Виктория

Ольга Пустошинская, 2019

Не думала Виктория, что её поездка к матери обернётся таким приключением, вынести которое под силу не каждому. Ехать в Самару две тысячи семнадцатого года, а приехать в Куйбышев – запасную столицу – сорок первого. Ей предстоит выживать в тяжёлое военное время. Сначала Виктория будет корить судьбу за такую жестокость, а потом поймёт, что в жизни случайностей не бывает.

В поезде

Тошнота усиливалась от мерного покачивания поезда, подступала к самому горлу. Было зябко, болела голова, мысли путались и сбивались. Не получалось вспомнить что-то очень важное, важное и пугающее.

Вика лежала на боку, скорчившись от озноба, укрытая тонким и колючим одеялом.

— Не из нашего вагона вроде… контузило? — откашлявшись, спросил чей-то мужской басок.

— Да, кажется… — неуверенно ответил кто-то.

Сквозь дрёму слышался детский плач, кашель, чей-то храп и обрывки чужого разговора:

— Листовки скинули… а в них написано, дескать, Москва не столица, Урал не граница…

— Бегут, давка везде, магазины закрыли…

— Завод заминировали… Мы же не слепые, всё видим.

— Говорят, что и сам из Москвы сбежал, бросил нас.

— Отставить разговорчики! Провокатор, шкура! — Голос задыхался от бешенства.

«Это бред… Кажется, я заболела», — подумала Вика и снова провалилась в дремоту.

Очнулась она от холода. Дрожа всем телом, натянула одеяло до подбородка. Как сильно грохочет и лязгает вагон! Окна, что ли, нараспашку? Вика открыла глаза, превозмогая тошноту, и огляделась.

Очень старый плацкартный вагон был битком набит пассажирами и вещами. В проходе стояли не поместившиеся под полками потёртые фанерные чемоданы с металлическими уголками и замочками, большие узлы и корзины. Пассажиры сновали туда-сюда, спотыкались о чужие ноги и вещи. На верхних полках кто-то спал, укрывшись тонким шерстяным одеялом.

Напротив сидели две женщины и девочка-подросток в берете и чёрном пальто, из ворота которого виднелся кончик красного пионерского галстука. Галстук не был завязан узлом, а скреплён серебристым зажимом с красными язычками пламени.

— Очнулись? — мягко спросила одна из женщин в сером старомодном пальто. Её тёмные волосы были уложены вокруг головы венчиком. — Вам лучше?

— Не знаю, — с трудом ответила Вика, разлепив сухие губы, — тошнит.

— Ничего, пройдёт. Да вы лежите, лежите…

Она всё же села, оперевшись спиной о стенку и натянув на себя одеяло. В изголовье обнаружился её рюкзак с разными мелочами и курточкой. Где-то на дне рюкзака должен быть пакетик фруктовой карамели. Вика расстегнула замок, достала конфету — попалась лимонная — развернула фантик и отправила леденец в рот. Кисло-сладкий приятный вкус немного унял тошноту.

Мальчик с зелёным грузовиком, одетый в нелепую курточку и кепку, забыл про свою игрушку и не сводил с Вики тёмных выразительных глаз.

Та поняла:

— Как тебя зовут?

— Серёжа.

Вика протянула две конфеты:

— Держи, Серёжа!

Тот вопросительно посмотрел на женщину в пальто, она улыбнулась и кивнула: можно.

— Спасибо!

Одну конфету он спрятал в карман, вторую стал катать во рту с видимым удовольствием, болтая ногами. Фантик разгладил на коленке, сложил вдвое и тоже убрал в карман.

— Я собираю фантики от конфет, у меня их уже много, — похвалился Серёжа. — Только альбом дома остался, мама с собой не разрешила взять, говорит, что тяжёлый.

Тошнота отпустила, головная боль как будто притупилась. Но что это за вагон, похожий на музейный экспонат? Как же она здесь оказалась? Надо вспомнить…

***

Отпуск Вике дали в мае, а не в августе, как она хотела.

