Триумфатор

Ольга Елисеева, 2021

Кто мог предположить, что в Вечном Городе, из которого последнего царя изгнали с позором, вновь воцарится монархия? Срок Авла Мартелла подошел к концу, и он отправляется туда, куда уходят все консулы: в провинцию, где идет бесконечная война с варварами. Делать кровавую работу, не задавать вопросов Лациуму и не размышлять о смысле имперской политики. Но что-то пошло не так… Долгое время проконсул сражается с внутренним демоном, заставляющим его совершать ужасные поступки. А, между тем, в самом сердце империи начинаются казни последователей Невидимого бога. И Мартелл разворачивает легионы, чтобы вести их на Вечный Город.

Глава 5

Лесные жители

«На краю света нет ни земли, ни воды, ни неба, ни деревьев, а только вещество, сгустившееся из всех элементов».

Страбон. «География».

— Зачем тебе статуя Секвены? — Валерий всегда задавался очевидными вопросами. Это уже не раздражало проконсула.

— Мне нужны лодки. Все имеющиеся у местных средства переправы. — Вполне разумное объяснение. — Река неспокойная. Она не позволит навести наплавные мосты. Хотелось бы перевезти людей без потерь. А у нас еще лошади, провиант, поклажа, лагерные конструкции.

— Конфискуем лодки, — пожал плечами Друз. — Или, на твой взгляд, не хватит? Видел же, как мало опидумов по дороге.

— Сами отдадут.

Легат снова выразительно пожал плечами. После сражения у Лимеса? Сами?

Авл кивнул.

— Я собираюсь принести дары духу их реки. Для этого и понадобился идол.

«Да ты же сам собой не владел, едва его увидел!» От Валерия ничего нельзя было скрыть. Тот неотступно следил за другом, держал проконсула в поле зрения. Авл бы мог поклясться, что, стоит ему повернуть голову, и старый заместитель повернется туда же, чтобы первым заметить угрозу и предотвратить.

— Я что, магнит проглотил?

Вопрос не требовал ответа. Они уже лет двадцать посмеивались друг над другом. Проконсул твердо решил принести оружие в жертву Секвене. Его самого поражало, как он умеет рационально объяснить свои самые неожиданные идеи. И люди верят. Полагаются на него. А он — сам без понятия, куда их ведет.

По совести говоря, Мартелл просто хотел избавиться от внимания страшных существ, которые взялись мучить его в самый неподходящий момент. Ради этого был готов утопить все оружие галлотов, взятое у Лимеса, и предать их поголовно нестерпимой участи хранителей чужих хворей. Пусть их же боги с ними и разбираются!

На другой день телеги с исковерканной бронзовой рухлядью в сопровождении пышного конвоя отправились к излучине реки. Авл ехал с декурией^[16], их пурпурные плюмажи резко выделялись на фоне пустого серо-голубого неба. В здешних местах иного не бывает. Они еще считают это цветом! Жарким апрельским днем! Хорошей погодой!

Командующий двигался впереди колонны, в сопровождении легатов, и сохранял равнодушный вид: будто ему и дела нет до похотливой деревяшки с костяным лицом.

— Спроси, почему ее губы бордового цвета, — обратился он к квилиту-переводчику.

Тот нагнал жрецов, тащивших свой кумир на резных носилках. По такому случаю проконсул уступил свои, они тоже считались даром для богини.

— Жрецы говорят, что это ягоды тутовника, — сообщил переводчик и нехорошо скривился, что означало: он им не верит.

Авл тоже не верил. Из поколения в поколение, из века в век варвары мажут рот богини жертвенной кровью. Сейчас это вполне может быть сок шелковицы, но прежде была баранья, а еще раньше — человечья кровь.

Проконсул хорошо это знал, потому что его лара так и тянуло присосаться к губам богини в жарком, слюнявом поцелуе, чтобы слизать как можно больше жизненной силы.

