Зачем в Питер?

Ольга Финн

«Людей неинтересных в мире нет.Их судьбы – как истории планет…»Перед вами сборник проникновенных рассказов о судьбах простых петербуржцев, современников автора.Пожилая женщина, спасающая чужого ребенка ценой собственной жизни, молодая мать, мечтающая о протезе для маленькой дочки, учительница музыки, потерявшая мужа, – в каждой из них живет глубокая женская мудрость, заключающая в себе умение прощать и принимать все, что преподносит им жизнь.

ИЮЛЬ

Стояла удушающая жара, Саша с Егором улетели на юг к морю, а я занималась поисками работы. В незнакомом городе мне даже поговорить было не с кем. Все общение сводилось к переписке с подругами, раскиданными по всей планете, и к беседам со случайными людьми, встреченными в разных местах культурной столицы.

Каждый вечер я надевала белые «найки», атласный спортивный костюм и выходила из дома с любимым плейлистом в наушниках. Шла вдоль Невы к Благовещенскому мосту, мимо Манежа к Исаакиевскому собору, потом — куда глаза глядят до Невского проспекта. Сидела там на какой-нибудь веранде, глазея на лица счастливых туристов и хмурых петербуржцев, протискивающихся в толпе к парковкам и остановкам, — этим явно было не до восторгов.

В один из пятничных вечеров свободных столиков на улице не оказалось ни в одном ресторанчике на моем пути. Единственно, на веранде у «Англетера» мне предложили сесть за один столик с мужчиной, сосредоточенно стучащим по клавиатуре ноутбука.

— Можно к вам? — спросила я скорее из вежливости, потому что сил идти дальше у меня не было, и я бы все равно приземлилась на заботливо отодвинутое официанткой плетеное кресло.

Мужчина посмотрел на меня бегло, кивнул и снова принялся что-то писать.

«Отлично, — подумала я. — Попью воды со льдом, отдохну и пойду дальше». Равнодушие моего соседа пригасило чувство вины от того, что я вторглась в его личное пространство: раз ему все равно, значит, я не помешала.

Исаакиевский собор впечатлял своей красотой. Туристы выстроились в очередь, чтобы попасть на смотровую площадку, сновали двухэтажные красные автобусы, беспрестанно хлопали дверцы такси, привозящие и забирающие людей, цокали копытами лошадки, запряженные в нарядные кареты.

Разглядывая все это великолепие, я думала, каково это — жить в этих домах: засыпать и просыпаться под гомон радостной толпы и шум машин. С другой стороны, роскошь зодческих форм не может не сказаться благоприятно, особенно на детях. Как ни крути, а мы проводим всю свою жизнь среди архитектуры, хотим мы этого или нет…

Официантка принесла мужчине заказ, ловко поставила перед ним тарелку с горячими пельменями, пивной бокал и дощечку с закусками. Открыла запотевшую бутылку с холодным пенным напитком.

— Вы сделали свой выбор? — обратилась она ко мне, доставая из кармана фартука блокнот.

— Простую воду со льдом, — почему-то мне стало неловко так мало заказывать. — И если есть, то салат из свежих овощей.

— Да, — безразлично подтвердила девушка. — Воду можно сразу?

Я кивнула, отпустив официантку. Мужчина убрал ноутбук и вдруг придвинул ко мне дощечку с нарезанными кусочками мяса, кольцами лука, кальмаров, креветками и разными видами сыра.

— Угощайтесь. Может, пива?

— Нет, я в такую жару умру от одного глоточка.

— Сначала все завещайте мне, потом можете умирать, — пошутил он, и смущение между нами исчезло. — Вы тут как, туристом?

— Да нет. Я хожу каждый вечер, а сегодня так жарко, что я чуть в обморок не свалилась, — бесхитростно ответила я. — Хорошо, что вы потеснились. Мы здесь рядом, на Васильевском, живем.

— А я из Барнаула, знаете, где это? — спросил мой собеседник.

— Мне только озеро Телецкое на ум приходит. Ну еще город Бийск, — я растерялась. — У меня знакомая там жила.

— Уже неплохо, — улыбнулся мужчина. — Может, еще что-то вспомните? Съешьте что-нибудь, голова заработает.

Я взяла кусочек копченого сыра и вспомнила:

— Катунь? Это вроде река… И Евдокимов где-то там погиб. Актер.

— Все так. Только он еще и губернатором у нас был, — уточнил мой собеседник. — Давайте договоримся: если вам неловко принимать угощения от посторонних, то вы со мной просто потом поделитесь своим салатом. Идет?

— Вполне, — я осмелела и взяла креветку за хвостик. — Однако какой-то неравноценный обмен получается…

— Нормальный обмен. Кстати, меня Саша зовут, — протянул он мне руку.

— Оля, — пожала я его ладонь. — Расскажите мне какую-нибудь историю. Я сюжеты собираю для книг, пишу по договору в разные издательства иногда.

— Ух ты! — восхитился мужчина. — Что же рассказать? У меня столько историй — не на одну книгу хватит.

— Мне что-нибудь спокойное. Обыденное такое, философско-житейское.

— Вот с этим сложнее, — Саша задумался и пожевал губами.

