Герои нашего безвременья

Ольга Типайлова

История любви офицера и актрисы на фоне «переформатирования» России 90-х–2000-х.Поиск счастья и выбор пути; память и предрассудки, влияющие на поступки. Строки из Цоя и др. как «саундтрек».«Игорь видит, что принципы и устои рушатся в расколотом государстве, однако остаётся идеалистом, не способным на предательство. Готовность защищать и любить, видя недостатки (Родины ли, любимой ли) – главная черта его характера.» Из отзыва канала «Книжный мякиш»Прежнее название книги: «Кроме любви твоей»

2

Я пронёс твоё имя, назвал берега всех дорог

Верным словом Любовь, с запятыми — прощай и прости…

Однажды в школе, уже в 10-ом классе, Игорь не смог решить у доски квадратное уравнение с параметрами. Ошибся где-то в самом начале, и эта ошибка увела его далеко от правильного ответа. Ничего такого позорного в этом не было: уравнение было сложное, и ошибку заметили только пара отличниц да учитель, остальные старательно списывали с доски. Игорь уже основательно увяз в процессе, исписал всю верхнюю часть доски и, согнувшись, чиркал мелом по нижней. Отступил на шаг, стал выискивать ошибку, стирать ребром ладони числа и «иксы». Учитель алгебры и геометрии, Владимир Семёнович Кремер, внимательно смотрел на высоченного мускулистого парня, в чьей огромной ладони крошился мелок.

— Садись, Озеров. Не буду тебя мучить, а то станешь генералом, и в своих мемуарах вспомянешь меня недобрым словом. «Троечку» тебе за старания.

— Владимир Семёнович, да я сейчас всё исправлю!

— Некогда возиться: урок кончается. Уравнение остаётся на дом — это информация для всех! Ну чего ты топчешься?

Игорь продолжал вглядываться в первые строки своего решения.

— Упорный, да? Иди в армию. У тебя по каким предметам «пятёрки»? По истории и по физкультуре. Это для армии самое оно. А точные науки в военной академии подтянешь.

…Как в воду глядел.

Кремер был старый и мудрый еврей, в молодые годы прошедший всю Великую Отечественную. Он разбирался в людях.

В 2000-ом Владимир Семёнович, уже сгорбленный старец, заглянул на встречу одноклассников Игоря. Это был радостный вечер. Праздновали не только десятилетний юбилей выпуска, но и то, что пережили «лихие 90-е». Кремера интересовали судьбы всех — присутствовавших и отсутствовавших. После того, как ему сообщили, что двое ребят из класса сгинули на бандитских разборках, а ещё один отбывает срок за участие в ОПГ, он с тревогой спросил про Озерова.

— А Игорёк воюет, — сообщила бывшая староста, красавица Света Смирнова. — В 95-ом в штурме Грозного участвовал, а сейчас в Дагестане.

Она подвела старенького учителя к стенгазете, которую собственноручно подготовила для этого вечера. Там были фотографии с подписями — учителей, класса, фотографии учеников в семнадцать лет и теперь. Рядом с фото Озерова из выпускного альбома было приклеено его фото в форме капитана морской пехоты, которое Света накануне выпросила на денёк у матери Игоря.

— Вот он, красавец! — объявила Света.

Математик долго и грустно смотрел на новую фотографию, на повзрослевшее лицо, которое благодаря своему суровому обаянию было похоже разом на все советские скульптуры героических солдат и матросов.

— Храни Господь воина Игоря! — произнёс математик, чем немало удивил свою бывшую ученицу.

Владимир Семёнович, между прочим, был православным…

* * *

Озерова призвали в армию в 90-ом. Тогда ещё не принято было «косить», да и Игорю, имевшему богатырское телосложение и здоровье, такое в голову бы не пришло. Он был не прочь послужить, ничего не боялся, хотя процесс распада в стране уже шёл, и на окраинах происходили военные столкновения. Родители Игоря, как и большинство советских граждан, не могли предположить, что распад будет таким скорым и катастрофическим. Для них в те дни было главным, что сына уже не пошлют в Афганистан. Остальное как бы не представляло угрозы. Они со спокойными сердцами проводили его в армию и даже гордились, узнав, что Игоря взяли в морскую пехоту.