— Понимаете, Виктория Александровна, я не могу сразу двух врачей отпустить в августе, — вежливо и будто виновато объяснила заведующая отделением, — если не май, то, может быть, ноябрь вас устроит?

Нет, ноябрь не устроит, лучше май. Можно поехать к матери в Самару, погостить месяц. Давно ведь собиралась, да всё как-то не складывалось. Самара была Викиным родным городом, там она родилась, ходила в детский сад и школу, в спортивную секцию на плаванье. Оттуда уехала учиться в университет Сеченова в Москве, там осталась лучшая подруга Наташа.

Мама, конечно, обрадовалась:

— Виктория, наконец-то ты мне поможешь посадить картошку! (Она не мыслила жизни без дачи, своих помидорчиков и картошечки).

— Помогу-помогу… Мам, что тебе привезти из Москвы?

— Доча, дефицита в Самаре давно нет, слава богу! Ничего не надо, сама приезжай.

Незадолго до отъезда в Москве резко похолодало, и Вика с ворчанием достала из шкафа убранные на хранение ботинки и утеплённую курточку защитного цвета со множеством погончиков и кармашков.

Билет был куплен на седьмое мая. Поезд отправлялся утром с Казанского вокзала; четырнадцать часов пути — и Вика в Самаре. Продукты с собой можно не брать, только фруктов немного и печенья. Позавтракает в вагоне-ресторане — шиканёт.

…Утром Виктория едва не проспала, и всё из-за дурной привычки выключать будильник и ещё чуть-чуть полежать. Через сорок минут она в темпе одевалась, путаясь в штанинах и причёсываясь на ходу.

Времени на нормальный завтрак не оставалось. Вика торопливо допивала чашку кофе, когда позвонили из службы такси: машина стоит у подъезда.

— Выхожу, выхожу!

Она подхватила вещи, закрыла дверь на все замки и вызвала лифт.

***

Вика затащила в вагон тяжёлый чемодан на колёсиках и пошла по узкому коридору, разыскивая свой номер. К её удивлению, в купе других пассажиров не было.

«Это ненадолго, — подумалось с сожалением, — рано или поздно обязательно кто-нибудь подсядет».

Вика решила переодеться, пока никто не мешал. Достала из чемодана белую толстовку с британским флагом на груди и синие джинсы.

Заглянула проводница:

— Постель брать будете?

— Нет, спать я уже дома буду, — улыбнулась Вика.

При этих словах она почувствовала какую-то смутную тревогу, дурное предчувствие — так иногда бывало, но не стала зацикливаться и давать волю фантазии.

Поймав своё отражение в зеркале, Вика вспомнила, что в суматохе не успела накраситься. Достала из рюкзака косметичку, нанесла тушь на ресницы, мазнула губы розовой помадой, стянула резинкой в хвост светлые волосы до плеч. Черты лица у Виктории правильные, глаза голубые, чуть насмешливые. Фигура хорошая безо всяких диет. Красавица? А почему бы и нет?

Многие из её окружения не понимали, почему такая умная и эффектная девушка до сих пор не замужем: ну где глаза у этих мужчин?! А Вика улыбалась и цитировала Хайяма:

Я думаю, что лучше одиноким быть,

Чем жар души «кому-нибудь» дарить.

Бесценный дар отдав кому попало,

Родного встретив, не сумеешь полюбить.

Поезд тронулся, набрал ход, оставив позади шумный Казанский вокзал. Вике давно хотелось есть: чашка кофе только разожгла аппетит. Проверила кошелёк с деньгами и картой — он был на месте, положила в кармашек телефон и взялась за дверную ручку. Потом внезапно (к счастью, как оказалось) подумала, что ходить через вагоны в одной толстовке будет холодно, и сунула в рюкзак куртку.

А что же было потом?..

Вика шла через холодные тамбуры, через грохот и лязг буферной зоны, разыскивая ресторан. Чужие вагоны с заспанными пассажирами, очереди в туалет, двери, двери, двери…

Навстречу попалась хмурая проводница с подносом пустых стаканов.

