Два талисмана

Ольга Голотвина, 2014

Город Аршмир хранит много опасных секретов, но их попытается разгадать Ларш Ночная Волна из Клана Спрута, который из-за ссоры со своим дядей, Хранителем Аршмира, угодил в городскую стражу. Да-да, стал рядовым «крабом», несмотря на свое высокое происхождение! Унизительное занятие для знатного юноши? Так считают все, кроме самого Ларша, для которого мир открылся своей темной, загадочной изнанкой. Необъяснимым образом погиб иноземный вельможа. Связана ли его смерть с другими странными событиями, происходящими в Аршмире? Ларш попытается распутать эту сеть – а тем временем примет боевое крещение в схватках с контрабандистами, грабителями и даже… с пьяным медведем! Назвался стражником – так не робей!

1

(Ночь с тридцатого на тридцать первый день Звездопадного месяца).

Вам кажется, что город Аршмир засыпает в сумерках? Не верьте ему, он притворяется.

Да, стихает буйное, разноязычное многоголосье на улицах, ведущих к морю. Да, унимается суета на набережных и вокруг бесчисленных складов. Да, пустеют рынки, закрываются щитами окна лавок. Да, мирно отходит ко сну Старый Порт, патриархальное и солидное царство рыбаков.

Зато начинает новую — лихую, злую и веселую — жизнь Новый Порт. В тавернах гуляют матросы со всех стран, просаживают нелегко добытые деньги, схлестываются в драках с портовыми грузчиками. Впрочем, те и эти, забыв старые распри, разом объединяются, чтобы отлупить забредших в их владения стражников-«крабов».

Дальше от кабаков, от пьяного гомона моряков и визга шлюх, жизнь замирает. Дома заперты на засовы, окна закрыты прочными щитами: Аршмир известен как столица воров. По опустевшим улицам лишь иногда прошмыгнет запоздалый прохожий, попытается пристать к нему проститутка-неудачница, согнанная соперницами с более «хлебных» мест, да пройдет, позвякивая оружием, отряд стражи. И вновь тишина и темнота…

Но не надо думать, что все горожане мирно загасили огни и отошли ко сну. Под крышами некоторых домов вершатся весьма странные события, происходят необычные встречи и ведутся недобрые разговоры.

* * *

На крыльцо чистенького домика, обнесенного аккуратным заборчиком, вышли двое.

Тот, что повыше, огляделся, не заметил ничего тревожного. Неспешно повернулся к своему спутнику, негромко бросил несколько слов.

Второй с оскорбленным видом начал что-то доказывать, яростно жестикулируя, но получил удар под вздох и скорчился, хватая ртом воздух и едва не выронив погашенный фонарь, который держал в руке.

Первый прошипел побитому приятелю пару злых фраз. Тот, отдышавшись, попытался оправдываться. Короткий злой разговор… а затем высокий подбросил на руке ключ и аккуратно запер замок на двери.

Затем оба спокойно направились к калитке. Побитый засуетился, задергал засов. Его спутник оттолкнул его, отворил калитку. Оба вышли на улицу, растворились в ночи.

С крыши дома вслед им глядел, тяжело дыша, тощий вихрастый юнец лет восемнадцати. Его не заинтересовал разговор двух типов на крыльце (хотя он слышал почти всё). Ему вообще не было дела до чужих забот и бед. Единственное, что ему хотелось знать, — убрались или нет «крабы», загнавшие его на крышу.

Дыхание медленно успокаивалось, сердце уже не толкалось с тупой болью в груди, а билось хоть часто и тревожно, однако все медленнее. Короткая передышка — разве не о ней мечтал загнанный звереныш, который только что пробежался от самой набережной до Двухколодезной улицы?

Конечно, «крабы» давно отстали бы, не железные они, да и дичь мелкая, не стоит возни. Но на шум погони явился второй дозор. Как свежая свора псов, перенявшая след уставшего зайца…

Сволочи, твари! Крупных грабителей трогать боятся, у контрабандистов, почитай, второе жалованье получают, а на Судебную площадь кого-то надо представить, показать судьям да Хранителю, что не зря свой хлеб жрут!

При мысли о Судебной площади парень зябко повел плечами. Ему уже было что вспомнить…

Внизу все замерло, тени не колышутся в свете поднявшейся луны… ее-то, паскуду, кто просил вылезать из облаков?

