Хранитель

Юрий Перебаев

Веками длится борьба между светлым Хранителем тысячелетнего Города, и его Темным антиподом. Случались победы и поражения, но ни одна сторона не смогла добиться решающего преимущества. Наше время. Уходящий на покой Хранитель находит себе молодого преемника. Парня, не имеющего не малейшего понятия о сверхъестественном. Ему предстоит увидеть настоящий Город, познать ярчайшие открытия, любовь и ненависть, силу и бессилие, опасных противников и новых верных друзей. Окунуться в магический мир, полный фантастических существ, дружелюбных и опасных, темных и светлых, забавных и отвратительных. И столкнуться со смертельным врагом, жаждущим изменить и извратить сам Город. Сможет ли новый Хранитель противостоять Темному? Или тому все-таки удастся достигнуть своих целей?

…В наш Город Позолоченных листьев…

Хранитель. Рождение

Вспышки молний раз за разом отгоняли темноту над головой победителя Перуна. Июньская гроза, из тех, что заставляют истошно завывать машины под окнами и пугают детей в кроватях, накрывала Город. Редкие ночные прохожие, встревожено поглядывая на небо, спешили в укрытия. Лишь один продолжал путь, невзирая на буйство стихии.

Мужчина остановился под сенью Креста и отбросил капюшон.

— Здравствуй, Красно Солнышко, здравствуй, Неистовый, и ты будь здрава, Крестительница.

— Приветствуем тебя, Хранитель — отозвался в голове рокочущий бас одного из Покровителей Города — ты просил о встрече. Мы пришли.

— Мне необходимо уехать. Надолго — сдавленным голосом произнес человек. Стало ясно, он далеко не молод. — Жизнь моего рода в опасности. Я жду вашего слова…

Тишина, густая как кисель, разлилась вокруг. Даже дождь зашелестел тише, и зарницы перестали освещать Горку.

— Мы не будем мешать тебе, Хранитель. Жизнь рода свята. Но ты должен найти преемника. Завтра в два часа пополудни твое время. Полчаса тебе дано. Не пропусти его. И… Спасибо тебе… за все. Спасибо…

Хранитель уходил, не чувствуя тяжелого взгляда, буравящего спину. Из-за мертвой березы выскользнуло нечто в плаще, с прикрытым лицом. Оно перевело ненавидящий взгляд вверх и крепко сжало ладонь, заставляя крысу на запястье оскалиться еще больше. Резкий порыв ветра, и только тень нетопыря мелькнула и растаяла в ночи.

Он отползал, пачкая модную «Левисовскую» джинсовку о мокрую траву, пытаясь вжаться в землю, сравняться с ней, стать ее частью. Последние остатки хмеля испарились из дурной рыжей головы, оставив лишь животный страх.

Ветер. Легкое дуновение. Касание.

Он не был плохим человеком. Обычный подольский гопник, молодой волчонок, ищущий свою стаю, пытающийся убить одиночество в пьяном угаре, разбавленном чужим унижением.

Хорошим он тоже не был.

Ветер. Легкое дуновение. Касание.

Он не понимал, что сейчас приближается к нему из темноты. Не понимал, почему не слушается натренированное в спортзале тело. Куда делись его кореша, с которыми всего десять (десять?) минут назад так резво лилась в глотку «Биленька».

Что-то холодное и высокое прижалось к спине, не давая отползти дальше, лишая последних минут на этой такой неуютной, но такой желанной земле.

— Ой, не тиха речка журчит, — послышалось в шуме деревьев.

Спугнутый сдавленным хрипом, всполошено взмыл в ночное небо отъевшийся за день голубь. Где-то под Горой завыла сигнализация брошенной на ночь старенькой «Тойоты», хозяин которой как раз поднимал тост «За нас с вами».

— Ой, не рыжа белка бежит, — отозвалась Ночь.

И наступила тишина.

Яркий солнечный зайчик пробежал по стене, обласкал изящный стан гитары, подмигнул деревянному мечу, скользнул по форзацам книг, осторожно отразился в лезвии охотничьего ножа, перепрыгнул на кинжалы, порезвился с кортиками, сполз на подушку и мягко коснулся подбородка спящего человека. Вставай, мол, утро! Необходимость пробуждения тут же подтвердил музцентр. «Еще одно утро ложится зарубкою на приклад», — донеслось оттуда.

