Египетский роман

Орли Кастель-Блюм, 2015

«Египетский роман» – полуавтобиографическая сага о нескольких поколениях семьи репатриантов из Египта, чьи предки жили там еще во времена Моисея, но не последовали за ним в Землю обетованную. Реальность и вымысел, факты и семейные легенды сотканы автором в многоцветное полотно истории целого народа. Это маленький роман о большой семье, похожей на раскидистое дерево, каждый листок на котором – судьба человека. За «Египетский роман» Кастель-Блюм получила премию Сапира – главную литературную награду Израиля.

Глава 2

Чемодан Адели

В Адели сионизма не было ни капли. Кибуц или Сталин — ей все равно. Сионизм, коммунизм, социализм казались ей чем-то вроде тараканов, которых надо извести, чтобы обеспечить чистоту и освободить место для значимых вещей. К их числу относились любовь, покой, красота, здоровая и умеренная пища (она никогда не переедала), красивая одежда, а при надобности, как постепенно выяснилось, и врачи.

Адели не так уж хотелось в Израиль. Да, она не пропускала ни одной встречи «Га-шомер га-цаир» в ячейке Жавеса в Каире, но только из-за наставника, из-за Виты. В будущем она планировала переехать во Францию, поселиться рядом с Беатрис, своей сводной сестрой, и поступить на химический факультет Сорбонны.

Все планы порушила любовь к прекрасному и благородному Вите. Усердный и преданный активист «Га-шомер га-цаир» в Каире, проповедник равенства и братства обещал Адели верность до гроба, если она присоединится к нему в Израиле, куда он страстно стремился. Так Адель оказалась в Израиле и начала строить свою жизнь здесь.

Еще подростком она поняла, что Вита человек необыкновенный, редкий, ради него стоило отказаться от любых правил и пропитаться любыми идеалами, лишь бы завоевать его сердце.

Когда отец Адели женился на ее матери, ашкеназке из Германии, сефардская семья отреклась от него. Отец умер, едва Адели исполнилось два месяца, а теперь у нее самой настоящий чистокровный сефард. Эдипов комплекс, или как его. Адель знала о семейной истории Виты больше, чем Вивиан о семье Чарли. История-то была та же самая, но Чарли никогда ничего не рассказывал, семейные корни его мало интересовали. А Вита снова и снова пускался повествовать о своих предках.

В пору изгнания евреев из Испании семеро братьев после долгих мытарств сели на корабль, а потом перешли на другой корабль, и, скорее всего, потом еще на один, и наконец добрались до порта Газы, где и поселились. Праотцы Виты боролись с саббатианцами^[5] и после того, как удалось их победить, рабби Шмуэль Кастиль построил в Газе первую синагогу.

Хотя Адель ничего не знала о саббатианцах, пока не услышала о них из уст своего любимого Виты, она сразу же признала историческую истину. Будущий химик с научным складом ума, она уважала факты и никогда не кривила душой. А если не оставалось выбора и надо было солгать, тут же меняла тему.

Романтическая история о семи братьях, изгнанных из Испании и переходящих с корабля на корабль, пока не добрались до берега Газы, да и сам Вита, пышноволосый, смуглый от природы, с медным оттенком загара (признак светлой пигментации в роду), Вита и его беззаветная преданность — все это покорило Адель. Она знала: на руках у нее козырь, которого хватит на всю жизнь.

Ради его уверенных и убедительных речей, ради обещания защищать ее от всего на свете она забыла о Сорбонне и о Париже — но не о химии. Если понадобится заползти под брюхо к корове и подоить ее, она ляжет на солому, подоткнет под спину чистую подушку в наволочке с цветочками, вышитыми маминой рукой. Она будет лежать там, среди репатрианток из Румынии, которых она не переносит, и дергать коровье вымя голыми руками, потому что в перчатках не получается извлечь ни капли молока. Только незащищенными пальцами, невзирая на завещанные мамой правила немецкой гигиены.

— Ни то ни другое, — ответила Адель на вопрос раввина из Пардес-Ханы, который явился в общежитие «египетского ядра» кибуца Эйн-Шемер, чтобы сочетать Адель браком с ее Витой. «Мой Вита» — именно так чувствовала Адель! Одновременно женились еще шесть пар, и вовсе не каждая невеста могла сказать «мой» о своем женихе, но большинство все-таки могли. Раввин привез одно кольцо для всех, которое переходило от одной пары к другой.

Раввин повторил вопрос. Адель учила иврит в кибуцном ульпане^[6] и прекрасно поняла, что он спросил — сефардка она или ашкеназка.

— Ни то ни другое, — повторила Адель, а потом сказала: — Я знаю, что отец умер, когда мне было два месяца.

Раввин принялся расспрашивать: девичья фамилия матери, полное имя отца — и выяснил, что Адель сефардка по отцу и ашкеназка по матери, происходившей из Германии.