«До каких пор ты будешь мучить меня? — взмолился Мартелл. — Почему раньше помогал, а теперь губишь?»

«Ты сам выбрал наказание, — был ответ. — До тех пор, пока ты не забудешь о людях в катакомбах, я буду толкать тебя в грязь. Убей их, и будем квиты. Я снова стану твоим слугой, цепным псом, если захочешь».

Хотел ли он?

«Тебе все равно не избавиться от меня. Я — это ты. Без меня ты — ничто. Слабый, перепуганный ребенок. Ты — младенец!»

Неправда. Пусть он не гений, не хитрец, не стратег — все это дано ему злым подселенцем. Но он, по крайней мере, не трус — это свое, не заемное. И еще он справедлив, это отмечают все, кто с ним сталкивался. Не любит нечестья, не терпит напраслины, сплетен. Это тоже свое. Лар-то как раз подбивает его на каверзы. Каждый раз, когда проконсулу приходилось судить, решать чью-то участь, злобная тварь просто под руку толкала, заставляла возмутиться, вспылить, принять неправое решение — лишь бы поскорее, лишь бы отвязаться. Приходилось его обуздывать.

Значит, свое: храбр и справедлив. Уже неплохо. Обычно, конечно. Без изысков. Но вовсе не так ужасно, как у многих. Например: труслив и прожорлив, или ленив и похотлив, или, наконец, завистлив и пьяница. Гораздо лучше, чем у большинства!

Но и не блестяще. Значит, сам по себе он честен и прост. Таких тысячи. Избавиться от лара — принять свою обычность, дюжинность. Сказать себе: ты никогда бы не достиг высот без этой твари. Но нужны ли высоты, если даймон не дает жить?

Излучина реки образовывала огромную вымоину с песком, целый плес, за которым располагался затон, больше похожий на озеро. Вот на его-то берегу и стоял деревянный храм с коньком на крыше — верхняя поперечная балка завершалась фигурками лошадей, вернее, их голов.

Авл знал, что на здешних землях поклоняются богине-матери в образе белой кобылицы. Ее-то ипостасью и является Секвена, чьи белопенные волосы как грива и чьи водяные кони, с перепончатыми плавниками вместо копыт, скачут во время наводнения на гребне волны.

В храме давно ждали прибытия священного кумира. Навстречу ему вышли жрецы в венках из молодых веточек омелы и с золотыми серпами за широкими веревочными поясами. Проконсулу было почти жаль, что Секвена уходит из его рук. «Почти» — неверное слово. Проклятый лар криком кричал, требуя свое — дубовую колоду со змеями.

Как больно! Сердце едва не выпадало из груди на дорогу. Проконсул даже инстинктивно придержал его рукой. Он молча указал жрецам на телеги с оружием, и младшие из них, по знаку главных бородачей, начали разгружать поклажу. Казалось, они должны были бы смотреть на Мартелла волками, понимая, что все это принадлежало их соплеменникам. Ничуть не бывало. Галлоты редко договариваются друг с другом. У них нет тяги к единству. Нет той капельки крови, которая когда-то собрала весь Лациум в кулак, построила Вечный Город и заставила его граждан, вместо того, чтобы сражаться друг с другом, покорять остальной мир. Всего одна золотая искорка в крови, зато у каждого. Эти искорки тянулись друг к другу. А галлоты — храбрецы и бахвалы — пробивали головы соседям с той же яростью, с которой бросались на завоевателей.

Что ж, именно поэтому варвары и служат подножием славе его народа! Авл вскинул голову так высоко, чтобы его взгляд скользил по верхушкам деревьев. Так в самый раз — выглядишь достойно, но не чванливо. Высокомерие — это когда линию ведут от подбородка к небу над кипарисами, здесь — дубами. Целые дубравы! Ничего подобного в Лациуме нет. К счастью, леса светлые, лиственные — клен, ясень, граб — веселые, сухие, с полянами, певучими ручьями, водопадами по россыпям камней. С девушками, пасущими коз, с табунами диких лошадей на опушках…

Ничего нет прекраснее виноградников Лациума. Но эти леса с деревьями в кудряшках хмеля и в бородах дикой лианы — не хуже. По крайней мере, для местных обитателей.