— Простите, — остановила её Вика, — а где рес…

Вопрос прервал свист и шипение, поезд стал резко тормозить. Проводница вскрикнула, поднос полетел в сторону, раздался звон разбитой посуды, женский визг и крики из открытой двери купе.

Вику с силой отбросило на дверь тамбура. Боль оглушила, было трудно дышать, и показалось, что воздух стал плотным, светящимся, фосфоресцирующим. Теряя сознание, Вика услышала грохот и бухающие взрывы. И чужой, едва слышимый разговор.

— Гражданских бомбят, сволочи!

— Женщину контузило, товарищ капитан. Что делать?

— Надо занести её в вагон. Медики в поезде есть?

***

— Позвать врача? — сочувственно спросила Серёжина мать.

Вика отказалась, заверив, что чувствует себя лучше. У неё сотрясение мозга, судя по симптомам, надо в больницу и постельный режим, но это уже потом, дома…

Что же всё-таки случилось?

— Поезд стали бомбить, — буднично мама Серёжи, — бомба рядом разорвалась, окна вылетели. Скомандовали выходить из вагонов, мы выскочили… Вас контузило, без сознания долго лежали. Слава богу, все живы.

— Никакого бога нет, это просто так говорят, — встрял Серёжа.

Вика ужаснулась:

— О чём вы? Как это — «стали бомбить», кто?!

На неё посмотрели с жалостью.

— Немцы, кто же ещё.

Пассажиры стали с интересом прислушиваться к разговору.

— Какие немцы? Почему?

— У вас потеря памяти, — грустно объяснила мама Серёжи. — Война началась, вы помните?

— Нет, конечно, нет! — У Вики задрожали руки. — Когда это случилось?

— Двадцать второго июня.

— А-а-а… Я поняла, — улыбнулась она. Как же сразу не догадалась? День Победы же скоро! — Ролевики? Но как всё реалистично: и вагон тех лет, и обстановка, и одежда… Супер!

— Я всё же позову врача, — поднялась соседка.

— Не надо врача, я сама врач.

По вагону прошёл гомон и оживление, какая-то невысокая женщина направилась к выходу с алюминиевым чайником в руках. Поезд стал замедлять ход, зашипел и остановился. Вика прильнула к окну.

Это была маленькая станция со старинным кирпичным зданием вокзала, с небольшими окнами в резных наличниках на фасаде. И толпы людей… вся платформа забита людьми: женщинами, детьми, стариками… Кто сидел прямо на земле, кто на чемоданах. В такой-то холод!

— Открывать не буду, если никто не выходит, — раздался зычный голос, — открой — так штурмом будут брать.

Снаружи послышались отчаянные крики, чьи-то невидимые руки заколотили по дверям вагона, будто в подтверждение слов проводника. В окно было видно, как люди, похватав узлы и корзины, толпой бежали к поезду.

Вике стало страшно.

— Что происходит?

Небритый старик в ватнике, притулившийся на боковой полке, отложил газету:

— Знамо что… Все уехать хотят подальше от войны, немец-то под Москвой. Вот ты куда, девушка, едешь?

— В Самару, — ответила потрясённая Вика.

— Это раньше говорили: Самара, а с тридцать пятого года — Куйбышев, — поучительно поправил старик.

Она потянулась за газетой:

— Можно?

— Да бери, не жалко…

Это была «Правда» с фотографией лётчиков в шлемах на первой странице.

— «Гитлеровская свора продолжает лезть на Москву. Остановить врага! Отразить натиск фашистских разбойников!» — тихо прочла Вика. — Какая старая газета… Откуда она у вас?

— Сегодняшняя, на станции купил. Куда новее-то? — обиделся старик.

Вика посмотрела на дату в левом верхнем углу: суббота, 25 октября, 1941 год.

— Это сорок первого года газета.

— А какого же тебе надо?

— Этого года надо. Вы намекаете, что сегодня октябрь сорок первого года?

— С утра так и было, — усмехнулся дед и вытер рукой нос в красных прожилках. — Здорово же тебя контузило, девушка!

— Вы меня все разыгрываете, — покачала головой Вика. — Серёжа, тебе сколько лет?

— Семь!

