Мой Дантес

Ольга Кириллова, 2007

Начав частное расследование и став невольным адвокатом человека, которого вся Россия обвиняет в гибели поэта, героиня даже не подозревает, что однажды это увлечение поставит на грань смерти ее собственную жизнь.

Апрель 1993 года

После злополучного выступления на уроке литературы, родители с удивлением рассматривали жирно выведенную в дневнике двойку.

— С хвостиком, — растерянно проговорила мама.

— Первый «лебедь» в нашем роду, — пряча улыбку, строгим голосом констатировал папа. — Ну, дитенок, давай признавайся. Что не поделила с глубокоуважаемой Еленой Андреевной? Судя по всему, она на тебя здорово разозлилась.

— Судя по чему? — осторожно уточнила я.

— Да потому что пятерки она тебе аккуратненько рисовала, а «лебедя»… — палец отца многозначительно прошелся по изгибам двойки, — «лебедя» так изобразила… На две клеточки вверх и вниз поплыл.

— И с хвостиком, — вновь подала голос мама.

— Так что не поделила?

— Не «что», а «кого». Пушкина, — нехотя пробурчала я.

— Да ты ж всего «Онегина» наизусть знаешь! — негодующе всплеснула руками мама.

— Погоди, Ирина, — отец жестом остановил мать. — Сдается мне, не в творчестве тут дело. Я прав?

— Прав, — едва слышно произнесла я.

— Не мямли! Учись защищаться достойно, Лизок. Итак?

— Я считаю, что Пушкин был гениальным поэтом, но вот как человек… В школе говорят не всю правду. Переписка в современных собраниях сочинений купирована.

— Откуда такие познания? — удивился отец.

— У Софьи Матвеевны есть старинные издания. Письма, дневники, воспоминания. Там многое по-другому.

— Это все? — насупил брови мой обычно добрый и мягкий папа.

— Нет. Я считаю, что Дантес не виноват в смерти Пушкина. Поэт сам спровоцировал дуэль. А Дантес… — я на секунду замялась, но, вспомнив наставления отца, подняла голову и твердо сказала. — Мне нравится этот человек!

После столь громкого заявления родители взяли тайм-аут и отправились совещаться на кухню. Я же поплелась в свою комнату, силясь определить по старой детской привычке внутреннее состояние души.

Еще в пятилетнем возрасте наша соседка Софья Матвеевна — жена известного адвоката Лебедева — научила меня определять настроение по обычному уличному градуснику.

Я тогда никак не могла понять услышанное где-то выражение: «Настроение на нуле». Приставала с вопросами ко взрослым, выслушивала мудреные ответы и еще более запутывалась. А Софья Матвеевна просто взяла меня за руку, подвела к окну, отодвинула штору и показала на висящий за стеклом термометр.

— Видишь красный столбик? В центре — ноль. Вверх идут циферки с плюсом, вниз — с минусом. Так же и настроение человека. С плюсом — хорошее. С минусом — плохое. А на нуле — никакое. То есть в душе — полная пустота.

С тех пор, на вопрос Софьи Матвеевны: «Как настроение?», я отвечала: «Плюс двадцать два», что означало бодрость духа по ассоциации с теплым солнечным днем. Или: «Минус два», то бишь, слякотно.

Мое нынешнее состояние трудно было назвать никаким. Внутри все клокотало, красный столбик настроения, как взбесившийся бегал вверх-вниз.

С одной стороны я радовалась тому, что наконец-то произнесла все надуманное вслух, перестав скрывать свои мысли. С другой — очень боялась, как бы для меня раз и навсегда не закрылись двери библиотеки Лебедевых.

С Софьей Матвеевной мне общаться вряд ли запретят. Она давно уже стала по-настоящему родным человеком в нашей семье. За неимением бабушек и дедушек (родители мамы, как и бабушка по отцу покинули этот мир незадолго до их женитьбы, я знала лишь деда Матвея, папиного отца, но он тоже умер, едва мне исполнилось четырнадцать лет), жена адвоката кормила меня обедами, проверяла уроки, даже оставляла у себя на время отпуска родителей.

Детей Лебедевы не имели. Говорят, еще до моего рождения, у них пару лет жил племянник адвоката, но не прижился. Якобы, супруги так и не смогли найти общий язык с упрямым, непокорным Егорушкой и девяти лет от роду отправили его назад, к родителям, в неведомый мне Бердянск.

Годом позже на свет появилась я, которой и досталась вся невостребованная любовь Софьи Матвеевны. Когда же, спустя несколько лет не стало и адвоката, любовь удвоилась.

От предложений повторно выйти замуж еще не старая вдова брезгливо отмахивалась:

— В шестьдесят два невозможно создать нормальную семью. Доверить все нажитое пришлому мужику с толпой родственников? Увольте! Я — вдова!

С тех пор ее так и стали величать — Вдова.

А еще она часто гладила меня по зализанным кудряшкам, неизменно повторяя: «Вот моя семья! Моя наследница!»

С малых лет мне позволялось беспрепятственно бродить по огромной пятикомнатной квартире Лебедевых. Совать нос в фантастической красоты баночки с кремами и пудрами, укладывать спать любимого голубого зайца на бескрайней супружеской кровати и кувыркаться на пушистом светло-кремовом ковре в гостиной.

Но были и три запрета. Первый — я не имела права заходить в кабинет адвоката. Второй — мне не разрешалось даже притрагиваться к большой малахитовой шкатулке в виде сундучка, стоящей на туалетном столике. И третий запрет — книги. К ним я получила доступ лишь в восемь лет.

А в десять наткнулась на первую поразившую меня деталь.