Он, единственный и любимый сын, достиг того возраста, когда родительская любовь и забота стесняют. Дух противоречия толкал его туда, где его точно не будут ни любить, ни жалеть.

На службе Игорю предоставили возможность делать именно то, о чём ему, молодому богатырю, мечталось: искать пределы своих физических возможностей. К удовольствию своему, узнал, что пределов нет. Два года крутился калейдоскоп: спортивные тренировки, стрельбы, ночные подъёмы по тревоге, а после них — марш-броски через бесконечные леса, десантирования с кораблей, прыжки с парашютом. Дедовщина в части не лютовала, на неё, наверное, не хватало ни сил, ни времени; а может, в морпехи набирали лучших не только в физическом отношении.

«Тяжело в ученье, легко в бою!» — цитировал ротный Суворова перед строем и добавлял: «Это шутка. В бою тоже тяжело! Лёгкий бой — это как лёгкие роды или лёгкая смерть: или не бывает, или всегда у кого-то другого. Афоризм моей дражайшей супруги. Так-то». И по его команде они принимали «упор лёжа» и отжимались на утоптанном снегу — когда на ладонях, когда на кулаках. Ротный прохаживался между рядами «сынков» в тельняшках и продолжал разглагольствовать о подготовке к бою — неизвестно когда предстоявшему, но заведомо тяжёлому.

Марш-броски и тренировки, тренировки и марш-броски. Пока в обеих столицах, а следом и в регионах, решительно переламывали политический режим, экономику, общественное сознание — в воинской части продолжали добросовестно обучать и воспитывать будущих морских пехотинцев. В огне не гореть и в воде не тонуть — полезные навыки при любом режиме.

В 92-ом родители поддержали решение сына остаться на военной службе. Известия о том, что кто-то из его ровесников погиб от наркотиков, а ещё кто-то пал жертвой бандитского беспредела, заставили Озеровых считать службу сравнительно безопасным поприщем. К тому же, на заводе, где работали родители, начались массовые сокращения, а у отца случился первый инфаркт после утраты в 91-ом семейных сбережений. Они ощущали себя потерянными, будто оглушёнными. Он хотел быть морпехом — ну что ж, пожалуйста… Хотя после развала Союза военные нищали так же, как и гражданские. Отовсюду выводили наши войска — то ли в Россию, то ли в никуда. Кроме бизнеса, о котором Озеровы не имели никакого представления, заработать было практически негде.

Игорь посмотрел на всё это и отбыл в Мурманскую область, где пополнил ряды бригады морской пехоты. Деньги, что платили нерегулярно, отправлял родителям, оставляя себе разве что на еду. У него и так было всё для счастья: молодость, здоровье и мечты о подвигах. И о любви, конечно. Но больше о подвигах.

Пока прошлое его состояло сплошь из света, он не умел вести себя иначе, чем как счастливый человек. Постепенно он узнал, что так радужно на мир смотрят очень немногие везунчики. Большинство службой тяготились. В эту профессию шли, в основном, ребята, которым нечего было терять: сыновья из малообеспеченных или неполных семей, воспитанники детских домов, парни из глубокой провинции, где отчаялись найти работу.

Правда, были те, кто нёс гордое звание потомственных военных. Им Игорь чуть-чуть завидовал, самую малость. Но быстро понял, что они сами завидовали ему. Во-первых, Игорь притягивал к себе людей. Сочетание недюжинной физической силы и беззлобности не вызывало у сослуживцев иного желания, кроме как иметь его в числе своих друзей. Во-вторых, оказалось, отец-военнослужащий, даже генерал — не такой уж подарок судьбы. Зачастую пацанов растили матери, которые развелись с отцами из-за вечной неустроенности, бытовых проблем или пьянства главы семьи. Те пацаны, чьи семьи были полными, отцов толком не видели: они были в командировках, существовали в семьях номинально — на фотографиях и в письмах; а будучи дома не знали, как приласкать сыновей, не понимали толком, как любить своих отпрысков; изводили строгостью и дисциплиной, воспитывали рукоприкладством.

