — он бросил на градоначальника последний грустный взгляд, робко поклонился и был таков. Секретарь Люций, ринувшись было вдогонку, высунулся из двери и прокричал что-то вслед, но Зигфрид уже не слышал его — он бежал что было сил, и ветер свистел в его ушах.