Виктор потянулся, широко зевнув, направился в ванную. Попытка умыться успехом не увенчалась. Оба крана весело вертелись на сорванной резьбе, словно продолжение смутного ночного марева, где мелькали какие-то невнятные, но откровенно недружелюбные тени.

Небольшое зеркало отразило подпухшую с недосыпу округлую мордаху, с которой смотрели черные, слегка раскосые глаза.

«Не, я, конечно, в душе сантехник, но не до такой же степени!»

С чего-то вспомнился недавний Новый год, тусовка фидошников и героическая борьба с забастовавшей сантехникой, завершившаяся победным распитием остатков шампанского над поверженной раковиной. Повторять ситуацию не хотелось.

«Вот, блин, придется на рынок тащится».

Кое-как поплескавшись на кухне, парень, подмигнув замку Ричарда за окном, включил компьютер.

«Никитин! Ждем свежака с нетерпением! Шеф под тебя рубрику «городских историй» согласен выделить! Афтор пиши еще!» Улыбнувшись, Виктор закрыл письмо. С этим журналом отношения складывались особо удачно. Он даже подумывал о штатной работе, но прелести вольного журналистского полета пока перевешивали. Никаких обязов, уйма времени на поиск интересностей о любимом городе и его жителях (зачастую с криминальным уклоном — время такое!) А если возникало желание сорваться с места, Виконт (прозвище для своих) с огромным удовольствием переходил на написание путевых заметок.

Пора было приниматься за работу. Открыв Интернет, Виктор погрузился в изучение свежих городских происшествий. Практически сразу взгляд зацепился за кричащий заголовок: «Маньяк на Замковой! По трупу за ночь — рекорд передовика производства!»:

«Сегодня ночью в центре столицы, на Замковой горе, произошло очередное жестокое убийство. Как сообщил нам компетентный источник, это уже вторая смерть за две ночи на старом кладбище. В нашем городе объявился маньяк-«стахановец»? Следующей ночью ждем новую жертву? Правоохранительные органы, как обычно, безмолвствуют. Доколе?»

«Компетентный источник — хмыкнул Виконт — ага, щас», — и потянулся к телефону.

— Привет, старик, — бросил он в трубку, — пообедаем? К 13 в «Алконавте»? Добро.

Младшая сестра Крещатика сегодня была кокетливо лучистой. Игнорируя редких прохожих, нежилась в лучах утреннего солнца, будто позабыв о годах и серьезных зданиях, которые неодобрительно покряхтывали, глядя на поведение улицы. Никакой, мол, солидности! Тут о безопасности государства нужно думать! О науке — степенно добавляло другое. Но улице пресветлого князя — Владимирской — было наплевать на старых ворчунов. Я женщина! Какие мои годы!

Без минут полдень, обойдя Золотые ворота, парень завернул в скверик. Дружески кивнул навечно обреченному удивленно рассматривать макет Ворот Мудрому, и шагнул к скульптуре, изображавшей абсолютно обаятельного кота. «Здравствуй, Младший, — погладил он зверя по холке, — как ночь? А у нас тут на Замковой фигня творится. Ну, бывай, береги себя».

Ровно в час Виконт, удобно устроившись в углу кабака, жал руку крепкому парню в штатском.

— Здорово, Володя, что там служба, как дядя-полковник?

— В порядке все, дядя плодотворно ловит, я плодотворно вещаю о его достижениях. Все как обычно.

— О творческой журналистике не жалеешь? — подколол собеседника Виктор.

— Это твои, что-ли, нетленки — творческие? Чтоб вы без моей пресс-службы то делали, акулы пера с криминальным уклоном.

Подобного рода перепалки вошли у них в привычку еще с журфака.

— Подскажи-ка мне, что у нас на Замковой происходит, что за маньяк — герой соцтруда?

— Тьфу ты, читал уже… Неясно там ни черта. Сперва гопы в состоянии кристальной пьяности. Бухали, говорят, на погосте, бутылки об могилы, мат на весь район. Тут — фигура из кустов. На ножи, говорят, ходили, двое на десять махались, а тут — чуть в штаны не наложили.

