Быстрый прорыв: старт

Отто Диас

Я всегда ненавидел большие города, но из двух зол пришлось выбрать Нью-Йорк. Никогда по-настоящему не задумывался: а кем я хочу быть? Видел себя отдельным звеном, а не частью команды, пока в мою жизнь не ворвался он…Баскетбол…

Глава 1 Из двух зол я выбрал Нью-Йорк

Я ненавижу большие города. Не понимаю, как можно жить в месте, которое пожирают высотки, метр за метром захватывающие землю, подобно наступающей армии? Ты вынужден или существовать в их тирании, зная, что сам по себе мелок, как пыль, или погибнуть в неравном сражении, когда одна из таких громадин всосёт тебя в своё сверкающее стеклянное брюхо. И вот — ты уже часть окон, лестниц, белых стен и зеркальный лифтов, часть развитой цивилизации, которую ничему не научил миф о Вавилонской башне.

Я презираю большие города. И тем не менее, складываю немногочисленные футболки в чемодан, потому что переезжаю в Нью-Йорк. Думаете, спятил? Да уж, я бы сам так сказал, но всё не так просто. Если бы дети и подростки что-то решали в жизни, было бы меньше разбитых сердец. Но мы только щепки, которые уносит течение взрослых страстей. Мы должны подчиниться обстоятельствам, потому что всё поймём, когда вырастем, наступим на те же грабли, скажем нашим детям что-то похожее. Мне было тринадцать, когда родители развелись. Признаюсь, не слишком понял, почему это случилось. Отец растолковывал перспективы лучшей жизни, а мать говорила, что люди редко совпадают душами и долго жаловала на то, что поздно это осознала. Все взрослые правы и неправы одновременно. Трудно занять сторону, когда каждый из родителей убеждён, что с ним тебе будет лучше. И как в таком возрасте понять, где в действительности находится это лучше? Мир внезапно делится на белое и чёрное, когда происходит разрыв. Тот период оставил не самые приятные воспоминания, и последние пять лет я старался об этом не думать. Когда встал вопрос о том, с кем мы (я и младшая сестра — Дарсия) будем жить, я не раздумывая выбрал маму, потому что она собиралась остаться в Принстоне, а наш небольшой город с населением чуть больше тридцати тысяч человек меня более чем устраивал. Дарсия же, с шести лет занимающаяся балетом, живо представила себя в огнях города-миллионика, и аргументировав свой ответ тем, что намерена выступать на большой сцене, уехала вместе с отцом. Так наша семья разом сократилась вдвое.

Уход отца стал настоящим ударом, но хуже этого было исчезновение из моей жизни Дарсии, к которой я был безмерно привязан. Лучший способ справиться со стрессом — отпустить проблему или игнорировать её. Так я считал всегда и продолжил жить рядом с мамой. Примером для подражания её назвать трудно. Она всегда предоставляла меня самому себе и с тех пор, как избавилась от бремени брака, активно занялась поисками новой любви. Не уверен, что могу припомнить, скольких мужчин она приводила в дом. Никто долго не задерживался. Лишь раз её отношения продлились около полугода, но, когда мама намекнула, что не против съехаться, её поклонник стушевался, а вскоре исчез. Возможно, была причина. Об этом я никогда не узнаю. Личная жизнь матери меня не сильно беспокоит. Конечно, я не хотел бы жить с незнакомым мужиком, но ведь и оставаться с матерью навсегда не намерен.

Через год я закончу школу. До сего момента я думал, что поступлю в Принстонский университет, может, перееду в общежитие в попытке обустроиться самостоятельно, но жизнь зло подшутила над моими планами. Точнее не жизнь, а мать. Пару месяцев назад она заявила, что собирается переезжать в Исландию. Якобы познакомилась с мужчиной, когда ездила отдыхать во Флориду, а он оказался иностранцем. С тех пор они активно общались и вот, он предложил ей перебраться к себе. Сначала я подумал: это какой-то бред, но, когда увидел бледного парня с веснушками по видеосвязи, понял, что загнан в тупик. Исландия — это далеко. Для меня звучит так же, как Луна или Марс. Мать сказала, что мне там понравится, в конце концов, целая страна умещается на острове. К тому же там неописуемые ландшафты. Не слишком людно, как я люблю. НО ЭТО ДРУГАЯ СТРАНА. Чужой язык, незнакомая культура, ни одного близкого человека. Рассчитывать на то, что мама поможет мне с адаптацией — глупо, она будет занята жарким романом, который, к слову, ещё непонятно чем закончится, а я останусь выброшен за борт жизни, и поскольку пловец из меня никудышный, просто утону.