— Значит, ты родился…

— В тридцать четвёртом году.

— Нет, ты родился в две тысячи десятом, — поправила она.

Серёжка рассмеялся:

— Вы что, тётя, таких цифр не бывает!

— Всё правильно, Серёжка в тридцать четвёртом родился, — подтвердила его мать.

Вика откинула одеяло. Здесь творится что-то странное, надо найти свой вагон! Она начала протискиваться к выходу, наконец добралась до тамбура, полного табачного дыма: там курили двое мужчин.

Дверь в буферную зону оказалась запертой.

— Ты куда, там закрыто! — сердито посмотрел один из курящих, видимо, проводник.

— Мне надо выйти! — с отчаянием сказала Вика, дёргая дверную ручку.

— Надо так надо, сейчас открою, — неожиданно легко согласился проводник.

Достал из кармана ключ и отпер другую дверь, что вела наружу.

— Пять минут стоять будем, потом крикнешь — отопру. Меня Николаем зовут.

Вика спустилась с подножки и побежала вдоль состава, наталкиваясь на людей, навьюченных мешками и узлами. Второй, третий, четвёртый вагон… Вот и нужный — пятый.

Она остановилась, тяжело дыша. «Её» вагон ничем не отличался от вереницы своих тёмно-зелёных собратьев образца тысяча девятьсот сорокового года. Кирпичного цвета покатая крыша блестела от влаги, на ней торчали вентиляционные «грибки». Из окошек с деревянными рамами заинтересованно смотрели пассажиры. Это дурной сон, это не может быть правдой!

Поезд лязгнул, дёрнулся и подался назад. Это отрезвило Вику: остаться раздетой на вокзале было бы ужасно. Она побежала назад изо всех сил, замолотила кулачками по двери вагона. И испугалась, что ей не откроют, как тем отчаявшимся людям.

— Николай! Николай!

Но дверь с лязгом распахнулась, проводник подал Вике руку, помог подняться в вагон и сразу запер за ней.

— Набегалась? — спросил он. — Кипяток искала? А чего без кружки?

— Мне нужно в Москву…

— Все из Москвы, а ты в Москву? Подожди, война кончится — вернёшься.

— Вы не понимаете, мне надо назад!

— Где уж не понять… Эх, молодо-зелено! — вздохнул проводник.

Поезд зашипел и тронулся, набирая ход.

***

Из приоткрытой двери уборной шёл едкий запах мочи. Вика вошла и заперлась, привалилась спиной к стене, закрыв глаза. Голова кружилась, снова подступила тошнота. Запах нечистот усилил позывы, и Вику вырвало в металлическую грязную раковину.

Она долго умывалась ледяной водой, пока не заломило лицо и руки. Вздрагивая от озноба, сняла толстовку с британским флагом и надела её наизнанку: так не будет видно картинки, лишние расспросы сейчас ни к чему; расстегнула плоский фитнес-браслет и сунула в карман джинсов. Золотой крестик на витой цепочке — подарок матери — спрятала под майку.

В купе её ждали.

— Я уже начала волноваться, думала, что вы отстали, — с облегчением сказала мама Серёжи, и Вика опять подумала, что у соседки удивительно мягкий и добрый голос. И лицо красивое, с большими выразительными глазами, как у Татьяны Самойловой из фильма «Летят журавли».

— Мы так и не познакомились. Как вас зовут? — спросила Вика.

— Валентина.

— А я Вика. Виктория.

— Какое хорошее имя у вас… Виктория — значит победа. Победа нам сейчас нужна.

Вика чуть улыбнулась: детстве из-за имени её дразнили клубникой.

Из рюкзака она вытащила утеплённую курточку с погончиками и кармашками на кнопках, натянула её поверх толстовки. Сразу стало теплее. Как хорошо, что начало мая выдалось холодным, как хорошо, что пришлось достать из шкафа колготки, ботинки и куртку! Краем глаза Вика заметила, как другие пассажиры пристально и детально рассматривают её одежду, лишь Серёжа искренне восхитился:

— Ух ты! Это военная куртка?

