Правек и другие времена

Ольга Токарчук

В центре Вселенной находится Правек. А в Правеке – средоточие всего, что есть во Вселенной. Декады, глумясь, сменяют друг друга, вспыхивает и перегорает любовь, мир оборачивается войной, рождаются и умирают дети. «Правек и другие времена» – роман нобелевского лауреата Ольги Токарчук. Произведения Токарчук всегда наполнены ворохом смыслов и размышлений на тему существования, смерти, времени, личности – ведь для нее, как сказано в комментарии нобелевского комитета, «пересечение границ является формой жизни». Романы Токарчук – это взрослые сказки вне времени и пространства, серьезные, глубокие, настоящие. В истории Правека воплотилась история всего человечества, с ее болью, потерями, трансформациями, открытиями и триумфами. Это завораживающее повествование, в котором угадываются реальные исторические события, с привкусом магического реализма!

Время Флорентинки

Людям кажется, что причиной безумия является большое и драматичное событие, какое-то страдание, которое невозможно вынести. Им кажется, что с ума сходят по какой-нибудь причине — уход любовника, смерть близкого человека, потеря имущества, взгляд в лицо Бога. Люди также думают, что с ума сходят внезапно, в один миг, при каких-то необычных обстоятельствах и что безумие накрывает человека, словно охотничья сеть, опутывает рассудок, мешает чувства.

Между тем Флорентинка сошла с ума совершенно просто и, можно сказать, безо всякой причины. Раньше у нее были причины для безумия — когда ее муж утопился спьяну в Белянке, когда умерло семеро из девяти ее детей, когда у нее случался один выкидыш за другим, когда она сама избавлялась от тех, кого ее тело не выбросило, и дважды чуть не умерла из-за этого, когда у нее сгорел амбар, когда оставшиеся в живых двое детей бросили ее и затерялись где-то на свете.

Теперь Флорентинка была уже старая, и все ее переживания остались в прошлом. Сухая, как щепка, и беззубая, она жила себе в деревянном домике около Горки. Одни окна ее дома выходили на лес, другие на деревню. У Флорентинки осталось две коровы, которые ее кормили и которые кормили также ее собак. У нее был маленький сад, полный червивых слив, а летом перед домом цвели густые заросли гортензии.

Флорентинка сошла с ума незаметно. Сначала у нее болела голова, и она не могла спать по ночам. Ей мешала луна. Флорентинка говорила соседкам, что луна за ней следит и что ее неусыпный взгляд проникает сквозь стены и окна, а ее свет расставляет на нее ловушки в зеркалах, стеклах и отражениях на воде.

Потом Флорентинка начала по вечерам выходить из дома и поджидать луну. Та поднималась над лугами, всегда одна и та же, хоть и в разных обличьях. Флорентинка грозила ей кулаком. Люди увидели этот кулак, поднятый к небу, и сказали: она сошла с ума.

Тело Флорентинки было маленькое и худое. От поры вечно родящей женскости у нее остался круглый живот, который теперь выглядел смешно, точно буханка хлеба, вложенная под юбку. От поры вечно родящей женскости у нее не осталось ни единого зуба, как в поговорке: «один ребенок — один зуб». Что-то взамен чего-то. Груди Флорентинки — а вернее, то, во что со временем превращается женская грудь, — были плоские и вытянутые. Они жались к телу. Кожа напоминала папиросную бумагу для заворачивания елочных игрушек после праздника, и сквозь нее были видны тонкие голубые вены — знак того, что Флорентинка все еще жива.

Это были времена, когда женщины умирали быстрее мужчин, матери быстрее отцов, жены быстрее мужей. Женщины всегда были сосудами, из которых струится человечество. Дети вылуплялись из них, как цыплята из яиц. Яйцо должно было потом само склеиться обратно. Чем сильнее была женщина, тем больше детей рожала, а значит, тем слабее становилась. На сорок пятом году жизни тело Флорентинки, вызволенное из круговорота вечного рожания, достигло своеобразной нирваны бесплодия.

