Виктория

Ольга Пустошинская, 2019

Не думала Виктория, что её поездка к матери обернётся таким приключением, вынести которое под силу не каждому. Ехать в Самару две тысячи семнадцатого года, а приехать в Куйбышев – запасную столицу – сорок первого. Ей предстоит выживать в тяжёлое военное время. Сначала Виктория будет корить судьбу за такую жестокость, а потом поймёт, что в жизни случайностей не бывает.

Крестик

Очередь в милицию начиналась от кабинета и заканчивалась на широком крыльце здания. Те, кто заявлял о потере паспорта, отправлялись к молодой женщине в синей форме и берете. Документы на прописку принимала другая, постарше, поэтому очередь продвигалась довольно быстро.

Вика нервничала, стискивала кулачки. Валя удивлённо поглядывала, но не приставала с расспросами.

— Фамилия, имя, отчество, дата рождения? — протараторила милиционерша.

— Фомина Виктория Александровна, — сказала Вика. День и месяц рождения (десятое мая) она назвала подлинные, чтобы не запутаться.

— Когда и где утерян паспорт?.. Где бомбили, возле Москвы?

Милиционерша записала все данные, обстоятельства утери документов и заверила, что после тщательной проверки Виктория получит новый паспорт, а пока — временную справку.

«На что я надеюсь? — думала Вика дорогой. — Сделают запрос, и выяснится, что никакой Виктории Фоминой тысяча девятьсот тринадцатого года рождения не существует. И что потом?.. Лучше не думать. Ах, если бы вернуться домой! Как так вышло, что я попала сюда? Угодила в какой-то портал, или что там бывает? Если так, то выход должен быть там же, где и вход…»

— Ты чего пригорюнилась? — тронула её за руку Валентина.

— Да так, задумалась… Валя, мне надо на рынок.

Продать крестик с цепочкой Виктория решила ещё вчера: денег не было ни копейки. Надо купить продукты, бельё и кое-что из одежды; мыло, зубной порошок, щётку… А зарплата будет только через месяц, этот месяц надо как-то жить. Висеть на Валиной шее было совестно. Очень жаль крестик, но больше ничего ценного у Вики не было.

— Зачем тебе на рынок? — удивилась Валя.

— Хочу продать крестик, деньги нужны.

— Покажи крестик.

Вика сняла витую цепочку. Крестик был тонкой работы, с фигуркой распятого Христа со склонённой головой, увенчанной терновым венцом.

— Это дорогая вещь, — оценила Валя. — Ты что, верующая?

— Это мамин подарок.

— Тогда он дорог вдвойне. Зачем тебе продавать? Мы обойдёмся, продукты есть и деньги тоже.

Вика улыбнулась и сказала мягко:

— Валечка, спасибо, но я так не могу. Все мои вещи пропали, у меня даже сменного белья нет.

— Тогда я с тобой пойду, знаешь сколько жулья на рынке? Цепочку продай, а крестик оставь, раз он тебе дорог. Его на шнурке носить можно.

Вика сняла крестик с цепочки и убрала в карман куртки, застегнула на кнопку, чтобы не потерять.

***

Старейший Троицкий рынок в Самаре имел давнюю историю. Когда-то на площади возвышалась церковь Святой Троицы, с садом, с городскими часами на колокольне. Было своё «лобное место» с помостом и столбом, где наказывали плетью преступников; обжорные ряды, каменный торговый корпус и Гостиный двор. Шумно, людно… По рынку ходили торговцы квасом, сбитнем, мороженым в деревянной лохани. И продавали пирожки с разными начинками, в том числе самарские пирожки с картошкой. Как бы Вике сейчас хотелось съесть такой пирожок!

Они с Валентиной прошли к рядам, посмотрели, что и почём продают.

— Четыре тысячи проси, — учила Валя, — вещь дорогая, вон какая цепочка толстая. Даже четыре с половиной проси — это не много.

Вика пристроилась рядом с женщиной с кирзовыми сапогами под мышкой, повесила цепочку на ладони.