Нельзя сейчас влопаться, ой, нельзя! Первый раз загребли — под кнут поставили, второй раз перед судьей показаться — это уже каторга. Рудник. А про рудники доводилось слыхать от тех, кто вернулся… у кабаков милостыню просят, больше ни на что не годятся.

Парень коротко, со всхлипом вздохнул. Приподнялся на руках, оглядел крыши вокруг и тихо, но от души приласкал лихим словцом тех, кто мирно ужинал под этими крышами. В каждом звуке черной брани звенела зависть к спокойствию, уюту. И был в этот миг беглец — как нищий, попавший в королевскую сокровищницу.

Вор, да? А просился он в воры?..

Ладно, вроде все стихло. Можно слезать.

Юнец ловко соскользнул по каменному водосточному желобу, спрыгнул на землю, ухитрившись не растоптать маленькую цветочную клумбу, и порадовался тому, что здешние хозяева не соорудили вокруг дома забор высотой с корабельную мачту, а огородились легоньким штакетником. Видно, от ворья у них прочные двери да ставни, а заборчик — так, для красоты. Через такой перемахнуть — что комара прихлопнуть… Опа!

Воришка легко перепрыгнул через ограду — и… очутился лицом к лицу со здоровенным усатым «крабом»!

На миг оба опешили, но лишь на миг. На физиономии стражника расплылась ехидная ухмылка: мол, попался, дружок!.. А в руках парня сухо хрустнула оторванная от забора штакетина. И этой штакетиной вор врезал прямо по ехидной ухмылке!

«Краб» взвыл. За углом забухали шаги патруля, спешащего на помощь соратнику.

Метнувшись в проулок, воришка кинулся было наутек, но путь преградила телега торговца хворостом: она въехала колесом в глубокую выбоину, как раз у ворот маленькой гостиницы. Хозяйка гостиницы вышла в проулок и всласть, во все горло разбиралась с дурнем возчиком, из-за которого порядочная женщина не может запереть на ночь ворота. Она так увлеклась этой живой беседой, что не заметила, как за ее спиной во двор гостиницы прошмыгнул загнанный бродяжка.

Взор, мечущийся в поисках спасения, наткнулся на распахнутое окно первого этажа. А голоса стражников, расспрашивающих у ворот хозяйку, помогли решиться…

Перемахнув высокий подоконник, вор очутился в полутемной комнате. В первый миг его испугал мерцающий свет свечи. Но тут же беглец с облегчением увидел, что обитатель комнаты мирно спит на кровати, отвернувшись к стене и тихо посапывая в подушку. Видно, сон сморил этого темноволосого молодого человека, он даже свечу не погасил. Вот и хорошо, вот и пошли ему Безликие сладких сновидений!

Быстрый осмотр комнаты окончательно успокоил воришку. Ничего необычного: сундук для вещей, небольшой столик, на котором догорает свеча в жестяном подсвечнике, стул и разбросанная по полу одежда: похоже, постоялец выпил перед сном. Раз сам раздевался, стало быть, слуги не держит. Для непрошеного гостя это удачно.

Беглец тихо пересек комнату, опустился у стены на пол — за кроватью, чтоб хозяин, если проснется, не сразу увидел его — и с наслаждением вытянул ноющие ноги. Ничего он не возьмет в этой комнате. Пересидит суматоху и тихонечко уйдет…

Эх, гори она в Бездне до золы, эта жизнь бродячей псины, которая норовит стянуть кусок и сбежать, пока не ошпарили кипятком!

Даже смешно: ведь сколько растет по припортовым задворкам сопливых щенят, и каждый мечтает стать вором — самым ловким, самым удачливым, самым неуловимым… А вот он таким не был никогда. Как калека, прикованный к постели, мечтает о пустынях Наррабана или заснеженных просторах Уртхавена, так представлял он себе иную жизнь. Ту, до которой не дотянешься, как до далеких земель: собственный угол, работа, спокойное уважение соседей…

И пусть кто-нибудь скажет, что он ничего не делал ради этой мечты! Разве не он еще мальчишкой оббегал всех окрестных ремесленников: «Возьмите, дяденька, в ученики! Платить не могу, но я шустрый, я старательный, я понятливый!»

И ведь кое-кто отвечал: «А что, малец, из тебя, пожалуй, выйдет толк. Приведи своего отца, я с ним потолкую…»

На этом дело и кончалось: кому нужно в доме воровское отродье?