Одни из жрецов Секвены подняли длинные деревянные трубы и заблеяли в них. Другие вторили им, дуя в висевшие на шее костяные свистульки. По знаку командующего, Друз отобрал одну у самого пузатого и громогласного дядьки. Авл повертел игрушку в руках, пару раз брезгливо дунул. Бросил:

— Из указательного пальца человека.

И вернул назад, дикому музыканту.

Младшие жрецы начали опускать на дно реки оружие, привезенное проконсулом. Белые, точно не знавшие солнца, руки служителей Секвены погружались в желтоватые воды, держа, как подносы, груженые бронзой деревянные щиты, и отпускали их. Металл шел на дно быстро, отливая сквозь мелкую рябь зеленоватым свечением.

Авл сощурился. Ему показалось, что вслед за каждым мечом вниз под волну уходили тени убитых. Их лица были серы, безжизненны и как бы угнетены происходящим — последний момент жизни застыл и растекся по ним. Тому попало из пращи в висок, и он навсегда остался удивленным. Другого ударили мечом в живот так, что вспороли кожаные доспехи, — от этого на его посеревших губах чудились пузырьки кровавой пены, они уже стали черными, но не исчезли. Третьему прострелили грудь, и он схватился за нее с какой-то тоской, точно получил дурную новость, и меланхолия навечно стала его спутницей.

«Ужасно было бы вот так увидеть всех убитых тобой за всю жизнь!» — подумал Мартелл, и усилием воли заставил себя смотреть вниз, между ушей лошади. Всегда помогало, когда его черным крылом окутывал стыд. Но на этот раз проконсула точно подмывало поднять глаза на воду. А в ее ряби плясали отражения мертвецов. Уходя на дно, они вовсе не испытывали умиротворения, напротив, их черты искажало еще большее страдание, как будто и по ту сторону жизни была боль.

Эти то ли люди, то ли тени не хотели покидать спасительный кров смерти, переходя от Огмиса к похитительнице хворей Секвене. Паломники избавлялись от болезней, а несчастные мертвецы высасывали злых духов, пивших человеческое дыхание, и носили их в себе, пока Секвена не выпускала мор на землю — ведь ничто никуда не девается, только может быть перераспределено.

— Ты что-то слышишь? — Валерий всегда знал, что другу открыто больше, чем остальным. Авл не боялся показаться ему сумасшедшим.

— Они просят не отдавать их Секвене, — с легким сожалением молвил проконсул. — Но мы не властны. — Он тронул пятками бока лошади и поехал в сторону.

Как бы в ответ на принесенные жертвы со дна руки забил источник, он запузырился на поверхности, поднимая колоссальные наплывы воды. Вдруг Авл увидел — только он да жрецы, но не простые смертные — как из середины самого большого пузыря стала подниматься темноволосая голова, потом плечи, грудь… Проконсул в ужасе узнал Карру.

Ее глаза были закрыты, лицо мертво. Вдруг по этой серой маске пробежала судорога, веки поднялись, зрачки зажглись, на щеки хлынул румянец. Женщина ожила и двинулась к берегу по неглубокой воде. Жрецы разом заговорили, подозвали переводчика. Тот хлопал глазами, ничего не видел, ничего не понимал, но вынужден был передать командующему их слова:

— Они говорят, что богиня возвращает проконсулу жертву, принесенную ее брату в благодарность за щедрые дары ей самой. Только что за жертва, мы не знаем…

Мартелл знал.

Голая Карра прошлепала по песку, оставляя на нем следы длинных узких ступней, и встала позади командующего, как его неотступная тень. С нее текла вода, губы безжизненно улыбались.