— Ну что вас потрясло недавно? Знаете, например, в детстве вы знали одно про кого-то и тут вдруг открылась другая сторона этого знания… — я посмотрела в его лицо внимательно. — Понимаете, о чем я?

— Пожалуй, да. Есть у меня такое открытие, но будет ли оно интересно…

— Будет! — заверила я его. — Мне все интересно.

— Хорошо, — ответил он, приготовившись рассказывать. — Вы записывать будете или так запомните?

— Я что-то проголодалась, — призналась я. — Буду есть и слушать.

— Вот молодец! Ценю искренних людей, — придвинул дощечку еще ближе. — Может, по пельмешкам?

Подцепил ловко и угостил меня со своей вилки.

— Теперь можно и на «ты», раз едим с одной тарелки.

Я утвердительно махнула головой, жуя горячий сочный пельмень.

— Ну слушай, писательница. Живу я в Петербурге уже семь лет, в Барнауле столько же и не был. А тут дела заставили вернуться — умерла мать, надо было организовать там все и помочь сестре с переездом сюда.

Выдался у меня денек побегать по родному городу, посмотреть, что с ним стало, повспоминать юность. Сильно в моем микрорайоне ничего не изменилось, площадь благоустроили, плиткой все выложили, деревья разрослись. Сосна, под которой мы с пацанами клятвы в детстве закапывали, оказалась за забором на территории небольшого парка. Искать вход было лень, я через прутья на нее посмотрел, интересно, как бы я выглядел у сосны на корточках, откапывающий картонный пакет от кефира восемьдесят второго года разлива? Или розлива? Как правильно, грамотейка?

— В разговорной речи «разлива». «Розлив» — для вывесок, — машинально отметила про себя, что я все-таки зануда.

— Буду иметь ввиду, — серьезно ответил мужчина. — Но искал я не эту сосну, а дом своего школьного товарища Юрки. Он жил с родителями в частном секторе, дом у них был очень ухоженный, с железной ярко-красной крышей, придающей строению сказочный вид. Я боялся, что его снесли, последние метры почти бежал, выскочил из-за угла: стоит дом. И забор все тот же. Только тихо и нет привычных цветов на самодельных клумбах. Все заросло травой, окна закрыты, крыша в ржавых пятнах.

— Есть кто-нибудь? — крикнул я, хотя был уверен, что мне никто не ответит. — Хозяева!

— Вы кого найти хотите? — раздался голос, и я увидел сухого старика с сеткой-авоськой. Вероятно, он шел в магазин, но не спешил особо, потому что остановился возле меня и переспросил:

— Родственник их? Ааа… Одноклассник Юркин? А чего же вы с ним, потерялись? Я не знаю, где он, все больше с отцом его общался… Жалко Прокопчука — строил-строил, а дети разбежались, никому ничего не надо. Того и гляди снесут дом, как будто и не было…

Старик пошарил рукой по калитке, дернул крючок, распахнул дверцу и пригласил меня присесть на лавочку у дома. Сетку свою примостил рядом, закурил и начал повествование о том, как опустел Юркин дом. Я слушал и не перебивал, на меня столько воспоминаний детства нахлынуло, в родительских стенах и половины не набралось бы.

Первый раз я пришел к Юрке в гости в третьем классе — мы с ним готовили доклад про первую советскую экспедицию на Эверест, и мне у них очень понравилось. По-детски так понравилось, понимаешь? Показалось, что у нас дома как-то бедно, грустно…

Мы жили в обычной панельке, в квартире с двумя крохотными комнатками на первом этаже. Когда сестра моя родилась, Танька, она то ли болела, то ли просто слабая была, но кричала все время, и меня отправили к бабушке в Рассказиху. Вот где раздолье было! Просторно: бегай, где хочешь, речка, трава по пояс, парное молоко и ароматный горячий хлеб из печи.

Жил я там года два или три, пока в школу пора не пришла идти.

— Скучал по маме? — спросила я. Мне как раз принесли салат из овощей, и я честно отгребла половину в Сашину тарелку.

— Да не так чтобы скучал… — ответил он. — Меня бабушка любила очень. Баловала, сказки рассказывала, а с дедом мы мастерили все время, так что грустить было некогда.

Вернулся я в город перед самым первым сентября. Танька подросла и теперь спала со мной в комнате. Было тесно, темно из-за решеток на окнах, душно, потому что окна на первом этаже не распахнешь — то курит кто-то на лавочке у подъезда, то хулиганы что-нибудь в окно бросят… Тяжело я привыкал в квартире жить, во дворе тоже друзей не нашел. Гулял, конечно, со всеми, но в гости не ходил и тем более к себе не звал.

Потом отец от нас ушел. Он работал автослесарем, а по выходным занимался мелким ремонтом у знакомых и соседей. Зарабатывал хорошо, не жадничал, но отдыхать не умел, поэтому часто напивался. Начинал орать, что мы ему надоели, что мать его женила на себе, что из-за меня он учиться не пошел, потом еще эта Танька вся больная, он ее не заказывал… Я убегал во двор, мать хватала сестренку и закрывалась с ней в комнате. А когда отец был трезвым, он уходил на заработки и меня не замечал.

