Масик

Ольга Витальевна Манскова

Кем лучше быть, преподавателем или котом? Тот ещё вопросец! Если домашним… Наверняка, лучше, чем быть преподавателем в эпоху инноваций, интенсификаций и аккредитаций. Ведь кто поможет уличному «преподу»? Инопланетяне?

© Ольга Витальевна Манскова, 2022

ISBN 978-5-0056-8292-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Про воскресенье августа

В этом году «очей очарованья» не случилось: с самых первых чисел сентября зарядили затяжные, моросящие дожди. В такую погоду хорошо сидеть дома, пить горячий чай… Но, нужно подниматься чуть свет, выскакивать на улицу и шлёпать по грязи под перезвон редких полусонных трамваев, то и дело отбегая спешно в сторону, чтобы какой-нибудь водитель, зло жмущий на красный, нагло не облил тебя с ног до головы грязным содержимым дорожной ямы, злорадно при этом ухмыляясь.

И почему есть дни, в которые с самого утра ждёшь какой-нибудь пакости? Впрочем, когда идёшь на работу — всегда попадаешь в зону незримых боевых действий. Не зря некоторые сведущие люди советуют каждый день обвешиваться амулетами, читать мантры и обливаться духами: для защиты. Говорят, что помогает.

Пока что, вроде бы день как день. Не солнечный, но и дождь не льёт, хотя и вероятен. И штормового предупреждения не было; ветер не сгибает деревья и не сносит крыши. Нормальный, типичный осенний день. Утро ничем не примечательного дня. Среднего…

Почему же на душе у Георгия так пренеприятно? В таких случаях, говорят: «Кошки скребут» И эти самые кошки отчаянно скребли…

Традиционно он забыл захватить зонт, необходимый «на всякий случай». А значит, вечером дождь случится непременно: примета была такая…

Но это же — мелочи? И проснуться он тоже забыл. Что не мешало ему идти своей обычной, изо дня в день повторяющейся дорогой: мимо серых, унылых корпусов студенческих общежитий, мимо жилого пятиэтажного дома, потом — частным сектором и мимо небольшого, заброшенного стадиона с покорёженными, проржавевшими железными остовами футбольных ворот и столбами бывших баскетбольных креплений. Дальше — мимо бывшей студенческой столовой, которая выродилась в ритуальное кафе, мимо девяти этажного одиночного строения и маленького углового магазина напротив, возле которого в более-менее хорошую погоду бабки продавали семечки и цветы.

Здесь Георгий слегка притормозил и всё же окончательно проснулся: поворот был опасным, а ему — нужно перебираться на другую сторону. Через трамвайные пути, о которые, не проснувшись, сломаешь ноги. И при водителях, которые даже на красный жмут.

На другой стороне улицы маячил газетный киоск. Уже открытый. Со свежими газетами, иконами, минералами и жуками, а также вездесущими гороскопами. За киоском — старая чугунная решётка, за ней — деревья и одно из зданий того единственного в городе храма науки, в котором работал Георгий: политехнического вуза. Это учебное заведение располагалось в комплексе дореволюционных зданий с колоннами, окружённом газонами и остатками дореволюционного парка.

За киоском с газетами, рядом с мутного вида питейным заведением, всегда наличествовали коты. Здесь из окошка, за деньги, всем желающим выдавалось пиво, газированные напитки и беляши. Конечно же, местных котов интересовали последние. Потому, хвостатые жильцы домов, расположенных напротив, любили посещать эту территорию. Сейчас здесь был рыжий, здоровенный котище, черно-белая элегантная кошечка, явно домашняя, а рядом с ней — белый, пушистый, совсем молоденький кот — подросток. А ещё…

«Надо же! А этот новый, раньше его не было: оборванный, грязный, с чуть надорванным ухом. Бедолага! Явно бездомный,» — серый большой кот у киоска с беляшами удостоился внимания Георгия, хотя был не слишком приметным. Самым обычным. Полосатый, «тигрисной» окраски, только грудь его украшало небольшое белое пятнышко. Оно оставалось чистым, несмотря на грязные лапы.

К котам возле этой забегаловки Георгий всегда проявлял интерес: как-никак яркие пятна жизни на мрачно-сером фоне бездушной улицы.

Как раз в то время, когда Георгий перешёл опасную дорогу, кот внимательно следил за студентом, что стоял у стойки. А вернее, он уставился на его беляш, который парень держал наготове в левой руке. Глотнув немного содержимого пластикового стаканчика, студент как раз собирался куснуть этот самый беляш, который, под пристальным взглядом бездомного кота, неловко покинул промасленную бумагу и смачно выронился на землю.