«Не думай о секундах свысока», — донеслось из кармана собеседника.

— Извини, надо ответить. Да, конечно, с точки зрения пострадавшей стороны, Ваше мнение вполне имеет право на жизнь. Помилуйте, сударь, к чему эти инсинуации? Точку зрения министерства Вы только что имели честь услышать. Всего доброго.

— Вот козел драный. Прости, Витек, служба.

Так вот. Ломанулись они оттуда со свистом. Внизу отдышались, Коляна-рыжего нету. А обратно пойти — очко рипит. Один таки звякнул нам. Патруль туда. Лежит, голубчик, глаза по пять копеек, уже остыл. Ни колотых, ни резаных. Вона как. Во вторую ночь уже сатанисты наши доморощенные Вельзевула вызывали. Дальше один в один. Фигура — страх — труп. Сегодня патруль туда на ночь идет.

Рынок бурлил и пенился. Гам и гул стояли до самых крыш пентхаузов. Буквально за пару шагов Виктору предложили щенка кавказца с королевской родословной (из ближайшей подворотни), последнюю модель плазменного телевизора «Сони» (с Малой Арнаутской), множество эксклюзивных, жизненно необходимых вещей. Кроме кранов.

Что заставило его обернуться, кто знает? Лениво повернув голову, Виктор остолбенел. Всплеск узорчатой стали приковал внимание намертво. Это был Клинок. Все ножи мира выглядели на его фоне бедными родственниками. Что Он делал на этой грязной толкучке? Как будто Гарун аль Рашид, сбросив рубище нищего, предстал во всем своем величии.

— Сколько? — охрипшим голосом спросил Виконт, поднимая глаза на продавца.

— Дорого, очень, но разве оно того не стоит?

Ирония в голосе немолодого крепкого мужика не думала никуда скрываться. Только сейчас парень заметил на гарде Клинка гравировку в виде ключа.

— А конкретнее?

— Все, кошелек и жизнь, — улыбнулся продавец, — только гляди, коготок увяз, всей птичке пропасть. Ножик-то не простой, не для кухни. Для других дел ножик. Судьбу изменить, человека спасти. И не одного. Берешь, аль нет? Вона уже толпа в очередь становится.

Зашелестели купюры.

— Помни, — донеслось вослед, — будет сложно, две стороны Клинка и Ключ не дадут пропасть.

Уходил Виктор в потрясающем настроении, нежно прижимая рюкзак с Клинком. Улицы мягко ложились под ноги, машины вежливо уступали дорогу, а прохожие с улыбкой оборачивались вслед.

Краны он так и не купил.

Запрос «Легенды Замковой горы» умчался в «гугл». «Так, посмотрим, что тут у нас».

«…У одной из монашек Фроловского монастыря была красавица-сестра. Полюбила она молодца-гридня, лучшего баяна, по коем сохло пол-Киева. А он ее. Срядили свадьбу. Но князь поднял дружину в поход, прощались они с любимым на забороле. Исчезла его фигура за горизонтом. Ждала она денно и нощно. Месяц проходил за месяцем. Но не было весточки от хоробра. Пошла она в монастырь к сестре, где засиделась за полночь. Шла через Замковую, думая о нем. Из кустом взметнулись тени, билась она в руках их аки горлица. Последней мыслью ее была мысль о любимом. С той поры исчезают люди на Замковом кладбище. А особливо лихим людям невесело там третьими ночами…»

«Тирьям-тирьярам там тирьям. Романтика, ля. Третьи ночи, лихие люди — пробормотал парень, — а, пожалуй, пора нам конкуренцию Вовкиному патрулю составить».

Брусчатка хитро блеснула в свете Луны, мягко толкнув в подошвы. Не спеши, касатик, а то людей насмешишь. Аль, на погост собрался. Такой молодой, не терпится? Спуск сегодня явно был в игривом настроении.

Изменение было практически неуловимым. Мигнув, погас фонарь, за ним второй. За спиной ночь забирала метр за метром. Это уже не игрушки. Парень чуть быстрее, чем следовало, прыгнул на ступени и стал подниматься.