Мать работала учительницей в школе. Больше всего она любила свой предмет — литературу. Зачитается, спохватится: уже вечер, а есть дома нечего. Сбегает за колбасой и сыром в магазин или яичницы нажарит — вот мы и поели. Из-за такого ее отношения денег нам вечно не хватало, да и дома грязно было, неуютно.

Не то что у Юрки. У них комнатки тоже были небольшие, но у каждого своя. Во дворе можно было сидеть: читать, кроссворды разгадывать или в шахматы играть. Веранда — сплошные окна: светлая, просторная. Мать у него не работала, всегда была приветлива, с уложенными волосами, в чистых нарядных платьях и в домашних красивых туфлях.

Отец его на «Роторе» работал начальником какого-то цеха. Он часто в Москву в командировки ездил, на телевидении выступал, известный был человек. Точно не знаю, может, и не цехом он заведовал, но дома он заведовал всем. Мог отремонтировать любую вещь, крышу сам стелил, мы ему помогали с Юркой и его старшим братом. Всегда с улыбкой, с уважением, объяснял спокойно, если мы что-то неправильно делали…

В общем, нравилось мне у них: настоящая семья. Родители, сыновья и дочь Ася — с темными волосами и большим смешливым ртом. Она взрослая уже была, училась в институте на инженера, кстати. Что-то чертила все время, а мать ей мимоходом спину выпрямляла: «Горбик вырастет, Асенька». Скажет спокойно и идет дальше. Мне бы дома так кулаком заехали между лопаток — я бы всю жизнь от страха с ровной спиной ходил! Мы Аське носили пирожки в комнату или мать яблок намоет, велит ей отнести, а она даже «спасибо» не скажет, лежит, уткнувшись в учебники, или сидит перед чертежной доской и что-то чертит…

Вынесем мы с Юркой тазы с выстиранным бельем, мать вешает, а Аська взбесится и кричит в окошко: «Свет загородили!» Наподдать бы ей, а мать в ответ: «Замуж выйдешь, успокоишься, доченька». И все. Ни слова упрека.

— Не нравится она тебе, — заметила я. — Интересно, что с ней дальше стало, вышла она замуж, успокоилась?

— Терпение, мой юный друг, — улыбнулся Саша. — Слушай внимательно, скоро все узнаешь. Я с радостью помогал Юркиной семье по дому, потом, вдохновившись, мог и у себя порядок навести, но хватало его ненадолго — у нас никто к чистоте не был приучен. Аська мне запомнилась тем, что лицо у нее было интересное — рот большой и словно вот-вот рассмеется, а характер ворчливый и всем недовольный. Но ее все равно любили и мать о ней заботилась, как будто она графиня какая-то.

Вот моей матери было все равно — чистая ли у меня одежда, мыл ли я руки и что я ел. К Юрке я всегда шел, вымыв лицо и шею, начистив обувь и сменив носки. У них же я научился уважительно разговаривать с людьми, следить за своей речью. Мне так хотелось, чтобы меня уважали его родители, что я стал много читать и заниматься спортом.

И так хорошо и спокойно было мне у Юрки дома, что я ничего не замечал. А оказывается, не все было гладко в датском королевстве…

— Ну вот… — расстроилась я. — Да почему же не бывает идеальных семей? Везде какие-то или тайны, или измены. А то кто-то очень хороший возьмет и умрет!

— Везде жизнь, Оля, — снисходительно ответил мой рассказчик и пропел: — То взлет, то посадка. То снег, то дожди… Всякое бывает. Слушай дальше.

Стыдно признаться, но я втайне мечтал о такой матери, как у Юрки. Придем из школы, она нам с порога:

— Проголодались? А я оладьев напекла. Борщ ставлю греть? — никаких микроволновок в помине тогда не было, она наливала нам несколько половников ароматного борща в большую миску и ставила на плиту.

Пока мы мыли руки, стол был уже накрыт. Юркина мать садилась всегда с нами на краешек стула и внимательно расспрашивала, как прошел наш школьный день: что самого смешного случилось или печального, какие выводы мы сделали или что почувствовали. Мне самому было интересно отвечать на ее вопросы, она каким-то чутьем улавливала самую суть происходящего и давала нам возможность научиться ощущать самих себя в разных ситуациях.

— Это я сейчас так мудрено говорю, — улыбнулся Саша. — Потому что вижу, что ты понимаешь, о чем я. Понимаешь ведь?

— Конечно, я сама так со своими детьми всегда общаюсь, — подтвердила я.

— Счастливые у тебя дети, — вздохнул он. — Но в детстве не улавливаешь масштаба пользы от таких разговоров. Мне просто было приятно, что мое мнение кому-то интересно, я чувствовал себя важным, нужным. Намного позже я преисполнился благодарности к Юркиной матери за то, что научила меня жить так, как я сам считаю правильным, не поддаваясь на уговоры и не давая себя втянуть в разные авантюры. Но про это я тебе отдельную книгу надиктую, приключенческую. Давай к философии вернемся, как ты просила.

Звали его мать Наталя, прям вот так, без мягкого знака. Она училась в пединституте, когда в Барнаул приехал по распределению молодой рабочий Валерий Прокопчук. Поженились быстро, родилась Аська, и я не знаю, получила ли Наталя диплом. Она как-то обмолвилась, что никто ей не помогал с младенцем, а она такая мать, что, скорее всего, с головой погрузилась в заботы о дочке. Валерий пропадал на заводе, делал карьеру, ему не до личной жизни было. Наталя так и осталась домохозяйкой. Но не такой, которая с обкусанными ногтями пирожки с утра до вечера печет и подолом со стола вытирает, нет! Она читала много и в Москву иногда с мужем ездила, если какие-то интересные постановки в театрах были. Она и с детьми общалась, не как с маленькими, а на равных, заставляя их думать: «В школе зубрежка, школа мыслить самостоятельно не учит, к сожалению…»

Мне казалось, что на ней вся семья держится. Отец, конечно, авторитет, крепкий и хозяйственный, но мать — фундамент. И если Юрка огорчал мать, я искренне переживал за нее. Делал он это не так часто, как Аська, но бывало. Учился мой товарищ хорошо и по дому помогал, но был каким-то чересчур принципиальным. Мало того, что брезглив не в меру, чем злил всех окружающих, так еще и свою честность напоказ выставлял. Ну промолчи ты, если соврать не можешь, но ему казалось, что все должны знать его мнение.

— Юрочка, зачем ты учительницу при всем классе обидел? Она же только из института, опыта мало, волнуется…

— Она ошиблась, надо было сказать ей, — объяснял Юрка.

— Нужно было при всех сказать? — допытывалась Наталя. — Ну подошел бы потихонечку или написал бы записку.

— И позволил бы безграмотной девице оценивать знания всего класса? — Юркино лицо пошло пятнами. — Мама, ты что говоришь такое?

— Тяжело тебе придется, — делала вывод мать. — Всегда думай, прежде чем что-то сказать. Иначе один останешься. Сынок, как можно быть таким бескомпромиссным? Ну позаботься хоть немножко о своей выгоде, разве полезно правду трубить на каждом углу, тем более у каждого она своя…

За меня родная мать никогда так не переживала, и я старался копировать Юркино поведение, чтобы хоть как-то привлечь ее внимание. Мне казалось, если я стану таким же, как Юрка: много знающим, спортивным, ясно излагающим свои мысли, то моя мать изменится и станет заботливой, доброй, беззаветно любящей меня. Но она после ухода отца совсем нас с сестрой перестала замечать. Я сейчас только подумал, что понятия не имею, чем Танька питалась.

А еще Юрка умел вести себя с девочками: разговаривал с ними всегда просто и мягко, не хамил от страха быть обсмеянным, не льстил, общался ровно, как с друзьями. И когда мы стали выпускниками, девчонки в него пачками влюблялись, но он в компании парней никогда никого не обсуждал, отзывался о каждой уважительно и тепло. Я точно знаю про одну его сердечную привязанность, но что там у них было — осталось тайной для всех. Еще и одет он был всегда красиво: школьные костюмы ему в ателье подгоняли по фигуре, на каждый учебный год брюк покупали несколько пар, рубашки всегда были белоснежными и накрахмаленными. Я со своими в три раза подвернутыми брюками навырост, утянутыми в поясе ремнем, и серых, «практичных», по мнению матери, рубашках, рядом с ним чувствовал себя плебеем, недостойным ни одного девичьего взгляда.

Отец его хотел, чтобы Юрка по направлению от завода пошел учиться на инженера, а тот решил стать школьным учителем.

— Ты узнай сначала, сколько учителя получают, тебе же семью кормить придется, сыночка, — увещевала его мать. — Самая неблагодарная профессия, зачем тебе это?

Юрка поступил в педагогический на факультет истории и географии.

Наталя часто спрашивала у меня, заставляют ли нас в политехе участвовать в рейдах и добровольных дружинах, как у Юрки:

— Саша, ну ладно он на учебе пропадает, зубрит абсолютно ненужные тексты, ну что там нового в географии: Африка остается там, где и была… А за эту всю общественную деятельность «спасибо» никто ему не скажет, только хулиганы прибьют в подворотне.

Но это было не единственным сожалением матери по поводу сына. Юрка ей еще один сюрприз подкинул перед институтским выпуском. Привел в гости девушку, что неудивительно — он и раньше приводил целые компании, но эта девушка явно была для него особенной: мать с порога поняла по тому, как бережно он повесил ее курточку и подал руку, приглашая войти в дом.

— Мама, это Катя, я сделал ей предложение, и она согласилась стать моей женой.

Наталя побледнела, но взяла себя в руки и привычно предложила поужинать с семьей:

— Давайте за столом все обсудим, сейчас папа придет.

— Да что там обсуждать, — сказал Юрка. — Мы уже все решили. Жить будем у Кати, у нее мама болеет, ее оставлять одну нельзя.

— А папа ей почему не помогает?.. — мать сразу прикусила язык, спохватившись, что допустила бестактность.

— Папы нет. И никогда не было, — отрезал сын и прошел со своей спутницей к почти накрытому столу.

Тут только Наталя разглядела, что девушка сильно сутулится и прихрамывает. «Калека, что ли?» — ужаснулась мать, но снова промолчала.

Ужин прошел в гнетущей тишине, отец позвонил, что задерживается, Аська к столу не вышла, сославшись на срочную работу, и Наталя отнесла ей в комнату тарелку с густым гуляшом и ломоть хлеба.