— Тьфу ты, чёрт! — выругался парень. А кот, не будь дурак, проворно просочился мимо ног студента и ловко ухватил свою добычу зубами. И, конечно же, немедленно дал газу, проворно заскочив на старинную чугунную ограду. Усмехнувшись, Георгий, проходя мимо, посмотрел вверх, встретился глазами с котом — и весело подмигнул ему. Кот это приветствие проигнорировал, спрыгнул вниз, уселся по другую сторону забора — на закрытой территории, и спокойно принялся есть.

А Георгий бодрой походкой направился дальше: ко входу в Горный. Как раз, все студенты, желающие попасть туда на занятия, сейчас напирали на дверь мощным валом. Общая толпа подхватила и его, увлекая внутрь. А там он, как только выбрался из давки, устремился вверх по лестнице, на второй этаж.

Звук его одиноких шагов теперь гулко разносился по коридору.

Он был преподавателем культурологии. Хотя, числился «инженером»: да, инженером гуманитарной кафедры… Культурологии и дизайна. Так было сделано для того, чтобы его зарплата была чрезвычайно маленькой. Студентов своих Георгий был старше совсем едва; вначале над ним посмеивались и называли, чуть ли не в лицо, просто Жориком. В особенности, поначалу тяжело ему было входить к горнякам, крепким, высоким парням, косая сажень в плечах — все как на подбор… И как с ними вести беседу? Способов у нового преподавателя, в общем то, всего два. Первый — устроить студентам жёсткий прессинг, орать, начать доносить — тогда и зауважают, как миленькие… Но, не таков был наш Жорик: таких преподавателей он сам ненавидел. Второй способ — заинтересовать своим предметом. И он так читал лекции, что студенты к нему начали относиться по-особенному и даже делиться с ним проблемами. И приветствовать на улице. Ребята горняки оказались способными, и в прошлом году сдали зачёт великолепно… А теперь, в новом учебном году, они и вовсе рады были его видеть.

Сейчас кто-то высунулся из аудитории, и тут же юркнул обратно. Послышалось довольно громкое:

— Жорик идёт!

На лекции никакой пакости не случилось. Может, зря сосало под ложечкой? Обойдётся?

Не обошлось.

Примерно в середине дня, его вызвал на ковёр декан Владимир Исаевич. Он был у себя в кабинете один, и напряжённо приподнял голову, как только молодой преподаватель вошёл.

— Присаживайтесь, Георгий Владимирович! — проворковал он и широко улыбнулся, указывая на стул рядом с собой.

Жорик аккуратно присел на краешек этого стула.

— До меня дошли сведения, что вы — сектант, — с места в карьер начал шеф и проницательно пробуравил подчинённого.

А тот ожидал чего угодно — жалобы студентов, переноса лекции, увеличения нагрузки — но только не этого.

— Простите, я — кто?

— Сведения эти — из самого наинадёжнейшего источника. Но, конечно же, я вам не скажу, кто мне об этом сообщил. Итак, к какой секте вы принадлежите?

— Ни к какой.

— И у вас нет друзей-сектантов?

— Нет.

— А где вы были в последнее воскресенье августа?

— Не помню.

— А вы припомните, молодой человек. И посоветую вам там больше не появляться. Ведь, мы где с вами живём? На юге России. Вступайте в казачество, становитесь православным — это пожалуйста. В конце концов, как я, будьте атеистом. Вера — это мракобесие. А сектантство — это страшное мракобесие. И я не допущу сектанта к преподаванию! Говорят, вы совсем не пьёте?

— Нет.

— Ну, вот вы и признались. Почти. Это — уже подозрительно. Не пьют у нас только люди с больной печенью. А ещё — сектанты. А теперь — идите. И если я узнаю точно, что вы — сектант, то вы тотчас покинете стены нашего вуза!

Жорик вышел из кабинета в полном недоумении. Вот это было оно: то самое, о чём обычно предвещает пятая точка, о чем скребут на душе кошки… В общем, неприятности. Непонятные неприятности. Или, неприятные непонятности…

«Записаться, что ли, на самом деле в сектанты? Чтобы уж, если и били, то — за дело. А отчислить из вуза за веру права не имеют. У нас же, вроде бы, свобода вероисповедания? — подумал Жорик. — Или, всё же, нет? У нас всё так: то ли дождик, то ли снег, то ли серенький медведь… То ли рэйн, то ли сноу, то ли йес, то ли ноу… Казнить нельзя помиловать. Как угодно… к примеру, вашему декану. Бумажки — для отчётности, всё остальное — по понятиям».