С тех пор как Флорентинка сошла с ума, в ее хозяйстве стало прибывать кошек и собак. Вскоре люди начали воспринимать ее как спасение для собственной совести и, вместо того чтобы топить маленьких котят или щенков, подбрасывали их под кусты гортензии. Две коровы-кормилицы обеспечивали руками Флорентинки пропитание для стада звериных подкидышей. Флорентинка всегда относилась к животным с уважением, словно к людям. Она не считала их какими-то неразумными существами и даже обращалась к ним «любезные собаки» и «любезные кошки». Утром говорила им «здравствуйте», а когда ставила миски с молоком, не забывала добавить «приятного аппетита».

Флорентинка вовсе не считала себя сумасшедшей. Да и ничего особенного в том, что луна преследовала ее, как самый обычный преследователь. Но вот однажды ночью произошло что-то странное.

Как всегда в полнолуние, Флорентинка взяла своих собак и вышла на горку, чтобы поругать луну. Собаки легли вокруг нее на траве, а она кричала в небо:

— Где мой сын? Чем ты охмурила его, ты, жирная серебряная жаба? Ты отуманила мозги моему старику и заманила его в реку! Я видела тебя сегодня в колодце, я с поличным тебя поймала — ты хотела отравить нам воду…

В доме Серафинов зажегся свет, и мужской голос крикнул в темноту:

— Тихо ты, сумасшедшая! Мы хотим спать.

— А и спите себе, спите до смерти! И надо было на свет рождаться, чтобы потом спать?

Голос умолк, а Флорентинка села на землю и смотрела в серебряное лицо своей притеснительницы. Оно было изрыто морщинами, слезящееся, со следами какой-то космической оспы. Любезные собаки устроились на траве, и в их темных глазах тоже отражалась луна. Они сидели тихо, а потом старая женщина положила ладонь на голову большой кудлатой суки. И вдруг заметила в своем мозгу не свою мысль, даже не мысль, а зарисовку мысли, картину, впечатление. Это нечто было инородно ее мышлению, не только потому, что, как она чувствовала, происходило извне, но и потому, что оно было совершенно иное — одноцветное, резкое, объемное, осязаемое, пахнущее.

Там были небо и две луны, одна рядом с другой. Была река — холодная, радостная. Были дома — манящие и страшные одновременно. Линия леса — вид, рождавший странное возбуждение. На траве лежали палки, камни, листья, наполненные образами и воспоминаниями. А рядом с ними тонкими ручейками струились смыслы. Под землей — теплые, живые коридоры. Все было иным. Только очертания мира остались теми же. Тогда своим человеческим разумом Флорентинка поняла, что люди были правы: она сошла с ума.

— Это я с тобой, что ли, разговариваю? — спросила она собаку, голова которой лежала у нее на коленях.

Ответ и так был ясен.

Они вернулись домой. Флорентинка разлила по мискам остатки вечернего молока. И сама тоже села есть. Мочила в молоке хлеб и жевала его беззубыми деснами. Жуя, она посмотрела на одну из собак и попробовала ей что-нибудь сказать. При помощи образа. Пустила мысль, «представила» что-то вроде: «Я здесь, я кушаю». Собака подняла голову.

Этой ночью — то ли из-за луны-преследовательницы, то ли из-за собственного безумия — Флорентинка научилась разговаривать со своими собаками и кошками. Беседы заключались в отправлении образов. То, что представляли животные, не было столь четким и конкретным, как речь людей, там не было рефлексии. Зато были вещи, увиденные изнутри, без этой человеческой дистанции, от которой возникает чувство отчуждения. Мир благодаря этому казался дружелюбнее.

Самыми главными для Флорентинки были те две луны из собачьих картин. Странно, что животные видели две луны, а люди только одну. Флорентинка не могла этого понять, поэтому в конце концов перестала и пытаться. Луны были разными, в каком-то смысле даже противоположными друг другу, и вместе с тем идентичными. Одна — мягкая, чуть влажная, деликатная. Другая — твердая, как серебро, она радостно звенела и сияла. Натура Флорентинкиной преследовательницы была, таким образом, двойственной, а значит, представляла для нее еще большую угрозу.