Юрка сухо поблагодарил мать за ужин, пошел провожать Катю и появился дома только вечером следующего дня. Женщина бросилась к нему:

— Сынок, благословения не дам. Ну ладно бы ребенок у вас образовался, трудно, но это ведь счастье такое… Да неужели тебе красивые девушки не нравятся, эта Катя, она же… Пусть живет с таким же калекой, им вдвоем проще будет, — женщина заплакала. — Зачем тебе обуза?

Юрка помрачнел, но он был воспитанным сыном и произнес сквозь зубы:

— Мама, Катя — замечательный человек. Она лучше всех красавиц мира. Лучшая на нашем курсе! Ты увидишь… Узнай ее поближе, прошу.

Но мать уже было не остановить, она решила выплеснуть всю горечь, накопленную с того момента, когда он не пошел учиться туда, куда отец его просил. Женщина выкрикнула:

— Всю душу ты мне вымотал! Убирайся тогда к этой своей убогой и выноси горшки из-под нее и из-под ее матери до конца своих дней. Попомни, сынок, — мать пошла малиновыми пятнами и тяжело дышала. — Ты же первый от нее и сбежишь, захочешь детей, захочешь по улице с красивой здоровой женщиной прогуляться — и сбежишь. Или будешь, как паскудник, по чужим постелям втихомолку бегать, если совесть не позволит инвалида бросить!

Юрка схватил ее за плечи и пустым голосом глухо произнес:

— Хорошо, мама, поговорим когда-нибудь потом. Я уже все решил и буду последним подлецом, если оставлю сейчас Катю. Я себя презирать буду, а тебя — ненавидеть. А я так не хочу.

Так и не раздевшись, отступил к двери, оглядел, словно прощаясь, просторную веранду, и ушел.

Жил он у Кати, устроился учителем работать в школу, к матери в дом не приходил, а она как будто превратилась в другого человека. Караулила его у школьных ворот, просила уйти от калеки и вернуться домой. Юрка молча шел мимо, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить матери. Потом в деканат пришло анонимное письмо об аморальном поведении Екатерины, недостойном студентки педагогического. Тогда Юрка позвонил из телефона-автомата:

— Мама, прошу тебя, прекрати отравлять нам жизнь, иначе я уеду из города, и ты никогда меня не увидишь.

Наталя решила атаковать невестку. Вызвала ее как-то с консультации перед госэкзаменом, Катя спустилась по лестнице и остановилась в паре шагов, глядя женщине прямо в глаза.

«Гордая какая, одета бедно, но в чистое», — отметила мать про себя, поправила шелковый платок на шее и начала:

— Вы понимаете, зачем я пришла, не притворяйтесь. Я вижу, что вы умная и гордая девушка, поэтому вы найдете в себе силы оставить моего сына в покое и не ломать ему жизнь. Вы ему не пара, он из другой социальной среды и у него без вас блестящее будущее. А с вами… — женщина с презрением осмотрела девушку с ног до головы. — Тоска зеленая.

Катя попала в аварию на втором курсе, соскользнула со ступеньки отъезжающего автобуса зимой и не смогла встать, автобус тронулся, люди закричали, стало очень больно… Но так больно, как ей сейчас сделала эта красивая, модно одетая женщина, ей не было никогда.

— Я его не держу. Он у меня живет, правда? — улыбаясь, нашла в себе силы ответить. — А не я у него…

Наталя улыбнулась криво:

— Ну раз у вас живет мужчина, то не мне вам объяснять, чем вы его держите. Надеюсь, у вас не может быть детей, милая, иначе, когда Юрий опомнится и уйдет, вам придется еще и с выродком всю жизнь маяться. Неизвестно, что у вас там с генетикой, раз мать лежит и вы вся кривая… — мать наклонилась к ее лицу и прошипела: — Все равно он тебя бросит.

Руки у девушки дрожали, на тонкой шее билась голубая жилка, она боялась потерять сознание, но проговорила спокойно:

— Хорошо, я Юре передам вашу просьбу вернуться домой. Пусть сам решает. К счастью, ему генетическая жестокость не передалась от вас, он добрый и порядочный человек.

— Ничего говорить ему не надо, — попыталась схватить Катю за руку мать, но та вывернулась и отступила назад. — Поймите меня как женщина. Я просто желаю своему ребенку счастья. А с вами какое счастье? Ну будьте же вы благоразумной.

Голос у нее сделался почти просящий, заискивающий. Она сгорбилась и стала ниже, пересекая институтский двор. Катя смотрела на нее из окна в коридоре второго этажа и глотала слезы, не хватало еще, чтобы Юрка увидел, что она плакала.

Но он заметил:

— Кто тебя расстроил? Мать что-то вытворила?

Девушке стало жаль свекровь, Юрка парень горячий, мог и глупостей натворить.