Отец Игоря заботы о сыне с первых дней разделял с женой поровну, и Игорь не мог вспомнить ни одного случая, когда отец поднял на него голос или, тем более, руку, и чтобы не сумел найти решения нехитрых каждодневных проблем семьи Озеровых без ругани и ора. Пожалуй, он по-настоящему разозлился только один раз — и тут же заработал инфаркт.

Из этой семьи Игорь вышел счастливым человеком и нёс счастье, как чашу с прозрачной водой, и не скупясь давал отпить любому, кто в этом нуждался. Беспокойная поверхность наполненной чаши отражалась в его светлых глазах. Жизни, сил, надежд в нём было через край, и он мог вдохнуть во всю ширь своей груди глубоко-глубоко, до лёгкой рези в боках, и порадоваться тому неведомому многому, что ждало его в будущем. Он, в общем, был прав: его ждало очень и очень многое.

…В конце июля 93-го приехал домой. Отпуск начался с того, что Игорь провёл день в очереди в сберкассу: как раз объявлена была денежная реформа, про которую известный политик сказал своё знаменитое: «Хотели как лучше, а получилось как всегда!» Озеров-старший очень нервничал, и мать опасалась, не случился бы у него новый сердечный приступ. Чтобы успокоить родителей, Игорь отправился менять их немногочисленные рубли с портретом Ленина на купюры нового образца.

Игорь чувствовал, что отвечает за родителей, живущих в неразберихе и смятении, что обязан защищать их. В широком смысле, всё гражданское население — занятое сведением концов с концами, озлобленное и усталое от многолетних над собой экспериментов — нуждалось в защите. Только как защитить граждан от собственного государства, которому он, в добавок, клялся в верности?

В воинской части незыблемо охранялись порядок и дисциплина. Там ещё велись беседы о чести и долге. На «гражданке» царил хаос. И разговоры велись о деньгах, о ценах на еду и одежду. Появились доселе незнакомые темы для разговоров: забастовки, бомжи, киллеры, проститутки, наркоманы, секты. Под каждым из этих слов, как под крышкой канализационного люка, был длинный чёрный путь вниз, в холод и смрад. И все заглядывали, и все обсуждали. Кто-то обходил стороной, а кто-то проваливался внутрь. Ещё говорили о «новом-старом», вызывавшем противоречивые чувства флаге, о новом, не вызывавшем вообще никаких чувств гимне. О СПИДе ещё. Всё лепилось на коллаж, на абстрактный, рубленый портрет тогдашней России.

Вчерашние советские граждане вроде должны были знать, что так и будет: им ведь заранее рассказывали про жизнь в капиталистических странах, про «их нравы». Но почему-то все были неприятно удивлены. Будто миллионы Незнаек из Цветочного или Солнечного города вдруг попали на Луну, а там такое!..

Приехав в отпуск, Игорь почувствовал себя, как тот солдат из песни Виктора Цоя, что «шёл по улице домой» и встретил ребят, для которых «мама анархия, папа стакан портвейна». Цой слишком рано погиб, он не застал настоящую анархию. Но угадал, и его песни надолго сохранили злободневность.

Игорь служил на северо-западной окраине России, почти на краю света, и их военный городок стоял хоть и не башней из слоновой кости, конечно, но всё-таки вдали от суеты сует. Вот за эту малопонятную и малоприятную суету, называемую «гражданкой», он и должен был пойти драться, если прикажут. Всё это сбивало с толку, и чтобы не затеряться в хаосе, надо было выбрать ориентиры. Новые Игоря не то что не привлекали — отталкивали. Оставались старые, избранные — осознанно или нет — много лет назад.

Игорь, имевший в своём «багаже» счастливое детство и безоблачную юность, любил свою семью, своих друзей, свой город, страну. Такие вот ориентиры. Они жили внутри Игоря, он состоял из них. А извне теперь кричали, что всё это ложь, большая и долгая ложь. Что страна была совсем не такой, какой казалась. Что город не должен носить имя Ленина, и город надо было сдать немцам, тогда его бабушка-блокадница не страдала бы. Счастлива была бы и сыта. Что дед воевал непонятно за что и вообще был оккупантом. Что родители — «совки», на выборах голосовали по команде и работали на оборонном предприятии, когда людям нужнее были видеомагнитофоны и соковыжималки.