Вечер однозначно переставал быть томным. Грозовые облака собирались над горой, обещая крайне веселую ночь. Виктор поплотнее запахнул куртку, поправил рюкзак, решительно выдохнув, шагнул под сень кладбищенских деревьев. Отдаленный громовой раскат всколыхнул застоявшийся в ожидании грозы воздух, заставив парня подпрыгнуть на месте.

Движение справа.

Резкий поворот.

«Эт-то еще что такое? Кошачье? Кис-кис. Ты куда это, зверь? Стоять, кому говорю!»

Ветки по лицу, быстрый бег.

Поляна.

Холмик.

Нет.

Могила.

Старая.

Очень.

Бой Биг-Бена с Майдана обрушился могильной плитой. 10.11.12. «Охренеть, дорогая редакция, его ж в 11 выключают!» — мелькнуло на краю сознания.

Ощущение опасности рвануло парня не хуже стального каната.

— Ой, не тиха речка журчит,

Ой, не рыжа белка бежит,

Нету воя мила во дворе,

Нету люба моя нигде.

— То ли красна девица ждет,

То ли сиза голуба влет,

Нету воя мила во дворе,

Нету люба моя нигде.

…Ожидание было горше смерти. Не было вестей. Никаких.

Дружина ушла в Поле, утонув в ковыле. Хотелось выть, хотелось ударить сестру, говорящую «Все в руках Божьих». Сильно. До хруста зубов. До крови из-под ногтей. Он ушел. Ушел в это треклятое Поле. Любый, милый. Солнце мое.

Кусты ложились под ноги. Звезды равнодушно скалились с небес. Ухнул и сорвался в ночь филин, шмыгнула прочь лиса. Не было вестей. Никаких.

Хруст веток дошел до сознания не сразу. Когда грубые руки рванули ворот рубахи, первым чувством было удивление. Ведь не было вестей. Никаких. Она билась в силках злобы и похоти, единственным желанием было дождаться. Увидеть. Хотя бы раз.

Тень нетопыря затмила луну.

— Ой, не тиха речка журчит,

Ой, не рыжа белка бежит, —

с издевкой произнес мужской голос.

«Услышано, смертная, — донеслось из-под капюшона. — Хочешь увидеть — мсти. Хочешь дождаться — убей. Три ночи каждого третьего года ты будешь возвращаться сюда. Хочешь увидеть — мсти. Лишь когда два брата, любовь, ключ и гроза сойдутся вместе — сможешь уйти к Роду. Хочешь увидеть — мсти…»

Воздух раскаленным песком ворвался в легкие. Дышать. Просто дышать. Что-то смертельное надвигалось из темноты. Свистящий искаженный женский шепот:

— Ой, не тиха речка журчит,

Ой, не рыжа белка бежит…

На грани видимости мелькнула фигура в капюшоне. «Это еще кто? Вовкин патруль, что-ли?» — услужливо отметил мозг.

Было плохо. Было страшно. Было тошно. Было… мертво.

Истошный мяв вызвал жуткий ливень. Ощущение могилы чуть отодвинулось. «Гроза. Любовь. Братья».

«Младший, ты?..» Кот со встопорщенной холкой стал якорем, держащим на краю гроба.

Иронический немолодой голос четко произнес: «Две стороны клинка и ключ не дадут пропасть…»

«Твою мать! Какой нафиг ключ!» Умная рука независимо от мозга уже шарит в рюкзаке, нащупывая слабознакомый предмет. Тускло блестит лезвие.

Гарда.

Ключ.

Тяжелый вздох пошевелил волосы на голове. Глаза медленно поднимаются, встречая взгляд в ответ.

Как копейный удар в сочленение доспеха.

Голубые. Как васильки.

Красивые.

Усталые.

Мертвые.

— Ой, не тиха речка журчит,

Ой, не рыжа белка бежит.

«Бей, Баян, бей, милый»,

— раздалось в голове.

Смертным набатом.

Ударом наотмашь.

Ножом в спину от брата.

«Бей, Баян, бей, милый»

Любава?!!

Безумные ночи, угар первой любви, смертная рубка в ковыле, имя на холодеющих устах… Любава!

«Прощай, Яр, прощай, любимый…»

«Отпусти ее, брат», — кошачья тень мелькнула у ног.

«Бей, Яр, бей, милый…»

Удар клинком наотмашь. Как глоток воды в пустыне, как клочок чистого неба после затяжной вьюги, как дружеская рука после ударов кованых сапог, как… поцелуй после долгой разлуки…

Рассыпается девичье лицо клочьями тумана, утихает в мозгу последнее «прощай».

Гиблое шипение заставило пошатнуться. Пятном мрака в ночи пропала с глаз фигура, так и не показавшая лица. Последний раскат грома. Тень Кота с прощальным «мяу» умчалась в сторону Мудрого владыки. Лишь мелко дрожал клинок в руке, капля воды сорвалась с ключа на гарде.

На грани слышимости угасало:

— Ой, не тиха речка журчит,

Ой, не рыжа белка бежит

Нету воя…

Полная луна служила маяком влюбленным и ворам. Двое, смутно угадываемые в тени креста, не были ни теми, ни другими.

— Как все-таки причудлива судьба. Сколько воплощений он ждал этой встречи, отец?

— Семь. Ровно семь. Я следил. Ярополк мне как брат. А какой Баян был…

— Да, я помню. Как все-таки причудлива судьба.

— Ты понимаешь, что ему придется нелегко? Он еще слишком молод, и Темный уже знает.

— Город сделал выбор. И главное — у него правильная душа.

Город Позолоченных Листьев

Виктор Никитин, из неопубликованного

Велик Златоглавый Город,

стоящий на правобережных холмах.

Кэт Зуева

Высокий прерывающийся от страсти женский смех раскатился над ночными склонами. Они любили жадно, неистово, сминая ни в чем не повинные одуванчики. Отдаваясь друг другу со всем пылом 16 лет, сплетаясь, сливались в одно целое, как это случалось с сотнями, тысячами любящих до них, и повторится еще бесконечное множество раз.

Минуты ручейком впадали в реку вечности, чтобы стать прошлым. Но застыло мгновение, замерло мироздание, ахнули заезды. Свершилось. Один особенно юркий сперматозоид достиг своей цели. Все было предрешено. Впрочем, как сотни, тысячи, десятки тысяч раз.

Они лежали, обнявшись, выжатые, как тонкая ткань после тысячи оборотов, а над ними висело звездное небо Матери Городов Русских, лукаво подмигивая Большой Медведицей. С интересом прислушиваясь к процессу, запущенному внутри. Как сотни и тысячи раз…

Тусклый отблеск фонарей на брусчатке. Извилистая лента, струящаяся с Горы к подножию. Сердце Города. Гора. Колышущиеся гроздья сирени. Загадочное дыхание древности. Первые жители. Янтарный отблеск срубов над Днепром. Место силы. Тугой перестук копыт старшей дружины. Последний путь Перуна. Маковки церкви Андрея. Квартал гулящих девок и Турбиных. Потрясающие парадняки. Лукавый прищур Мастера. Андреевский, так похожий на важнейшую артерию в теле Киева.

Она спала, поудобнее устроив округлившийся живот. А на дворе пела вьюга. Морозный ветер, прилетевший со стороны Чернигова, скользнул по обледеневшему подоконнику, тонкой струйкой проникнув в незаклеенную щель. Женщина зябко поежилась. Луч яркой звезды с затянутого тучами небосклона упал на край одеяла. Отблеск фар на стенах домов. Тени зданий накрывали спящую, создавая причудливый узор.

«Мягко. Уютно. Щекотно. Касание. Интерес. Тепло».

— Ч-ш-ш. Ты чего брыкаешся, милый? Маму разбудил…

Длинная стрела, связывающая исток с будущим. Молодость со старостью. Шлифованная брусчатка. Плитка тротуаров. Тревожный набат пожарной команды. Гордая булава. Купола Софии. Мрачный камень охранителей державных секретов. Ворота, крытые золотом. Недремлющая стража старого Города. Борода историка. Звон четырех аккордов под неодобрительным взором непогрешимого классика. Поток юных, полных надежд существ, выливающихся из красных стен. Стеклянный купол академического хранилища знаний. Старшая сестра Крещатика. Улица пресветлого князя. Владимирская.

Громкий рев заставил подпрыгнуть трехмесячного котенка. Паника родителей. Насупленный взгляд исподлобья. Горе горькое. Какие взрослые переживания сравнятся с первыми обидами и неудачами? Робкие попытки встать. Затем пойти. Невнятная абракадабра, наполненная высочайшим смыслом. Завороженное застывание перед окном, за которым обычный непритязательный подольский пейзаж. На час. На два. На три. Нелепое ощущение безмолвного диалога между человеческим детенышем и… кем? В завершение громовой рев при попытке отодрать от вожделенного окна, усадив за стол.

Узенькие улочки. Запах Славутича. Прохладный ветер с реки. Район работящего люда. Контракты на площади. Гул торговцев. «Вот такенный сом! Не. Вот такенный!» Омуты у берега. Яркие паруса византийских судов. Купола уютных церквей. Треск пожаров. Большая вода. Стук топоров, несущих возрождение. Грязь и мусор. «И от тайги до британских морей». Печальный взгляд мыслителя. Бомжи и гопники. Без Подола Киев невозможен…

Он рос. Прибавлялось синяков и ссадин. Все реже утешение искалось в кольце маминых рук. Все чаще приходилось выслушивать жалобы соседей с учителями. Вот только непритязательный пейзаж за окном не менялся… Но и он интересовал растущего человечка все меньше.

Разве что по ночам. Когда Луна светила в форточку, а товарищи по казакам-разбойникам видели третий сон. Но приходило утро, а за ним новый день, полный забав, школьных будней, познания мира.

Тень Креста. Шепот старых деревьев. Залпы салюта. Пахнущие порохом полусферы. Удобные лавки, скрытые зарослями. Первые неверно взятые аккорды на черниговской шестиструнке. Краткий путь к центру. Кошкин дом. Корты. Загадочная беседка за забором. Смотровая площадка. Крутые лестницы. Скрип полозьев по снегу.

Старинные склепы. Увязшие в землю надгробия. Радиолокационная станция. Огромный дуб. Шикарные панорамы. Алея пейзажей. Камень. Детинец. 300-летняя липа. Половецкие бабы, а также папы и дяди. Самые правильные скамейки. Братья — основатели.

Киевские горы.

Мадера оказалась нежданно вкусной. А уж болгарская «Изабелла»!

Сперва битые бутылки не вызывали неприятия. А че с ними таскаться? В кусты! Осознание пришло как вор. Ночью. Бесшумно. В кромешной темноте.

Не срать! Так нельзя. Ему неприятно. Кому? На тот момент он так и не нашел ответа на этот вопрос. Но больше никогда не оставлял за собой мусора. Ну, почти никогда.

В редкие минуты отдыха от шумных тусовок, домашних дел, телевизора и книг в руках появлялся чистый лист бумаги. И на нем возникало нечто.

— Архитектор ты мой, — нежно-деловито сказала мать, увидев неуверенные наброски, — пора тебя к папе пристраивать.

Отец работал каменщиком. Тоже где-то в чем-то зодчий.

Как-то незаметно возникло строительное училище, потом тяжелая, но денежная работа подмастерьем. Ему было все равно.

Младший брат Владимирской. Разрушенный и возрожденный. Известный и неведомый. Необъяснимо притягивающий машины в любое время суток. Любимое место народных гуляний. Горы мусора наутро. Мрачные дворники. Обменники. Киевзем. Ц.Г. Скрытые дворики. Перепички с пылу, c жару. Оранжевые морозы. Помпезность и нищета.

Крещатик.

Загадочная девица в вышине. Хмурый архангел. Подземная роскошь. Очереди в туалеты. Тусовки по пятницам. Злобные патрульные. Паляницы и кирпичики. Гопники и хипаны. Многообразие путей. Неожиданные встречи.

Так все-таки Майдан или Площадь?

Она была прекрасна.

Да нет, фигня. Обычная девица 18 лет, в полном расцвете юности. Первая любовь. Дежурства под окнами, долгие ожидания в подъезде. Поцелуи в ночной тиши двора детского садика.