— Не выспалась и голова весь день тяжелая…

Они не могли общаться во время лекций, поэтому завели специальную тетрадку, в которой писали: «Обедаем в столовке или домой сбегаем?» или «У старосты можно бесплатно билеты взять в театр, идем?», там же была и запись про тяжелую голову…

На вручение дипломов мать не пришла. Сыну ответила сухо: «Некогда». Юрка работал, поэтому для него диплом был формальностью, а Катя госэкзамены сдавала уже с животиком. В декабре у них родилась Лиза. Тяжело им пришлось: мать больная помогать с малышкой не могла, сама требовала ухода, у Юрки зарплата — смех, Катя не работала. Наталя же сделала вид, что внучки у нее нет. Тем более, что в семье у них новая неприятность приключилась.

Советский Союз развалился, балом стали править ушлые расторопные предприниматели, заводы за копейки скупали бывшие идейные партработники. Прокопчук человеком был порядочным — работал на совесть, заслуги свои не выпячивал. Обещал — сделает. Высказался Юркин отец в духе, что если все честно будут работать, даже без зарплаты, то завод выстоит, и все наладится. Им зарплату выдавали запчастями какими-то или электронными весами, народ торговал всем, чем можно, — есть было нечего. Работать бесплатно никто не хотел — выносили все, что плохо лежало.

— Отец, как это сказать, «настучал» на таких несунов новым хозяевам. С одной стороны, защищал свое предприятие, с другой — предал своих товарищей. Как бы ты поступила, если бы увидела, что… — Саша прищурился и спросил: — Где ты работаешь?

— Сейчас нигде, — я пожала плечами. — Раньше в школе работала.

— Ну ты бы узнала, что в твоей школе беззаконие творится. Например, кто-то что-то украл. Или аморалка… Что бы ты сделала?

— Ничего. Камеры же есть, воров увидят на вахте…

— А если бы ты увидела, а?

Я задумалась.

— Предупредила бы их, что счастья им наворованное не принесет. Что бог увидит, что они себе купить не могут то, что они взяли без разрешения, и вообще все у них отберет, типа: «Нате вам. Раз не можете заработать — тогда по полной не могите»…

Мужчина уставился на меня в изумлении:

— Ты откуда вообще? Какой бог?

— Ну… наш. Короче, я бы докладывать никому не стала. И про аморалку — тоже. Зачем, если меня это не задевает?

— Вот видишь, тебя не задевает, а его задело. Человек такой. Пошел и рассказал обо всем, что видел. За это и поплатился. Завод встал, минимальные какие-то заказы выполнялись, но почти все рабочие разбежались по мелким ремонтным мастерским. Юркиного отца никуда не брали, город маленький, а он прослыл стукачом.

Гордый человек, он не мог больше кормить свою семью, слег, и весной его похоронили. Сердце.

Только Наталя пришла в себя, Аська вышла замуж.

— О, вот это новость, — оживилась я. — Тоже за калеку?

— Ну уж нет, — засмеялся Саша. — Она была далеко не дура, причем я же говорил, что внешность у нее интересная: глаза серьезные, а рот вот-вот в улыбке расплывется.

Аська работала на том же заводе, что и отец. Но она была настолько поглощена своими обязанностями, что не замечала, что там вообще вокруг нее происходит. Хорошо одетая, привлекательная, но погруженная в себя, девушка казалась загадочной и притягательной. Ровесники ей были неинтересны, на их ухаживания она не реагировала. Так что замуж Аська вышла за разведенного директора завода. На изумление матери отрезала: «У второй жены муж всегда под каблуком. Дети взрослые, алименты платить не нужно. Все мне достанется».

Мать взвилась:

— Шиш тебе достанется, дети все поделят, помяни мое слово.

Аська неожиданно расплакалась:

— Мама, тебе мало было Юрку потерять? Папы нет, Пашка в Москву уехал, меня выгонишь… Ты что делаешь вообще?

Наталя притихла и вскоре Аська с мужем зажили в огромном доме вдвоем, выселив мать во флигель.

— Все это я узнал, когда прилетал с Камчатки своего отца хоронить, — сказал Саша. — Ну Камчатка-то знаешь где?

— Конечно, — победоносно посмотрела я на него. — Я там родилась и выросла.

— Да ладно, — его лицо просияло. — Серьезно? А где именно?

— На острове Беринга, а вот ты знаешь, где это? — настал мой черед умничать.

— Знаю. Командорские ваши грибы кто же не знает! — покачал он головой в недоумении. — А я и думаю: «Бесхитростная ты душа, как же ты живешь в нашем суровом мире?»

Я поправила его:

— Мир не суровый. Живи просто — и все хорошо будет. А ты что на Камчатке делал?

— Как что? Работал. Я закончил наш политех, пошел в армию, попал в Вилючинск и остался там по специальности работать. Потом вернулся на Алтай, но все развалилось, работы не было, и я уехал в Петербург с семьей.

Он хлопнул себя по коленке:

— А знаешь что, хочу я тебя в одно место пригласить… Была на квартирниках?

— Ну… Я себе что-то разнузданное и нетрезвое представляю…

— Твои фантазии больше на свингерскую вечеринку похожи, а то, что я предлагаю — это гитары, немного алкоголя, но можно и без него. Пойдешь? Познакомлю тебя с ребятами, там тоже с Камчатки кто-то есть, пару месяцев всего ребята здесь.

