Триумфатор

Ольга Елисеева, 2021

Кто мог предположить, что в Вечном Городе, из которого последнего царя изгнали с позором, вновь воцарится монархия? Срок Авла Мартелла подошел к концу, и он отправляется туда, куда уходят все консулы: в провинцию, где идет бесконечная война с варварами. Делать кровавую работу, не задавать вопросов Лациуму и не размышлять о смысле имперской политики. Но что-то пошло не так… Долгое время проконсул сражается с внутренним демоном, заставляющим его совершать ужасные поступки. А, между тем, в самом сердце империи начинаются казни последователей Невидимого бога. И Мартелл разворачивает легионы, чтобы вести их на Вечный Город.

Глава 2

Слава побежденному

Gloria victoribus!» («Слава победителям!»)

Максима.

«Таким, какой ты сейчас есть, ты не нужен ни себе, ни родине».

Фронтин. «Стратегемы».

По дороге из Вечного Города Авл все же простился с войсками. Не потому, что Сенат позволил. А потому, что — кто же ему запретит?

Его бывшие офицеры собрали легионы на равнине у реки Асконы перед городом Тарквинумом, чтобы командующий мог проехать мимо их рядов и в последний раз услышать: «Слава победителю!»

По выражению лиц было видно, что легионеры готовы прямо сейчас топать за Марцедоном на край света и вплавь, по грудь в тине, переправляться через болота. Великое дело — такая любовь. Не каждому дается, а сила, которой она внушена — таинственна по своей природе. Словно боги поцеловали человека в лоб.

Обычно удача командира склоняет сердца воинов в его пользу. Но тут — обратное. Несчастье, явная несправедливость. Фортуна отвернулась, ее колесо крутилось сейчас для других. Авла должны бы забыть. Однако к нему тянулись, именно его видели командиром. Это трогало сердце проконсула. Он то и дело останавливал коня, чтобы окликнуть кого-то из ветеранов. Те подали на оба колена, или доверчиво выходили из строя и приближались к лошади, чтобы в последний раз коснуться сандалии Марцедона.

Друз видел, как из переднего ряда подался старый знаменосец-сигнификатор в накинутой на плечи львиной шкуре. Он пошел впереди Мартелла, неся древко, увенчанное серебряным орлом и перечисляя победы проконсула: Октавия, Беневент, Саганы… На каждое слово войска отвечали дружным ревом, а Валерий вспоминал, потому что пережил все битвы — одну за другой — и теперь не верил, что дорога окончена.

Цвел месяц апрерий, когда травы высоко поднимаются над лугами. С холмов над городом ветром несло бело-розовые лепестки облетавших миндальных деревьев. Несколько из них налипло проконсулу на правую щеку, и тот досадливо стряхнул их ладонью, отчего шрам от уголка губы до уха чуть дрогнул, как большая размытая волна на мелководье спокойного озера. За этот шрам ненавистники в Сенате прозвали Мартелла «секатрис» — Меченый, а толпа сразу переделала в Секутора, тяжеловооруженного бойца на арене. Выходило Марцедон Секутор — что-то вроде Справедливого Потрошителя — едва ли лестно.

Валерий вспомнил, как в схватке у Железных Врат, когда Авл с центурией прорвался к нему на помощь, один из свирепых гирканских псов, в шипастом ошейнике, вцепился другу в щеку. Хорошо хоть не отгрыз все лицо, как шутил потом проконсул: вовремя оттащили. Но его заместитель-опцион до сих пор, уже поседевшим легатом, испытывал холодок, бегущий по спине, когда вспоминал тот день.

— Слава победителю! — надрывались войска.

— Побежденному, — хмыкнул Авл. — Слава побежденному.

Друз сжался: неужели покровитель и сейчас считает себя побежденным? С тех пор, как они покинули Вечный Город, у обоих сильно проветрились мозги. А встреча с легионами все ставила на свои места. Марцедон до сих пор победитель — для этих людей, во всяком случае. До сих пор, опираясь на них, может диктовать свою волю.

К ним подскакал молодой военный трибун с перевязанной головой — видно, пострадал в последней стычке с горными племенами, Пенинский-то хребет совсем рядом.