Поэтому, сколь бы ни был велик страх перед мегаполисом, он отступает на фоне страха перед новой страной. Из двух зол я выбрал Нью-Йорк. Так начался новый этап в моей жизни.

Те пять лет, что наша семья жила порознь, Дарсия всегда приезжала погостить на каникулы. Это были счастливые дни для меня, я чувствовал себя менее одиноко в просторном доме, где о присутствии матери напоминали лишь её едкий запах духов и брошенный второпях пустой тюбик из-под тонального крема, надолго оставшийся валяться перед зеркалом в коридоре. Сам я никогда не ездил в Нью-Йорк, соответственно, давно не видел отца. Даже созванивались мы редко. Его существование в моей жизни было чисто формальным. Теперь предстоит переехать к нему, и я даже не представляю, как будет выглядеть эта встреча.

Чувствую себя предателем, потому что сначала выбрал мать, а теперь иду на попятную. Вроде как изменяю убеждениям, но что мне остаётся делать? Кто позаботится обо мне в настоящем, если не я сам? Почему мы просто не можем остаться в Принстоне?

Я слышу, как мамины тапки шаркают по кафелю в кухне. Она гремит посудой, хотя за последние пять лет готовила от силы три раза. Наверное, пытается сварить кофе, потому что его запах проникает через приоткрытую дверь в моей спальне. Запаковав последние вещи и окинув взглядом комнату, в которой прошло моё детство, я невольно взгрустнул. Сколько воспоминаний хранил каждый предмет! Окно, из которого я однажды выпрыгнул ночью, потому что хотел почувствовать себя взрослым, погулять при свете ночных фонарей, а в итоге сломал ногу и лежал с гипсом; кровать, на которой я болел, прыгал и в первый раз пытался заняться сексом; шкаф, где я прятался в детстве, когда не хотел идти в школу; ковёр, на который меня вырвало после первой пьянки в четырнадцать; люстра с разбитым плафоном, в которую я случайно попал из рогатки. Теперь всё это останется в прошлом, перейдёт в частные руки того, кто никогда не догадается об истории дома и его предыдущих жильцов. А я отправлюсь к отцу в злополучный Нью-Йорк.

На меня накатила такая тошнотворная тоска, так что выйдя из комнаты и увидев, как мать, усевшись на край стола, дует на только что сваренный кофе, я не сдержался:

— Знаешь, ты худшая мать на земле.

Она вопросительно подняла зелёные глаза, как будто совсем не обиделась.

— Ты всё ещё можешь поехать со мной.

— Знаешь ведь, что нет. Как ты можешь всё взять и бросить?

— Что всё?

— Работу, дом, меня…

— Я тебя не бросаю, а дом и работа вещи легкозаменяемые. Зачем привязывать себя к такому грузу? Нет ничего ужасного в том, что люди иногда переезжают. Это не крест, а новые возможности, почему ты не смотришь под этим углом?

— Всегда думаешь только о себе. С тех пор, как отец уехал, тебя не занимало ничего, кроме личной жизни, разве не так?

— Алан… — Она произнесла моё имя снисходительным тоном так, что я лишь сильнее разозлился. — Я дала тебе всё, что могла. Разве ты в чём-то нуждался? Эй, не отворачивайся! С каких пор ты винишь меня за развод? Я думала, мы друг друга понимаем. Каждый человек имеет право на личную жизнь, и, смею подчеркнуть, счастливую личную жизнь. Однажды и тебе захочется жениться, так что не упрекай меня в естественной человеческой нужде.

Я раздражённо закатил глаза. Мать вымученно улыбнулась и поставила дымящуюся кружку рядом с собой.

— Алан…

— Хватит. Я понял, ты расставила приоритеты, жаль, что не подумала о нас.

