Грани вожделения

Ольга Теньковская (2024)

Школа закончена, впереди — целая жизнь в таком многогранном современном мире, можно осуществить вожделенные мечты: поступить в желанный вуз, встретить любовь, создать семью и завести ребенка или посвятить свою жизнь выбранной профессии, — все, что угодно. Три подруги идут к цели каждая своим путем. Но пути к исполнению желаний так извилисты и странны, и не известно, ведут ли они к цели, а тьма все плотнее заполняет пустоту, пришедшую на смену несбывшимся мечтам.

Глава 3 Мексиканские страсти

Со дня Люськиной свадьбы мы ни разу не пересеклись с ней, пока она сама не пришла ко мне. Было 8 Марта, и я намеревалась весь выходной день посвятить переводу с немецкого отрывка из Тиля Уленшпигеля, сколько-то там тысяч бесконечных этих знаков, которые нам задавали каждую неделю. Перевод нужно было предоставить только через несколько дней, но нагрузка в универе зашкаливала, приходилось использовать каждую свободную минуту, и я, сидя за отцовским письменным столом, использовала ее сейчас по максимуму.

Люська, как мышь, проскользнула в комнату и села в кресло рядом со столом, а я продолжала переводить текст.

— Рита, — начала осторожно Люська, — я знаю, что мама обидела тебя, мне папа сказал.

— Ума у твоей мамы не хватит, чтобы меня обидеть, Люся.

— Ну, зачем ты так?

— Я вообще не понимаю, для чего ты меня в эту историю, в свадьбу эту замесила?

— Я и сама не понимаю, Рита, что случилось. Все планировалось по-другому.

— Зашибись! Кто у вас там что планировал? Свекровь твоя планировала? Поздравляю, все получилось по ее плану.

— Не говори так про Ирину Михайловну, она встала на мою сторону, наутро, когда Сергей понял все. У нас же с ним не было ничего до свадьбы, он думал…

— Я не думаю, что у него есть, чем думать, Люся. Надеюсь, ты развелась…

— Да что ты! У нас все прекрасно, Ирина Михайловна с ним поговорила, и теперь все хорошо, мы счастливы.

— Люся, ты зачем сюда пришла? Скажи уже и уходи, я занимаюсь.

— Извиниться за маму, мне так неудобно… Папа сказал, что нужно извиниться.

Я смотрела на Люську: человек тонул у меня на глазах, а я стояла на берегу и не спешила на помощь.

Люся посидела еще немного, поняла, наконец, что разговор закончен и пошла из комнаты. Я смотрела ей вслед и не верила, что она счастлива, сколько бы раз это не повторила: на моей Люське было надето коричневое, в противоестественных букетиках, полушерстяное платье и простые хлопчатобумажные, видимо, на резинках, чулки, в страшном сне мне бы не приснилось, что она, часами выбирающая и доводящая меня этими выборами до белого каления, что и как она наденет на танцы, когда-нибудь будет так одеваться.

Закончился второй курс, начался третий, вместе с ним пришел мой девятнадцатый день рождения, и я вспомнила о Люське: наши дни рождения в один день. Пожалела, что нехорошо поговорила с ней в последний раз, и решила навестить.

Я уже полгода не видела ее, знала только, что живут они теперь не с родителями (вот тетя Рая, наверное, побесилась, пока плыла с зятем под одним парусом!), а в общежитии, выделенном им на заводе. Конечно, я не знала, в какой комнате, но дежурная, словоохотливая такая тетка, назвала мне номер комнаты, а также поделилась подробностями жизни молодых:

— Вы ее подруга, да? Сразу видно, я так и знала, что Людочка приличная. Она хорошенькая такая, хоть и беременная сильно, вообще не изменилась. И тихая, никакого от нее шума. Только Сергей у нее пьет: каждый день то в одной комнате с мужиками, то в другой… Горе… Вы только Людочке не говорите, что я вам сказала. Это я вам как своей…

Я покивала головой приветливой тетке, поднялась на третий этаж и постучала в комнату, никто не ответил. Из соседней двери высунулась женская голова, осмотрела меня и сказала:

— Люда на кухне, если вы ее ищите.

И помахала рукой в конец коридора, а я пошла на странные запахи, плывущими волнами из дальних дверей. Кухня была огромная, какая-то голая: по одной стороне стояли не совсем чистые печки, по другой — разделочные столы, перемежаемые раковинами, над какими-то столами висели полки, над какими-то — нет. Окно в кухне было огромное, пыльное, тоже голое, без занавесок. Три женщины что-то делали у столов и у печек, ни в одной из них я не признала Люську, хотела уже спросить, но тут женщина у крайнего стола повернула ко мне голову, и я увидела Люськины глаза, и по тому, как они блеснули, поняла, что она мне рада.