Жорик не был атеистом, и вопросы веры его всегда интересовали. У него в школьные годы был друг — баптист, который потом уехал в другой город. А, учась в университете, он познакомился с однокурсником, адвентистом седьмого дня — и даже пару раз побывал у них на службе. Но, в целом, для того, чтобы исповедовать серьёзно какую-нибудь веру, у него просто не было времени. Он учился очень старательно и много читал.

Да, и ещё, как только вернулся по окончании вуза в этот город, он ходил на встречи буддистов. Но этот то ли клуб, то ли кружок при библиотеке почему-то вскоре распался.

Всё это было давно, и к последнему воскресенью августа не имело никакого отношения.

Сейчас у него было «окно» в одну пару, и Жорик пошёл в библиотеку, сел у окна, и с досады постарался припомнить тот пресловутый день…

Он бы его никогда не припомнил, не будь оно немного не таким, как другие воскресенья этого лета, когда он просто сидел и тупо писал диссертацию…

***

В свободное от института время он практически нигде не бывал; и не только из-за диссертации. Одни друзья уже женились: например, его друг детства Богдан с недавних пор работал мастером на заводе, имел уже двоих детей… Когда только успел. Другие друзья, почти все, приходились на этап его поэтической молодости: в последних классах школы, он попал в организованный при городской газете поэтический клуб «Взлёт». Его вёл строгий дядечка с усами, Александр Петрович, знаменитый тем, что написал две песни: «Мой городок, мой островок» и «Россия». Он непременно исполнял их на каждом официальном мероприятии — тех, на которые его приглашали. А молодёжный состав клуба был довольно большой: Александр Петрович не поленился, прошёл по всем школам города и насобирал «молодые таланты». А у молодых талантов были и друзья, и друзья друзей… Конечно, Георгий с большинством потерял связь, когда поступил в ВУЗ и уехал учиться. Но, иногда встречал старых знакомых, просто на улицах города. И попадал с ними то в гости, то на какое-нибудь мероприятие. Самого Александра Петровича он больше не встречал — доходили слухи, что тот ютился теперь при небольшом музее. То ли директором, то ли его заместителем. Но, с некоторыми представителями «творческой интеллигенции» судьба по-прежнему сводила.

Например, на центральном рынке, или, в южном просторечии, на «базаре», куда и понесло его утром того самого, последнего воскресенья августа.

Этот самый рынок, огороженный кирпичной стеной, находился рядом с церковью, а вернее, с Михайловским собором, отреставрированным ещё в девяностые. Перед ним тоже продавали и продукты и вещи, с лотков и с машин. Большие грузовые машины с овощами стояли в два ряда, между ними был проход, по которому двигались люди: не только покупатели этих овощей, но и желающие попасть на рынок или в собор. За первым от стены рядом также ютились лотки, с мелким барахлом: халатами, колготками, носками, утюгами, мылом, посудой и прочим.

За одним из лотков, с футболками и женскими кофточками, стояла молодая цыганка, а рядом — её мамаша: увешанная золотыми серьгами и монистами дородная цыганка с властным, тяжёлым взглядом. Младшая уже обхаживала покупательницу, молодую девушку, пытаясь всучить кроме красивой футболки мутного вида олимпийку:

— Долго носиться будет, добром ещё вспомнишь!

А пожилая цыганка вцепилась в руку как раз проходящего мимо Жорика:

— Позолоти ручку, яхонтовый! Погадаю, всю правду скажу. Денежку дай только. Не подумай, я верну, вот увидишь! Для гадания нужна, и обязательно купюрой, что у тебя самая большая есть. Не ограблю. Что я, по твоему, похожа на нищую? Да ко мне со всей страны едут: помоги, мол! Я многое могу…

Георгий не знал, как отделаться от цыганки, и, уже с замутнённой головой, полез в кошелёк, за крупной купюрой: не успел разменять после получки.

— Хочешь, суженную твою покажу, заговор на любовь сделаю…

В этот самый момент, Жорика и окликнули:

— О, кого я вижу! — сзади послышался весёлый, громкий бас. Почти готовую добычу прямо-таки вырвали из рук цыганки, пожелав ей найти другого дурачка. Крупный, дородный мужчина влил Жорика в поток толпы, который понёс молодого человека на выход из злополучного места. Этот узкий проход между кирпичной стеной и цыганскими лотками чуть не стал роковым для его финансов.

— Иосиф Мартович? Здравствуйте! — пролепетал Георгий. — Спасибо! Вы меня спасли.

Впрочем, попасть в руки Иосифа Мартовича было почти то же самое, что попасть в цепкие лапки цыганки: заболтать он мог надолго. Только, к счастью, при этом кошелёк оставался цел.