— Я подумала о нас! — Лицо матери стало серьёзным, только внушительности ей это не придало. — Я не молодею, знаешь ли. Что ты предлагаешь? До конца жизни гнить в Принстоне, ходить на собрания одиноких мамочек и делиться с ними рецептами мясного пирога?

— Я, я, я…

— Ой, да брось. — Она поднялась на ноги, обошла стол и встала напротив, будто намеревалась запечатлеть свой авторитетный образ у меня в сознании. — Ты ведь уже взрослый и скоро сам бы уехал, чтобы строить карьеру и личную жизнь. Бросил бы меня не раздумывая, как это сделала Дарсия.

— Нет.

— Нет?

— Нет. — Я, конечно, слукавил, но лишь отчасти. Из Принстона уезжать я не собирался. Мать вздохнула так, словно только что отчаялась выполнить труднейшую задачу в жизни. Мы могли бы продолжить спор, но в моём кармане завибрировал телефон, и я схватился за него, как за спасательный круг. Однако легче не стало. Звонил отец. Когда на другом конце послышался его смягчённый баритон, я сделал глубокий вдох и отвернулся, чтобы показать матери моё безразличие к ней. В этот момент я чувствовал себя паршиво, но разве не она сама виновата? Если она не выбрала меня, почему я должен выбрать её? Почему я вообще должен кого-то выбирать?

— Я тебя встречу, — сообщил отец после уточнения времени и места прибытия. Я не возражал, поскольку в Нью-Йорке никогда не был, и сама мысль о том, что пришлось бы искать дом отца в одиночку вызывала паническую атаку.

— Да, конечно, — ответил я, пытаясь придать голосу энтузиазма, чтобы позлить мать. Пусть не думает, что я сильно страдаю. Если и так, то это не из-за неё.

Пока я выключал телефон, в комнату вбежал чёрно-белый цверкшнауцер по кличке Добби. Весело виляя хвостом, он засуетился у моих ног, словно предчувствовал скорый отъезд и тоже нервничал. Я наклонился, чтобы погладить любимца. Мать подарила мне его три года назад, с тех пор я не представляю свою жизнь без собаки. Разумеется, я забираю Добби с собой. Надеюсь, переезд не станет для него слишком стрессовым.

Мать допила кофе и поставила грязную чашку в раковину, после чего ушла в комнату одеваться. Она благородно согласилась отвезти меня на автостанцию, хотя я из принципа собирался вызвать такси. Добби высунул язык и обслюнявил мне руку.

— Ну вот и всё малыш, — грустно сказал я, — больше мы сюда не вернёмся.

Интересно, он чувствует мою тоску? Я слышал, что собаки ментально ощущают переживания хозяев. Не то чтобы я хотел перекинуть гнилое настроение на Добби, но было приятно знать, что кто-то не безразличен к моей боли. Поместив его в клетку для перевозки, я отправился за чемоданом и сумками. Перетащить всё это в багажник оказалось нелегко. Я считал, что у меня не так много вещей, однако утащить их в одни руки было невозможно, и я вдвойне обрадовался тому факту, что отец меня встретит. Усевшись на заднее сидение, чтобы мысленно отгородиться от матери, двадцать раз повторил про себя: «я справлюсь». Не то чтобы магия слов работала, но я на это надеялся. К своим восемнадцати годам я понял, что человеку нужна хоть какая-то вера. Если не в бога, то в аффермации.

Вскоре мать вышла из дома. Она не стала заморачиваться с одеждой: натянула первые попавшиеся джинсы и зелёный топ, завязала пучком каштановые волосы и надела очки. В последнее время её зрение ухудшилось, наверное, сказывался возраст. Я нехотя присмотрелся к ней, когда она завела мотор. Может, мы больше никогда не увидимся. Вряд ли она приедет в Нью-Йорк, а я точно не собираюсь путешествовать в Исландию, так что этот миг в машине станет нашей точкой невозврата. Частично облезший розовый лак сверкнул на её ногтях, когда машина выехала на дорогу и солнце оказалось по правую сторону. Мать украдкой глянула на меня в зеркало, но я сделал вид, что не заметил. Мы оба молчали. Я от обиды, она — ибо нечего сказать.

Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, мать включила радио. Салон заполнил мягкий тенор Скотта Стивенсона — вокалиста «The Exies». Он пел «мы грязь, мы одни», и с этим было трудно не согласиться.

Прощание на автостанции прошло совсем сухо. Не знаю, может, я сам виноват в этом и в глубине души мне хотелось искренних материнский объятий. Я думал, что рассчитывать не на что. Взгляд матери был потерянным, а улыбка равнодушной. Она будто избавлялась от хлама и не знала, как сделать это этично. Помогать ей я не собирался и сухо сказал:

— Ладно, пока.

— Алан…

Я бросил на неё вопросительный взгляд. Ну что? Что ещё между нами недосказано? Мать помолчала, словно не понимала, зачем вообще окликнула меня, а затем улыбнулась чуть шире. Меня затошнило.

— Надеюсь, ты хорошо устроишься. Я пришлю тебе свой номер, не забывай звонить.

— Заблокирую в первую очередь, — небрежно бросил я и, взяв клетку с Добби, двинулся в автобус. Наверное, это звучало обидно, но сейчас мне было всё равно. Я был подавлен, зол, напуган, ненавидел обстоятельства, в которых оказался, и семью, в которой родился.

Усевшись на место, я первую очередь надел наушники и включил гороскоп. Страшно было представить, что сулит грядущий день. Слащавый женский голосок сказал, что скорпионов ждёт приятная встреча, а также им рекомендуется воздержаться от алкоголя. Со спиртным у меня проблем не наблюдалось. Употреблял я редко. Что до приятной встречи… меня терзали сомнения.

Рядом опустился пузатый мужик с надетой задом наперёд кепкой «Lakers». От него несло потом и чипсами, так что я проклял этот мир и закрыл глаза, надеясь выпасть из него хотя бы на время. Проснулся я уже в Нью-Йорке.

Признаюсь, я не сразу узнал отца, поскольку в моих воспоминаниях это был высокий коротко стриженный человек, таскающий футболки oversize, всегда гладко выбритый и пахнущий сандалом. Встречал же меня солидный на вид мужчина с аккуратной бородой, тёмными волосами, почти закрывающими уши спереди, но при этом укорачивающимися сзади, в чёрной рубашке, с часами на правой руке. Он тепло улыбнулся и позвал меня по имени. Стало неловко, что он заметил меня первый. Неужели я не изменился с тех пор, как мне было тринадцать? Пробравшись через толпу вылезающих из автобуса пассажиров, он поприветствовал меня и едва не стиснул в объятиях. Я смутился, он заметил это и вовремя пресёк порыв отцовских чувств. Мы обменялись сухими приветствиями. Он взял пару моих сумок, а я покатил чемодан и понёс клетку с Добби. Пёс заскулил, и я попросил его немного потерпеть. Трудно кого-то успокаивать, когда сам на грани нервного срыва.

Отец погрузил вещи в красный Nissan X-Trail. Я уселся на заднее сиденье и поставил клетку с Добби рядом. Его взгляд меня успокаивал.

— Как добрался?

— Нормально. Спал.

Отец завёл мотор и попытался выехать с парковки, однако удалось не сразу. Вокруг царила механическая суета. Нам предстояло добраться до Бруклина. Отец включил радио, заиграла песня Taylor Swift «I knew you were trouble».

— Думаю, дом тебе понравится. Район достаточно тихий и зелёный, неподалёку есть школа. Дарсия учится в ней.

Я ничего не ответил. В горле будто застрял ком. Атмосфера мегаполиса сразу же начала душить. Сквозь тонированные стёкла я смотрел на количество пёстрых машин. Стоило выехать на широкий проспект, как меня бросило в дрожь. Пальцы на ногах занемели, грудную клетку сдавило. Захотелось раствориться в тенях, исчезнуть, быстрее стать частью ландшафта. Я потёр вспотевшие ладони о колени, скрестил пальцы, затем разжал их, потянулся к ручке и вцепился в неё, поскольку боялся, что дверь вот-вот отвалится и выплюнет меня на растерзание небоскрёбам. Нью-Йорк угрожал раздавить. Я задыхался. Цветные глаза светофоров насмешливо подмигивали мне. Яркие вывески и рекламные стенды ослепляли. Поток спешащих по делам людей угрожал снести, подобно течению и протащить лицом по всем камням, заставив отчаяться сделать спасительный вдох. Добби залаял, и отец глянул в зеркало заднего вида.

— Ты в порядке?

Я зажмурился, желая стереть пространство вокруг себя, но гудки, скрип шин, голос по радио и лай сводили с ума.

— Нет, — честно признался я. Пусть лучше знает, что мне некомфортно. Даже не так. Я В УЖАСЕ.

— Мне остановиться? Могу купить воды.

— Нет, поехали.

Только бы не останавливаться здесь, в окружении мрачных громадин. Если я выйду, их тени сожрут меня, а потом…

— Алан, ты уверен, что дотерпишь до дома?

Дотерплю? О чём он? Если бы его дом решил все проблемы! Но мне терпеть Нью-Йорк завтра, послезавтра, через неделю и даже через год. Может и всю жизнь, если не смогу скопить денег и уехать. Отчаяние заполнило каждую клеточку тела. Его лишь слегка притупила ненависть. Мне хотелось плакать: настолько я не желал находиться здесь, в плену успешных людей, машин, лифтов и неоновых вывесок. Больше восьми миллионов человек теперь дышат со мной одним воздухом, и я чувствую, как он портится, протухает, исчезает.

Однако стало легче, когда мы выехали на Беверли роуд. Отец оказался прав: это место выглядело спокойным, даже чем-то напомнило Принстон. По обе стороны тянулись двухэтажные особняки. Большинство из них со светлой отделкой. Они стояли как уютные мини-дворцы в окружении розовых и белых рододендронов и выровненных газонов. Магазинов я не увидел, сомнительных заведений тоже, зато насчитал несколько церквей. Проезжая мимо небольшого кирпичного здания, сохранившего в себе элементы готики, я прочёл на вывеске: «Методический собор Святого Марка».

Вскоре мы подъехали к одному из особняков: внешне он почти не отличался от соседних, и отец заглушил мотор. Я бросил взгляд на подстриженные кусты, широкую веранду и крыльцо, на котором мелькнула фигура. Через мгновение я различил силуэт соскочившей со ступеней Дарсии. На ней был белый обтягивающий топ и короткие джинсовые шорты. Волосы как будто отросли с прошлого лета. Сестра не собрала их и потому чёрные пряди, почти достигающие поясницы, небрежно болтались при каждом движении.

— Дарсия соскучилась по тебе, — с улыбкой сказал отец, открывая дверцу, — даже испекла чизкейк.

Он вылез из машины, а я так и остался сидеть, сжимая ручку до белизны костяшек. Паническая атака подкрадывалась, стоило только подумать, что там, за пределами душного салона, поджидает гигантское чудовище, извергающий тонны грязи и углекислого газа, — город. Вдруг вспомнился случай из детства. Мне было восемь, и мы гостили у тётки в Лос-Анджелесе. Родителям вздумалось сходить на парад (не помню, чему он посвящался, я был слишком мал). Зато в сознании чётко запечатлелась картина: флаги, костюмы, куча незнакомых людей, в тесноте идущих по улице, и я, вдруг чётко осознавший, что стою один и не вижу родных. Дезориентация. Паника. Детский страх, который сложно описать. Какой-то мужик в костюме медведя едва не сшиб меня с ног. Я зарыдал, подумав, что так и умру там, что меня просто бросили. Но вскоре кто-то схватил меня за руку. Отец. Я вцепился в него и ещё долго кричал, боясь, что он снова исчезнет.

Ситуация в настоящем чем-то напоминала тот день. Я боялся потеряться в пространстве, понимал, что в одиночку никогда не найду отцовский дом, так похожий на все в этом районе. Если хоть на секунду останусь один, я погибну. Нью-Йорк уничтожит меня. Страх парализовал. Дарсия постучала в окно.

— Ты что там, к сидению прирос?

Если бы она знала, насколько близка к истине. Отец уже вытаскивал вещи из багажника. Добби заскулил, и я наконец открыл дверцу. Стоило выйти, как Дарсия бросилась мне на шею.

— Ого, Алан, ты вырос! Каким красавчиком стал!

Тон сестры звучал естественно, но я принял её слова за лесть. Уж кем, а красавчиком я себя точно не считал. Однако насчёт роста она права: к последнему году обучения в школе я вымахал чуть выше пяти футов. Неплохо бы теперь нарастить массу, но я мог похвастаться только широкими плечами. Вообще предпочитаю слово «поджарый» в описании собственного телосложения. Никак не «тощий» и уж тем более не «жердь». Я выглядел не слишком складно, как большинство подростков.

Обняв Дарсию в ответ, я вспомнил, как при разводе родителей она сказала: «папочка меня больше любит». Её тон был таким уверенным для десятилетней девчонки, а я в свои тринадцать чувствовал себя совершенно некомпетентным в этом вопросе. Возможно, дело было в том, что отец всегда приходил на выступления сестры и всячески поддерживал её творческие начинания. Дарсия обладала способностью состоять с людьми в какой-то тесной обособленной связи. У нас она тоже была. Я всегда чувствовал себя спокойно рядом с сестрой, мог рассказать ей всё и знал, что она не предаст меня, какой бы ужасный поступок я не совершил. Также доверительно она взаимодействовала с отцом. Наверное, я ревновал, потому что не мог подстроиться под него так же легко. Слова взрослых меня часто пугали, их действий я не понимал, зато Дарсия могла объяснить всё на свете. Когда она улыбалась, все грешники мира оказывались прощены.

Пока мать занималась собой, Дарсия балетом, а отец просмотром её выступлений, я торчал в комнате или ездил на велике за город. Может, и удивительно, но даже у меня был друг, в чьей компании я коротал время. Его звали Кевин. Катались мы часто, поскольку в Принстоне люди не так уж любят спешку. Шансы, что тебя собьют на улице, небольшие, а если уехать подальше, то можно совершенно расслабиться. Однако пришёл день, когда семья Кевина переехала, и я лишился человека, с которым надеялся существовать бок о бок до конца жизни. От меня словно оторвали кусок. Разрывы всегда болезненны. Я переживал долго и тяжело. Теперь же я смотрел на Дарсию, с лёгкостью променявшую уют и тишину на городские огни и лицемерное однодневное общество. В самом затаённом уголке души я завидовал ей, но не хотел себе в этом признаться.

— Малыш! — крикнула Дарсия и, расцепив объятия, потянулась за клеткой с Добби. Пёс радостно замахал хвостом. Вероятно, узнал её. Сестра любила кормить подлизу вкусняшками.

— Я освободил для тебя комнату, — сказал отец, затаскивая по лестнице мой чемодан. Дом дыхнул на меня запахом выпечки и апельсинов. Я бегло осмотрелся в холле. По левую сторону располагалась достаточно просторная кухня с большим количеством шкафов бежевого цвета. Светлые стены и ламинат давали возможность оценить, насколько идеально чисто в этом месте. Над столешницей висели выключенные лампы, на дальнем краю стояла коричневая статуэтка в форме рыбы, а прямо располагались окна со светлыми закрытыми жалюзи. В левой стороне находилась гостиная, ужаснувшая обилием дорогой мебели. Белые диваны и кресла будто вопили: «не смей прикасаться к нам». Снежный махровый половик в моём воображении сморщился, издали учуяв запах потных ног. Фантазию поразили абстрактные картины, висевшие на аскетичных стенах и множественные статуэтки, украшавшие камин, столик, комод. Здесь жила часть моей семьи, но сейчас они представились мне чужими людьми. Захотелось убежать и спрятаться, однако я последовал за отцом на второй этаж.

— Я купил тебе постельное и полотенца. Если что-то понадобится, составь список, приобретём.

Моя комната оказалась примерно того же размера, что в Принстоне. Я обрадовался: хоть к чему-то не придётся привыкать. Второй плюс — здесь не было белой мебели и половика. Стены, выкрашенные в синий цвет, пустовали. На кровати одиноко лежал матрас, а на тёмном письменном столе запакованное бельё.

— Да, спасибо, — ответил я, поставив сумки у стены. Придётся потрудиться, чтобы создать здесь уют, но я справлюсь. В таком месте, как Нью-Йорк, мне необходимо убежище.