Аршмир считается воровской столицей? Ха! А сколько он поставляет рабочих рук на каторгу? После каждого разбирательства на Судебной площади несколько неудачников отправляются в цепях на Рудный кряж. А на место человеческой пены, унесенной отливом Закона, всплывает новая грязь, новые ошметки. Мало ли в веселом городе Аршмире голодных бедолаг?..

Воришка напрягся: по коридору затопали шаги. Голос хозяйки взвизгнул от возмущения:

— Не дам беспокоить! Здесь у меня Сын Клана! Он уже спит!

И — стук в дверь. Резкий, требовательный.

Воришка дернулся, но заставил себя замереть. В окно прыгать нельзя. Если уж стучатся в комнату, значит, под окном кого-то поставили. Теперь одна надежда — что постоялец в полумраке не заметит его между кроватью и столом.

А постоялец (ого, Сын Клана!) проснулся разом, как бывалый наемник. Из-за высокой спинки вору было видно, как спустилась с кровати рука, сцапала лежавшие на полу штаны… и раз-раз — на пол уже спрыгнули босые ноги в штанинах.

Молодой господин с подсвечником в руках шагнул к двери, по комнате закачался свет.

Теперь постоялец был виден вору с головы до ног: юноша лет девятнадцати-двадцати, из одежды — только штаны (может, решил не открывать дверь?), широкоплечий, мускулистый, темные волосы по плечам. Лица не видно: на дверь глядит…

Тут, словно уловив чужие мысли, постоялец резко повернулся, поднял руку с подсвечником.

Господин и вор встретились взглядами. Душа непрошеного гостя стала вдруг слишком тяжелой для тела, она готова была, как переспевший плод, оторваться от черешка и упасть в Бездну.

Снова послышался стук.

Сын Клана шагнул к двери.

— Кого там демоны принесли?!

А вор испытал резкое, до тошноты, облегчение. Он еще не понимал, в чем дело, но почуял, что опасность отступила. Потому что не так разговаривают, обнаружив в своей комнате неизвестного бродягу. Тут бы голос тревожный или злой… а вопрос прозвучал сонно и раздраженно. И так высокомерно, что «крабы» по ту сторону двери замялись.

Наконец прозвучало смущенное:

— Пусть господин не изволит гневаться… Конюх во дворе видел, как в эту комнату кто-то влез через окно. Лихой человек, надо думать…

— Вот именно, надо думать, — еще более раздраженно ответил Сын Клана. — А потом уже лупить в дверь. Это мой слуга. Припозднился, паршивец, побоялся меня будить, вот в окно и влез.

С той стороны воцарилась тишина. Вор обнял себя за плечи, чтобы унять дрожь.

— Хотите обыскать мою комнату? — язвительно поинтересовался молодой господин.

— Во имя Безликих, нет! — испугался «краб» по ту сторону двери. — Умоляем нас простить! Уже уходим, уходим, доброй ночи!

Удаляясь, застучали сапоги.

Знатный постоялец зажег от свечного огарка еще одну свечу, стоявшую на полке, и в комнате стало светлее.

Вор поспешно встал: немыслимо было сидеть в присутствии этого человека. Впервые он видел так близко Сына Клана. Высшая знать страны…

Спаситель истолковал жест воришки по-своему:

— Не спеши. Они наверняка обшаривают двор. Пока побудь моим гостем. — И любезно представился: — Ларш Ночная Волна из Клана Спрута, Ветвь Щупальца.

Вор, внезапно превратившийся в гостя, низко поклонился и назвался в ответ:

— Мирвик Городской Воробей из Семейства Эршис.

— Как? — восхитился хозяин комнаты и всплеснул руками, едва не уронив подсвечник. — Ой, как тебя хорошо отец назвал! До чего имя подходит!

Мирвик от души улыбнулся в ответ, чувствуя, как уходят напряжение и страх.

Он и сам знал, что имя ему подходит. Мелкий, востроносый, темноглазый, с вечно взъерошенными русыми волосами, он и впрямь походил на смешную уличную птаху, а привычка чуть склонять голову набок, заглядывая в лицо собеседнику, довершала образ.

— А то! — подхватил парень необидную господскую шутку. — Собираю крохи между чайками и воронами!

И оба засмеялись этой фразе, понятной только в Аршмире.

В порту и на припортовых улицах царили чайки, до того обнаглевшие, что выхватывали у людей из рук еду. Дальше от берега власть держали вороны, не менее вороватые и злобные. В Аршмире бытовала фраза «идти от чаек к воронам» — то есть от набережной вглубь города.