Сначала к ним никто не подходил. Редкие прохожие цепляли украшение взглядом и шли мимо. Виктория начала волноваться: а вдруг никто не купит?

Тот мужчина в шапке-ушанке появился неожиданно, будто вырос из-под земли. Достал из кармана лупу и стал рассматривать цепочку, прищурив один глаз.

— Сколько?

— Четыре с половиной, — быстро сказала Валентина.

Глаза у мужика стали круглыми, как пуговицы.

— Вы чего, девки, очумели?

— Чего — «очумели»? Булка хлеба на рынке стоит триста рублей! — отбрила Валя.

Покупатель проворчал что-то и отошёл. Вика проводила взглядом его сутулую широкую спину.

— Может, меньше надо было просить?

— Это он цену сбивает, — повела красивыми глазами Валя. — Сейчас вернётся, вот увидишь.

Подошла нарядно одетая женщина в меховой шубке, тронула цепочку маленькой рукой, обтянутой перчаткой, ахнула:

— Какая красота! Сколько же это стоит?

— Продано уже, дамочка, проходите, — раздался над ухом знакомый басок.

Мужчина в ушанке протянул Валентине деньги. Та быстро пересчитала, кивнула. Вика подумала, что её было проще простого обмануть с деньгами, ведь она не разбирается в купюрах. Печальным взглядом проводила цепочку и сказала с напускной бодростью:

— А теперь мы купим пирожки с картошкой. Сто лет их не ела!

И потащила Валю к продуктовым рядам.

***

Вика стянула джинсы и майку и надела голубой спортивный костюм с двумя рядами синих полос на штанинах, рукавах и груди.

Медсестра Маша уставилась на обновку:

— Где вы такое купили, Виктория Александровна?

— Тебе нравится?

— Да, очень.

Получив деньги за цепочку, Вика с Валей обошли весь рынок в поисках джемпера и чего-нибудь тёплого на ноги. Шерстяных колгот, разумеется, не было; хлопчатобумажные чулки с поясом и резинками показались Вике просто ужасными, к тому же непрактичными — как такое можно носить? Она заметила лежащие на прилавке толстовки и трико нежно-голубого цвета. На ощупь плотные, мягкие — именно это и надо.

— Сколько стоит? — поинтересовалась Вика.

— Это же мужские кальсоны! — потянула её назад Валентина. — Ты что, не знала?

Откуда ей было знать? Зато эти кальсоны и фуфайка — так назывался верх — очень напоминали современные спортивные брюки и толстовку, надо было их только чуточку изменить, добавить декора.

Вика купила самый маленький комплект, дома колдовала над ним, подгоняя по фигуре, пришила два ряда тесьмы. И вот пришла на работу в новом костюме.

— Мне очень нравится, — восторгалась Маша, — это вы из Москвы привезли?

— Нет, это моё ноу-хау.

— Чего-о-о? — расширила чёрные глаза медсестра.

Её короткие косички с ленточками топорщились из-под косынки, придавая Маше смешной, детский вид. Как всё-таки отличаются девушки сороковых от Викиных современниц! Невозможно представить себе девятнадцатилетних девиц с косичками и ленточками.

— Ну… изобретение, — поправилась Вика.

— Ой, Виктория Александровна, вам так идёт! А как бы мне изобрести такое же?

— Не вопрос, я помогу.

— Не вопрос… — зачарованно повторила Маша.

Вика вторую неделю работала в санпропускнике. Жуканина не заговаривала о запросе по месту работы, и Виктория тоже молчала: не буди лихо, пока оно тихо. Работать приходилось по десять-двенадцать часов, к концу дежурства у неё начинала кружиться голова.

«Это последствия сотрясения мне аукаются», — думалось Вике. Полежать бы в тепле, покое, вытянув ноги, унять эту вертящуюся карусель перед глазами. Но надо было отоваривать свои и Валины карточки (с первого ноября ввели карточную систему), выстаивая длинные очереди за хлебом, крупами, маслом…

Хлеб выпекали только ржаной, но и ему были рады, лишь бы вволю поесть этого хлеба! Они с Валентиной получали по шестьсот граммов, на Серёжку полагалось четыреста. Был запас муки, сахара и крупы, привезённый Валей ещё из Москвы. Вике посчастливилось отоварить карточки на жиры сухим молоком, и она пекли на примусе тонкие блинчики.