На столе перед Люськой лежала огромная, плохо ощипанная курица, и Люська занималась тем, что безуспешно пыталась выдернуть из нее остатки перьев. Я молча водрузила сумку на грязный стул, взяла чей-то чайник и поставила на печку, дождалась, пока вода закипит, потом перехватила Люськину курицу, положила ее в раковину, залила крутым кипятком и снова положила курицу перед Люськой:

— Вот теперь можешь ощипывать. Свекрища прислала? Что же она не опалила ее как следует?

Женщины, молча суетящиеся у своих столов и неодобрительно посмотревшие на меня, когда я захватила чужой чайник, теперь заулыбались: признали своей.

Дело пошло быстрее. Люська выдала мне фартук, мы махом ощипали и выпотрошили курицу и, разрезав на части, завалили в огромную подкопченную кастрюлю и оставили потихоньку вариться.

Комната у Люси была маленькая, метров девять всего, обставленная какой-то разношерстной мебелью, занавесочки страшненькие, на полу — ни коврика, ни дорожки. И сама Люська предстала передо мной затасканной и затисканной, с большим уже животом, в запашном ситцевом халатике, сильно потертом на груди. Она выглядела так, что мне стало неловко от своего шелкового платья и замшевых туфель на высоком каблуке.

Люська сидела на кровати, разложив рядом с собой подарки, не сводя с них восхищенных глаз и перебирая тоненькими пальчиками, и рассказывала про свою жизнь:

— Хорошо живу, Рита. Свекровь сильно помогает, все продукты от нее, сегодня вечером приедут поздравить с днем рождения. Первенца вот ждем, через две недели иду в декретный отпуск.

— Вот и хорошо, Люся. Придешь в себя, а то устаешь, наверное, на работе.

— Устаю, да. Но сейчас уже перевели на легкий труд, по цехам не хожу, сортирую бумаги в техотделе. И работаю только в первую смену.

— Что-нибудь уже купили малышу? И куда кроватку поставите?

— Ничего не покупаем. Ирина Михайловна сказала, что нельзя, пока ребенок не родится. Она сама все купит. И поставит. Как-нибудь разберется.

Говорить больше было не о чем. Я благоразумно отказалась от чая, заваренного, видимо, несколько раз, сославшись на занятость: вечером иду в ресторан, день рождения все-таки, — и понеслась по коридору подальше ото всего мною увиденного. Думала, что успею выйти из общежития, не успела, слезы нагнали меня на лестнице, около стойки дежурной я оказалась уже зареванной, сердобольная тетка выплыла с рабочего места и встала передо мной монументом:

— Ну, будет, будет. Жаль, конечно, девку, видно, хорошая была, красивая. Только держать себя надо по-другому. Замуж-то, видать, уже беременная вышла: по животу вижу, срок она скрывает, ей уже давно в декретном быть пора. И думаю, что не от Сергея. Ее другой мужик с работы провожает, молодой, красивый, Сергею до него, как до луны пешком, вон до тех берез дойдут (тетка показала через окно на маленькую рощицу, притаившуюся между домами), там постоят-постоят, потом она домой идет. Думает, наверное, что никто и ничего не видит, а люди-то видят все. Что ты на меня так смотришь? Я жизнь прожила, обмануть сложно. Ты только Людочке ничего не говори, я ведь тебе как своей…

Я еще долго переваривала услышанное, не понимая и не принимая, но когда в конце сентября мама сказала мне, что Люся родила мальчика на месяц раньше, чем рассказывала всем тетя Рая, то не удивилась. Подумала только, что же теперь скажет многоумная Ирина Михайловна своему придурковатому сыну, или вообще ничего говорить не нужно, потому что он не умеет считать?

Да и некогда мне было заниматься Люсиными темными делами: я никак не могла определиться с темой курсовой, впереди была медиана и жесткая сессия, мне катастрофически перестал нравиться парень, с которым я встречалась почти два года, — не до Люськи с ее мексиканскими страстями.

Перед Новым годом, кукуя в бесконечной очереди за майонезом, я увидела в соседнем отделе Белку, стоящую в такой же потной очереди за зеленым горошком. Получив вожделенные банки (по две — в одни руки!), я перехватила Бэллу, и та, пышущая счастьем и здоровьем, сразу же, без необходимых приседаний, начала рассказывать о своей чудесной жизни с покорным мужем:

— Ритка, я такая счастливая. Даже не думала, что можно быть такой счастливой, что можно жить вот так.

Я все пыталась выспросить Белку об учебе, но она только смеялась:

— Да какая учеба, Ритка, мне полгода всего осталось, считай, я уже закончила. Но я такая счастливая.

Одно только огорчало Белку в ее налаженной жизни:

— Рита, нет детей. Полтора года живем, а никого нет.

— Бэлла, вы еще учитесь. Кто будет содержать ребенка?