Ларш представил себе, как среди злобных, сбитых в сплоченные стаи, драчливых птиц пытается выжить мелкий юркий воробей. И сказал с неожиданным для самого себя участием:

— Крохи-то собирать, вижу, бывает опасно?

— А то! Сто лет жизни господину, выручил… топал бы я сейчас в тюрьму. А после первого судебного дня греметь бы цепью до Рудного кряжа.

— Ну, сразу уж цепью греметь! После первого ареста на рудники не отправляют.

— После первого… ну… попадался уже, кнута отведал…

Повисло неловкое молчание.

Тут бы Мирвику и заткнуться: с чего ему откровенничать перед высокородным господином? Не выдали тебя, ворюга, страже, так скажи спасибо и пошел вон…

Но потрясение от счастливой развязки еще шипело в груди отливной волной. И на излете этого небывалого приключения, которое вот-вот закончится, Мирвик выпалил:

— Да уж рад не рад, а вертись, раз за тебя отец и дед все решили! Я еще у мамки на руках орал, а люди уже говорили: «Еще один вор на свет народился!»

Ларш с новым интересом глянул на собеседника:

— Что, семейное ремесло?

— Оно самое, будь оно неладно… — Мирвику стало стыдно за свою вспышку. Какое дело господину до бед уличного бродяги? Но заткнуться посреди беседы было невежливо, и парень продолжил, стараясь казаться беспечным: — Да оно бы ничего, в Аршмире таких много — и живут себе, удачей похваляются, добыче радуются, а что придется сдохнуть на руднике или в удавке, так уж это на роду написано. И мне бы так, отец с дедом не дурнее меня были. Да, видно, Серая Старуха мою колыбель повернула…

— Что? — вскинулся Ларш. — Как ты сказал?..

Воришка дернулся в испуге: неужели прогневал господина?

— Ну, в народе так говорят, — поспешил он объяснить. — Мол, Хозяйка Зла тайком подберется к колыбели, повернет ее — и растет потом ребенок не в мать, не в отца…

— Я знаю, — взял себя в руки Ларш. — Просто я… просто сегодня мне пришлось услышать эту поговорку…

* * *

Седеющие темные волосы, пронзительные зеленые глаза, высокие скулы, крючковатый нос, сердито сжатые губы… Ульфанш Серебряный Корабль, Хранитель города Аршмира, и в хорошем настроении внушает окружающим трепет, а уж в ярости…

— Тебе Многоликая в детстве колыбель повернула! Иначе как бы мог в Морском Клане вырасти трусливый щенок, который боится моря?!

Ларш стискивает зубы. Посмел бы это сказать другой человек!.. Но ведь не бросишь вызов на Поединок Чести брату отца, который несколько лет заботится об осиротевшем и оставшемся без гроша племяннике.

— Со времен Двенадцати Магов, — продолжает громыхать дядя Ульфанш, — Спруты, Акулы и Альбатросы — Морские Кланы! Назови хоть кого-то из твоей родни, кто ни разу не вышел в море! Ну, назови!

«Тетушка Аштвинна», — едва не срывается с языка юного Спрута, но он вовремя сдерживается: дядя сейчас явно шуток не понимает.

— Твой отец погиб в боевом рейде! А тебя укачивает, да? В шлюпке сознание теряешь? Подумаешь, беда какая!

Ларш безнадежно молчит. Он уже пробовал объяснить дяде, что дело не в морской болезни. Он согласен травить за борт, согласен на подкашивающихся ногах ходить по проклятой палубе и с трудом вспоминать собственное имя. Не это самое жуткое. Но как справиться с ужасом при мысли о том, что под ногами у тебя бездонная пропасть, что лишь ненадежные доски отделяют тебя от вязкой, заманивающей вглубь черноты? От этого кошмара цепенеет тело, путаются мысли, обрывается дыхание…

Разве растолкуешь это человеку, который в возрасте Ларша уже чистил морские пути от пиратов? Человеку, который не раз ходил на абордаж и тушил пожар на своем судне? Человеку, которого дважды снимали с обломков разбитого корабля?

Ульфанш, моряк и потомок моряков, истинный Спрут, хмуро глянул на племянника. Повертел на пальце массивное кольцо с темно-зеленым камнем, которое носил не снимая: символ власти Хранителя!

Молчание потупившегося юнца он принял за раскаяние.