Так ночные кошмары Авла пересекли грань дня и водворились в реальности. Ночью женщина пришла к нему, и теперь проконсул спал с мертвецом, ощущая весь холод и обоняя запах разлагающейся плоти. Хотя с виду баба была целая, даже с кожей. Но тем еще страшнее. Она имела его, а он не мог даже пошевелиться, скованный ужасом.

Авл принял происходящее как наказание, потому что и сам считал себя виноватым. Виноватым во всем, от рождения до посмертного хрипа. Но в чем именно — не хотел разбираться.

Зато лодки теперь были в изобилии, и его войска начали переправляться на тот берег без потерь.

⁂

Болотные Земли простирались к северо-востоку от реки. Все дальше и дальше, ориентируясь только на низкое, плохо различимое сквозь тучи солнце. Здесь, казалось, не апрель, а самое начало марта. Снег по ложбинам только-только растаял, оставив глубокие канавы черной воды с осклизлыми корягами на дне.

Авл, несмотря на всю свою опытность, впервые был в таких местах, и сразу для себя определил их как «гиблые». Понятно, почему легионы до сих пор не могут захватить этот край. Он неогляден. Мокрые елки сменяются мокрыми елками. Все.

На первый взгляд, казалось, что здесь вообще никого нет: ни опидумов, ни тропок. Но приглядевшись, можно заметить то, на что не обращают внимания его ребята. Там с дерева снята кора — высоко, выше человеческого роста, значит, снимали давно. Там провалившееся и давно утонувшее костровище с остатками холодных углей, закиданных потерявшим иглы лапником — значит, люди есть.

Прячутся?

Только дело времени, когда они заметят чужаков. Побоятся приблизиться к огромному войску и начнут наблюдение из чащи. Будут двигаться бесшумно, смотреть из-за деревьев, возможно, пускать стрелы из засады.

Мартелл приказал всем быть настороже. Легионеры напряглись, но все равно ничего не видели.

К проконсулу подскакал Луций Клавдий Лепид, тот самый трибун, который когда-то на поле у Тарквинума, когда легионы повернули за своим командующим, рапортовал Мартеллу первым. Теперь он стал легатом, сменив предателя, ускакавшего в Вечный Город.

— Люди идут, но сбиваются с шага! — ошарашено сообщил он. — Как сюда наши прошли? Мы движемся в ту сторону?

Проконсул сдержал смешок. «Стороны света еще никто не отменял».

— Скажи солдатам, чтобы шли, как дикари: куда нога ступит. Только не теряли из виду своих аквилл — а то посадят шишку от столкновения с деревом.

Легат кивнул и поскакал отдавать распоряжения.

— Дельный мальчик, — похвалил Авл.

— Сколько ему? — с неодобрением спросил Друз. — Лет двадцать пять. И уже легат. Мы-то с тобой еще центурии водили.

Авл опустил ладонь на седло, что значило: хватит.

— А кем мне было заменить командира легиона? К тому же сюда идти — не на лепешки с медом. Пусть учится.

Через минуту Лепид подскакал опять.

— Посмотрите на наших квилитов, — сказал он.

И правда, стоило взглянуть. Всегда такие независимые, кланы дикарей жались друг к другу и все вместе к легионам. Даже литены, которые дома в предгорьях привыкли к лесам, а на равнине у Лимеса, на краю Косматой Галлоты, вели себя уверенно и нагло, даже они озирались по сторонам и ждали подвоха.

Страх был написан на их туповатых лицах. Проконсул не хотел, чтобы от дикарей испуг передался легионерам и приказал бросить клич по рядам: кто приведет первого лазутчика, получит двадцать сестерциев. После чего солдаты стали внимательны и алчны, но не трусливы.

Вот что с людьми делает жажда наживы! Проконсул встречал очень мало тех, кого нельзя поддеть на крючок честолюбия или денег. Пожалуй, даже боялся их. Неизвестно, чего ожидать. Как никто не знал, чего ждать от него самого. Одно ясно — пойдут до конца, даже себе во вред. И он пойдет — такой характер. Поздно переделывать.

Через полтора дня пути ребята Дождя — не его, Авла, легионеры, городские раззявы — поймали-таки лазутчика.

Из-за деревьев вывели косматое существо в медвежьей шкуре, накинутой… тут проконсул крякнул… на изношенную донельзя тунику легионера. На ногах у него были обмотки из козьих шкур, поверх которых шли ремни от солдатских калиг. Сами сандалии были срезаны до подошв. Хвала богам, хоть подошвы оставил!

Измызганный пастуший плащ покрывал голову и плечи. Под ним имелся нагрудник. Чресла были укутаны мягким волчьим мехом. Только поверх всего этого счастья — медвежья шкура Даже голова с верхней частью черепа на месте.

— Ты кто? — озадаченно спросил командующий. Он-то ожидал увидеть дикаря, никак не дезертира или труса, выбравшегося из передряги: «наших всех убило, остался я один…» Может, ты за куст спрятался, пока «всех убило»?

Однако легионер держался бодро и спокойно, даже как-то по-хозяйски. Назвался Сервием Павлом, уроженцем Аксума, служил в десятом легионе, а здесь занимался именно разведкой — ни чем иным — увидел своих и сам вышел к ним.

— Местные? Да вы бы их и не заметили, — он разулыбался щербатым ртом. — Ходят бесшумно, бьют белок в глаз, рысь не спугнут, а рысь… — Тут легионер пошел расписывать, какой рысь чувствительный зверь. — К ней не подобраться! Вы не заметите местных, — он обречено махнул рукой. — Только почувствуете, когда они приставят нож к горлу. Одно счастье — воняют. Нет, не грязные, моются. Но перед тем, как выходят, измажутся в лосином дерьме, чтобы звери их не унюхали. Звери нет. А мы — да.

Авл жестом остановил словоизвержение лазутчика.

— Так ты здесь по делу? Кто тебя послал?

— Наш легат Гай Септимий Руф, — сообщил солдат. — Мы уже давно знаем о вашем прибытии. Ведем от верховьев Секвены.

— Почему не приближались?

— Не могу сказать. Это легат знает.

Авл хмыкнул. У них в Гиркании была поговорка: «Легат его знает».

— Ну, веди к своим. Далеко?

Ой, далеко! Дней десять пути, все на север и на север. Ну, теперь, по крайней мере, есть проводник.

⁂

Мартелл ожидал увидеть нормальный лагерь, в котором уместилось бы пара легионов. Увидел холм, обведенный канавой, до краев полной мутной воды. Частокол по гребню. Четыре башни по краям. Деревянный мост на въезде. Но тесновато, тесновато…

Им навстречу вывалило все местное начальство. Человек десять — легаты и трибуны. Одеты так же, как лазутчик, разве что без медвежьих шкур и, по случаю праздника, в алых плащах, резко и даже неприлично выделявшихся на фоне общей серости.

Легат Септимий Руф держался среди них главным. Он полностью оправдывал прозвище — Рыжий, аж под веснушками не видно кожи. Отсалютовал первым: слава победителю!

Слава, слава.

— Я рассчитывал встретить командующего, — ворчливо бросил Авл, который привык, что его встречает самое высокое начальство.

Легат даже растерялся. На его бледном от здешних дождей, рябом лице было написано: «Где же я возьму командующего?»

— Его что, съели? — пошутил проконсул, не предполагая, как метко попадет в точку.

— Может, и съели, — задумчиво протянул легат и посмотрел на небо, будто говоря: на все воля богов. — А, может, и нет. Просто вечером он лег спать в своей палатке, а утром его не нашли. Бежать тут некуда. Значит, украли. Местные. Они так часто делают.

Вновь прибывшие переглянулись.

— И вы не попытались отбить командующего? — поразился Мартелл. — Хоть разузнать о его судьбе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

16

декурия — кавалерия.