— Только давай что-то с собой купим, угощение, я так не могу…

— По дороге разберемся, тут недалеко. Отдышалась? Пару километров сможешь пройти? Я как раз тебе перескажу то, что от старика узнал — куда все благородное семейство подевалось, — Саша застегнул ноутбук в портфель, оплатил счет, и мы вышли с веранды. Он позвонил своему приятелю и предупредил, что придет не один. Было уже часов десять вечера, но прохладнее не стало.

— Только не бежать, — я обнаружила, что у моего спутника рост под два метра. Он казался меньше, когда сидел за столиком. — У тебя шаг, как четыре моих, а я жару плохо переношу.

— Понял, северянка, — притормозил он. — Слушай дальше.

Отец мой умер от инфаркта. Он давно уже жил в другой семье, до самого конца работал и умер легко, во сне: пожаловался, что на сердце тяжело, положил валидол под язык, уснул и не проснулся. Мать помогала его второй жене с поминками, она как будто из параллельной реальности вынырнула: разглядывала вновь пришедших, задавала странные вопросы, еще бы спросила, кого поминаем. Стыдно почему-то стало за нее.

Юрка тоже пришел, когда узнал, что я в городе. Посидел немного со всеми за траурным столом и пригласил меня к себе.

Они с Катей жили все в той же маленькой «двушке», мать ее угасла от рака несколько лет назад, и в ее комнате супруги организовали детскую комнату. Лиза вот-вот должна была в школу пойти, а сынок их совсем маленький еще был тогда. Мне понравилось у Юрки: из-за того, что мебели и вещей было немного, квартира казалась просторной и чистой, вся в зеленых растениях, дом дышал счастьем. Катя похорошела, несмотря на свою юношескую травму, расцвела, и глаза ее лучились теплом.

Юрка заматерел, выглядел солидно, возмужал:

— С историей в школе непонятно все. Древний мир, средние века — еще куда не шло, а новейшую как преподавать, если все с такой скоростью завертелось, что учебники переписывать не успевают?

Очевидно, что он был увлечен своим делом. Юрка вертел в тонких длинных пальцах очки и говорил-говорил-говорил…

— А мать его так и не объявилась? — спросила я. Мы шли по узенькому тротуару вдоль Мойки, приходилось протискиваться среди толп туристов, и Саша взял меня за руку, шагая чуть впереди, но продолжал рассказывать, говоря чуть громче.

— Я тогда не спросил, а Юрка не сказал ничего. Все о работе да про общих знакомых немного.

Про мать мне старик рассказал, когда мы во дворе дома Прокопчуков сидели.

— Ты одноклассник Юркин, значит? — переспросил он. — Большим человеком Юрий Валерьевич стал. В Москву с семьей уехал. Брат его старший давно там жил, переманил. Сначала сестру с мужем, потом и Юрку. Тот до последнего упирался, твердил, что мать одну оставлять нельзя. Хоть и не заслужила Наталя такого отношения к себе.

Старик хлопнул ладонью по лавочке:

— Нельзя так говорить, но поделом ей тот инсульт был! Слегла Юркина мать лет через пять после того, как мужа похоронила. Аська еще здесь жила, в этом доме, — старик постучал костяшками пальцев по бревенчатой стене. — А мать во флигеле с той стороны участка. Да ты помнишь, где он… Они ей там отопление сделали от электричества, душ, туалет — все удобства.

Лежала Наталя там одна-одинешенька. Понятное дело, молодым некогда. Аська с Катей вдвоем ухаживали за лежачей. Аська мыла мать, постель ей меняла, а Катя готовила и носила еду в баночках. Юркина дочка прибегала иногда пол вымыть и помочь тетке погладить простыни — пачкала их лежачая женщина много и часто.

— Сходим вместе к матери? — спросила как-то Катя у Юрки. Тот не видел мать с того момента, как женился.

Увидев младшего сына, Наталя протестующе замычала, замотала головой по подушке, Катя шагнула вперед, взяла женщину за руку и ласково произнесла:

— Это Юра, ваш сынок, он навестить вас пришел.

Мать всматривалась в лицо вошедшего и вдруг расплакалась. Слезы катились по щекам на седые волосы, Юрка увидел несвежую наволочку и почувствовал запах немытого тела — Кате с ее увечьем было тяжело таскать на себе больную, а Аська с гигиеной не сильно заморачивалась.

— Мама, — произнес он давно забытое слово. — Давай мы тебя к себе заберем?

Женщина снова замычала и затряслась в рыданиях, отчаянно мотая головой.

— Не расстраивай ее, — попросила Катя. — Помоги лучше мне ее вымыть, как следует.

Юрка старался не смотреть на раздетую мать. Его супруга ловко намылила все тело, подстелив под женщину плотную клеенку, хорошо промыла волосы, распутав космы на затылке. Вскоре мать лежала на свежезастеленной постели, румяная от горячего чая с лимоном, ее стало клонить в сон.

— Наталя, мы завтра еще придем, — дотронулась Катя до ее плеча. — Отдыхайте. Мы с Юрой каждый вечер будем приходить.

Выходя из калитки, супруги столкнулись с Аськой. Та нервничала и не знала, куда глаза деть:

— Юрка… Кать… Мы, наверное, в Москву уедем. Вы как тут, с матерью справитесь сами?