Иосиф Мартович был высоким и представительным, должно быть — жгучим брюнетом с чёрными усами — в прошлом, но теперь с изрядной долей седых волос в пышной шевелюре. Высокий, с большим горбатым носом и доброй улыбкой, которая наличествовала всегда. Иосиф Мартович знал, пожалуй, добрую половину города, и, будучи пенсионером, посещал все литературные, музыкальные и прочие мероприятия, торжества и представления в городе, — то есть, обретался в той среде, которую пышно называли «творческой интеллигенцией».

— Здравствуй, молодой пиит! — воскликнул Иосиф Мартович, приобняв Жорика и увлекая прочь от рынка. — Ты — с базара шёл?

— В общем-то… Нет. На базар. Продуктов купить.

— Ну, это ничего. Пойдём, пройдёмся немного. Поговорим. Давно не виделись, — Иосиф Мартович, подхватив молодого человека под локоток, увлёк к переходу на другую сторону улицы.

«Прощай, колбаса! Я к тебе не вернусь сегодня», — мысленно распрощался Георгий. То, что он уже не такой уж и молодой, а вдобавок давно и абсолютно не поэт, он вставить не смог и не успел.

— К нам на той неделе приезжал Тимур Шаов. Ты был на концерте? Почему — нет? А в музее Грекова была выставка прикладного искусства… Ещё, туда картины Рериха не так давно привозили. Не ходил? Ну, а в выставочном зале, что недалеко от Николаевской церкви — новый формат, «другие» художники устроили. Художественная школа и её директор, конечно, в шоке: их работ там нет… А в институте ты давно не был?

— Я там работаю.

— Да? Молодец. Через неделю там проводится встреча с творческой интеллигенцией. Директор библиотеки постаралась. Будет даже балерина, представляешь! Переехала недавно в наш город. Александрой зовут. Уже на пенсии, она у балерин — ранняя, но танцует хорошо. А ещё, после этой встречи чай будет, с пирожными.

— Да не мучь ты парня — может, он спешит куда, а ты ему на уши присел — как молодёжь сейчас выражается, — раздалось рядом. — Ну, здравствуйте!

Только теперь Жорик понял, что несколько минут идущий чуть поодаль человек — не посторонний прохожий. Он нагнал их сразу после перехода через улицу.

— Здравствуй, друг, здравствуй! — обрадовался Иосиф Мартович. — Надо вас познакомить. Это — Георгий, а это — Михаил Степанович. Раньше он тоже в институте работал, а ещё он — скрипач. Чудо, как играет! Теперь ты не уйдёшь от нас так просто; ты должен его слушать! Сегодня же: мы как раз к нему пойдём. Ты нас приглашаешь?

— Конечно.

— Не отказывайся, Георгий: день рождения у человека… Вот, я как раз ходил за вином и сыром — всё чин чинарём! Тут и встретились, однако. Ну, а теперь — нам и вовсе по пути.

— Поздравляю! Только, куда же я без подарка? — растерялся Жорик.

— Да, какие в наше время подарки? Да не те мои годы… Заходи, посидим немного, — Михаил Степанович произнёс это добрым, тихим голосом. У него были умные, карие глаза, западающие в душу; большой лоб, волевые скулы. Впрочем, пожалуй, больше ничего, кроме глаз, далее не разглядывалось; на них наблюдатель останавливался, в них проваливался и замолкал.

— Если требовать подарки — то совсем лишишься друзей, — пояснил Михаил Степанович и улыбнулся.

Жил скрипач, как его отрекомендовал Иосиф Мартович, в старом доме, каких много лишь в самом центре города, то есть старой его части: низ каменный, прочный, а верх — деревянный. Общий туалет, для всех жильцов, в таких исторических памятниках казачьей архитектуры, само собой разумеется, размещался на улице. И, хотя у Михаила Степановича этаж был первый, а не подвальный, пришлось спускаться вниз по небольшой деревянной лесенке, в тесном узеньком коридорчике: видимо, за годы это строение сильно просело.

Комната, хотя и единственная, оказалась довольно большой, но была перегорожена тяжёлыми шкафами с книгами. За шкафами, судя по потолку, что оставался доступен для обзора, оставалась примерно половина: там, вероятно, была кровать или диван.

В гостевой части комнаты стоял большой стол со стульями, шкафы вдоль стены, тоже с книгами. Напротив шкафов были кресла у стены и небольшой диванчик, пол устилал самодельный коврик. Единственное окно, что располагалось недалеко от входной двери, выходило во двор. По нему было видно, что стены в доме толстые, старинные. На подоконнике сидел белый кот с серыми пятнами. Вскоре он спрыгнул оттуда, потёрся о ноги хозяина и громко замурлыкал.