— Прикажите, и мы все пойдем на Капитолий. Вытряхнем гниль из Сената!

Проконсул одобрительным жестом велел ему ехать рядом с собой. На сердце республики? Пока рано. Но стоило сюда приехать! Стоило посмотреть армию! Где же легаты?

Его немой вопрос был понят.

— Мы сами вывели войска, — как бы оправдываясь, сообщил трибун. — Командиры когорт. Все, кто выше, ускакали в столицу.

Авл только хмыкнул. Он так и подозревал. Легаты — большие начальники, играют в политику, ждут подачек от Сената, хлебных мест. Он ли их не кормил?

— Пусть трибуны первых когорт сдвинутся на одного, — пошутил проконсул. — Займут места легатов. На привале я распоряжусь.

Он резко осадил коня. Валерий со скрытым волнением наблюдал за ним: неужели друг настолько очнулся, что выйдет из повиновения Сенату? Ведь держится как настоящий, а не бывший командующий.

— Солдаты! — голос Авла набрал силу. Его было слышно от первых шеренг до последних рядов, где копилась конница аукзилиев — союзников без гражданских прав, выслуживавших себе место под солнцем Вечного Города. — Солдаты! Мы вместе прошли тяжелые времена гирканских войн. Вместе явились сюда, чтобы обуздать гражданские столкновения, установить порядок и даровать республике мир. Мы сделали это!

Рев тысяч глоток был ему ответом.

— Я никогда не делил добычу на свою и вашу, забирая себе львиную долю.

Что правда, то правда, проконсул довольствовался малым и не раз слышал обидные слова от Папеи, но упрямо делал по-своему.

— Я положил вам жалование по триста сестерциев и платил его. Вы мною довольны?

Снова рев. Кто бы был недоволен? В других легионах платят по 250, иногда по 200. Хочешь свои, преданные только тебе войска — плати.

— Все знают, что я отправляюсь воевать в Болотные земли…

Да уж, новость добежала.

–…и теперь я спрашиваю: есть ли среди вас те, кто готов последовать за мной туда?

В рядах воинов поднялось волнение. Это было видно по тому, как переглядывались легионеры, как переминались с ноги на ногу и толкали друг друга локтями: мол, ты как? идем или нет? — по тому, как наклонились и зашатались позолоченные венки на жезлах-эмблемах центурий в руках у знаменосцев.

— Не могу вам дать времени на размышление. Его было достаточно, когда ускакали ваши легаты, — с заметной издевкой в голосе сообщил проконсул. — Кто готов следовать за мной, сделайте шаг вперед.

Валерий никогда не видел столь дружного исполнения команды. Как будто повинуясь приказу, солдаты сделали шаг вперед.

Старый опцион приподнялся над седлом, привычным взглядом охватив ряды воинов. Справедливости ради, следует сказать, что там и здесь оставались горстки нерешительных. Удержали лошадей и союзники-аукзилии, им нет резона выходить из повиновения Сенату. Но в целом… из семи легионов, расквартированных под Тарквинумом, проконсул уводил с собой пять с хвостиком. Недурно, совсем не дурно.

Интересно, как запоют в Сенате, когда узнают, что с севера республика не прикрыта ничем, кроме гор? А в горах, как известно, дикие племена, готовые поживиться на равнине.

— Господин! Не оставляйте нас, господин! — так кричали люди в городах, через которые проходил их путь. Женщины и дети бежали по сторонам дороги, кидались под ноги лошади, цеплялись Авлу за сандалии.

— Почему простые люди понимают то, что никак не дойдет до наших болтунов в Сенате? — через губу бросил Мартелл. — Уйдут войска, придут варвары. Это же просто. — Он обернулся к одной особенно долго шедшей за его лошадью старухе. — Ты. Подойди. Кто ты?

Та подалась вперед, подобрав края черной паллы^[13].

— Мой муж получил тут землю, отслужив десять лет. Он побывал в четырнадцати сражениях. Мы обосновались здесь и построили ферму. Трое моих сыновей погибли в твоих легионах, защищая Лациум от дикарей с гор. А теперь ты уходишь!

Ее слова были справедливы и ударяли старого проконсула в сердце.

— Так приказал Сенат, — безучастно бросил он.

— Пусть захлебнутся нашей кровью! — выкрикнула старуха. — И ты тоже захлебнись! У меня четверо внуков и две невестки. Мы хотим жить! Зачем нас бросаешь?

Авл жестом попытался остановить поток брани, который она уже изливала под ноги его лошади. Итак по самые поводья в криках: «Будь проклят!»

— Я вас не брошу. Даю слово. Очищу горы и двинусь дальше. Вы можете жить спокойно.

Очищу горы! Легко сказать. За семь лет, что здесь стояли легионы, этого не удалось ни разу. Ущелья глубоки и поросли лесом, каменные пики обледенели, племена дикарей неуловимы и находчивы. С ними можно воевать из поколения в поколение, ничего не добившись. Не в правилах Марцедона Секутора давать обещания, которые он не сможет выполнить!

— Я возьму их с собой, — проронил проконсул, в очередной раз поразив Друза.

— Кого? Жителей? — Ошалел тот.

Авл досадливо отмахнулся.

— Каких жителей? Дикарей, конечно. Их отряды. Назначь привал в Веях.

Веи — деревушка в предгорьях, там есть старый лагерь. Его, конечно, разграбили и растащили местные. Надо поправить, на это уйдет пара дней. Друз отъехал в сторону, чтобы переговорить с префектами, которым надлежало распоряжаться постройкой, а сам ломал голову: что задумал Марцедон?

⁂

Дорогой до Веи старый проконсул повеселел и стал разговорчивее. А то от Вечного Города до Тарквинума ехал грозовой тучей, все время молчал.

— Знаешь, как они мотивировали мое увольнение?

Друз знал, что нужно просто сделать внимательное лицо.

— Тем, что я пересидел все сроки, — проконсул сухо хохотнул. — В легионах служат с семнадцати до сорока шести, я уже переслужил. Как будто мне предстоит таскать колья для лагеря!

Валерий фыркнул.

— Треть легатов старше. Я уже не говорю о консулах.

— То-то и плохо, — вздохнул Авл. — Нельзя засиживаться, давай дорогу молодым. Посмотри на трибунов: хоть что-то могут решить. Мы с тобой еще помним гражданские войны. А эти росли в спокойствии, значит, готовы рискнуть. Старье убирать надо. — Он кивнул, как бы подтверждая свои слова. — Но когда убирают тебя самого, причем цензоры, сроду не державшие щита, — Авл презрительно скривился, — и тут же отправляют тебя в Болота… Как будто служить в Лациуме мои кости уже не годятся, а гнить в осоке — пожалуйста. Будто второй сорт.

— Ты же знаешь, что это только предлог.

— Но обидно.

Валерий был согласен. Обидно, слов нет. Показывают тебе, что ты — на выброс. Однако на равнине у Тарквинума он увидел, что друг сам намерен показать, на какой он выброс и где располагается второй сорт. Уж явно не там, где он.

— Сенат сгнил, — Валерий знал, что это всегда благодарная тема для проконсула. — Одна коррупция и грызня партий. Магистраты оспаривают должности только за тем, чтобы получать с них доходы, но вовсе не исполнять свои обязанности. Нужна суровая чистка, как при Марсии и Соле.

— Да хранят нас боги! — Авл от возмущения выпустил поводья из рук. — При Марсии и Соле гражданским смутам не было конца. Их легионы попеременно входили в столицу, убивали людей прямо на улицах. Моя семья попала в проскрипционные списки^[14] только потому, что Марсий не поздоровался в Сенате с моим отцом. Не заметил, отвернулся, не услышал приветствия, с кем не бывает? А присные нового диктатора уже изготовили перечень фамилий, чье имущество надо конфисковать, а самих перебить. Я был совсем юн, ты знаешь, что я пошел на службу с пятнадцати, никто не заметил — рослый, крупный. Только так мать могла меня спасти. Сама с сестрами укрылась в храме Весты, а отец… Ну, ты знаешь, что я тебе рассказываю?

Да, Друз знал: сторонники Марсия пронзили мечом Мартелла-старшего прямо на ступеньках Курии.

— Систему менять надо, — вздохнул проконсул. — Диктаторы ничего не решают. Пришел один, пришел другой, много ли поправилось?. Пока на улицах дерутся, провинции отпадают, а в магистратах воруют, одно лекарство — звать сильного. Кого-то, у кого и деньги, и легионы. Ему отворяют ворота, он режет несогласных, на время воцаряется порядок и тишина, как на кладбище. Потом все сначала. Мы бегаем по кругу, и слушаем первого же болтуна на трибуне.

— Потому что республика — общее дело, — пожал плечами Друз.

Валерий устало вздохнул. Для него, как и для самого Авла, эти слова давно потеряли смысл. Какое общее дело, когда все воруют? Общее дело в общем ограблении самих себя?

— Не в том дело, будто один лучше многих, — хмыкнул Авл. — Если бы так, то и диктаторы бы сгодились. Но у них нет силы, божественного покровительства. Древние цари Лациума получали силу от богов этой земли. Между ними был договор. А сейчас боги совсем отвернулись, не слышат нас, не хотят. Я даже сомневаюсь: не разбежались ли они при приближении кого-то более сильного.

— Кого?

Авл молчал. Ему виднее. Он с теми богами встречался, там, у себя внутри.

— Они ушли от нас, — нехотя сообщил проконсул. — И не вернутся. Зови — не зови. Стоило нашим предкам свергнуть и убить последнего царя Лациума, его кровь пала на головы детей, на наши, говорю, головы. Скольких мы похоронили при Марции и Соле? От сердца тебе скажу: похороним еще. Я видел.

Что и где видел Авл, друг не спрашивал. Раз говорит, значит, знает.

— Мы погибнем, Валерий, — вздохнул проконсул. — И конец будет страшен. Нас будут попирать те, над кем мы властвуем, кого считаем ничтожествами. Даже чернокожие рабы будут насиловать матрон, детей посадят на колья, храмы сожгут. Я всю голову сломал, а что делать — не знаю.

Легат дернул на себя уздечку коня и воззрился на друга.

— Тогда почему… ты не действовал, будучи консулом?

Мартелл наклонил белую голову к нагруднику с чеканной головой горгоны.

— Слов нет, виноват. Надо было. Но я не знал, как, — он помедлил, — и до сих пор не знаю. — Горько. Больно. Но так.

Не совсем. Мало ли что он говорил другу. Жене, например, говорил иное. А себе самому — третье.

Утром, в день отъезда, Папея все-таки вышла провожать его. Надела на голову черно-синюю паллу, готова была даже обрить волосы и сесть в золу у очага. Все, как требуют традиции. Но на тонкой коже щек с россыпью веснушек — ни слезинки. Не заслужил.

Он смотрел на эту женщину, мать своих детей, и ничего не чувствовал. Полная пустота. Да, они были связаны общим прошлым, общими интересами, совместным имуществом, большею частью которого он даже не смог бы распорядиться без ее согласия — но не сердцем, нет, не сердцем. Возможно, потому что сердца у проконсула уже нет? Или он, чтобы выдержать, надел на него такие доспехи, что теперь еле слышал удары из глубины. Такие тихие, что порой сомневался, а не замер ли орган, перекачивавший в нем кровь.

Нет, он уважал эту женщину, считал мудрой, помнил, что когда-то любил. Но не более. Впрочем, и не менее. Она его жена.

Авл протянул вперед обе ладони. Щеки Папеи легли в них, так что лицо оказалось, точно сердечко в двух крыльях. Как было бы красиво, если бы они сохранили на всю жизнь тот старый огонь!

— У меня всего один вопрос, — супруга говорила жестко, без всхлипов и придыхания. Только по делу. — Ты был консулом два срока назад. Почему не попытался взять власть?

Вопрос, мучивший его самого.

— Все знали, что ты сторонник полного империума. Ожидали от тебя. Теперь твоих врагов разыскивали бы по канавам. Так почему?

— Ни Марсием, ни Солом я не буду. — Это он повторял ей сотни раз, пока правил. — Меня избрали соблюдать законы, а не нарушать их. Подобное решение могут принять только сами граждане, не диктатор.

— Вот и дождался, — констатировала она.

Согласен. Справедливо. Но как можно было действовать тогда? Второй консул, старый Магнум Корнелий Хлорр по прозвищу Кунктатор — Медлитель — вечно висел гирей на ногах, вечно во все вмешивался. А тут еще через горы переправилась армия галлотов, к которым присоединились союзники и варвары всех мастей. Это теперь он всех замирил, наказал и обложил налогами. А тогда? Ослабевшая от внутренних распрей республика теряла провинцию за провинцией, и варвары решили, что найдут, чем поживиться в самом сердце Лациума.

Семь легионов ему понадобилось, чтобы навести порядок, да еще Сенат цеплялся за руки, не вручал единоличной команды. Пришлось тащить с собой старого Кунктатора — некоторые с возрастом впадают в детство.

Тем не менее, он справился, а по возвращении поставил легионы не по ту, варварскую, а по эту, республиканскую, сторону горного кряжа, отделявшего плодородные долины от лесных дебрей. Конечно, такой шаг был нарушением, потому что ни один командующий не должен вступать на земли своей страны в сопровождении войск. Здесь он такой же гражданин, как и любой житель Вечного Города. Но, памятуя о походах Марсия и Сола, — прямо по дому в грязных солдатских калигах, подбитых гвоздями — ему простили. Спасибо, что не идет на столицу, не режет сенаторов в цирке.

Наверное, это было ошибкой. Нельзя позволять укрепляться своим врагам. Нельзя показывать слабину. А он разрешил умирающей республике еще какое-то время агонизировать в надежде, что граждане сами поймут всю ее подлую, воровскую сущность. Не поняли. А могли ли понять? Сами подлецы и воры, они просто обречены на подобный режим.

Тем не менее, до недавнего времени его легионы стояли спокойно, а он управлял самой богатой из провинций — Асконой возле города Тарквинума, откуда когда-то пришли цари. Здесь нынче получали земли его ветераны, здесь жители привыкли видеть в проконсуле единственную власть и защитника. Кто бы мог подумать…

А подумать следовало. Теперь кусай локти. Надейся все поправить. Не поправится.

Авл поднял руку.

— Приехали.

⁂

Старый лагерь — большая площадь на холме, окруженная рвом, заросшим травой и лопухами. Все деревянные конструкции — и частокол, и смотровые башни, и даже мостовая из досок, пролегавшая когда-то между рядами палаток, деля пространство на ровные квадраты, — были давно сняты и унесены.

Теперь во рву копошились полуголые легионеры с лопатами: досыпали землю на склон, расковыривали яму все глубже и глубже, выкатывали камни на бровку. Префекты стояли наверху, деловито указывая, где долбить, где укладывать, где рыть, где выравнивать. Без них ни один лагерь не стоял бы на своем месте.

Авл устал и хотел бы поскорее пройти к своей алой палатке претора — командующего, перед которой уже поставили золотого орла с лавровым венком в когтях, его личный штандарт, а рядом — аквилы, знамена легионов. Но к палатке мешали пройти трибуны, все хотели поговорить с ним, сказать хоть слово, просто быть замеченными. Авл терпеливо выдерживал, кивал, говорил в ответ, а сам думал только о том, как вытянуть ноги на складном ложе и приказать рабам согреть воду — он даже представлял, как струя из кувшина ударяет в дно медного таза — а потом опустить туда затекшие ступни.

Ну, почему он перестал возить с собой невольниц-массажисток? Скучно стало. Ничего не радует. Молодость прошла. Раньше было интересно… А теперь повернуться бы носом к стене, подтянуть на плече войлочное одеяло и всему конец — провалиться в сон.

К счастью, явился Друз и с самым озабоченным лицом: мол, важное дело — увел проконсула под своды шатра. «Отдыхай». Вместо него пощелкал пальцами, требуя от рабов подойти и помочь хозяину разоблачиться. Потом повернулся и, отсалютовав вытянутой рукой от груди, обронил:

— Знаешь, я не ожидал, ну, сегодня, что ты развернешь легионы.

Авл похмыкал, тряхнув плечами и помогая снять с себя нагрудник. «Ты еще много чего не ожидаешь, старина. Дай срок».

