Брегет хозяина Одессы

Ольга Баскова, 2020

Известный криминальный авторитет был настоящим хозяином Одессы. Его почитали, боялись, боготворили. Он, как Робин Гуд, грабил богатых и защищал бедных. За свою жизнь он скопил настоящие сокровища и укрыл в неизвестном месте, а карту спрятал в свои золотые часы, которые потерялись перед самой его смертью… С отцом – известным адвокатом – Сергей не общался с самого детства, когда тот бросил их с матерью. Поэтому когда Олег вдруг пригласил Сергея в ресторан, молодой человек сомневался, стоит ли ехать. Тем не менее он пришел на встречу – высказать родителю все, что о нем думает. А вскоре после этого отца убивают, и все улики указывают на то, что это сделал Сергей…

Глава 7

Вознесенск, 1965

Олег Будченко жил с матерью в ветхом одноэтажном доме, возле которого росла парочка чахлых яблонь, уже потерявших медную листву. Везде чувствовалось запустение, которое бросается в глаза, когда не хватает рабочих рук. Оперативникам было известно, что мать Олега уехала в небольшой городишко, находившийся в пятидесяти километрах от Вознесенска, чтобы ухаживать за парализованным отцом, и Будченко был предоставлен самому себе. Впрочем, вряд ли присутствие матери его удерживало от воровства. По неухоженному крыльцу с налипшими комьями грязи (местами от него отлетела штукатурка) милиционеры поднялись к входной двери и постучали.

Вдовин почему-то не верил, что на стук кто-то откликнется — так и случилось. Горемыкин постучал еще раз, громче, а потом забарабанил в дверь, крикнув:

— Будченко, открывай, милиция.

Его крик тоже ни к чему не привел. Никто не спешил впускать милицию в дом, никто не шуршал в коридоре, и Вдовину стало не по себе. Он не мог объяснить, почему его вдруг охватил страх, липкий, противный. По логике вещей, Будченко мог куда-нибудь отлучиться, например в магазин или в кино — тоже человек, пусть и рецидивист, однако плохое предчувствие не покидало молодого опера. Максим взялся за ручку и дернул ветхую деревянную дверь на себя. Она оказалась незапертой, и Вдовин вбежал в темный сырой коридор, буркнув под нос:

— Ну вот, так и знал.

Горемыкин устремился за ним. Старый дом встретил их тишиной, гробовой, пробирающей до дрожи. Так тихо, противно тихо, не бывает даже в заброшенных домах. На секунду остановившись возле вешалки, коллеги устремились в большую комнату и застыли. Олег Будченко (это был он собственной персоной, они узнали его по фотографиям) сидел за столом, уронив голову на скатерть.

«Может быть, жив, но пьян?» — мелькнуло в голове Вдовина, и он, подойдя к рецидивисту, приложил руку к артерии на его шее.

— Мертв? — с придыханием спросил Горемыкин, прищурившись.

— Мертвее не бывает, — отозвался Вдовин. — Ох, чуяло мое сердце… Потом обливался, когда на крыльце стоял.

— Откуда ты мог знать, что он умер? — удивился коллега.

— Шестое чувство, — пояснил Максим. — Бывает у меня такое. — Он наклонился над трупом, всматриваясь в бледное лицо. — Интересно, как же так получилось?

— Для рецидивиста умереть в собственном доме, а не в тюряге — счастье, — усмехнулся Андрей.

— А по мне — так без разницы, — буркнул Вдовин, дернув себя за золотистую шевелюру. — Беги к телефону-автомату, я на остановке будку видел, вызывай эксперта и Беспальцева.

* * *

Панков бросил саквояж на пол и с неудовольствием склонился над трупом.

— Испортил-таки мне обед, гаденыш, — прошипел он, глядя на Вдовина.

— Много есть вредно, — тон в тон ответил оперативник. — Кстати, один бутерброд ты все же проглотил.

— Змей ты, — буркнул судмедэксперт и повернулся к Беспальцеву, мерившему шагами комнату с облезлыми обоями. — Гена, я не нашел на его теле видимых повреждений и поэтому не могу сообщить точную причину смерти. Умер он не сегодня, мне кажется, около суток назад, во сне.

— Понятно, — кивнул следователь, косясь на вынырнувшего из соседней комнаты Горемыкина с каким-то свертком в руках. — Андрей, нашел что-нибудь интересное?