Через неделю после свадьбы Виту вдруг перевели на дойку. Адель встревожилась: она знала доярок из «румынского ядра». Для нее женская красота определялась белизной кожи, а румынки были светлее, то есть красивее, чем она. Им было по шестнадцать — семнадцать лет, Вита будил их утром, если они не просыпались сами, примадонны этакие. А если они не просыпались от стука в дверь, он имел право отворить дверь, войти в комнату и легонько их потрясти.

Адель никак не могла понять, что за нравы такие в кибуце? Женатый мужчина входит в комнату, где спят девушки, здоровые, все, как говорится, при них, и он их трогает, чтобы разбудить и отправить в коровник?

Когда кончалась дойка, у Виты начиналась пастушеская смена. И лишь тогда, когда Вита оставался наедине с животными, Адель могла позволить себе спокойно вздремнуть.

Вите жизнь на новом месте нравилась, но Адель мучилась и не видела конца кибуцным тяготам. Ей приходилось носить уродливую одежду, выданную на складе, а Нина или Хигеле носили платье, что Адель купила во Франции, где они провели несколько недель на «тренировочной» ферме в Ла-Рош, между Парижем и Дижоном, прежде чем добрались до этой дыры в Израиле. Нине платье очень шло, а на Хигеле висело: Хигеле лопает все подряд, но остается тощей, как жердь. Может, это оттого, что она болтает без умолку.

Платье прибыло в Израиль в Аделином чемодане. Уже в кибуце, когда пришлось разделить имущество с товарищами, Адель сражалась именно за чемодан, а не за его содержимое. В бараке «египетского ядра» из-за чемодана разгорелись жаркие споры. В тот день заседание вела дылда Лизетта, девица очень радикальная насчет общности имущества. Адель билась за чемодан, как будто он из чистого золота, как будто в мир не пришел социализм, но дылда Лизетта дала ей отпор с яростным сталинистским пылом.

Это был твердый, красивый кофр, обтянутый клетчатой тканью. В открытом виде он превращался в шкафчик со множеством полочек и ящичков с восхитительными прозрачными, словно бриллиантовыми, ручками. Чемодан был очень дорог Адели, ведь она вместе с мамой укладывала в него вещи перед отъездом на ту ферму в Ла-Рош.

Адель никак не могла взять в толк, с какой стати Лизетта прицепилась к чемодану. Они ведь уже в кибуце, и должны прожить здесь лет пятьдесят — шестьдесят, верно? Так какое Лизетте дело до чемодана, который Адель сохранит в память о маме? Она же никуда больше не уедет в ближайшие пятьдесят — шестьдесят лет!

Через день Лизетта организовала голосование: кто за и кто против личного чемодана. Она подобрала доводы, на которые Адель не сумела возразить. Лизетта умела говорить красиво, с выразительными интонациями, могла даже стукнуть кулаком по столу; Адель же была не оратор: будущий химик может справиться с множеством пробирок, а не с множеством слов.

Она не сердилась на Виту за то, что его не было на обсуждении чемодана: он тогда работал на прокладке шоссе в Негеве. Тот редкий случай, когда Адель боролась одна против всех. Правда, на голосование Вита успел. Там были все: Вивиан, Чарли, Роза, Барбара, Анриетта, Лизетта, Одетта. Чтобы сохранить чемодан, Адели не хватило одного голоса, и она, конечно, не знала, чьего именно, потому что голосование было тайным.

Это случилось в 1951 году. Через год и несколько месяцев все кибуцы национальной организации «Га-кибуц га-арци» устроили то, что называлось иностранным словом «референдум», — тогда для этого еще не придумали термина на иврите. На повестке дня стоял вопрос об отношении членов кибуца к пражским процессам: большинство подсудимых на этих показательных процессах в Чехословакии были евреи. Их обвиняли в троцкистско-сионистско-титовском заговоре, в служении американскому империализму. Члены левого крыла кибуцного движения верили обвинениям и поддерживали процессы. Среди них оказались и некоторые члены «египетского ядра»: коммунисты, преданные Сталину, «Солнцу народов», были убеждены в существовании троцкистско-сионистско-титовского заговора в пользу Америки, хотя в том числе арестовали и двух приехавших в Прагу израильтян, одного даже из руководства «Га-кибуц га-арци». Их также обвиняли в шпионаже против Советского Союза. Члены «египетского ядра» решили, что будут голосовать по своему усмотрению. Одни отстаивали свободу идей, другие преданность партии и Сталину, третьи ухитрялись совмещать оба принципа. Они не знали, что их ожидает.