Она ожидала выволочки от брата, что он ей припомнит, как Аська из матери веревки всю жизнь вила, хамила постоянно, а потом из дома выселила в пристройку, но тот лишь спросил:

— Где постельное белье и посуда? Мы справимся, только ключ от дома оставь.

Наталя хоть и не могла говорить, разум сохранила. Она проснулась ночью и думала о Юркиных словах: «Мама, давай мы тебя к себе заберем?» Чего ради она должна уходить из своего дома?!! Пусть и доживает она свои дни во флигеле, но в своем!

Вот она, сыновья благодарность: один уехал и поминай, как звали, только переводы шлет, как подачки, второй решил ее собственного угла лишить… Женщина до утра в уме делила свое имущество между детьми, потом решила все завещать Аське. Включая сберкнижку, куда Пашка посылал переводы из Москвы.

Сама виновата: всю жизнь повторяла им, что свою выгоду надо везде искать, о себе заботиться в первую очередь. Взошли плоды ее философии, пришла пора пожинать то, что посеяла! Только Юрка оказался порядочным человеком, сердечно позвал ее к себе, несмотря на то, что она его жену обзывала калекой. Теперь она, Наталя, сама калека, а он простил. Чувствуется, что простил и зла не помнит.

Вот поэтому она и не согласится. Юрка и так несет свой крест — хромая жена на инвалидности и дети там какие-то у него есть. Пусть за ней ухаживает Аська, раз ей все достанется…

Юрка в ту ночь тоже долго не спал. Перебирал свою жизнь по шажочкам, потом нашел в темноте ладони спящей жены, целовал их благодарно, так и уснул, обняв себя ее руками.

Наталя не сразу поняла, что Аськи нет. Утром прибегала шустрая Юркина девчонка, наспех кормила бабушку кашей из широкого термоса, меняла ей подгузник, кое-как брезгливо обтерев испачканное тело, и убегала в музыкальную школу на занятия. После обеда приходила Катя — и это было лучшее время за весь день. Невестка приводила ее в порядок: обтирала все тело теплой водой, расчесывала, умывала, смазывала лицо увлажняющим кремом. Потом садилась рядом кормить ее наваристым протертым супом и рассказывала про Юркину работу, да каким забавным становится их сынок, и как у Лизы уже очень хорошо получается на скрипке…

— Ася привет передает, они сняли квартиру недалеко от Пашкиного дома, все хорошо у них, — Катя перехватила встревоженный, полный недоумения взгляд больной женщины. — Вы же в курсе, что Аська с мужем в Москву уехали? Они хоть попрощались?

Наталя схватила руку невестки цепкими сухими пальцами и прижалась к ней губами.

— Не надо, ну не надо… — прошептала Катя и выхватила руку. Она вдруг вспомнила все обиды. — Кушайте лучше.

Женщина сомкнула губы, отказываясь есть, и про себя повторяла: «Прости меня. Прости, если сможешь». Катя слышала лишь мычание — в глаза свекрови она не смотрела…

Через полгода Наталю разбил второй инсульт, она попала в реанимацию и домой уже не вернулась.

— Ох, и мороз стоял, — сказал старик. — Лопаты от земли отскакивали. Могилу не выкопать, ни закопать…

Летом Юрка с семьей перебрался в Москву. К своим поближе. Здесь у него никого не осталось. Аська хорошо там устроилась и младшему брату помогла. Муж у нее проворный оказался, несмотря на возраст, где-то в правительстве заседает… Как их найти? — старик поднялся со скамейки и поморщился. — Ох, поясницу-то как стреляет, ишь ты… А бог его знает, как их найти. В Интернетах своих покопайся, там и сыщешь…

— Я проводил старика до продуктовой лавки, больше он мне ничего не сказал, — развел руками Саша и позвонил в домофон у больших черных кованых ворот в арку. — Но я нашел Юрку! И он с семьей сейчас здесь. Только я тебе ничего не рассказывал, договорились?

— Заметано, — уверила его я. — А я вот думаю: счастье совсем не оттуда приходит, откуда его ждешь.

— Так и есть, — радостно отозвался он. — Мне нравится, что ты смысл сразу улавливаешь. И это: ты замужем? Дети у тебя есть, я помню…

— Не-а. Давным-давно развелась и не хочу больше.

— Так, я тоже развелся. Быстро соображай, что людям скажем…

— Правду, — я толкнула калитку и вошла во двор. — Познакомились в ресторане и пришли в гости.

— Саня! — окликнул его невысокий мужчина, стоявший на крыльце парадной. — Катюха уже все глаза выглядела по окнам, заждалась.

Из-за его спины навстречу нам шагнула невероятной красоты женщина. Тень от стены дома падала рядом с ней так, что ее лицо казалось особенно ярким. Неправдоподобной синевы глаза смотрели приветливо и открыто.

— Заходите, — сказала она приятным голосом, распахивая парадную дверь, и тут только я увидела ее перекошенную спину и поджатую ступню…

— Если бы ты мне не сказал про увечье, я бы не заметила — такая Катя красивая и настоящая! — сказала я Саше несколько часов спустя, когда он усаживал меня в такси. — И поет так красиво… Такая здоровская компания у тебя, значит, ты и сам такой же!

Конец ознакомительного фрагмента.