— Как ни странно, — съязвил оперативник. — Вот, полюбуйтесь. — Он тряхнул холстину, и из нее посыпались какие-то причудливые отвертки, иголочки и шурупы. Обычный человек не знал бы, что с ними делать — уж больно маленькие, миниатюрные. — Не буду настаивать, но похоже, что это инструмент Гольдберга.

Беспальцев растерянно взял одну отвертку и принялся вертеть в длинных пальцах.

— По показаниям его племянницы, инструменты должны быть в кожаном саквояже, — констатировал он. — Мы должны найти его, а заодно и каминные часы.

— Странно, правда? — Вдовин, поправив золотистый чуб, упавший на лоб, наклонился к Беспальцеву. — Инструменты должны быть в саквояже из натуральной кожи, дорогом, как утверждает племянница. Возможно, он для них и приспособлен. Зачем Будченко вытаскивать их оттуда и заворачивать в холстину?

— Только не говорите, что он нашел покупателя на саквояж, а не на инструменты, — хихикнул Горемыкин и показал трехлитровую бутыль мутного самогона. — Эта любушка стояла рядом с инструментами. Видно, наш покойник любил выпить.

— Любил, — отозвался Беспальцев с сожалением. — Вот именно, что любил. Теперь для него все в прошедшем времени.

Он подумал, что смерть рецидивиста помешала раскрытию преступления. Вот как бывает — нашли вещдок, причем очень важный, сняли отпечатки пальцев, вполне возможно, что эксперт признает на нем пальчики Будченко — любой следователь о таком подарке может только мечтать, — но допросить подозреваемого, выдавить из него признание и закрыть дело уже не получится. Дело закрыла смерть — неплохое название для детективного фильма. Убийство часовщика, считай, раскрыто. Но раскрыто ли?

Пока остаются вопросы, на которые нет ответа, так утверждать нельзя. А вопросов как собак нерезаных. Куда, спрашивается, делись саквояж и часы? Неужели Будченко действительно продал их и пропил? Почему же тогда оставил инструменты? По словам Софьи, они были очень ценные. Любой часовщик — не обязательно в этом городе — оторвал бы их с руками и заплатил приличную цену. Бывает, конечно, что покупатель на менее ценные вещи находится быстрее, но подходит ли это к ситуации с рецидивистом?

От напряжения лоб следователя прорезала глубокая морщина, сразу состарив его на несколько лет, и Максим, наблюдавший за майором, вклинился в его размышления:

— Думаете о том же, о чем и мы с Андреем? Почему саквояжа нет, а инструменты на месте?

— С тобой к гадалке не ходи, — усмехнулся Беспальцев и смахнул мутную каплю пота с хрящеватого носа. — Правда, Олег мог их и пропить, и продать. В пользу этого говорит эта красавица, — он указал на бутыль.

— Что-то подсказывает мне, что он этого не делал, — пробурчал Андрей. Геннадий махнул рукой:

— Давайте дождемся заключения нашего Панкова. Может быть, вскрытие направит нас в нужное русло.

— Хочется надеяться. — Максим скривил губы, тряхнув золотой шевелюрой, и все трое пошли к служебной машине, ожидавшей их у осиротевшего дома.

— Телеграмму матери отстучите, — попросил Беспальцев. — Если завтра приедет, нужно будет с ней переговорить.

— Сомневаюсь я, что о сыне она много знала, — сокрушенно отозвался Горемыкин. — Бывает: сын гад последний, преступник, но к матери относится трепетно, бережет ее покой. Разве мы это не проходили?

— Проходили, и неоднократно, — Геннадий открыл дверь машины и залез в салон на заднее сиденье. — И в таких случаях матери порой сообщали очень ценные сведения. Видишь ли, брат, материнское сердце не обманешь. Оно способно многое подмечать.

— Да я, собственно, и не возражаю, — ответил Андрей с переднего сиденья. — Сейчас выйду у почты и отстучу телеграмму. Останови, — попросил он водителя, и желтый автомобильчик притормозил у одноэтажного здания почты. — Ну, я пошел.

Он с трудом вылез из салона, в который раз пообещав себе похудеть, и, нахлобучив на лысину серую старую кепку, побрел к неказистому строению. Машина сорвалась с места, словно торопясь доставить следователя и оперативника в отделение.