— Знает своё кошачье дело! — улыбнулся Михаил Степанович и, наклоняясь, погладил кота. — Очень громкий кот. Приблудился — и живёт. А я не возражаю. Когда болел, зимою — он меня грел. Всё понимает. Перезимовали мы с ним тогда, и оба живы.

— Сыграй нам что-нибудь! — воскликнул Иосиф Мартович.

— Сейчас, покормлю моего друга. Да и стол, так сказать, накрою: одними моими мелодиями сыты не будете.

— Может быть, мне не надо…, — начал Жорик.

— Надо, — отрезал Михаил Степанович. — Хоть вина да бутербродов пару. Живём один раз — встретимся ли ещё, я не знаю.

Он насыпал в кошачью миску китикета, сходил за загородку из шкафов и вынес оттуда тарелку, ножик, потом — три рюмки; надел очки и порезал хлеб и сыр. Открыл бутылку с вином.

— Мне нельзя много пить. А вы — не стесняйтесь, — Михаил Степанович посмотрел на гостей большими, увеличенными сейчас стёклами очков, глазами.

— Мне — только чуть-чуть, — попросил Жорик, и Михаил Степанович плеснул ему немножко, а Иосифу Мартовичу налил полную.

— Ну, как полагается. Выпьем за то…, — и Иосиф Мартович закрутил длинный витиеватый восточный тост. Они выпили, и Михаил Степанович снова исчез за шкафами и вернулся со скрипкой. Любовно протёр инструмент, приладил на плече и заиграл.

Мелодия была красивой и надрывно-печальной. Следом пошёл «Каприз» Паганини и «Чакона».

Завершилось всё ещё небольшой рюмочкой в честь именинника, искренним «спасибо» Георгия, объятиями Иосифа Мартовича, который чуть не задушил, наверное, именинника, и прощанием.

— Приходите, пожалуйста, сегодня вечером к Борису Видко. Считайте, что я вас пригласил, — рекомендовал хозяин дома уже на пороге. — Обязательно приходите! Там будет много наших, меня просили быть: поздравят. Играть я больше сегодня не буду — вероятно, даже скрипку не возьму. Другие будут. И стихи читать: для того в Подвальчике и собираются.

— А это где? — спросил Жорик.

— О, ты ни разу не был в Подвальчике? Я думал, это место все в городе знают. Борис специально его купил, чтобы устраивать вечера, — пояснил Иосиф Мартович. — Там каждое воскресенье собираются творческие люди. Ровно в семь. Постучитесь — и вам откроют, и не спросят ничего. Просто впустят.

— Вы придёте, Георгий? Развеетесь, на людей посмотрите, — присоединился к приглашениям Михаил Степанович.

— Постараюсь, — ответил тот после некоторых колебаний. — Если найду это место. Так, всё же, где это?

— Это, действительно, в подвальчике… Одного из самых примечательных домов нашего города. Знаешь дом с совой, недалеко от драматического театра?

— С совой? Да, знаю.

— Вот там есть подвальчик. Его купил Борис Видко. Специально, чтобы люди собирались. Он сам — в прошлом поэт, а теперь — разбогатевший предприниматель. Борис сделал внизу основательный ремонт, там — длинный коридор и две комнаты, первая — даже с камином. Приютил всех нас, вот и собираемся.

— А кто сегодня будет? — спросил Жорик.

— Точно сказать нельзя: приходят все, кто хочет, — пояснил Иосиф Мартович. — Обычно, кто-то из бардов бывает, иногда заходит сам Видко, бывают ребята артисты — молодые студенты из театра, музыкантша одна, ей хозяин принёс синтезатор. Ну, и зрители, конечно. Пёстрая компания.

Дом с совой почему-то знали все. Небольшой, двухэтажный. Простой, жилой дом, но весьма оригинальный: на его фасаде была скульптурная сова и часы. Хотя, достопримечательностей здесь хватало: Собор, площадь перед ним, ранее мощённая булыжником, но последнее время закатываемая в асфальт, старый театр драмы и комедии, почему-то имени Комиссаржевской, и даже исторический музей. А также, большой универмаг в центре города — в него тоже народ ходил в качестве развлечения: посмотреть на недоступные по цене товары. Приметным был и центральный парк рядом с универмагом, и, несомненно, институт, где работал Жорик. Было несколько отреставрированных храмов — тех, что не взорвали в советское время.

Говорят, здесь бывали проездом Пушкин и Лермонтов. И выступал Маяковский.

Последний так описывал город:

«Туман, пятна. Темно, непонятно. С трудом себя карабкал по ночи… по горе ли… И что ни дом — коробка, черней, чем погорелец».