— Закончим этот разговор. «Плавник» — надежное каботажное судно. Пойдешь вторым помощником. Я попрошу капитана быть снисходительнее и терпеливее. Короткие рейсы вдоль берега, почти все время суша на глазах… даже такой трусишка справится!

Ну вот, опять! Но второй раз Ларш не намерен молча глотать это слово!

Вскинув голову, он отчеканил:

— У меня уже было два Поединка Чести, я любому забью в глотку слово «трус»! Дядя, я не хочу и дальше сидеть у тебя на шее. Всё, о чем я прошу, — дай мне должность. На суше. Любую. Я справлюсь.

Ведь может, может! И в таможню пристроил бы по одному слову, и у себя во дворце место бы племяннику нашел…

Так нет же! Насупился, скривил тонкие губы:

— Так ты ничего не понял, мальчишка?.. Что ж, ты нуждаешься в хорошем уроке. Клянусь Безымянными, ты его получишь!

* * *

Спрут тряхнул головой, отгоняя неприятное воспоминание, и сказал с чувством:

— Эти семейные ремесла… из поколения в поколение… просто рабство, иначе и не назовешь!

— А то! — горько отозвался Мирвик. — А ведь не везде так! Ежели, скажем, в семье музыкантов растет ребенок, который скрипку от барабана по звуку не отличит, его не мучают всякими флейтами да лютнями, другое дело найдут! А тут… если еще мелкий, сам воровать не можешь, так хоть на углу стой да ветер слушай, пока старшие воруют…

«А кто родился в Морском Клане, обязан выходить в море на смех селедкам…» — подумал Ларш. Пристально глянул на воришку, который неожиданно оказался собратом по несчастью, и строго спросил:

— Работу искал?

— А то!..

— Последний раз — где?

— В театре.

— Где-где?!

— Ну, не актером, ясное дело! Мне подсказали, что им человек нужен — декорации ставить, зал подметать, в светильники масло наливать. Я и сунулся…

— И что?

— И как всегда. Вроде и народу на площади немного было, когда меня пороли, а поди ж ты… куда ни ткнешься, везде встретится гад, который на это дело любовался. Причем глазастый и памятливый гад. Ну, сказали мне, чтоб я валил промышлять в порт или на рынок. Дураки, между прочим: уж на них-то я работал бы без денег, за угол и кормежку.

— Любишь театр? — оживился Ларш.

— А то! Я у них все пьесы пересмотрел. Есть деньги — так по-людски, на скамье, а нет денег — можно втихаря пролезть. «Принца-изгнанника» шесть раз глядел!

— А «Воля Безымянных»? Помнишь, Раушарни играет отца той девушки…

— А то! Поднимает этак руки и говорит: «Все ветры времени песком забвенья позор мой не сумеют занести…»

— Здорово! Только руки он не поднимает, а вот так простирает перед собой…

— Нет, простирает потом, когда упрашивает дочку вернуться домой…

— Не спорь, я в ложе сидел, оттуда лучше видно!

— Господин в ложе, а я на потолочной балке, над самой сценой!

Двое страстных театралов на миг забыли свои горести. И было это совсем не удивительно, ибо театр, любимое дитя Аршмира, кружил голову и пленял душу почти всем горожанам, от Хранителя до мусорщика.

— Так! — Сын Клана взглядом нашел свою рубаху. — Сейчас оденусь — и пойдем.

— Куда? — струсил воришка.

— В театр. Будем тебя к делу пристраивать. — Спрут уже натягивал рубаху. — Мне помочь нельзя, так хоть тебе попробуем.

От восторженного изумления воришка пропустил мимо ушей странные слова господина о том, что ему нельзя помочь.

— Меня?.. В театр?.. А… Да… — Мирвик глянул за окно, где начало светать. — Господин думает, что они в такую рань уже встали?

— Плохо ты их знаешь! — хохотнул Ларш. — Они еще и не ложились!

* * *

Они еще не ложились — главные актеры труппы, ее гордость и хозяева театра. Они сидели вчетвером за столом, на котором вперемешку с остатками ужина разбросаны были перья и исписанные листы бумаги. Рядом с опрокинутым кувшином стояла чернильница.

Вид у корифеев сцены был измученный и несчастный. Особенно тонул в унынии великий трагик Раушарни Огненный Голос. Он по привычке играл, подчеркивая свое мрачное настроение картинной позой: уронил лицо в ладони, безнадежно опустил плечи.