Вскоре те, кто проголосовал в поддержку пражских процессов, были вынуждены покинуть кибуц, где прожили уже три года и собирались остаться до конца своих дней. В автобус, что вез изгнанников на центральную автобусную станцию Хадеры, вместилось двадцать три члена «египетского ядра», поддержавших пражские процессы, и почти шестьдесят их товарищей, присоединившихся из солидарности, но Чарли там не было. Всякий, кто помнит размеры тогдашних автобусов, поразится: небывалое дело, чтобы столько человек набилось в один автобус. Адель поднялась в салон одной из первых. Обернувшись, она увидела дылду Лизетту, коротко и неряшливо постриженную, с тем самым чемоданом в руке. Вне себя от ярости, Адель накинулась на нее:

— Поздравляю с обновкой.

Лизетта горько усмехнулась:

— Это я вечером сама постриглась, а Джо сзади подровнял. Как получилось — ничего?

— Я бы сходила к парикмахеру, убрать, где торчит, — сказала Адель и добавила: — Я о чемодане.

— А, чемодан. — Вот же дылда эта Лизетта, под метр восемьдесят. — Внутри все раздолбано. Не знаю, что с ним делали. Наверное, поставили в детском доме^[7] как шкафчик для игрушек.

— В детском доме? — ужаснулась Адель.

Они говорили по-французски.

— Нас вышвырнули из кибуца, потому что мы нарушили идейное единство, а ты жалуешься, что твой чемодан стоял в детском доме! — рассердилась Лизетта. — Адель, очнись. Хватит в облаках витать!

Лизетта всегда соображала быстрее прочих, спорить с ней не имело смысла. Но как Адель объяснит маме, встречающей ее на центральной автобусной станции в Тель-Авиве, что нет у нее больше того чемодана, похожего на гардероб с полочками и ящичками? А рядом на автобусной станции будет крутиться дылда Лизетта с этим самым чемоданом, и мама непременно заметит такой редкостный чемодан в руках у такой бросающейся в глаза девушки.

Взбудораженная, Адель уселась в автобусе рядом с Витой и шепотом поделилась с ним своими тревогами. Он поднялся и стал пробираться по проходу к сидевшим неподалеку Лизетте и ее мужу Джо.

— Куда вы едете? — спросил он.

— В Тель-Авив, — ответила Лизетта. — Вивиан уже нашла для всех нас односпальную квартиру в Шабази с туалетом на улице. А вы куда?

— К матери жены, в Холон. Она живет там с братом Адели. Только что закончила строить дом. Потом посмотрим.

— Что с работой?

— Я об этом не беспокоюсь, — сказал Вита. Он изо всех сил вцепился в кожаный ремень, свисавший с перекладины на потолке: автобус сделал резкий поворот, и Виту повело в сторону.

Вита все еще не оправился от горечи изгнания. Странное это государство — Израиль, думала Адель, тут «пятьдесят — шестьдесят лет» оканчиваются за два-три года. Но, по правде говоря, она была рада вырваться из кибуца, хоть и знала, как переживает из-за этого муж.

— По дороге остановимся на два-три дня у сестры в Хадере, — добавила Лизетта, пока автобус разворачивался.

Вита переждал поворот, выпрямился и вернулся к Адели. Он принес ей прекрасную новость: мама не увидит Лизетту.

В Хадере они пересели на автобус до Тель-Авива. Мама пришла встречать Адель и ее сефардского мужа вместе с Фреди, Аделиным братом. Фреди оказался в Израиле из-за Адели, потому что не хотел оставлять ее одну, но теперь, когда у нее есть Вита, он сможет поездить по свету, вот только окончит курсы стюардов. Фреди уговаривал Виту поселиться в Холоне, но тот уперся. Он хотел жить на берегу Яркона, потому что привык к берегам Нила. В Каире у них был дом у реки на улице Каср-аль-Эйни, неподалеку от площади Тахрир, где обитала семья Адели.

Яркой совсем не похож на Нил, но Виту это не смутило. В окрестностях Яркона все еще строили очень мало, и квартиры там были дешевы. Вскоре Вите Кастилю удалось купить трехкомнатную квартиру на четвертом этаже на углу улиц Йеуды Маккавея и Маттафии-первосвященника. Окна выходили на восток, и всю первую половину дня квартиру заливал свет.

После поцелуев и объятий, когда иссякли обычные вопросы, мать посмотрела на их жалкий багаж и спросила: «А чемодан где?»

Глаза Кастиля светились добродушной усмешкой, когда он ответил:

— Остался в кибуце. Нам его не вернули вопреки всем идейным принципам. Очень уж он красив.

Матери понравился грустный с виду, но оптимистичный зять. Она по-новому взглянула на Адель, которую всегда считала неудачницей по сравнению с двумя сводными сестрами и двумя братьями: один — вот он, в Холоне, другой уехал в Канаду. И надо же, именно Адель нашла себе отличного мужа. Молодчина, Адель! Теперь я за тебя спокойна.

Примечания

5

Движение последователей Шабтая Цви, лжемессии, принявшего ислам (XVII в.).

6

Курсы по изучению иврита для новых репатриантов.

7

Дети в кибуцах с самого младенчества жили в детском доме под надзором воспитателей, отдельно от родителей.