— Да все те же, кто сейчас содержит: родители! Там такое дело: у Жорки бабка старая совсем, капризная жуть, ей сильно хочется увидеть правнуков. Жоркин отец на все готов, лишь бы матери угодить. Они уже и так намекают, и этак, а мы с Жоркой делаем вид, что ничего не понимаем, а на самом деле просто ничего не получается.

— Значит, у бабки есть стимул жить дальше.

Белка расхохоталась и полетела к своему счастливому мужу, а я поспешила домой с банками майонеза.

Наверное, этот год не мог закончиться просто так, и в самый последний его день, возвращаясь домой после сданного экзамена и поспешив к автобусу, я чуть не сбила с ног девушку. Извинившись, я побежала дальше, но неожиданно для себя оглянулась и окликнула: Лена?

Девушка тоже оглянулась,

Это была Леночка, но у нее, видимо, что-то случилось: волосы безвольно свисали из-под шапочки, глаза не накрашены и припухли. Информацией она поделилась тут же:

— Папа умер. Он такой молодой еще.

— Мне так жаль, Лена… Сочувствую тебе.

Но Леночке мало было моего сочувствия, ей нужно было поделиться. Смирившись с судьбой, я поплелась за Ленкой в ближайшее кафе и выслушала грустную историю жизни и смерти партийного функционера:

— Рита, она постоянно придиралась к отцу, ей все было мало, там уже квартира треснула от ее тряпок, от обуви, от шуб, а ей все мало. И всем ее родственникам. Это же кошмар: дверь не закрывается, родственники изо всех деревень валом валят, тому в областную больницу, этому по магазинам нужно прошвырнуться, третьему — поступить Бог знает куда, и все — к нам, как будто нет гостиниц. Все годы — проходной двор.

Месяц назад прихожу домой, а в гостиной мужик на нашем белом диване сидит, штаны грязные, носки грязные, воняет, как от коровы, я так напугалась, а мамаша выплывает из спальни и говорит: «Леночка, знакомься: это дядя Саша, муж тети Лены», — а я знать не знаю никакой тети Лены. Она оказывается в областной лежит на обследовании, а муж приехал ее навестить: как из коровника вышел, так и приехал. Он в ванную комнату сходил, и вся ванна в грязи и в потеках, и мимо унитаза нассал. Сидит за столом, чавкает, а мать мне говорит: «Леночка, убери в ванной». Ну, тут уж я не выдержала и сказала, чтобы за своими родственниками она убирала сама. Что тут началось! И о благодарности родителям, и об Иванах, родства не помнящих. А папа встал на мою сторону, никогда матери не противоречил, а тут уперся. Короче, мамаша этого дядю Сашу в холл выперла и там что-то ему наговорила, дядя Саша быстренько смотался, а в квартире — вонь, в ванной грязь. Мать орет, что завтра домработница все уберет, а отец ей, что никаких домработниц больше не будет. Короче, мать надела перчатки и пошла убирать дерьмо, и с этого дня скандал на скандале.

Леночка заказала бокал вина и, опрокинув его залпом, продолжила:

— Пару недель орали друг на друга и вечером, и в выходные, а потом успокоились: мать-то умная, она без отца вообще ничего не стоит, нигде за жизнь не работала. Приласкалась к нему, он и оттаял. А три дня назад стала просить у него какое-то кольцо с бриллиантами, они рано утром начали ругаться, часов в пять разбудили меня. Надо было сразу вмешаться, а я все ждала, что успокоятся. И дождалась: отцу стало плохо. Пока скорая приехала, он уже сознание потерял, до больницы не довезли, умер в скорой. Вчера похоронили. Прекрасный подарок на Новый год, правда, Рита?

Леночка опять потянулась к меню, надеясь оглушить себя еще раз спиртным, но я остановила ее:

— Знаешь, тебе пора домой. Горе, конечно, большое, Лена, но нужно поддержать маму.

— Ага, конечно. У матери там Наташа Медведко, подружка ее закадычная, она рада-радехонька, что мать одна осталась, они теперь как бы в шансах сравнялись, но воет вместе с матерью, словно это она мужа похоронила. Сил нет слушать.

— Все равно, Лена, это твой дом. И нечего болтаться по улицам, столько пьяных. Тебе нужны неприятности? Задержит милиция, сообщат в институт…

— Да пусть сгорит этот институт (Леночку начало развозить). Как я теперь без папки на филфак поступлю? Да, никак! Я его почти уговорила, он обещал с ректором педа перетереть…

Пора было заканчивать вечеринку, я расплатилась, вывела Лену из кафе и притащила к ее подъезду.

— Рита, пойдем ко мне, посидим, поговорим.

— Лена, мне домой нужно: помочь родителям, поздравить их, а вечером я иду со своим парнем к каким-то его друзьям праздновать Новый год. Дел еще до потолка.