Впрочем, в институте Маяковскому понравилось. Первая Химическая, где выступал поэт — вполне себе ничего. Георгий как-то вёл там лекцию. Самая большая аудитория института; парты спускались вниз, лесенкой. Старинные, добротные. И акустика хорошая. Можно было представить, как туда входили дореволюционные студенты, заполняя Первую Химическую полностью, как читали лекции видные профессора…

Кроме Маяковского, на эту окраину земли из знаменитостей, возможно, заносило и Пушкина. Поговаривают, что аж три раза, проездом. Тем не менее, деревянный дом в центре, рядом со спортшколой, на котором красовалась мемориальная доска о том, что именно в этом здании, ранее почтовой станции, он и останавливался, не имел к великому поэту ни малейшего отношения. Этот дом построили только в сороковые годы 19 века, а во времена Пушкина на его месте был пустырь. Где Пушкин точно был — так это в районе так называемого Хотунка; он даже купил там что-то. А ещё, кажется, весьма по-пушкински проигрался здесь в карты, и потому не мог выбраться из этой дыры, так и не отдав долга.

Пушкин и Маяковский взахлёб превозносились местными краеведами, как принадлежность города. А вот про то, что здесь родился и окончил гимназию Лосев, они скромно умалчивали: похоже, кто такой Лосев, им известно не было.

Итак, дом с совой Жорик хорошо знал и нашёл без труда. Было около семи вечера. Нижний этаж, на самом деле, оказался вовсе не подвальным, а только полуподвальным. Там были окна, наполовину уходящие куда-то под тротуар. Но, эти окна были плотно зашторены, и нельзя было рассмотреть, что там происходит и есть ли там кто. Где вход, тоже было не понять: единственная парадная дверь, пожалуй, принадлежала хозяевам второго этажа. Или — первого, если нижний этаж всё-таки считать подвалом? Наверху, похоже, были шикарные апартаменты. И глупо было туда звонить или стучать.

Георгий решил обойти здание с другой стороны: кажется, за ним был проход во двор, с не запертыми воротами. Действительно, двор наличествовал, как и цементные ступени вниз, к грубой, но добротной железной двери. Однако, звонка рядом с этой дверью не было и пришлось стучать изо всех сил. В конце концов, ему открыл какой-то длинноволосый парень:

— Проходи! — он пропустил Жорика, а сам остался. Новичок здесь, Георгий, неловко себя чувствуя, пошёл по длинному коридору без окон, оклеенному обоями под кирпич и украшенному авангардистской живописью и крупными фотографиями города в деревянных рамках. За следующей дверью был небольшой зал, и там, действительно, был камин, как описывал Иосиф Мартович. Свет в этом зале был потушен, горело несколько свечей. Звучала музыка, и несколько девушек, чьи очертания метались в полумраке, как неясные тени — танцевали здесь, пользуясь как музыкой, так и отсутствием света.

— Проходите дальше, — попросила одна из них.

А дальше, во второй комнате, свет был: ещё один зал, с зашторенными окнами, с длинным столом посередине, с большими, странными картинами на стенах — был ярко освещён. Среди мрачной живописи в багрово-чёрных тонах, несколько жутковатой, лишь одна картина, по центру, была весёленькой: на ней изображалась девочка лет пяти, с ясной беззубой улыбкой, в венке из ромашек. Должно быть, шедевр принадлежал совсем другому художнику.

Иосиф Мартович был уже тут, сидел за столом, и вокруг него пустовали свободные стулья. Вообще, здесь было много свободных стульев: и за столом, и у стен. Завидев Жорика, знакомый подозвал его жестом, и Жорик спешно подошёл и присел рядом.

Люди, которые здесь собрались, были в основном среднего и старшего возраста. Одна из женщин разрезала пирог и раскладывала его не тарелки.

— Попробуйте! Сама пекла. Он — с яблоками, — предложила она. — Маша, Зоя, помогите мне налить гостям чаю!

Маша и Зоя — ну, и ещё, быть может, те, кто танцевал в темноте, да несколько парней — только и были совсем юными. Кто эти девушки? Неужели, поэтессы, или просто чьи-нибудь дочки? Маша, довольно полненькая, наливала чай из электросамовара, а Зоя, миловидная девушка со светлыми кудряшками, подавала гостям чашки.