Но Игорь продолжал верить родителям, которые говорили, что раньше чувствовали себя людьми и понимали, ради чего жили и честно трудились, а нынче не знали, что принесёт завтрашний день. Продолжал верить дедушке и многочисленным медалям на его кителе и шрамам на его старом теле. Бабушке, которая говорила, что любит Ленинград, несмотря на тяжёлые воспоминания, и что не согласилась бы сдать его фашистам — которым ленинградцы не нужны были ни пленными, ни вообще живыми. Верить друзьям, ведь они вместе выросли и полюбили то же, что и он. И в страну свою верил.

Просто страна заболела чем-то серьёзным. Но должна выкарабкаться, должна жить дальше. У неё случился, как у отца, инфаркт, и она враз стала слабой, разбитой, не доверяющей больше самой себе, потерявшей память. Но ничего — встанет. Правда, такой, как прежде, уже не будет никогда. Игорь ей поможет всем, что в его силах. Даже кровью своей поделится, если надо будет.

И родителям поможет, и друзьям. И той единственной и прекрасной женщине, которую обязательно встретит, и будет у них любовь, как у мамы с папой, навсегда.

Через пару лет страна предаст его, отправив на убой. Друзья предадут — если не Игоря, то те идеалы, что были у них общими. Бабушка и дедушка умрут. Родители превратятся в двух больших детей у него на иждивении. А женщины так и не будет рядом.

Но пока Игорь крепко держался своих ориентиров. Зло в людях считал аномалией и всё ещё удивлялся, сталкиваясь с ним. Ложь была для него противоестественна. Во время службы в его характере появилась одна новая черта, которая могла хоть как-то помочь ему достичь успеха в новой России, — честолюбие. Ему нравилось получать новые звания, тем более что при его физических данных и дисциплинированности это давалось ему легко.

Многие ровесники, конечно, в это время получали высшее образование, но Игорю казалось, что за партой он будет смотреться, да и чувствовать себя, неуместно. И главное — не будет адреналина, которого требовала его кровь.

Отдых, правда, тоже требовался, и за отпуск Игорь отсыпался дома, ездил в пригород к бабушке и деду и, конечно, гулял по городу и встречался со школьными друзьями.

Молодёжь не воспринимала всё происходящее в стране с таким унынием и тревогой, как их родители. Да, все погрязли в топком болоте безденежья; да, идеи, на которых их воспитывали с детства, вдруг смели метлой, как опавшую листву, и прибили к обочине; да, отовсюду были слышны разговоры о несправедливости. Но как хотелось жить! Наплевать на всё это, на стариков, на политиканов, на коммунистов, на либералов, и просто жить. Ведь это были их лучшие годы, что ж поделать, если они пришлись на излом? Вроде и жаловаться им было не на что: молодость их дедов пришлась и вовсе на Великую Отечественную…

Школьный приятель пригласил Игоря на свой День рождения.

Саше исполнялось двадцать. По этому случаю родители напряглись и организовали хороший стол: с салатом «Оливье», золотистыми куриными окорочками — пресловутыми «ножками Буша», множеством овощей и фруктов (благо было лето) и дешёвого пива. Саша учился в медицинской академии, и среди гостей было много его однокашников. Они курили, пили и щедро делились историями «из анатомички» и циничным врачебным юмором — шутками, над которыми громко смеялись молодые парни и девушки, которым до болезней и старости было как до Луны. В общем, было весело, девчонок много — будущих медсестричек и врачих. Одна из них сразу взяла Игоря «в оборот»: стала расспрашивать, рассказывать, заглядывать в глаза… Пышнотелая, смешливая, с умными глазами, которые были как бы старше её самой. Игоря поражало только, как она могла столько курить.

По прошествии часа все стали подниматься из-за стола, перемещаться по квартире, разбиваться на группки. Включили музыку, сразу образовались парочки. Игоря пригласила на танец та самая студентка. Она была ему по грудь, всё время запрокидывала голову, чтобы поймать его взгляд.

В какой-то момент в дверь позвонили, и Саша впустил в квартиру ещё гостей — долговязого белобрысого парня, и с ним — девушку, тоже светлую и высокую.

— Опаздываете! — заметил именинник.

— Дык, нам ехать дальше всех! — ответил гость, и все рассмеялись.