— Конечно, я тебе мешаю…

— Не начинай. Давай встретимся после каникул и поговорим, а сейчас иди домой. Хорошо?

— Хорошо. Я приду к тебе в университет. Спасибо, что проводила.

Леночка зашла в подъезд, а я полетела на остановку. После каникул Леночка не пришла, и вообще я больше ни разу не увидела ее возле университетского крыльца…

Я бегом прибежала домой. Конечно, родители были не рады, что я задержалась, и дома ничего не готово, и отец только утром притащил мерзлую елку и поставил ее в ведро с песком, она еще не оттаяла, и ее нужно успеть нарядить. Отец всегда ставил мощные елки, под самый потолок, наряжали мы ее часами, папа командовал, куда и какую игрушку повесить или перевесить на другое место. Но сегодня на это времени не было, кое-как накидав украшений на мерзлые ветки, я помогла матери сделать салат, едва выгладила шелковое платье, как уже позвонил в дверь мой поклонник, ввалился в холл, поздоровался с родителями, рассказал, что в последний момент сумел достать апельсинов и шампанского, которые мы должны были подать к общему столу.

Шампанского оказался целый ящик, апельсинов — полная авоська. Отец сказал, что нужно бы найти такси, потому что груз большой, а к вечеру ударил мороз, но кавалер мой запротестовал, заявил, что здесь дороги-то — через виадук пройти…

Пока мы увязали коробку с шампанским, пока я оделась, прошло еще время, и, выйдя на улицу, я поняла, что мороз установился жуткий и наше путешествие по виадуку может закончиться плохо, о чем и сообщила спутнику. Но тот опять уперся, заспорил и поспешил по улице к виадуку, я пошла следом, таща за собой авоську с апельсинами.

Виадук, протянувшийся над широким веером железнодорожных путей, покрылся ледяной шкурой, наверху бушевал ветер, дубленки наши моментально перестали греть, ящик с шампанским оказался слишком тяжелым, и мой кавалер понял, наконец, какую трагическую ошибку он совершил, но упорно настаивал на своем, и мы кое-как продвигались по виадуку, буквально волоча за собой ящик. Апельсины в авоське уже начали стучать друг об друга, думаю, что и в штанах у упрямца тоже началось постукивание, я не чувствовала ни рук, ни ног, и в это время пришло спасение: по виадуку шел еще один наш приятель, спешащий на нашу же вечеринку. Он подхватил шампанское и апельсины, а мы полетели вслед за ним.

В квартиру мы ввалились все вместе, я, окончательно обмороженная, желала только одного: заползти в большое уютное кресло с ногами, закутаться в мягкий плед и смотреть «Голубой огонек». Но компания, собравшаяся в квартире часа два назад, уже загасилась, им срочно загорелось идти на горку, хотя до Нового года оставалось всего полчаса. Несмотря на мои протесты, меня вытащили из кресла, вставили в чьи-то огромные валенки, накинули мужской полушубок и треух и потащили на горку.

Горка была огромная, я отбивалась от толпы, но меня буквально на руках затащили наверх и водрузили на кучу малу, организовавшуюся на площадке перед спуском. Пока куча формировалась и переформировывалась, я почему оказалась в самом низу ее, припечатанная тощей задницей к промерзшим доскам, в платье, задранном до шеи. Ни вздохнуть, ни протестовать я уже не могла, куча, наконец, оттолкнулась, и я поехала вниз со скопищем разгоряченных тел на мне.

Мои колготки, примерзшие к верхней площадке, растянулись по всей длине горки, и в самом конце ледяной дорожки от колготок на мне осталась резинка на талии и короткие носочки. Огромные валенки тоже были потеряны, и теперь я стояла практически босиком на снегу. Мой кавалер мигом очнулся, подхватил меня на руки и полетел в тепло, а следом поскакала вся компания.

Парень суетился возле меня, кутал в плед, но тип поведения, повторяющийся из раза в раз, был налицо: сначала что-то выкинуть, а потом пытаться исправить.

Часы начали бить, мужчины кинулись открывать шампанское, посыпались тосты, праздник вошел в нормальную колею, временное помешательство прошло, и я снова очутилась в компании состоявшихся мужчин и приличных девушек. Около шести утра все разбрелись по комнатам передохнуть, а я так и осталась в кресле. В восемь позвонила домой и попросила отца принести колготки. Папа очень удивился, но через полчаса постучал в дверь квартиры, и мы с отцом пошли домой, закрыв за собой дверь на защелку.

Дома мама разохалась, увидев ободранные в кровь ноги, а еще через два часа в квартире нарисовался кавалер с извинениями, уверениями и предложениями на первый день нового года, но они никого уже не интересовали: год закончился, унося с собой в прошлое мою школьную подругу, моего формального жениха и большую часть моих иллюзий…