— Да, мне на военной подготовке выдали, — солгала Вика.

Она прихватила рюкзак и снова прошла в уборную, достала телефон. Его оставалось только выключить и спрятать в потайном кармане рюкзака вместе с паспортом, деньгами и банковской картой. Сейчас все эти вещи совершенно бесполезны и даже опасны: Вику легко могли принять за шпионку.

Ещё в рюкзаке обнаружилась коробочка амоксициллина, завалявшаяся с прошлого года. Совершенно по-новому Вика смотрела на маленькие капсулы — это же настоящее сокровище! Коробочка тоже отправилась в потайной карман. Дальнейшая ревизия рюкзака подарила зарядник от телефона, губную помаду, ключи от московской ипотечной квартиры, упаковку жевательной резинки, шариковую ручку и бумажные носовые платки. Только теперь Вика пожалела, что не взяла в дорогу продукты. Два яблока, банан, помятая пачка печенья «Любятово» и небольшая упаковка карамели — вот и все запасы. Без еды, без денег, без вещей. Совсем одна…

Поезд стоял, пропуская встречные эшелоны. Хотелось есть, но она Вика могла позволить себе истратить крохи еды из рюкзака. Соседки — женщина с девочкой — пересели поближе к столику, достали из корзины чёрный хлеб с салом и варёную картошку. Ели её, макая в соль и запивая молоком из бутылки. Вика отвернулась.

Валентина покопалась в сумке, зашуршала бумагой.

— Сынок, ты голодный? Возьми…

Серёжа взял бутерброд и стал жевать, катая грузовичок по стенке купе.

— Виктория, угощайтесь.

Вика увидела, что Валентина протягивает бутерброд с колбасой в бумажной салфетке, и пролепетала, краснея:

— Что вы, не надо! Я не голодна.

— Берите, пожалуйста, это не последнее.

Вика не стала ломаться, поблагодарила и начала есть. Ах, каким вкусным был этот бутерброд из куска белого хлеба и кружочка чайной колбасы!

Они разговорились. Валентина тоже ехала в Самару, и у Вики отлегло от сердца: всё-таки в городе она будет не одна.

— Вы к родственникам едете? — спросила Виктория.

— Нет, мы эвакуируемся с заводом. А вы? Тоже от организации?

— Нет, я сама по себе, так получилось, — призналась Вика и после недолгого молчания неожиданно добавила: — Чемодан у меня пропал…

Додумывая на ходу легенду, она рассказала, что во время бомбёжки потерялся чемодан с вещами, деньгами и документами.

— Как? Где потерялся? — ужаснулась Валентина.

— В другом вагоне. Я искала, его нигде нет.

Чемодан благополучно приехал в Самару, надо полагать. Мама, конечно, в панике: Вики нет, телефон молчит… Боже мой, бедная мама наверняка места себе не находит. Будет искать Вику среди отставших от поезда, потом в больницах и моргах. Потом заявление в полицию напишет, там дело заведут. И тогда какой-нибудь седовласый следователь выяснит, что пассажир в поезде сорвал стоп-кран, а после этого бесследно пропала другая пассажирка, Фомина Виктория Александровна, двадцати восьми лет…

Соседка Валентины прислушивалась к чужому разговору, испуганно моргая, потом не выдержала:

— Проводнику сказать надо про чемодан. Как же вы без документов?

— Ищи-свищи энтот чемодан, — хмыкнул дед с газетой. — Кто увёл, того уже нет!

— Всё равно надо сказать, пусть поищут.

— Сказать-то можно, а толку?

Он и мысли не допускал, что чемодан сам по себе потерялся.

Покопался в кармане и достал две мятые купюры по пять рублей.

— Эх, держи, девушка, вроде как милостынька тебе.

Вика вспыхнула, но не в её положении было отказываться.

— Спасибо.

Она никогда не видела таких старых денег и стала рассматривать серо-голубые банкноты с цифрой пять в гильоширной розетке, парашютиста на фоне самолёта.

— Первый раз деньги увидела? — мелко рассмеялся дед.

Вика опомнилась и спрятала «милостыньку» в карман куртки.