Вскоре, по куску пирога и чашке чаю находились и перед Иосифом Мартовичем, и перед Жориком. Последний покосился на соседа: не потому ли тот ходит на эти посиделки? Тогда, дома можно совсем не готовить… Но, он сразу отогнал от себя эту мысль: лицо Иосифа Мартовича приняло столь детское выражение счастья, когда тот уставился на гитару…

— Анатолий! Исполни, пожалуйста, мою любимую, «В этой старенькой комнате», — попросил Иосиф Мартович того, кто держал в руках эту гитару. Молодой человек, не слишком заметный, тихонько побренькивал на ней, а теперь вздохнул. Многие за столом закатили глаза: похоже, репертуар Анатолия, и в особенности, заказанная песня, всем давно надоели. Даже, самому исполнителю. Собирались-то не впервые… Анатолий виновато улыбнулся и мужественно запел. Жорик песню ещё не слышал, потому она ему даже понравилась. Непритязательная и душевная.

— Кого бы ещё послушать? — спросил кто-то.

— Ну, хотите, что ли, я рассказ новый прочту? — предложил полный добрый человечек с круглым лицом.

— Подожди, Константин, ещё не все в сборе! Нет ни Елены, ни самого Бориса… Куда без них начинать? И наш именинник задерживается, — попросила женщина, которая принесла пирог.

— Я, сколько тут ни появляюсь, здесь всегда что-нибудь жрут… Мы — люди творчества, или кто? Кушать, что ли, сюда приходим? — спросил худой длинноволосый человек в клетчатой рубашке. По виду — явно выраженный художник. — Вы бы ещё вместо стульев здесь поставили унитазы. Чтобы, значит, все удовольствия сразу…

— Лёшенька, ты опять всё утрируешь! А поэтов нужно кормить! — при этих словах, все повернулись к вновь вошедшему. В дверях теперь стоял видный высокий человек в чёрном, распахнутом сейчас плаще, под которым виднелась белая рубашка с галстуком. В руках он держал букет цветов и коробку конфет. Чувствовал он себя свободно, раскованно: явно, по-хозяйски.

— Это и есть сам хозяин Подвальчика, Борис Видко. В прошлом — поэт, и стихи у него неплохие были. Давно не пишет, к сожалению, — наклоняясь к Жорику, тихо сообщил Иосиф Мартович. — Говорят, что в молодости беда у него случилась с позвоночником — не знаю, какая, и тогда поехал он к Джуне Давиташвили: обычные врачи грозились, что ещё немного — и будет он прикован к постели, до конца лет своих. Денег у него тогда было не слишком много; Джуна его подняла на ноги — а расплачиваться чем? Уговор у них был заранее: расплатится он стихами. Всеми теми, что ещё нигде не публиковались. Джуна издала их от своего имени. И с тех пор, он почти не писал… Такая вот ходит у нас байка. Вроде бы, от него самого исходит. Не знаю, врёт кто, или правда было. Но, в молодости Видко действительно писал стихи: я в старых подшивках газет читал, в центральной библиотеке… Да, богат наш город на поэтов. Воздух, наверное, здесь такой…

— Цветы — поставьте в вазу. А конфеты — раздайте женщинам, — распоряжался тем временем хозяин. — В том зале — кулёк на стуле, у окна, в нём — пирожные и вино. Как только придёт Степанович, открываем и чествуем!

Следом за Борисом, сюда же грациозно вплыла дама с высокой причёской и накинутой на плечи шалью. Она села на противоположной от входа стороне длинного узкого стола: там был установлен музыкальный центр. Сразу же пробно пробежала по клавишам. Послышались звуки органа.

— Переключите мне на пианино; я пока не слишком здесь освоилась, — попросила она капризно. — Кто-нибудь знает, как?

Подошёл длинноволосый парень — тот самый, что открыл Жорику дверь. Стал возиться в аппаратуре.

В это время пришёл Михаил Степанович, а за ним ввалились и танцевавшие в темноте девчонки, представленные Видко, как студентки театрального. Все сразу начали бурно поздравлять именинника. Борис вручил скрипачу букет цветов, но именинник передарил его даме с причёской:

— Елена, это — пусть будет вам! Давно собирался подарить вам цветы. В особенности, за то прекрасное сопровождение для моей скрипки, когда мы исполняли Баха. Хотя, нам трудно бывает слаженно работать вместе — темперамент у нас разный… Но, думаю, тогда всё же получился неплохой дуэт, — при полном молчании, произнёс Михаил Степанович. Все вокруг зааплодировали, вспоминая добрым словом какой-то бывший концерт. Елена подскочила, взяла букет и бурно расцеловала дарителя.

— Вы мне льстите, насчёт прекрасного сопровождения, но — спасибо! — раскрасневшаяся пианистка просияла.

А потом кто-то читал стихи, и писатель, наконец, дождался своей очереди и прочёл новый рассказ. Что-то ностальгическое, о встрече в деревне молодого человека с любимой женщиной, что оказалась гораздо старше, чем он думал, и о чем он догадался только по её черно-белым детским фотографиям. И о том, что они поженились и были счастливы.