Валентина ездила на работу на станцию Безымянка, на шарикоподшипниковый завод. Она вставала чуть свет, наскоро завтракала и спешила на поезд: другой транспорт туда не ходил. В ноябре ударили сильные морозы. Валя возвращалась домой замёрзшая и смертельно усталая. Выпивала чашку горячего чая и только потом раздевалась.

Однажды квартирная хозяйка позвала Вику к себе (это случилось дней через пять после приезда).

«Сейчас скажет, что пора и честь знать», — тоскливо подумала она, глядя поверх рыжей причёски.

— Виктория, вы уже нашли жильё? — Нина Петровна села и закинула ногу на ногу.

— Да, нашла. Меня коллега приглашала жить к себе. Я сегодня же…

— Не надо, — перебила хозяйка, — я хотела предложить вам остаться… за небольшую плату. Они считают, что комната в десять квадратов слишком велика для одной женщины с ребёнком. Хотят подселить ещё одну эвакуированную. Я подумала: если вы уже живёте, то зачем выгонять и брать другую? Живите… Я много не попрошу — двести рублей всего лишь.

«Нина Петровна своего не упустит. Я понимаю: двое детей, а сейчас деньги лишними не бывают», — подумала Вика.

По военным меркам хозяйка жила неплохо: её свёкры держали корову, кур и приносили внукам молоко, творог и яйца, а излишки продавали на рынке. Молоко было нарасхват, за ним сразу же выстраивалась длинная очередь.

— Хорошо, я согласна, — сказала Вика, прикинув, что Нине Петровне можно отдавать пособие, которое платили всем эвакуированным.

Большая коммуналка принадлежала раньше богатой самарской семье. В квартире было пять комнат, не считая каморки для прислуги и гардеробной; большая кухня, где командовала раскрасневшаяся от печного жара кухарка, тёплая ванная и туалет. Вика представляла, как по комнатам бегает мальчик в бархатной курточке и розовощёкая девочка в кружевном платьице и с пышным бантом в волосах. Мимо кабинета отца дети проскальзывали на цыпочках, шикая друг на друга: «Тихо, папу нельзя беспокоить!» Томная барыня в пеньюаре смотрела в эти самые окна…

Теперь в квартире ютилось несколько семей. Вика наблюдала за шумной жизнью коммуналки, в которой оказалась впервые, и ей пришло на ум, что семьи похожи на мирные независимые государства, иногда вступающие в конфронтацию.

Валина хозяйка с мужем и сыновьями до войны занимала приличную площадь — две комнаты. Осенью мужа мобилизовали на фронт, а Нине Петровне велели срочно освободить маленькую комнату для эвакуированных.

Рядом жила самая молодая и самая беспечная жиличка по имени Людмила, которую все звали Лялечкой. Ляля работала официанткой в ресторане, на работу и с работы её возил на машине полноватый интендант.

Две смежных комнаты напротив (бывшие детские) принадлежали семье Николая Свинухова с двумя детьми. На фронт Николая не взяли из-за слабого здоровья. Они с женой работали где-то в бухгалтерии.

Жильцов в коммунальной квартире всё прибавлялось. К Свинуховым подселили молодую женщину Аллу с грудным младенцем месяцев трёх-четырёх. Ребёнок плакал ночами, и Свинуховы ворчали, не скрывая раздражения, что не высыпаются. В туалет или кухню Алла пробиралась через хозяйскую комнату, терпела косые взгляды: лишний раз не высунешь носа за порог. Когда уходила в магазин или на рынок, то брала младенца с собой, закутав в толстое одеяло.

Недовольные уплотнением хозяева ругали правительство, правда, сдержанно. Нервозности добавляли тревожные вести Юрия Левитана. И каждое утро по радио звучала песня:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой.