Виктория

Ольга Пустошинская, 2019

Не думала Виктория, что её поездка к матери обернётся таким приключением, вынести которое под силу не каждому. Ехать в Самару две тысячи семнадцатого года, а приехать в Куйбышев – запасную столицу – сорок первого. Ей предстоит выживать в тяжёлое военное время. Сначала Виктория будет корить судьбу за такую жестокость, а потом поймёт, что в жизни случайностей не бывает.

7 ноября

Приближалось 7 ноября. К этому дню в Куйбышеве в строгой секретности готовился военный парад к годовщине Революции, который должен был показать союзникам и противникам СССР военную мощь страны. Вике очень хотелось побывать на этом параде, посмотреть своими глазами на историческое событие, но увы: она работала в утреннюю смену, принимала раненых с санитарного поезда.

Зато воздушную часть парада могли видеть все желающие. Бомбардировщики, истребители и штурмовики прошли над площадью Куйбышева на разной высоте. Вика была в восторге, хотя из-за плохой погоды лётчики не выполняли сложных пилотажных фигур. Бесконечные эшелоны самолётов… их просто невозможно было сосчитать. Кто сказал, что в СССР нет самолётов? Вот вам!

Маша грызла сушку и восторгалась:

— А вы видели, Виктория Александровна, как низко самолёты пролетели? Я так испугалась! Думала, крышу снесут.

— Маша, почему ты опять ешь в помещении? Я сто раз говорила, что этого делать нельзя — кругом инфекция! — напустилась на медсестру Вика. — Только отправили раненого с гепатитом! Руки, руки обрабатывать! И кушетку тоже!

— Ой, простите, я забыла… Есть очень хочется. — Маша спрятала сушку в карман.

«Набрали девочек после трёхмесячных курсов, — ворчливо подумала Вика, — какие это медики? Так… одно название».

— В магазинах на мясные карточки суфле дают, — вспомнила Маша, — вы бидончик взяли, Виктория Александровна?

— Что за суфле?

Воображение тотчас нарисовало торт «Птичье молоко», нежный и воздушный, тёмный от шоколадной глазури. Но военное суфле — это что-то другое.

— А вы не знаете? Это такой сладкий напиток из сои. Вкусный!

Что ж, суфле так суфле. Мясные талоны редко удавалось отоварить, а если удавалось, то почти всегда это была конина. И со всеми карточками такая история: продуктов мало, положенную норму они с Валей ещё ни разу не получили.

Суфле! Теперь Вика вспомнила, откуда она слышала про это — из блокадных дневников. Суррогат из сои, крахмала и сахарина, который упоминался в блокадных книгах и дневниках, наряду с дурандой, шротом и хряпой.

Невольно подумалось о Ленинграде. Там уже начался голод, нормы хлеба сокращали трижды. Она, как никто другой, знала, что ждёт ленинградцев, и не могла сдержать слёз. Трагедия целой страны, целого народа!

Отстояв очередь за суфле и хлебом, Вика вернулась домой. Из кухни, заглушая шипение примусов, доносились женские голоса с нотками истерики — переругивались две соседки.

— Утром три картофелины на столе оставила, прихожу — нету! — возмущалась Клавдия Семёновна, соседка из крайней комнаты.

— Клавдия Семёновна, таки на что вы намекаете? Столько народу в квартире, а вы у меня интересуетесь за свою картошку, — вразумляла Зинаида Кузьминична.

— Таки интересуюсь, — задыхалась от ехидства Клавдия, — никто не заходил на кухню, кроме вас!

Виктория подавила смешок, повесила куртку на вешалку и вошла в свою комнату.

Серёжа за маленьким столом разложил чернильницу и тетрадь и старательно выводил пером буквы. Увидел Вику и с удовольствием отложил ручку.

— А я уроки делаю! К вам из милиции приходили… Ужинать будем? А то я выйти боюсь: там тётя Клава и тётя Зина ругаются.

— Стоп-стоп. Кто приходил из милиции?

— Тётя какая-то. Она повестку оставила.

У Вики упало сердце. Вот оно, началось…

Пробежала глазами повестку:

— А ещё что-нибудь тётя говорила?

— Нет.

Вернётся ли она завтра из милиции или навсегда сгинет в застенках НКВД? Хотя тогда не повесткой бы вызвали. Но всё-таки надо поговорить с Валентиной.

Вика разогрела чечевичный суп на примусе, нарезала хлеб маленькими кусочками, разлила по чашкам суфле. Принюхалась, попробовала. Суфле напоминало йогурт или молочный кисель — не так уж и плохо.