Остальные, беря со стола то один, то другой лист, пробегали глазами написанное, отшвыривали листки, вертели в руках перья, перебрасывались тоскливыми репликами.

Когда раздался стук в дверь, Раушарни раздраженно вскинул голову и приказал:

— Пузо, глянь, кого там демоны принесли.

Румяный толстенький комик, не обижающийся на прозвище Пузо, лениво направился к двери и приоткрыл ее. В коридоре было темно, и в щель Пузо разглядел лишь одного из пришедших.

— Там опять эта воровская рожа, что насчет работы! — вознегодовал комик.

— Так дай ему по уху! — распорядился Раушарни своим великолепным голосом, прославившим актера далеко за пределами Аршмира.

— Эй, Раушарни, а мне тоже — по уху? — весело прозвучало из-за двери, и в комнату, небрежно отодвинув комика, вошел Ларш. За ним проскользнул Мирвик и застыл позади своего знатного покровителя.

Застыл не от скромности, а от потрясения. Темный коридор, по которому его и господина проводил зевающий старый сторож, вывел, оказывается, в волшебный мир: на сцену! Да-да, стол стоял прямо на сцене, у самых кулис! Мирвик завороженно взирал на темный провал зрительного зала и уже чувствовал себя избранником судьбы — просто потому, что побывал здесь…

Появление Сына Клана было встречено приветственными воплями. Тут же были перетряхнуты все кувшины на столе, обнаружен один почти полный, из него был торжественно наполнен кубок для дорогого гостя. Актеры потеснились, радушно давая Ларшу место за столом.

В любой другой компании это выглядело бы недопустимой фамильярностью: в Великом Грайане не было никого знатнее потомков Двенадцати Магов, каждый из которых в незапамятные времена взял себе имя зверя или птицы и передал его детям и внукам своим.

Но актеры — люди особые. Город Аршмир любил театр и забаловал его донельзя. Аршмирская «золотая молодежь» часто устраивала вечеринки для труппы и напропалую волочилась за актрисами, и Ларш, хотя был в городе не так давно, не отставал от прочих.

Однако на этот раз юноша не спешил садиться за стол.

— Раушарни, что ж ты хорошего парнишку обижаешь? — упрекнул он главу труппы. — Неужели для него работы не найдется?

— Мы уже взяли метельщика! — отрезал Раушарни.

Мирвик охнул, но Ларш не сдавался:

— Тогда, может, другое занятие ему подберешь?

Раушарни чуть склонил набок свою красивую, благородной лепки голову с орлиными чертами лица и великолепной седой шевелюрой.

— Ворюге-то? — возвысил он голос. — Тот, право, поступает неразумно, кто позволяет подлому коварству не то что в дом свой заползти, но даже приблизиться к порогу своему!

Мирвик, внезапно оказавшийся воплощением подлого коварства, удивленно покрутил головой. А Ларш просиял:

— Браво! Это из «Цены предательства», верно? И сам ты талант, и труппа у тебя замечательная! И дом вам для театра мой дядя подарил просто отличный! И декорации у вас красивые! И музыканты почти не фальшивят! Вот только занавес никуда не годится. Прямо скажу: полы мыть таким занавесом.

Раушарни скрипнул зубами: молодой господин ударил в больное место. А Ларш продолжал с милым простодушием:

— Говорят, вы его сшили из лоскутов, которые от старых нарядов остались? А правда, что он разлезается в клочья всякий раз, когда вы его поднимаете? И что после каждого спектакля вы его всей труппой латаете прямо на сцене?

Раушарни гневно засверкал глазами. Добродушный Пузо прикусил губу. Игравший воинов Афтан Тополиный Щит нахмурился так грозно, что на сцене сорвал бы за такую гримасу аплодисменты. А задремавший в сторонке Лейфати Веселый Аметист, первый любовник труппы, проснулся, прислушался — и по-детски обиженно захлопал глазами.

— А я-то, — продолжал Ларш, — уже почти уговорил тетушку Аштвинну заказать для театра новый занавес… с золотыми кистями, между прочим! Э-эх, что об этом говорить! Пойдем, Мирвик, не уважают нас тут.

И направился к двери. Мирвик без единого слова последовал за ним. Парень не спешил отчаиваться. Как и всякий, кому доводилось шататься по рынку, он прекрасно понимал значение слова «торговаться».

— Прошу господина подождать… — послышалось им вслед.