Мартелл был доволен, устал, как осел под поклажей, но был доволен. Сам не знал, чем: нарушил закон, саботировал указ Сената, удалялся непобежденным неведомо куда — пустят ли его еще назад? Но в нем проснулся злой веселый азарт. Проснулся там, на равнине, когда легионы, поддержав его, сделали шаг вперед.

Но сейчас он измотан. Спать-спать. Почему раньше всегда хотелось девок? Пусть день в седле или пехом — ну, хоть по заднице хлопнуть. Теперь нет. Постарел. С этими мыслями он повернулся к матерчатой стене и провалился в пустоту.

Среди ночи Авл проснулся. Глубоко, от самого солнечного сплетения, вздохнул, точно приходил в себя после глубокого обморока. Встал. Потоптался немного у гидрии, поплескал в лицо водой и сел за складной столик писать письма. До рассвета время еще есть.

Написав письма, он снова прилег — не то чтобы заснул, а попал в состояние между дремой и бодрствованием — самое опасное, как он знал по опыту. Ему привиделось, будто на нем все еще надет нагрудник с головой медузы-горгоны, и тот давит до хруста ребер — нельзя вздохнуть. Авл чувствовал, как кости трещат и ломаются, как вспарывают внутренние органы. Пытался позвать рабов, пытался сам стянуть панцирь, но не мог пошевелиться, и только чувствовал неимоверную тяжесть на груди, точно кто-то увесистый сел сверху и не желал слезать.

⁂

С рассветом проконсул приказал направить гонцов ко всем горским племенам. Лагерь встал надолго, не на день-два — на неделю, не меньше. Пока-то посыльные доберутся до родов и кланов, пока-то там обсудят его письма, пока накричатся: ехать или не ехать на встречу к вековечному врагу, пошлют полномочных… Пусть боги дадут удачу! Пусть все разрозненные разбойничьи гнезда ответят!

Весь день он лежал-кряхтел и потирал бока: дорога, дорога. К вечеру начали прибывать послы: ардуэны, даголиты, литены, лугулы, церпы, есугены, вороньи люди, камнееды. Всех он не помнил, но главные кланы тут. Его бы воля, приказал бы распять каждого из дикарей вдоль дороги в долину. Уж верно, крестьяне с местных ферм не пожалели бы ни одного.

Вместо этого проконсул принимал послов в своем шатре, поил дорогими винами с берегов Тиброны и угощал фаршированными финиками в меду — лакомствами Вечного Города. Долгая привычка к переговорам учит улыбаться тем, кому хочется вцепиться в горло. Потом прибыли еще послы, и пришлось выносить столы на улицу.

Люди в шкурах, с обломанными ногтями, с волосами, заплетенными в длинные висюльки — косами он бы это не назвал, а потом обмазанными глиной так, что при повороте головы они стучали друг о друга. Он-то возлежал, а его гости теснились: кто стоял, кто удерживался на краю скамьи половинкой седалища.

Граждане Лациума называли жителей гор «квилитами», подражая их будто бы похожему на птичий щебет языку: «квил-квил». Сами горцы своего единства не признавали и распадались на три десятка племен, родов и кланов — у кого что было, человек не выбирает, где родиться. При столкновениях Авл имел шанс убедиться, что язык у врагов на самом деле грубый, гортанный, а голоса — хриплые, как у пастухов, много времени проводящих на воздухе и ночующих под открытым небом. Просто никто не умеет так подражать птичьему щебету, подавая сигналы трелями то соловьев, то пеночек.

Распознав эту хитрость, Мартелл возблагодарил богов, ибо теперь, используя перебежчиков, всегда бывал предупрежден об атаке или параллельном преследовании. Горцы обожали следить и подглядывать, чтобы в удобный момент нанести удар ничего не подозревавшему врагу. Теперь враг подозревал и мог оказаться на шаг впереди. Квилиты простодушно недоумевали по этому поводу.

На взгляд Авла, они были дикими даже по сравнению со своими соседями галлотами по ту сторону хребта. Носили шкуры, воняли прокисшим молоком, навозом и потом, мылись в реках, ткали шерстяные материи, грубые, как мешковина, воевали гнутыми мечами, которые прямо в бою приходилось выпрямлять ударами ноги. Ах да, бегали босыми даже по ледяным камням и снежным предгорьям, отчего болели и умирали, редко доживая до 30-ти и сохранив все зубы здоровыми.