Ему повезло. Слишком рано возник разговор о новом холодильнике в их совместной квартире (не имея хоть бы намека на квартиру!). Слониках на серванте… В общем, кончай фигней страдать, иди математику делай. А бумагу хорошую, ту, что ты запачкал, мы детям отдадим, пусть с другой стороны рисуют. Не пропадать же добру.

Расставание оказалось бурным, но скорым.

Женатые товарищи крутили пальцем у виска.

— Дурень, такая баба! Ты за ней, как за каменной стеной! (что-то в построении фразы резало слух). Домовитая, хозяйственная…Эх ты!

Были и такие, что молча хлопали его по плечу. Он знал, это те, кто до сих пор застывают, вглядываясь в обычный пейзаж за окном.

Альма-матер. Тяжелые дома, помнящие отца всех пионеров и физкультурников. Парки над Днепром. Таинственные заросшие аллеи. Неловкая юношеская страсть. Заледенелые спуски. Нежданные повороты. Зеленый Театр. Меридиан. Еще более злобные патрульные. Первые концерты Медведева. Прокуренные компьютерные салоны. Рев болельщиков. Мост влюбленных. Черт, какой мост!

Цитадель власти. Печерск.

Потом появилась Она. Уже подугасли мальчишеские порывы. В его жизнь вошла не просто смазливая девчонка, вошла Женщина. Скоро в доме стало шумно. И уже следующее поколение приходилось оттаскивать от окна, с целью принудительного кормления. Оказалось, что в сутках чертовски мало часов, а в кошельке — денег. А вот работы наоборот — много. Он стал широко известен в узких кругах. Пылились в кладовке зарисовки и чертежи. И только по ночам ему снились высокие шпили, угловые контрфорсы, ажурные ансамбли, изящные мезонины…

Идеальные дома.

На утро обычно болела голова.

Заливные луга. Панельные многоэтажки. Широкие проспекты. Гордые пентхаузы. Заброшенные стройки. Недорогие базары. Узенькая набережная. Ролевые игры-«кухонки» на всю ночь. Джедайский перстень. Влюбленность до гроба. Вера и предательство. Озера и портвейн. «Гопак» и двухлитровые баклаги «Оксамыта». Новый год. Одесское шампанское. Верка Сердючка. Франция — Бразилия.

Оболонь.

Груды мертвых листьев шуршали под ногами. Промозглый ноябрьский ветер пробирался даже под дорогую кожаную куртку. Но вернее холодного дуновения жалила хандра. Он брел по усыпанной мертвыми телами листьев аллее. А рядом шагала Тоска.

«Ты прожил долгую жизнь, — шептала она, — а зачем? Чего ты достиг? Вырастил сына? Хорошим человеком? А ты уверен? Он помнит твой адрес? Посадил дерево? Построил дом? Ах да! Ты же каменщик! Творишь типовые голландские коттеджи! Ты это хотел оставить потомкам?»

Он шел, не разбирая дороги. Лишь в висках набатом отзывалось. «Ты это хотел оставить? Это?»

Тенистая аллея заканчивалась, с каждым шагом приближая царство слабеющего осеннего солнца.

Все. Финал.

Он шагнул в океан света, как в незнакомый омут. Без оглядки, зажмурившись. С головой.

Шепот.

Как в детстве.

Хочется застыть перед окном. На час. Два. Три.

Только ты уже не ребенок. Не юноша. Скорее старик.

Шепот.

Он. Открыл. Глаза.

Шпили. Контрфорсы. Ансамбли. Мезонины.

Его идеальные дома.

Наяву.

В самом сердце Города, перед изящными небольшими домиками, сверкающими новенькой краской, стоял пожилой, аккуратно одетый мужчина.

И плакал.

Андреевский. Владимирская. Подол. Горы. Крещатик. Майдан. Печерск. Оболонь. Нивки. Куреневка. Сталинка. Позняки. Теремки. Троещина. Татарка. Борщаговка.

КИЕВ.

Очень жаль, но мы не вечны,

Мы должны уступить свое место другим,

Но мы надеемся беспечно,

Что когда придет на землю Хэллоуин,

То отпустят наши души

Чистые или не очень,

Явится последней теплой осенней ночью

В Город Позолоченных Листьев,

В наш Город Позолоченных Листьев.

Кэт Зуева.