Саша выслушал поздравления, улыбаясь и кивая. Провёл парочку в комнату, где происходило застолье, и громко представил для всех. Как их звали, Игорь не расслышал: студентка кричала ему на ухо про своё восхищение песней Уитни Хьюстон «I will always love you», которая звучала из магнитофона.

Как-то вышло, что, когда Игорь вернулся к столу, новые гости оказались рядом с ним. Правда, парень почти сразу встал и ушёл в другую комнату помочь имениннику настроить гитару. А девушка осталась. Сидела и ощипывала веточку зелёного винограда на своей тарелке. Игорь мечтательно проследил путь одной из виноградин от тарелки до её ротика. Девушка взглянула на него, и он заметил, что её глаза такого же цвета, как этот виноград. Потом много ещё деталей приметил, запечатлел в сердце: закатный свет золотился в её волосах, нежный румянец украшал её чистое, без капли косметики, лицо, а на безымянном пальце, на том самом месте, куда полагается надевать обручальное кольцо, у неё была крошечная родинка…

У Высоцкого поётся: «В тот вечер я не пил, не пел,/ я на неё вовсю глядел…» Так и было.

— Я тебя помню, — вдруг обратилась к нему зеленоглазка.

— Да? — удивился Игорь.

— Ты в нашей спортшколе занимался. Не знаю чем. А я спортивной гимнастикой. Ты заходил к нам как-то, на турниках повертелся. Наш тренер тебя прогнал, сказал, что с твоим ростом не надо. Я запомнила, потому что мне то же самое говорили. В итоге и ушла из-за этого. У меня метр восемьдесят.

Как ни странно, он тоже помнил этот день. Да, заходил в гимнастический зал. Да, выслушал от их тренера и похвалу, и совет заниматься каким-нибудь другим спортом. Он и занимался — тяжёлой атлетикой, это тогда модно было, пацаны хотели быть похожими на Шварценеггера…

— Не узнал меня, конечно?

Игорь честно покачал головой.

— Я тогда не была такой красивой.

Она улыбалась насмешливо, в глазах мелькали озорные огоньки.

Вообще-то Игорю нравились девочки скромные, домашние, но эта… эта изумительно красивая, осознающая свою красоту, заставила его забыть о том, кто ему нравился раньше.

Говоря, она делала паузы для его ответных реплик, но Игорь молчал. Это её не смущало. Она говорила одна, как королева, а он слушал. Он чувствовал себя всё более скованно, а она — всё более раскованно. Как будто она вытягивала из него волю, усиливая свою собственную.

— Когда спортом перестала заниматься, пошла в театральный кружок. И знаешь, это гораздо интереснее. В гимнастике каждая тренировка — одно и то же, одно и то же. А в театре у меня было столько ролей! И все разные. Например, я играла Лису в «Колобке» (это музыкальный спектакль был, он и взрослым интересный). Потом Снежную Королеву. В «Трёх мушкетёрах» — Миледи. Это из отрицательных. А из положительных: Красавицу в «Спящей Красавице» и Принцессу в «Бременских музыкантах».

Игорь мысленно примерял на зеленоглазку то рыжий комбинезон Лисы, то серебристое платье и «ледяную» корону, то коротенькое алое платье Принцессы, в которую влюбился Трубадур… Она сидела рядом с ним в джинсовой мини-юбке и клетчатой блузке с рукавами-фонариками и кружевным воротничком, но он с лёгкостью мог представить её в платье времён мушкетёров или времён рыцарей… Он открыто любовался ею. Он знал, что девушки красивее он не встречал и не встретит за всю жизнь. А её голос… Грудной, переливчатый, он воспринимался, казалось, не слухом, а сразу сердцем.

— Любовь, — вдруг сказала она, чуть подавшись к нему.

Это уже было чересчур. У Игоря внутри всё напряглось, руки задрожали, и он убрал их со стола, чтобы никто не заметил. Пауза затянулась, он боялся взглянуть на неё, а «белокурая бестия» смотрела на него в упор и видела, что он покраснел.

— Меня зовут Любовь, — сказала она уже ровным тоном, без насмешки. — А тебя как? Саня называл, но я забыла, прости.

Конец ознакомительного фрагмента.