Пришла с работы Валя. Пока она ела суп и пила чай, грея о чашку озябшие руки, Вика всё поглядывала на её спину с тёмной толстой косой, не решаясь начать разговор. Потом достала из рюкзака подписанный конверт, повертела в руках.

— Валя, у меня к тебе просьба… необычная просьба.

— Какая? — У Валентины раскраснелось лицо от тепла и горячего чая, глаза заблестели.

— Надо будет отправить письмо.

— Всего-то? Давай письмо.

— Его надо отправить в две тысячи семнадцатом году, в начале мая. Я здесь подписала для памяти. И конверт надо будет другой, этот уже не подойдёт.

Валя ничего не ответила, её красивое лицо напряглось.

— Тебе это покажется странным, но так надо. Именно в начале мая, именно в две тысячи семнадцатом.

— Через семьдесят шесть лет? — Валентина закусила губу.

— Ты можешь не дожить до этой даты, я понимаю, — торопилась Вика, — Серёжка, возможно, доживёт. Но если нет, то доживут его дети — твои внуки.

— Бедная моя Виктория, это всё контузия. Тебе надо в больницу…

— Да не контузия! — Вика в волнении заходила по комнате. — Я могу не вернуться завтра из милиции, а это письмо очень важно. Есть один человек, который ждёт его.

— Через семьдесят шесть лет? Сядь, успокойся, — уговаривала Валентина. — Почему ты не вернёшься из милиции? Тебя просто пригласили за паспортом.

— Может, за паспортом, но я не уверена.

Серёжа молча наблюдал, потом подошёл и взял конверт из Викиных рук.

— Чего вы спорите? Я отправлю письмо. Честное слово, обещаю. Я буду жить долго, до ста лет. У нас, у Орловых, все долго живут.

— Спасибо, ты меня очень выручишь, — с чувством сказала Вика.

Валя хотела что-то возразить, но Серёжка перебил:

— Мама, как ты не поймёшь: тётя Вика хочет отправить письмо потомкам. Я сохраню и отправлю — я обещал.

***

Валентина заснула мгновенно, как засыпает очень усталый человек. Серёжка тихонько посапывал на раскладушке. Вика встала, прошла в темноте на цыпочках по холодному полу к своему рюкзаку. Расстегнула потайной карман, где лежали спрятанные вещи, нащупала гладкий и холодный корпус телефона.

Она опустила светомаскировочную штору, чтобы свет от экрана не был виден с улицы, и вернулась на диван. Смартфон засиял ярким прямоугольником, мелькнуло приветствие. Так странно было видеть в этой крошечной комнате с примусом и керосиновой лампой (электричество часто отключали, а если оно было, то лампочка едва светила) это чудо техники — смартфон.

Вика открыла фотографии. Их было много: с родителями в Самаре, с однокурсниками, с коллегами-врачами, с подругой Наташей… Фотки на Арбате, на Красной площади, в Сочи, где она отдыхала в прошлом году.

А вот снимки в кафе с Максимом. Подумать только, Вика хотела создать с ним семью, иметь от него детей… Не получилось: слишком много хорошеньких медсестёр крутилось вокруг него, молодого врача. Она не собиралась шпионить и подсматривать, но случайно увидела в телефоне всплывающее сообщение с кучей сердечек и поцелуйчиков от какого-то Котёнка.

Как Максим тогда занервничал! Сначала отпирался, потом стал кричать, что Вику очень удивило: ведь он всегда был таким сдержанным, добродушно-насмешливым.

— Ты глупенькая, придумала себе сказку про большую любовь на всю жизнь, а так не бывает! Единственная может быть и не одна, понимаешь?!

Вика понимала. Представила, как будет поджидать его вечерами, стоя у окна с ребёнком на руках, звонить на мобильный и слышать, что абонент недоступен, очень занят абонент очередной пассией.

Рассталась она с Максимом легко, поблагодарила судьбу за того Котёнка. «Уж лучше одиноким быть, чем жар души «кому-нибудь» дарить…»

Поджав озябшие ноги, Вика листала фотографии. Вот селфи из поезда, почти перед тем, как её выкинуло в прошлое. На фото она улыбается накрашенными губами, толстовка с британским флагом обтягивает грудь…

А это что? Вика провела пальцами по экрану, увеличила снимок и увидела в небе, за окном поезда, старый немецкий самолёт. Откуда он взялся? Не дыша, она максимально увеличила крыло… На нём виднелся фашистский крест, хоть и нечёткий, но всё-таки можно разобрать.

Серёжа пошевелился, скрипнула раскладушка. Вика быстро выключила телефон, сунула в потайной карман рюкзака.

Она лежала без сна на диване, глядя в темноту. Выходит, поезд попал во временную дыру, иначе никак не объяснить немецкий самолёт на снимке. Поезд выскочил, а Вика почему-то осталась. Видимо, оказалась в нужном месте в нужный момент. Почему она?.. Да что рассуждать… так случилось, и точка. Это судьба.

Вика повернулась на бок, укрылась с головой одеялом, оставив маленькую щёлку для дыхания. Тикали ходики, отсчитывая минуты, а ей всё не спалось. Лишь под утро провалилась не в сон, а какую-то тревожную дрёму.

Проснулась она поздно, Вали и Серёжки дома не было. Из-за опущенной светомаскировки в комнате был полумрак. Вика подняла штору и зажмурилась от яркого солнечного света — день обещал быть хорошим.

В их коммунальной квартире имелась общая ванная с дровяным титаном. Вика решила помыться: если не отпустят, то такой возможности долго не будет. Она заперлась на крючок, отвернула кран: вода была ещё тёплой. Вымылась с душистым земляничным мылом, купленном на рынке. С полотенцем на голове, чувствуя в теле приятную лёгкость, Вика прошла на кухню.

Большая коммунальная кухня была сейчас пуста — редкое явление! Вика согрела воду и с кипящим чайником вернулась к себе в комнату, налила чаю. Внезапно пришла в голову мысль, что её могут обыскать и найти в кармане рюкзака телефон, паспорт и деньги. Всё это надо оставить дома, нельзя брать с собой.

Вика завернула в кухонное полотенце весь компромат, положила сверху записку, засунула на самое дно выдвижного ящика в шкафу и привалила сверху вещами. Если вернётся, то снова спрячет в рюкзак, а если нет, то свёрток рано или поздно найдут.

***

В указанный в повестке кабинет была небольшая очередь. Вика присела на скамью, пристроила на коленях рюкзак. В волнении всё теребила лямки и так сильно стискивала кулачки, что ногти впивались в ладони.

Подошла её очередь. Вика из вежливости постучала и открыла дверь.

В кабинете было пусто, сыро и холодно. Голые стены без портретов вождей, обшарпанный стол, неуклюжий металлический сейф и несколько табуретов. Пожилой капитан в накинутой на плечи шинели молча указал на стул. Вика осторожно присела на краешек, протянула повестку.

— Так… Гражданка Фомина Виктория Александровна?

— Да… — Она сцепила в замок холодные руки.

— Вы подавали заявление об утере паспорта?

— Да…

— Такое получается дело… Сведений о вас в Москве мы не нашли. — Капитан машинально постукивал о стол кончиком карандаша.

Ну вот и всё. Это конец. Вика молчала — сказать было нечего.

— Учитывая, что Москву бомбят, архивы перенесли… Вероятно, документов не нашли из-за всей этой военной неразберихи, поэтому паспорт вам выпишут.

— Как? Правда?

— Да. Вам скажут, когда будет готов документ, — ответил капитан, вертя в руках карандаш. У вас есть фото на паспорт?

— Нет, но я сделаю… Можно идти?

— Конечно, идите.

— До свидания.

Очень хотелось сказать «прощайте», но Вика не посмела. На слабых ногах она направилась к выходу, постояла немного на крыльце, держась за перила и дыша морозным воздухом. Повезло, просто сказочно повезло. Она спросила время у проходившего мимо лейтенанта. Оказалось, что возвращаться домой не было смысла, лучше сразу ехать на работу.

Вика осторожно, стараясь не упасть, шла по скользкому тротуару. Позади послышались быстрые шаги и женские голоса. Она посторонилась, уступила дорогу женщинам, которые торопились к магазину, — верный признак того, что дают продукты по карточкам, может быть, даже масло или мясо. Вика тоже прибавила шаг.

У прилавка стояли человек десять-пятнадцать — совсем не много по военному времени, — видно, товар только привезли. По карточкам давали макароны. Длинные тёмные трубочки, не очень хорошего качества, но всё-таки это были настоящие макароны! Карточки, к счастью, были у Вики с собой.

«Не посадили в тюрьму, купила макароны — и я уже счастлива, — думала она дорогой. — Почему раньше для счастья надо было много-много всего, листа бы не хватило, чтобы записать все желания, а сейчас всё по-другому… А самое главное желание только одно — вернуться домой».