Раушарни встал из-за стола. Задумчиво взъерошил свои густые седые волосы. Перед глазами артиста стояло видение блистательного занавеса. Каким он будет: зеленым, синим, алым? Видение меняло цвета и оттенки, но неизменными оставались толстые плетеные шнуры, увенчанные пышными золотыми кистями.

— А ну, повернись! — приказал актер Мирвику. Тот подчинился. Раушарни оглядел его с головы до ног, как на невольничьем рынке.

— Для стражника и воина мелковат, — вынес он свой вердикт. — Но годится в толпу народа. Или в шайку разбойников.

— Может даже наемного убийцу представить, которые без слов, — подсказал доброжелательный Пузо, — если малость подучить.

Афтан с пробудившимся интересом бросил оценивающий взор на тощего бродяжку:

— Для наемного убийцы статью не вышел. Разве что отравителем или слугой на пиру.

— Гонцом еще можно, — внес свою лепту Лейфати.

Бродяга приосанился. Никогда еще в своих мечтаниях он не залетал так высоко.

— Принят! — буркнул наконец Раушарни. — Про твое жалованье потолкуем после, когда у меня выдастся свободное время.

Смекалистый Мирвик понял, что за этой фразой звучало: «Когда уйдет твой высокородный заступник». Но это не огорчило парня. Главное — его взяли в театр!

— А чем вы тут заняты? — поинтересовался Ларш. Он не чинясь уселся на скамью и взял наполненный кубок.

— Замыслили поставить «Двух наследников», — начал объяснять Раушарни, усевшись рядом. — Всем пьеса хороша, да вот беда — с женскими ролями того… скуповато.

— И наши бабенки злятся, — фыркнул Лейфати.

Мирвик, о котором все забыли, мог бы уже уйти. Но прямого «пошел вон!» не прозвучало, и он остался стоять у двери. Ему, честно говоря, было интересно.

— Вот мы и решили подправить пьесу, — продолжал великий трагик. — Есть там монолог: королева жалуется на наглость фаворитки супруга. Та, мол, ей в глаза дерзит. Мы этот монолог решили выкинуть, а вписать сцену, где соперницы ссорятся.

— Всю ночь бьемся, а получается свара рыночных торговок! — угрюмо бросил Афтан.

— А вы бы предложили самим актрисам эту сцену написать! — предложил Спрут.

Актеры расхохотались.

— Это Барилла с Джаленой? — восхитился «воин». — Они друг дружку сожрать готовы! Такого напишут…

–…что их прямо со сцены заберет стража, — закончил за него комик.

Смех утих. Актеры снова пригорюнились.

— А вот этот кусок вроде ничего… — жалобно протянул Лейфати.

— Это где «и адаманта ревность злая тверже»? — Раушарни даже не глянул в его сторону. — Коряво.

— Начнем сначала, — вздохнул Афтан. — Королева сокрушается: мол, я собой хороша, и наряд на мне богатый, и королю я верна — а поди ж ты, сменял меня на какую-то дрянь…

Все устало призадумались.

И тут от двери донеслось:

Ужели не воспета сладкозвучно

Моя краса придворным менестрелем?

Ужели белизну и нежность кожи

Искусные служанки не хранят?

Ужели в царственном моем уборе

Рубины и сапфиры не сияют?

Ужели на супружеское ложе

Взошла порочной я, утратив честь?

Ужели за плечом моим, как стража,

Не встали тени благородных предков?

Как мог владелец дивного алмаза

Сменять его на битое стекло?

Все изумленно обернулись к Мирвику. Тот сжался под взглядами.

— А ну, иди сюда, — неожиданно тихо сказал Раушарни.

Парень на подкашивающихся ногах пересек сцену.

— А это пойдет, — хмыкнул Лейфати. — Барилла это прочитает.

— Недурно, — кивнул воин.

Комик молча налил в свой кубок вина и протянул парню. Мирвик принял кубок обеими руками.

— Ты где научился этому? — спросил Раушарни.

— А то я ваших пьес не видел! — отозвался Мирвик, к которому вернулось нахальство, едва он понял, что его выходка принята благосклонно.

Он сказал правду. Театр был для него единственной отрадой в жизни, утешением, защитой от отчаяния. Парень словно стоял под чужим окном и глядел на иную жизнь — яркую, возвышенную, богатую страстями, порой жестокую и кровавую, но никогда не скучную. И люди на сцене говорили особым языком: звучным, стройно-размеренным, изысканным, без невнятного бормотания и грубой брани.

Сколько раз бездомный юнец, забираясь на ночевку в кусты между заборами, пробовал перед сном переложить на этот удивительный язык то, что слышал днем: льстивые речи кабатчика перед зашедшим в его заведение десятником стражи, ссору шлюх из-за богатого гостя, похвалы, которые рыночный торговец рассыпает своему товару…

— Ответ королевской любовницы можешь сочинить? — уважительно спросил Афтан.

— Сейчас, — кивнул Мирвик. Сдвинул брови и выдал, почти не раздумывая:

Пусть подмастерье в ювелирной лавке

Любуется огранкою рубинов.

Пусть менестрель с поклоном получает

Парчовый кошелек за мадригал.

Пусть восхищается придворный лекарь

Тем, как бела от притираний кожа.

Для сброда — хлам! Король ни с кем не делит

Улыбку, юность, нежность и любовь…

Актеры взвыли, стуча друг друга по плечам.

— Нет, как Джалена это отчеканит! — заорал комик.

— «Для сброда — хлам!» — процитировал великий Раушарни, вложив в эти три слова такую силу презрения, что даже Мирвик вздрогнул.

— Кто-нибудь догадался это записать?! — вскинулся Лейфати.

— Пишу, — отозвался Ларш, быстро водя пером по бумаге.

— Ты — наш, парень! — торжественно произнес Раушарни. — Ты — человек театра. Мне плевать, что там у тебя вышло с судьей. Ты чувствуешь сцену и сумеешь жить по ее законам. Будет нам занавес, не будет — ты уже в труппе и на жалованье!

— Будет занавес, — быстро вставил Ларш. — Не отстану от тетки…

— А теперь надо про угрозы королевы, — напомнил «воин».

— Сделаем! — Мирвик глотнул вина. Внезапно его физиономия расплылась в глуповато-счастливой улыбке. Он обернулся к Спруту. — А ведь если бы не господин, загребли бы меня сегодня «крабы», чтоб их всех Болотная Хозяйка в один мешок — да в…

— Стой! — с внезапной суеверной тревогой перебил его Ларш. — Стой, всех-то «крабов» не кляни!..

* * *

Строгий зеленый взор, сердитые морщинки на лбу, гневная речь:

— Так ты ничего не понял, мальчишка?.. Что ж, ты нуждаешься в хорошем уроке. Клянусь Безымянными, ты его получишь! Любая должность, лишь бы на суше, так? Отлично. С завтрашнего дня будешь зачислен в городскую стражу. Рядовым «крабом».

Что за дурацкие шутки приплел дядя к серьезному разговору?..

Но зеленые глаза смотрят жестко и неумолимо:

— И я не забуду предупредить почтенного Джанхашара, чтоб не давал тебе поблажки!

Да что ж это он… неужели серьезно?!

Такого не бывает. Не может Сын Клана, высокородный Спрут, тащить в тюрьму пойманного вора или устраивать обыск в грязном притоне! Худшего позора для своей крови даже измыслить нельзя! Да как после такого глядеть в глаза родным?..

Ларш уже готов был взмолиться: «Дядя, но как же, стыдно ведь!»

Но не успел: Ульфанш заговорил спокойно, даже мягко:

— Разумеется, тебе не обязательно рыться в городском мусоре. Место второго помощника на «Плавнике» свободно. Ты можешь занять его — и забудем об этой беседе…

Ах, вот оно что! Дядя не ожидает, что племянник и в самом деле наденет черно-синюю перевязь и отправится патрулировать городские улицы! Это ловушка для труса… чтобы заставить его выйти в море и тем поддержать честь Клана Спрута!

Ларш словно со стороны услышал свой веселый, приветливый голос:

— Зачем же? Я благодарен тебе, дядя. Завтра же явлюсь к почтенному Джанхашару, чтобы принять должность. Вот только один вопрос… Тетушка завтра звала меня к обеду. Приглашение еще в силе — или грязному «крабу» не место за столом Хранителя города?..

* * *

— Стой! — с внезапной суеверной тревогой перебил Ларш Мирвика. — Стой, всех-то «крабов» не кляни! С сегодняшнего дня я тоже служу в аршмирской страже. Тоже «краб», вот такие дела…

Актеры вежливо посмеялись, чтобы не обидеть высокородного господина, неудачно пошутившего. А Спрут, глядя прямо перед собой, сказал очень серьезно:

— И если в первый день моей службы в городе стало одним вором меньше… может, это хорошая примета, а?