Вот с этими красавцами предстояло договариваться!

Когда почва была унавожена — дикари поели и выпили (Авл нарочно не велел рабам разбавлять вино) — проконсул решил, что пора, и обратился к ним на варварском наречии. Его счастье, что он легко учил языки, но так же легко и забывал. Везде, где стояли войска, нахватывался местных словечек, и тут же выбрасывал из головы по возвращении в Лациум.

— Вы все знаете меня.

Да уж, со всеми ними он воевал, вернее, посылал легионы на усмирение того или иного клана.

— Вам известна цена моего слова. Мы никогда не были друзьями, но я вас не обманывал.

Точно. С тех пор, как легионы проконсула встали в Асконе, для варваров любая попытка спуститься с гор — смерть. Нет, не обманывал. Его умение обуздать разбой их впечатлило.

— Сейчас я зову вас с собой, в Болотные Земли. Присоединяйтесь к моим войскам в качестве разведчиков и стрелков. Я щедр со своими солдатами, буду щедр и с вами.

В первую минуту над столом повисла тишина, будто все посыльные разом икнули, а потом шумно заговорили, стали толкать друг друга под локти, требовать от товарищей подтверждения услышанного.

Одни — старшие, еще помнившие времена смут в республике и то, как легко тогда доставалась добыча — призывали не верить ему, он уйдет с легионами, а они обрушатся на беззащитные земли.

«Так я вам и позволил!»

Другие — главным образом молодые воины — напротив, хотели в поход, жаждали добычи. Им было интересно хвастать золотыми браслетами, сманивать девушек цветными стеклянными сережками, возвышать хриплые голоса на собраниях родов не как пустоголовые крикуны, у которых молоко на губах не обсохло, а как удачливые, много благ принесшие племени воины. Им хотелось послушать песни и сказки о собственных подвигах и пуститься в воспоминания у костра, пугая малышню.

— Сколько? — положил конец общим раздумьям вождь камнеедов, который прибыл лично, потому что имел основания негодовать на проконсула. Его люди недавно проявили дерзость — спустились в долину. Естественно, дело не осталось без воздаяния. Домой несколько нарочно оставленных в живых дикарей доставили корзины с отрубленными руками и ногами — мол, не ходите к нам, не воруйте, не убивайте. Жестокость Авла оправдывало только то, что конечности отсекали уже у мертвых.

— Я никогда не отправлял с гор пленных в Лациум, делая вас рабами, — бросил Марцедон Секутор.

— Нет, — скривился камнеед. — Но все, кто не стал рабами, потеряли жизнь. Так сколько?

Авл тянул паузу. Теперь, когда их захватила жадность, он мог поторговаться.

— Они потеряли жизни, но ведь не я послал их в долину, — Мартелл забавлялся, оттягивая момент ответа. — Я предлагаю вам шестую часть всех богатств, которые получу в Болотных Землях, если вы последуете за мной.

— Пятую, — вождь камнеедов не унимался. Его звали Маленький Медведь. Не такой уж и маленький — выше кола палатки проконсула. В детстве он добыл в пещере медвежонка, и ему дали «взрослое» имя. Зверя малец не позволил убить, сам выкормил и теперь повсюду возил с собой на прочной ременной петле. Вон, сидит у частокола. «Наверное, и спит с этой животиной! Интересно, жены не возражают?»

— Мы согласны только на пятую часть добычи, — повторил камнеед.

Но Авл-то заведомо знал, что так будет. Что придется обещать больше, иначе их не выманить из самых дальних горных гнезд. А нужны все. И не для того, чтобы победить болотных людей. Не смешите! С его опытом и пары легионов хватит. Нет, эти вороньи дети и каменные задницы должны уйти, чтобы долина осталась целой и невредимой. Обещал? Сделает.

Примечания

13

палла — длинная накидка, шарф в размер плаща.

14

проскрипционный список — список врагов народа. Проскрипции — убийства врагов народа с целью очищения общества.