— Прими душ и спускайся. Уверен, ты голоден.

Отец улыбнулся и вышел из комнаты. Желудок скрутило, но есть я совсем не хотел. В стрессовых ситуациях меня тошнит, впрочем, отказываться — невежливо. Всё-таки Дарсия старалась. Пришлось освежиться и спуститься на кухню. Сестра уже накрыла стол, отец сидел неподалёку. Я неуверенно отодвинул стул, боясь нарушить царящую идиллию и вспомнил небрежность матери, часто кидающей остатки полуфабрикатов в раковину. Меня передёрнуло. Как приспособиться к новой жизни? Как не запачкать это дорогостоящее пространство?

— Надеюсь, вышло неплохо, — сказала Дарсия, раскладывая чизкейк по тарелкам. Домашняя еда — звучало как что-то из мира фантастики, поэтому я подбодрил сестру:

— Выглядит аппетитно.

Мы принялись есть, и, хотя выпечка Дарсии действительно вышла отличной, кусок не лез в горло. Страх сжимал внутренности и угрожал задушить, если я сделаю неверное движение. Меня тошнило, трясло, и я изо всех сил старался не показать паники, вырывавшейся наружу с каждым выдохом. Не знаю почему, но казалось, что отчаянием я пропитываю воздух и скоро это непременно заметят. Некоторое время мы ели молча, как вдруг Дарсия заговорила.

— Я хожу в школу имени Эдварда Айриша, её построили пять лет назад, находится неподалёку. Думаю, мы можем подать туда и твои документы. Если хочешь.

— Угу. — Я согласился безропотно. Во-первых, потому, что больше не знал никаких школ, во-вторых потому, что близость к дому сокращала мои шансы сгинуть на улицах города, в-третьих, там училась Дарсия, а значит, я буду хоть с кем-то знаком.

— Отлично. — Сестра просияла. — Правда она со спортивным уклоном. Ну, знаешь, Эдвард Айриш — президент «Нью-Йорк Никербокерс»¹. Вроде намёк на то, что выпускники будут успешными спортсменами. У нас достаточно сильный баскетбольный клуб. В прошлом году они заняли третье место в штате, но в этом нацелены на первое. Надеюсь, у них получится.

— Ага.

Я не стал развивать тему, потому что спортом совсем не интересовался. Многие парни в моей бывшей школе увлекались футболом, но у меня с этим не сложилось. Я как-то пытался играть в регби, заниматься лёгкой атлетикой, но всё это не принесло мне ни удовольствия, ни положительного результата. Сейчас, на последнем году обучения я точно не собирался вливаться в спорт. Но это ведь не обязательно? Главное — школа неподалёку от дома. Отмучиться в ней нужно меньше двенадцати месяцев.

Мои односложные ответы загнали Дарсию в тупик. Она быстро сообразила, что я не жажду разговаривать и замолчала, улыбнувшись так, будто прощает мне безрадостное выражение лица. Отец попытался задавать вопросы, но я отвечал коротко и сухо, так что вскоре он тоже сдался. Мне разрешили подняться в комнату, чтобы в одиночестве подумать о том, как жить теперь.

Разбирая вещи, я первым делом вытащил коробки, в которых хранил гербарий. Может показаться нелепым, но я собирал его с детства и просто не мог не взять с собой, ведь каждый засохший листик и цветок — это частичка Принстона. Сев на кровать, я долго рассматривал застывшие во времени прожилки, по которым когда-то струился сок. Стоит надавить — и всё обратится в прах, однако при бережном отношении гербарий проживёт десятилетия. Каково будет в свои шестьдесят пять держать в руках лист прямиком из 2007? Удивительно, что миг может запечатлеться хоть в чём-то. Не только в фотографиях, но и в растениях.

Наскоро закончив раскидывать вещи по шкафам, я распаковал бельё и застелил кровать. Рухнув на неё, я включил наушники и унёсся в мир фантазии вместе со «Space Oddity» Дэвида Боуи.

Примечания

1

«Нью-Йорк Никербокерс» — профессиональный баскетбольный клуб, базирующийся в Нью-Йорке.