— Зоечка! А ты не сыграешь нам сегодня? — спросил Борис Видко, уже хмельной изрядно. — Для меня, например?

— К сожалению, я сегодня без скрипки, и вообще здесь случайно. Маша привела. А я и не знала, что здесь собираются, — смущаясь, сказала девушка, что сидела сейчас напротив Георгия. И у того появился повод её рассмотреть. Она была симпатичная, но не гламурная: без боевого раскраса, пирсинга и прочей модной ерунды. С недлинными, пышными волосами чуть ниже плеч, серыми внимательными глазами и тонкими чертами лица.

— Возьмите мою, — предложил Михаил Степанович. Он всё-таки не расстался с инструментом и взял с собою, хотя утром и говорил, что играть больше сегодня не будет.

— Что вы! Я не посмею. Скрипка — это как часть музыканта; у каждого она своя, — ответила Зоя и смутилась ещё больше, поскольку все теперь смотрели на неё.

Михаил Степанович не стал к ней приставать. Он понял, что девушка, ко всему прочему, стесняется: вероятно, у неё был опыт выступлений, но со сцены, а не так… Прямо среди людей, что сидят за столом и жуют…

Но, Видко был настойчив.

— Зоенька, хотите конфетку? Откройте ротик! — подлетел к он скрипачке без скрипки.

— Я не ем конфет, — отрезала, смущаясь, Зоя.

— Сладкое портит фигуру? Впервые вижу девушку, которая не ела бы шоколадных конфет! — воскликнул Борис.

— Дайте мне! — попросила полная, длинноволосая блондинка, подруга Зои.

Видко протянул ей коробку, и та выхватила сразу две.

— Маша! — озабоченно воскликнула та женщина, что принесла пирог.

— Мама, отстань, — отрезала блондинка.

— И всё-таки, Зоя, не ломайтесь! Не хотите для меня — сыграйте для именинника. Будете второй скрипкой нашего города. До недавнего времени, у нас был только один скрипач — Михаил Степанович.

— Так вы — скрипач? — спросила Зоя. — Тогда… Тогда я сыграю. Для вас. Вивальди.

Она взяла протянутую ей скрипку Михаила Степановича, и сыграла на удивление чисто.

Раздались громкие аплодисменты и крики Видко:

— Браво! Брависсимо! — он не удержался, и чмокнул раскрасневшуюся девушку в щёчку.

А потом, играла Елена; какие-то люди рассказывали притчи о Христе. Ещё позже, Борис, выпендриваясь, танцевал с артистами театра. Потом все пели хором. Под аккомпанемент то гитары, то Елены. Вечер понемногу перерождался в кошачий концерт, во многом благодаря хозяину Подвальчика.

Зоя, Маша и её мама потихоньку собрались и направились к выходу. Несколько относительно молодых людей кинулись их провожать. Георгий тоже приподнялся и встретился глазами с Михаилом Степановичем: тот тоже собирался на выход. Именинник готовился ускользнуть с бала, как Золушка: до того, как часы пробьют двенадцать.

— А вы — куда? Веселье в самом разгаре, — широко расставив руки, преградил им путь Борис, прежде всего имея в виду именинника.

— Покурить, — нашёлся Жорик.

Они вышли; какая-то дама действительно выходила покурить и пообещала закрыть за ними дверь.

Ярко светили звезды; неожиданно, небо стало ясным. Ночь была тихой, чёрной и прозрачной.

— Всего хорошего вам, Георгий! — попрощался Михаил Степанович. — Пойду я домой. Мой кот уже ждёт меня и волнуется. Он всегда переживает, когда меня так поздно нету дома.

— Вас проводить?

— Не стоит: здесь близко. Вам надо было бы проводить Зою.

— Ну, у неё и без меня были провожатые.

— Да, увы, вас опередили. Но, в следующий раз — не теряйтесь! Удачи.

— Счастливо вам. Спасибо, ещё раз. За это утро: за прекрасную игру на скрипке.

Потом Жорик шагнул в темноту… Улицы в городе, кроме самых центральных, практически не освещались.

Вспоминая тот день, в библиотеке, Георгий недоумённо решил, что его участие в секте имени Видко было кем-то сильно преувеличено… Кто-то в этот день видел его или в подвальчике, или возле него. И решил раздуть из мухи слона.

А значит, у него в институте есть недоброжелатель. И, быть может, не один. Должно быть, он нажил себе врагов. Только вот, чем? Что здесь делить? Студентов? Нищенскую зарплату? Выписываемые на деканат канцтовары?

Более, чем странно.